ВМЕСТО ЭПИЛОГА К РОМАНУ-ХРОНИКЕ

ВМЕСТО ЭПИЛОГА К РОМАНУ-ХРОНИКЕ

Письмо Рональда Вальдека старому товарищу в Грузию, посланное с оказией из Москвы в сентябре 1979 г.

Ты просил меня, дорогой Реваз, рассказать тебе несколько подробнее о больших моих житейских переменах, так круто изменивших мое привычное и, казалось бы, устойчивое бытие. Изволь, расскажу, но... повествование это, увы, не относится к легкому и развлекательному жанру. Итак, слушай!

Мы виделись с тобой последний раз в больнице, когда ты, будучи в Москве, зашел навестить меня под новый, наступавший 1979 год. Хватил меня тогда второй инфаркт, не столь капитальный, как первый, но все же опять сильно подрезавший мне крылышки. Тогда я рассказал тебе о целой полосе событий в моей жизни, о разладе в семье и о рождении в далеком Северограде моей младшей дочки[84], на юридическом языке «незаконной» (надо же измыслить такое гнусное слово!). О ее маме я тебе говорил и писал уже не раз — это любовь давняя, трудная и, как говорится, неистребимая. С тех пор, как родилась наша дочурка, душа просто разрывалась между моей московской семьей и холодным северным градом, воистину «для веселия плохо оборудованным».

И вот тогда, в больнице, в январе, Марианна прямо предъявила мне ультиматум: либо сохранение семейного статуса-кво при условии полного разрыва с Лизой, либо — скатертью, мол, дорога, однако... «в одном пенсне», то есть с оставлением семье всего движимого и недвижимого имущества — новой московской писательской квартиры, моей загородной дачи, построенной в качестве моей рабочей лаборатории, и всего прочего нажитого добра:

Мой сын Федя и сестра Вика сочли условия Марианны циничными, но предоставили полную свободу выбора, обещав поддержку при любом моем решении. Как помнишь и ты, друже, еще не зная об этой альтернативе, предчувствовал, что я послушаюсь «голоса сердца и совести» (это твое выражение). Так я и поступил. В самом деле: кто больше нуждался в моей поддержке — взрослые сыновья и Оля, живущие в московском комфорте и изобилии, или годовалая крошечка на далеком Севере, где ее маме грозили всяческие осложнения...

Забрал я свои рабочие книги с дачи и ушел на первых порах к Феде, попросив семью со временем выделить мне какое-то жилье, может быть, путем обмена моей 4-комнатной квартиры на 3-комнатную им и 1-комнатную мне. Они это обещали и ничего, как знаешь не предприняли, отпустив своего, уже ненужного папу на все четыре стороны. Папа пожил у Феди, погостил в Доме творчества и наконец снял в сотне километров от Москвы крестьянский дом, куда и перетащил с Севера свою Лизу с малюткой. Из этого дома тебе и пищу это послание.

Сейчас мы с Лизой уже «в законе», скоро переедем поближе к Москве, где нас пускают на зиму в чужую дачу на льготных условиях. А там, глядишь, и опять каким-нибудь московским жильем разживемся — Господь-то не без милости! Словом, вот так начинаю на восьмом десятке жизнь заново, только моторишко в груди немножко тревожит: староват и изношен! Ну да, глядишь, и дотянет до какой-нибудь пристани!

Гляжу вот из маленького окна на просторную русскую даль, окаймленную хвойным лесом. Там и река с пароходами и баржами, шлюз, куда мы ходим гулять, а совсем уж вдалеке, на черте окоема, — фермы железнодорожного моста и соборные купола старинного, некогда богатого и щедрого на красоту городка. Отсюда не видать, как все это теперь обветшало и сникло, и кажется, будто и в самом деле Русь все еще та же, что отразила татар и воздвигла эти соборные и монастырские храмы в память о своих погибших защитниках!.. Пожелай нам, старый друг, вырастить нашу девочку и найти еще силы, чтобы довести до конца задуманные и начатые работы над будущими книгами. Хочу успеть посвятить своей младшенькой роман о неисповедимых путях и ипостасях любви... И да. поможет мне "в этом не маленькое, трезвое человеческое рацио, а высокий божественный Логос!

Конец

Подмосковье, зима 1970 — весна 1981

P.S. Роберт Александрович Штильмарк скончался в Москве 30 сентября 1985 года, похоронен на Введенских горах.