ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ ЯНВАРЯ 1837 года

ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ ЯНВАРЯ 1837 года

…Черты лица резки, сильны, мертвы. Он был, как должен быть мертвый Пушкин.

Сенатор К. Лебедев

Петербург — это не только Триумфальные ворота с соборами и дворцами, это и дома, каменные и деревянные.

У себя дома художники часто рисовали интерьеры.

Обычно бралась комната с открытой дверью, за окном пейзаж, за дверью другая комната; на стенах рисунки, в комнате иногда какая-нибудь фигура, но мелкая, взятая больше для масштаба.

Больше всего интересовались перспективой и передачей материала — истертого, дощатого или лоснящегося паркетного пола, красного дерева, карельской березы, отраженной в зеркале.

Так рисовали художники дома.

В Академии художеств однообразно повторялись программы на сюжеты русской истории, превращенные в подобие римской истории.

Рисунки иного характера попадались в книгах, но это принималось за малое искусство.

Старые картины Левицкого, Боровиковского считались хорошо написанными, но как бы частными. Венецианова уважали, но относились к нему снисходительно. Для религиозной живописи готовился Исаакиевский собор, как большой манеж для благочестивых упражнений.

В Эрмитаже, рядом с Зимним дворцом, была живопись даже жанровая. Но этот жанр был прощен за то, что, отдаленный от нас временем и чужестранным происхождением, он уже казался оперой.

Пушкин жил в опале; поэма «Медный всадник» была запрещена, реалистическая проза не была до конца понята критикой.

Не знали даже, насколько любит народ Пушкина, насколько народ понял своего поэта.

В конце января 1837 года по городу распространилась весть, что поэт ранен на дуэли. Ранил его кавалергард Дантес, французский эмигрант, бежавший с родины после июльской революции 1830 года, приемный сын голландского посла, русский офицер, красавец блондин; Федотов видел его на параде.

Шепотом прибавляли к имени Дантеса имя царя.

Двадцать седьмого января сказали, что Пушкин умер.

Тридцать первого января Павел Андреевич пошел наискосок через Неву к Зимнему дворцу. Поднялся по крутой гранитной лестнице, перешел набережную — Зимний дворец стоял на краю огромной снежной площади.

Посередине площади, торжествуя, возвышалась Александровская колонна с изящным бронзовым ангелом у креста. Направо сквозила торжественная арка, построенная Росси; в арке, переламываясь, начиналась Морская улица.

Над Зимним дворцом синие дымы. Белый снег, розовое тело колонны, темная бронза ангела, бронза четверки коней над аркой и голубые дымы на сером небе — все печально.

На том берегу неширокой Мойки, за мостом, стояла толпа — люди в шинелях, шубах, тулупах, чуйках; много женщин, старых и молодых. Парадные двери дома заперты; входили и выходили в швейцарскую дверь — узенькую, высотой в полтора аршина.

На этой дверке написано углем: «Пушкин».

Все шли не раздеваясь; поднимались по лестнице в пальто, в шубах.

На лестнице тишина и запах свечей.

Федотов вместе с толпой попал в комнату, заставленную с одной стороны ширмой.

У окна на столе бумага и чернильница. В следующей комнате стоял гроб.

Дьячок в черном стихаре басом протяжно читал псалтырь:

— «Во смерти нет памятствования о тебе; во гробе кто будет славить тебя? Утомлен я воздыханиями моими. Иссохло от печали око мое».

Пушкин лежал в гробу, одетый в штатское; локоны зачесаны на бледные виски; закрыты огромные глаза; у ног поэта рисовал белокурый художник.

Кругом на бедных полках из простого дерева плотным строем стояли книги. За окном, во дворе, стояла распряженная карета; ворота конюшни открыты, лошадей в конюшне нет.

Толпа проходила медленно — в тесноте трудно было обойти гроб.

Федотов обернулся и в последний раз увидел высокий лоб, спокойные губы Пушкина и лицо живописца — бледно-желтое от света свечей, отброшенного листом бумаги, на котором делался набросок.

Через несколько дней в городе появились переписанные писарским почерком на канцелярской бумаге во многих экземплярах стихи Норова:

Найдут в истории далекой

Средь лавров царского венца

Вплетенный мирт тому, чье око

Хранило бурный век певца.

Кто, занимаясь с ним, как с сыном,

Отходный дал ему совет

Без скорби перейти в тот век

И умереть христианином…

Хотели исказить биографию поэта. Но стихи Норова не запомнились.

Говорили о другом поэте — Лермонтове. Рассказывали, что он сутул, темнолиц, силен и как будто сожжен огнем. Шепотом передавали его стихи «На смерть поэта»:

…напрасно вы прибегнете к злословью:

            Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

            Поэта праведную кровь!

По ночам Федотов бродил по городу. Нет Пушкина, не будет его новых стихов. Никто не идет впереди со светом, не учит видеть мир…

Питер велик, а он, Федотов, одинок.

Он приходил на Дворцовую площадь. Здесь рядом жил Пушкин.

Посреди площади над темно-розовым и посеребренным морозом гранитом колонны возвышался, поддерживая крест, крылатый и высоколобый ангел с лицом, отдаленно похожим на высоколобое, слегка пучеглазое лицо Николая.

Федотов остановился и взглянул вверх.

Не кончен спор, не побежден Пушкин, и он, бедный офицер, художник Федотов, будет работать, как Лермонтов и Гоголь, во славу Александра Пушкина, а не во славу царя Александра Благословенного или пучеглазого царя Николая.

Но трудно. Как трудно..