3
3
Вокруг нового участка обороны первого полка, по речке Ижоре, среди почти не тронутых рубкой живописных угодий Тацкой лесной дачи у селений Скворицы, Пудость и железнодорожной станции Тайцы, вся местность оказалась столь густо заминированной ранее стоявшими здесь советскими воинскими частями, что уже в часы отступления полка к этим позициям произошло несколько несчастных случаев: кроме ранения и гибели лейтенанта, командовавшего арьергардом, еще раньше в полку, в пути следования, подорвалась повозка, была убита лошадь и ранен обозный. Погиб в темноте один из саперов, посланный в разведку.
В результате уже в обеденные часы тех же суток, обладающих на войне удивительной способностью тянуться бесконечно и вмещать бесконечное число часов, Рональд Вальдек получил от командира полка задание проверить схемы минных полей. Эти схемы были получены штабом дивизии от ранее стоявших здесь войск и оказались весьма далекими от действительности. На них преимущественно значились участки минной обороны вдоль дорог, а поля противопехотного минирования показаны были лишь приблизительно. Уточнить на местности минные поля, нанести их на крупномасштабные оперативные карты — на такую серьезную работу Рональду отпустили всего двое суток. В помощь ему дали двух саперов — их выделил полковой инженер как специалистов минного дела и участников кампании 39 — 40-го года на Карельском перешейке. Остался при этой группе Рональда и боец Борисов, уже показавший себя в боевой обстановке. В качестве помощника по топографической части Рональду дали еще старшину Александрова, тоже участника Финской кампании. У него был опыт артиллерийского разведчика.
Капитан Полесьев снова удивил Рональда подчеркнутым дружелюбием, даже прямой заботливостью о судьбе командира группы. Приняв рапорт своего помначштаба о готовности группы к выходу в поле, он велел построить всю пятерку в уставном порядке, подошел к строю и сказал во всеуслышанье:
— Сам ты, Вальдек, на мины не лезь! Это дело не твое — известно, что сапер ошибается всего один раз! Ты мне обеспечь точность в нанесении минных полей! Нам по этим картам — воевать! А вы, товарищи, берегите такого командира! Пока он цел —и вы не пропадете!
Чего только не насмотрелась Ронина группа за свою двухсуточную экспедицию!
Села и деревни почти пустовали. Население либо эвакуировалось в глубокий тыл, либо перебралось на жительство в леса. Кое-что Рональду прояснила одна вечерняя беседа у костра: старшина Александров встретил в глубине Таицкой лесной дачи пожилого советского колхозника из местных финнов. Этот человек предупредил «граждан военных», что леса вокруг сильно минированы. Такое предостережение свидетельствовало о лояльности незнакомца. Александров привел его к солдатскому костру и пригласил к ужину. Колхозник-финн сказал, что жители семи сельсоветов объединились в один «табор» и надеются переждать в лесах, пока военные действия отдалятся. Из его прозрачных недомолвок Рональд понял, что здешние нерусские жители боятся насильственного переселения в Сибирь или в другие отдаленные районы России (эти опасения вполне оправдались) и предпочитают лесной быт в родном краю!
Тот же собеседник дал понять, что перешедшие в леса деревенские подростки (насчет взрослых мужчин он осмотрительно отмалчивался) уже научились разбираться в минной технике. Эти ребята, в большинстве — юноши-финны, умеют, мол, обезвреживать все виды наших и немецких мин, а коли надо, и настораживать их заново. Этим искусством они широко пользуются, ограждая подступы к собственному временному жилью, если того требуют обстоятельства.
— И эт-то фы мошете имет ф фиту, — сказал гость, прощаясь. На следующий день группа Рональда работала далеко впереди полкового участка. На широком болотистом лугу заметили корову с черно-белым телком. Борисов уж кинулся было за такой добычей к солдатскому котлу, но саперы удержали: по всей вероятности приманка!
Действительно, мокрый луг был буквально усеян осколочными, противопехотными минами. Животные обрадовались людям, корова замычала и стала дергать длинную привязь, теленок скачками понесся к разведчикам. Они замерли в напряжении... Бычок не сделал и сотни прыжков... Под копытцами вздыбилась почва, грохнул взрыв, сине-желтый дымок разнесло ветром, и осталось на месте неподвижное черно-белое пятно. А привязанная корова ревела все отчаяннее вслед уходящим.
Кончился этот трудный рабочий день весьма необычно. На брошенном хуторе встретилась им дряхлая старуха. Все стены в ее домике были увешаны пучками трав. Была эта бабка либо ворожеей, либо повитухой, и по некоторым приметам разведчики поняли, что клиентки и поныне посещают эту избушку. Догадку подтвердила сама бабушка: мол, невдалеке отсюда ленинградцы-горожане копают противотанковый ров. Работа идет в три смены, а трудятся там почти одни девчата-студентки, несколько сотен. Большинство живет в здании русской церкви и рядом, в домах.
Разведчики разложили карту, нашли подходящую по описанию местность и населенный пункт с церковью. До него — километров пять! Вероятно, входит он в полосу предполья чужой дивизии... Не мешает все же проведать!
Эх, можно ли положиться на этих ребят? Не продадут ли начальству? И в случае осложнений, как выкручиваться? Заблудились? При наличии карт и двух топографов в группе — явная ложь. Может быть, услышали от встречных тревожные вести и пошли, мол, проверить?
— Ну, добре! Была — не была! Сходим, проведаем!
В результате этого похода Рональд впервые после отъезда из дому ночевал не в одиночестве.
Сперва все, и гости, и хозяйки, сидели у церкви, на штабели досок. Цветник вокруг пятерки военных был пестрым и многообразным, глаза разбегались! Потом, уже в темноте, все разошлись, и как-то сами собою получились пять пар, по загадочному мановению перста судьбы.
Ронина спутница — замужняя, полненькая, смущенная. Как-то совсем неожиданно очутились они вдвоем среди чужого, совсем недавно покинутого, еще не вовсе охладелого уюта. Он назвался Романом, она — Тоней. Обоим было трудно побороть стыдливость и признаться, что это — первая за войну супружеская неверность...
...Она была сдержанно-ласкова, и все точные ощущения казались какими-то домашними, семейными. Именно эта домашность, отсутствие грубой жадности и «пиратного» романтизма склоняли Тоню в пользу партнера. Сама она, складненькая, ловкая, нравилась ему час от часу все больше. О таких мужчины-крестьяне говорят, что, мол, все при ней. Поначалу, с непривычки ему показалось, что этого «всего» могло бы быть чуточку поменьше, но дальше он преисполнился благодарности судьбе за столь неожиданный и отнюдь не излишне щедрый дар!
Утром она с трудом сдерживала слезы, боялась разлуки и с отчаянной надеждой, намеками, повела речь о том, нельзя ли как-нибудь пристроиться в полку — кем угодно, при санчасти, узле связи или «пищеблоке» (так она выразилась).
Он же подумал, каким бедам обречен этот безнадежный оборонительный рубеж, представил себе танковые, артиллерийские, бомбовые налеты, смерть, разрушение, засилье врага...
По выражению его лица она поняла, что надежды на покровительство нет, посуровела, повязала голову, сказала, не поднимая глаз:
— Вы... ступайте к своим. Я уж тут одна приберусь немного... Может, Бог даст, еще увижу вас... Да навряд ли уж. Идите, идите, что сердце зря надрывать!
В окне увидел ее с прижатыми к лицу ладоням и низко опущенными плечами. От жалости и нежности сердце зашлось и у него.
Трое суток спустя у него выдался свободный вечер. Он сказал Полесьеву, что сходит на рекогносцировку, по соседству.
— К церкви, на противотанковый ров? — спросил тот многозначительно., — Не возражал бы, Вальдек, составить тебе компанию!
Они пошли вдвоем, обсуждали по дороге неотложные полковые дела. Выйдя на пригорок, уже издали поняли, что стройка прекращена.
В церкви еще пахло жильем, кое-где видны были остатки трапезы, прерванной внезапно. Вероятно, пришли машины, последовала команда, времени собраться по-людски не оставили. Всюду были следы недавнего многолюдства, явно женского. Во дворе еще сохли стираные лифчики — хозяйки не поспели прихватить с собой. Сотни лопат остались брошенными во рву, ископанном на неполную глубину.
А он не знал даже, где тут, на каких нарах, жила Тоня, вчера еще чужая, а нынче — самая желанная во всем этом суровом, шатком и угрожающем мире! Воистину: что имеем — не ценим, потерявши — плачем!
* * *
После нескольких дней относительной передышки, по крайней мере на тех участках Ленфронта, что были доступны обозрению Рональда Вальдека, сражение за невскую столицу снова ужесточилось к концу лета. Около 15 августа пал Новгород, сильные бои шли под Лугой, и 21 августа Ворошилов от лица Военного Совета Северного фронта обратился к ленинградцам со знаменитым воззванием. Его читали во всех ротах и взводах. Через два дня Северный фронт реорганизовали в Ленинградский. Немецкие клещи все теснее охватывали укрепленный район Гатчины: под угрозой были Красное Село и Колпино — Гатчина оставалась в глубине этой дуги, охваченной этими клещами. Дивизия полковника Тропинина окапывалась, строила дзоты, пулеметные гнезда, артиллерийские позиции. Первый полк стал головным в обороне, правым соседом был второй полк.
Каждый час сулил новые напасти. Артиллерия гремела на флангах, где-то далеко позади позиций полка. Угрюмо произносились вслух зловещие и запретные слова: «Нас окружают, а мы...» Шепотом передавали вести о первых дезертирах. Мол, из второй роты двое максатихинских ночью рванули... Такой-то санинструктор пошел в Гатчину за медикаментами и — с концами!
Своеобразную проверку боевого духа среди тыловиков осуществил по своей инициативе опер Крамаренко.
Как-то утром на лесном проселке он остановил несколько встречных подвод с продуктами для полковой кухни и военторга. Крамаренко стал посреди дороги и громко, повелительно крикнул: «Стой! Хэнде хох! Хайль Гитлер! Рус, сдавайсь!»
Обоз встал как вкопанный. Ездовых было четверо. Передний, старший, спросил:
— Ты кто же будешь? Али немец? Почему же форма на тебе наша?
— Была ваша, стала наша! Чтобы сподручнее мне было по вашим тылам шастать. А ну, сворачивай вот на ту дорогу! Погоню вас прямо в германский Дойтчланд! Давайте, с подводами — вперед, я сзади вас пойду! И не оборачиваться у меня до самой Германии!
Обоз покорно зачапал по направлению к германскому Дойтчланду, а когда задний возчик посмел обернуться, загадочного немца на дороге уже не оказалось. Обозники проехали вперед еще несколько сотен шагов, потом вернулись на прежнюю дорогу и благополучно доставили груз по назначению. Крамаренко рассказал про этот эпизод Полесьеву, капитан отчаянно выругался, обещал выяснить имена легковерных обозников и покарать их, однако взбучку получил пом. по тылу Курмоярцев за то, что его ездовые... не умеют отличать опера от немца и плохо проинструктированы насчет возможных политотдельских выдумок. Кстати, когда Рональд при случае рассказал эту историю старшему политруку Сеньковскому, которого бойцы второго батальона полюбили, тот задумчиво сказал в ответ:
— Жаль, ребята не пристукнули того «немца»! Только слишком дорого это всем четырем обошлось бы! Террор бы им пришили!
Однажды августовским утром Рональд Вальдек находился в рекогносцировке на окраине селения Скворицы. Ему показалось, что кто-то перебежал от опушки к одному из крайних домиков селения. Сопровождал Рональда боец Борисов, переведенный из батальона в штаб, вестовым. Рональд велел ему спешиться и осмотреть окраину села, сам же стал оглядывать ее в бинокль, с придорожного пригорка. Борисов и отойти не успел, как из-за домика последовал винтовочный выстрел, и конь под Рональдом стал валиться на бок. А там, вдалеке, мелькнула человеческая фигурка, сразу исчезнувшая в кустах опушки. Борисов успел приметить, что это — белобрысый, долговязый, очень худой подросток. Вероятно, из местных финнов. Преследовать его было бесполезно: где его теперь искать среди... семи сельсоветов в лесах!
Конь был убит наповал — не пришлось и ускорять конец. Сняли седло, уздечку и чепрак, навьючили на вторую лошадь. Борисов повел в поводу, а Рональд решил заглянуть в медсанбат, стоявший неподалеку: надо было проведать Арсеньева, задетого осколком мины.
У койки товарища застал Рональд командира дивизионной роты связи Льва Исааковича Залкинда, техника-лейтенанта, красивого, обходительного и весьма заботливого в отношении своих подчиненных. Рональд был с ним в приятельских отношениях, хотя при встречах они просто пикировались: юмор одесский соперничал с московским. Но однажды, наедине с Рональдом Лева бросил в задумчивости фразу: «Понимаю, как нелегко Вам, Рональд, да к тому же еще и Вальдек, у нас на передке... Но ведь и Залкинд... недалеко отстал в том же плане!» Больше они не касались этой темы никогда, но слова эти как бы соединили их в некий сокровенный, заветный союз.
Впоследствии Рональд узнал удивительную вещь: оказывается, Лев Залкинд был в числе осажденных в блиндаже, причем зашел он в это укрытие перед самой атакой немецкой разведгруппы. В блиндаже никто его еще толком не знал, сам он не привлекал к себе внимания, держался осторожно, помалкивал, вел винтовочный огонь из окошка, когда мешки с песком стали разваливаться от немецких автоматов. И остался единственным, кто, не афишируя своего поступка, сохранил при себе партбилет, сославшись на то, будто документ остался в батальоне. Ибо Лев Залкинд внутренне решил ни в коем случае живым не сдаваться и рассчитывал уничтожить билет перед собственным концом. А партийный стаж у этого 30-летнего человека был немал — одиннадцать лет, с институтской скамьи.
И вот что для него было типично: когда дело бывшего комиссара Гуляева разбиралось в партийных инстанциях, единственным голосом в его защиту оказалось выступление Залкинда. Он поддержал версию, будто билета при нем не было, как бы отводя от себя ореол героической исключительности, и показал, что ПНШ-2 Захаров предостерег комиссара и всех, находившихся в блиндаже, что два тяжелых и один средний танки на подступах к блиндажу и о том, что атака их более чем вероятна в ближайший час: по вызову осаждающей группировки немцев. Это показание, подкрепленное самим Захаровым, спасло Гуляева от более тяжелой участи.
* * *
В эти фронтовые часы, молниеносно летевшие или недвижно стоявшие, Рональд познавал, прежде всего, самого себя в неких неожиданных ситуациях, и также в ракурсах необычных, своеобразные национальные черты, российские и германские... И черты вовсе новые, специфически советские, прежней России не свойственные.
...Его послали наблюдателем от штаба полка на передний край, где 3-й батальон завязал огневой бой и отразил атаку противника. Немецкие наступающие цепи поддерживались минометами, легкой артиллерией и несколькими танками. Комбат, старший лейтенант Иванов, докладывал, что это была, по его суждению, не разведывательная операция, а начало наступления...
Получасом позже, перед всем фронтом полка загремела немецкая артиллерия. Особенно сильному огневому налету подвергся однако 1-й батальон.
Капитан Полесьев чутьем кадрового офицера угадал, что это — отвлекающий огневой маневр, атаку же надо ждать где-то в другом месте, возможно, снова на участке 3-го батальона.
— Как оглядишься у Иванова, сразу докладывай в штаб, какая там обстановочка. Будь в готовности перебазироваться, если главный удар наносится по соседству, — надо не ошибиться в донесении наверх! Держаться там, на передке, до последнего, передай комбатам! Назад — ни шагу! Пусть ни один трус не забывает, что их теперь ждет... с тылу!
— А что же их такое ждет с тылу? в недоумении переспросил Рональд.
— Ты что же, с неба свалился? Про заградотряд не слыхал?
Вот когда Рональд начал кое-что сопоставлять и соображать! Оказывается, накануне, пока он сидел в медсанбате у койки Арсеньева, в полку, согласно секретному приказу, выделяли командиров и бойцов для совсем особенного формирования: заградотряда!
Ночью Рональд услышал, но пропустил было мимо ушей, что старшине Александрову приписали какой-то разведывательный подвиг, будто бы уточнение минных полей противника. Рональд сообразил, что речь явно об их совместном поиске впереди полкового участка, но ведь никаких немецких полей они не обнаружили, а кроме того львиную долю этого задания выполнил отнюдь не Александров. Разведку, хотя и с его помощью, провел он сам, Рональд Вальдек. И на карты нанес, и перед начальством отчитался. Ну да Господь с ним, этим старшиной, коли общие заслуги целой группы отнесены на один его личный счет... Таков, как известно, механизм всех «чудес» стахановского движения. Однако «разведывательный подвиг» приписали Александрову неспроста. Оказывается, это было использовано как предлог для срочной переаттестации этого старшины в офицерское звание. Александрову присвоили младшего лейтенанта и назначили командиром нового формирования.
Одновременно, и столь же скоропалительно, произвели из рядовых сразу в сержанты товарища Борисова и откомандировали из штаба в новый заградотряд на должность заместителя командира. Узнав об этом странном повышении своего вестового, Рональд тотчас взял к себе в штаб на эту весьма скромную, но немаловажную роль очень дельного солдата из разведвзвода товарища Уродова.
Ночью он совсем и не задумался над словечком «заградотряд», решил, что будет он ставить какие-нибудь новые типы заграждений, скажем, против танков или парашютистов, лишь теперь начал соображать по реплике Полесьева, какая служба предстоит отныне Александрову, Борисову и иным вчерашним избранникам. Заграждать они будут путь отступления в тыл всем тем, кто дрогнул бы перед превосходящей силой противника и отошел бы назад без команды... Такого бойца стрелки-тыловики под командованием Александрова и Борисова расстреляют в упор из пулеметов. Они оба, кстати, хорошие пулеметчики! А, главное, вполне хладнокровные люди, с твердой рукой и верным партийным глазом! Тем временем политработники уже читали в ротах приказ насчет неминуемого расстрела на месте всякого ослушника, нарушителя железной дисциплины, беглеца, самострела и симулянта — словом, любого, кто осмелился бы оставить передовую и податься в спасительные тылы без достаточного на то основания.
...Боец Уродов оседлал лошадей. Вдвоем они добрались чуть не до самого КП батальона, но Иванова там не встретили. Отсюда до ротных окопов, выдвинутых вперед, оставалось полкилометра. Над головами на разные голоса пели, взвизгивали, жужжали пули. То и дело приходилось пригибаться, ложиться, пробираться почти ползком. Одолели последнюю сотню метров. Застали комбата в роте, на одном из НП, у стереотрубы: сам засекал по вспышкам новые огневые точки у противника.
Плотный, коренастый, приземистый, с добрейшими глазами, комбат-3 Иванов, по Рониным наблюдениям, был советским перевоплощением толстовского капитана Тушина. Редкостное хладнокровие, юмор в минуты опасности, командные навыки, личное мужество, знание людей и доброта к ним, железная решимость в бою и сочувствие к страданию после боя — все это были прекрасные качества боевого командира. Одного не хватало старшему лейтенанту: бесстрашия перед начальством любого ранга! Нисколько не боясь противника на поле битвы, он трепетал перед начальственным окриком, не умел отстоять собственную точку зрения, защититься от неумеренных требований. У него забирали лучших командиров, его разумные требования всегда старались урезать и притом возложить на него какие-нибудь не свойственные комбату обязанности, особенно по партийной линии. Возражать он органически, физически был не способен, проводил какие-то подписки, чуть не собирал взносы на то или иное мероприятие, пока не заступался за него какой-нибудь совестливый партийный реалист.
Снаряды рвались впереди линии окопов, Иванов, помаргивая после близких ударов, продолжал свою работу. На стенке блиндажа была наколота кнопками схема ориентиров, вычерченная его рукою очень аккуратно, Иванов делал на ней пометки.
— Еще одну батарею дивизионную подтащили! И, похоже, минометов прибавилось... Атаки ждать можно, после переноса артогня. Товарищи командиры рот и вы, товарищи артиллеристы, по окончании огневого налета — сразу же выдвигайте пулеметы и орудия ПТО на основные позиции, с запасных... Дадим фрицу жару, как давеча дали!.. Здравствуйте, Рональд Алексеевич! Что же это вы без каски к нам пожаловали? Дайте каску офицеру штаба! И ординарцу! Извольте немедленно надеть — видите, огонек плотный!
Все дальнейшее, возможно, как-то конкретно отражено и запечатлено в оперативных сводках и штабной документации, под перьями Захарова-первого и Захарова-второго. В некоем обобщенном виде эти сводки, быть может, еще поныне сохраняются в архивах военного ведомства... И, верно, будущий военный историк нетерпеливо перевернет страничку с итоговыми цифрами того боя: 48 убитых, 82 раненых. Самим же участникам этих «местных» военных событий они подчас запоминаются глубже, чем последующие, даже куда более крупные, кровопролитные операции. Ибо участие в решающих событиях войны всегда связано с ощущением твоей подчиненности некоему гигантскому автоматически идущему процессу, независимо от твоей личной роли и поведения, даже если тебе дано судьбою что-то заранее программировать и регулировать в этом неумолимо функционирующем механизме-автомате.
Рональду Вальдеку до того часа довелось лишь однажды столкнуться в бою с немецкими солдатами, так сказать, единоличниками, когда их было всего несколько человек, у блиндажа. Сейчас он наблюдал за приближением их во множестве. Он следил, как немцы ползком накапливаются на рубеже атаки, видел, как что-то крупное, тяжелое, с рептильными движениями, выдвинулось из-за укрытия и подалось вперед. Когда эта зеленовато-серая черепаха очутилась на полпути к линии окопов, прикрывая перебегающих позади нее солдат, Рональду почудилось, будто в рептилию попала молния. После мгновенной вспышки, танк стал окутываться дымом — Рональд не мог даже понять, шел ли дам из самого танка или где-то рядом зачадило на земле. Но черепаха, ослепленная или подбитая, все-таки еще проползла несколько Вперед, уткнулась в ложбинку, почти исчезнув из поля зрения, и там, в ложбинке, притаилась. Серо-зеленые солдаты стали перебегать в нашу сторону, справа и слева от затаившейся машины.
Однако для решительного броска к нашим окопам им все-таки было оттуда далековато, отступать на исходный рубеж — тоже невыгодно. Они было замешкались, и тут весь батальон взял их под обстрел, изо всех амбразур. Рональд, приличный стрелок, схватил винтовку СВТ у кого-то и расстрелял всю обойду прямо с НП.
— Товарищ помначштаба, вас к телефону на ротное КП, — кричал ему на ухо ординарец. — Вроде бы вам в наступление приказано...
Подполковник Белобородько приказывал контратаковать противника, преследовать его огнем и колесами, выдвинув в предполье два станковых пулемета, отсечь пехоту от танков, захватить их.
— С тылу получаем подкрепление! — кричал в трубку подполковник. — Сейчас нам подбросят огоньку из резерва, а на подступе — школа курсантов-пограничников! Погоним противника из его норы, отбросим от рубежа!.. Иванов, Вальдек! Перехватываем инициативу, вы поняли? Поняли?
— Да, товарищ хозяин, вас поняли!
— Так давайте, действуйте решительно, пока резервы подходят и немцы еще от нашего огонька не очухались! Четыре танка подбито, это вам не хрен собачий!
Дальнейшее вспоминалось потом Рональду смутно, урывками. Вместе со стрелковой ротой лейтенанта Смирнова он перелезал высокий бруствер, катился с винтовкой в обнимку с брустверного отвала и пригорка вниз, в сырую низину. Обе другие роты, все минометы, пушки, ручные и станковые пулеметы вели дружный, оградительный отсечный огонь, прикрывая бросок наших наступающих. Пушки ПТО били прямой наводкой по огневым точкам немцев, позади их, исходных к атаке, позиций. Наступающие почти не понесли потерь — противник не ждал такой активности и растерялся...
Вот и ложбинка с подбитым немецким танком. Экипаж должен быть еще внутри танка, если ему не удалось скрыться незаметно. Около танка остаются только саперы со взрывчаткой. Остальные делают еще рывок, до самой позиции, только что покинутой противником. Но никаких искусственных укрытий здесь нет! Ни окопчиков, ни даже следов индивидуального окапывания. Только давнишние канавы, какие-то ямки, видимо, от старых карьеров. Кое-где застоявшиеся лужи на суглинной почве. Дальше виднеется удлиненная гряда с чахлой гривкой сухих трав и песчаными пролысинами, Рональд вспомнил ее на ориентирной схеме в блиндаже. Название — сопка Песчаная. Ориентир номер, кажется, четыре!
Рядом поспешно работают пулеметчики с максимом, оборудуют позицию для своего орудия. Рональд с тревогой подсчитывает количество снаряженных лент. Пулеметчики притащили эти ленты сюда, на новую позицию, увы, теперь так далеко отодвинутую от источников боепитания! Сколько же держаться на столь шатком и ненадежном рубеже? Сейчас противник очнется от кратковременного шока и...
Увы, это произошло быстрее, чем Рональд мог предвидеть. На них обрушился огненный ливень. Работала теперь, видимо, дивизионная артиллерия, пушки закопанных в укрытиях танков, минометные батареи малого и среднего калибра, крупнокалиберные пулеметы. Их противное татаканье, очень близкое, шло с двух сторон.
Атакующая русская рота залегла, вжалась в землю.
К вечеру огонь приослаб.
— Ужинать немец пошел! — решили на форпосте. Самое интересное, что так оно, вероятно, и было.
С наступлением темноты пробрались из батальона к форпосту два связиста, санинструктор с сумкой и трое подносчиков с боеприпасами. За ночь удалось, с грехом пополам, эвакуировать в тыл раненых. Это было непросто под белесым мерцанием неприятельских осветительных ракет. Немцы запускали их чуть не поминутно, видимо, боялись нашего ночного налета, а может, готовились контрвылазке против форпоста.
Командир полка и начальник штаба с полкового КП приободрили по телефону участников вылазки, говорили со Смирновым и Вальдеком, обещали награду всем, а главное, скорую поддержку огнем и пополнением. Приказали сражаться до последнего патрона, удерживая рубеж до прихода пополнения во что бы то ни стало!
— Весь фронт знает о вашей операции! — сказал Полесьев. — Сам хозяин доволен и вас поздравляет!
Вероятно, он имел в виду командующего фронтом, товарища Ворошилова. Неужели и ему доложено об этом, далеко еще не закрепленном наступательном успехе глубиною менее чем в полкилометра и в полосе шириною до 400 метров по фронту?
Впрочем, Рональд Вальдек еще не знал, как высоко оценивалась тогда каждая наступательная инициатива, каждая контратака! Их оценивали не столь по конкретным тактическим результатам, сколь по благотворному моральному резонансу среди наших обескураженных, озлобленных неудачами войск.
В начале следующего дня лейтенант Смирнов прозрачным эзоповым языком, с приличествующими ситуации недомолвками доложил комбату, что осталось «на передке» после эвакуации 37 активных штыков. Значит, потеряли вечером половину! Попробуй тут продержись белым днем, можно сказать, у немцев на виду!
Рональд в точности не узнал и после войны, какими средствами подслушивания наших полевых телефонных переговоров обладал вермахт уже в 41-м году. По всей вероятности, средства были эффективны. По соображениям тактическим, противнику, возможно, не всегда бывало выгодно раскрывать нам свой источник информации, то есть сразу реагировать на подслушанное. Но в ситуациях напряженных немцы, пользуясь нашей телефонной неосторожностью, принимали решительные меры сразу. Так, верно, получилось и тут, когда полковой штаб пооткровенничал с форпостом.
Последовал уничтожающий огневой налет. Конца ему, казалось, не будет. Разумеется, телефонный аппарат заглох сразу. Попытки восстановить связь, иначе говоря, соединить порванный во многих местах открытый провод, были безнадежны, и Рональд запретил связисту ползти на смерть. Лейтенант Смирнов, раненный осколком в бок, находился в полубеспамятстве, поили его из лужи. Этой же влагой пополнили кожухи обоих станковых пулеметов. Поспели те как раз к самой немецкой атаке. Ее вполне можно бы отнести к разряду «психических». Правда, здесь немцы не шагали в полный рост с папиросками в зубах, а стремительно рванулись из-за гребня сопки Песчаной и сбегали с пригорка пригнувшись, только кое-где вскидывая автоматы для стрельбы. Так возникли перед русскими две неровных цепочки серо-зеленых движущихся фигурок-мишеней. Оба русских пулемета сработали молниеносно. Ни одна фигурка не успела даже отдалиться от песчаной гряды: все остались почти у самого подножия сопки.
Тут же возобновилась артиллерийская и минометная обработка форпоста. Немцы старательно, прицельно выковыривали минами затаившихся в ямках и углублениях пехотинцев, особенно пулеметчиков. Попаданием мины среднего калибра один пулеметный расчет был уничтожен. Сам пулемет тоже. В распоряжении Рональда оставался десяток боеспособных стрелков и один пулеметный расчет. С этими силами они выдержали три повторных атаки.
После очередного артиллерийского налета погиб наводчик второго пулемета. Управлять уцелевшими тремя-четырьмя стрелками стало бесполезно. Держались они в разрозненных, не связанных друг с другом ячейках и ямках, каждый понимал: дело — к финишу!
Остается подороже продать свою жизнь. В голова Рональда отчетливо, внятно, будто чьим-то чужим голосом, повторялось или, как выражаются психологи, персеверировало одно неприличное словцо, фонетически близкое к блатному словечку «капец».
Роль полкового помначштаба, прикомандированного к наступающей группе, для него кончилась: группы уже не существовало. Осталось теперь выполнить до конца функцию рядового российского солдата, «одиночного бойца», как говорится в уставе...
Раньше, на всех учениях и командирских занятиях он, бывало, выходил отличником на стрельбах и особенно дружил с максимом: знал его норов, быстрее всех разбирал, смазывал и собирал, заботливо набивал сальники, строго соблюдал положенные по наставлению зазоры, и в результате не раз видел свои мишени на доске почета.
Старательно высмотрел он маршрут для броска к пулемету. До него — шагов сорок. Пустился в этот путь, разумеется, ползком. Вжимался в каждую рытвинку, маскировался каждой метелкой болотных трав, каждой вывороченной минами дерниной...
Перекатился наконец в ямку с пулеметом, увидел у орудия чумазого негра с оскаленной пастью и ледяными глазами. Уцелевший второй номер! Он держал в руках конец пулеметной ленты и выравнивал патроны в гнездах. Другим концом лента вбегала в приемное окно максима. Убитый наводчик лежал вниз лицом, чуть в стороне: живой успел отодвинуть тело мертвого товарища, чтобы самому заменить его у прицела. От горячего пулемета шел легкий парок из переднего отверстия в кожухе, наполовину или даже на две трети пустом. Вдобавок, пароотводный шланг вовсе отсутствовал. Пулеметчики, видно, потеряли его, меняя позицию.
— Здорово, друг! Неужто... последняя? — Рональд указал на ленту.
— Еще один короб с непочатой лентой. Да с пол-ленты здесь заряжено.
— Ты — вторым номером был? Вот я к тебе на подмогу и переполз. Наводчиком буду. Сумеешь, коли понадобится, маховичком прицела помочь рассеиванию?
— Еще спрашиваешь! Аль не видишь, сколько мы их тут с Иваном накосили?
— И еще накосим! Какой прицел стоит?
— Три.
— Ну, кажется, опять немец зашевелился! По местам! Внимание! Огонь!
Как только Рональд ухватил рукояти, приподнял предохранитель, нажал большими пальцами спуск и плавно повел смертную струю слева направо, целясь в ноги и в пояс наступающим, напарник его, одной рукой направляя бег ленты, другой взялся за маховичок прицела, у самых глаз Рональда. Мягко, осторожно он крутил взад-вперед маховичок, всего на малые миллиметры рассеивая этим свинцовую струю в глубину строя бегущих, подкашивая задних, когда передние уже валились кто навзничь, кто вперед головами...
Рональд успел осознать, что головы эти — в большинстве — белокурые. Еще несколько одиночных винтовочных выстрелов раздалось с нашей стороны по тем немецким солдатам, кто еще полз вперед или ковылял назад... Рональд с напарником стали менять ленту, но обжигали руки о горячий кожух. И белая струя пара предательски выдавала их позицию, превращаясь в легкое облачко над ямкой-гнездом.
Не одним слухом, а всем телом Рональд ощутил космической силы удар, разрыв, осыпавший задний край выемки. Ноги пулеметчиков накрыло влажной земляной осыпью, острая нитропороховая гарь заполнила легкие, а главное, последние следы воды в отдаленной лужице смешались с грунтом. Остудить пулемет стало вовсе нечем. Мелькнула мысль, что ствол, если случится еще стрелять, должен прийти в негодность. И хорошо — не будет от него немцам пользы! Голова сделалась пудовой, руки не хотели браться за рукояти, сильно тошнило. Смутно осозналось, что снова бьет артиллерия, и опять слово, означающее близкий «капец», откуда-то со стороны, не внушив никакого страха, прозвучало очень внятно. Но в глазах, сквозь прорезь щита, мельтешило там, на сопке Песчаная, что-то необычное, непонятное. И вдруг Рональд Вальдек, еще ничего толком не поняв насчет творящегося впереди, почувствовал, что от него лично ничего больше не требуется... Возникло чувство какой-то освобожденности от груза забот и ответственности. Можно закрыть глаза и отдаться течению реки жизни и времени, и смерти, на волю высшую, освобождающую. Может, это и есть она сама — смертынька наша? Ничего! Не страшно!
Потом он не то увидел, не то вообразил нечто поразительное, совсем неправдоподобное. Очень молодой и стройный, как с плаката, человек в пилотке и новеньких, начищенных яловых сапогах промелькнул слева от ямы, не нагибаясь, в стремительном беге. Потом такая же фигура — справа. Только спина и затылок мелькнули... И пришло полное забытье.
* * *
Он очнулся, вероятно, скоро. Кругом шел громкий возбужденный разговор. Старший лейтенант Иванов стоял на коленях с кружкой чаю у самого Рональдова лица. Тут же крутился полковой врач. Сознание и силы стали возвращаться. Издали Рональд увидел прежнюю позицию полка. Лежал он на открытой площадке, изрытой минами. На сопке Песчаная хлопотали наши. Вдали стреляли...
Оказалось, что подоспели-таки курсанты-пограничники и ударили по немцам так стремительно, что не только опрокинули всю их группировку вдоль сопки, но погнали их дальше, углубились в немецкий тыл на три километра — это было в условиях Ленинградского фронта, на участке под Скворицей-Тайцами, первым тактическим успехом для сводки Совинформбюро!
Часом позже Рональд добрался до немецких позиций на Песчаной сопке. Под нею лежали в беспорядке тела убитых немцев. Ничего более поразительного он не видел потом за всю войну!...
Было их, верно, поболее сотни. И все — будто от одной матери! Высокие, белокурые, чистые, холеные, еще свеже-розовые лица; маленькие породистые головы, сухие, мускулистые, тренированные тела. Какой безумный микрофюрер бессмысленно, упрямо, раз за разом, гнал их на русские пулеметы? Во что превратится человечество, коли вот эдакая германская элита вместе с элитой славянской перемелется жерновами войны, и радостно выпрут на сцену, из африканских, азиатских, американских джунглей новые наследники осиротевшей планеты?
Между тем Рональду тащили пачками документы убитых — бумажники, письма, фотографии, блокноты, солдатские книжки. Он уселся в немецкой землянке и стал сортировать эту бумажную добычу для доклада «наверх»...
* * *
А затем, в последний вечер августа, под угрозой немецких танков и мотопехоты, полк Белобородько, по приказу фронта, все-таки снимался с этих политых кровью позиций и отводился к Дудергофу, Вороньей Горе, Пулковским высотам. Командир полка, хмурый, посуровевший, читал офицерам в сельсоветском доме приказ об отступлении. Особенно подчеркивалась опасность танкового удара по тылам отходящей части. Штаб выделял для прикрытия отхода надежный заслон. И командиром его назначался Рональд Вальдек.
В его распоряжение перешли: саперный взвод лейтенанта Романюка с запасом противотанковых мин, два орудия ПТО под командой лейтенанта Лавриненко, разведвзвод лейтенанта Исаева, два связиста с полевой рацией и, наконец, конный штабной ординарец Уродов. Арьергарду поставили задачей продержаться под любым натиском в течение трех-четырех часов на позиции по левому берегу реки Ижоры, в районе моста между селениями Скворицы и Пудость. Мост был широкий, железобетонный, его надлежало заминировать, а при отходе — взорвать. По исполнении — догонять полк у Дудергофской гряды, где у самого видного ориентира — немецкий двухбашенной кирхи на горе — будет оставлен маяк...
Когда последние полковые повозки выбрались вослед батальонам на дудергофскую дорогу и брошенные линии окопов стали безлюдными, три командира — артиллерист, сапер и пехотинец — обошли свой участок обороны.
Неглубокая Ижора несла свои мутноватые воды среди лесистых низин, направением на восток. Левый берег возвышался над заболоченным правым. Для танковой переправы местность казалась невыгодной, кабы не проклятый мостик, массивный и прочный, как тюремная стена! Поди-ка, заделай под его железобетонную поверхность дюжину противотанковых мин, неуклюжих, громоздких, похожих, б-р-р, на... детские гробики!
Пока командиры шли к мосту, там раздавались звонкие удары металла о камень. Оказывается, шестеро солдат-саперов битых полчаса до изнеможения выдалбливали в бетоне первую лунку-выемку, но углубились всего на вершок. Плюнули, уселись на мосту и закурили. Сказали подошедшим командирам:
— Ни фига его не раздолбаешь! Аммоналом бы или толом!
— Нема взрывчатки, ребята! Велено вот эти мины заложить.
— Может, распатроним их? — предложили солдаты. — Вынем толовые шашки, заложим под опору и рванем?
— Все равно надо будет бетон долбить. Накладным не взять, да и мины ковырять — дохлое дело! Что будем делать?
Решение принял командир группы.
— Ладно, отставить долбежку! Заложим мины в грунт, перед мостом и сразу за ним. А мосту придадим вид, будто он весь минами начинен. Рассыпьте кучками речной песок, прямо сверху, на бетоне, будто мины заложены и присыпаны не очень умело. На случай, если танки все-таки на мост пойдут, установим в ста шагах оба орудия, замаскируем их вон на том бугре и на этом, чтобы целить в лоб и сбоку... Если же танки на мост не пойдут, попробуют форсировать реку, заложим остальные мины в картофельные гряды, слева от моста и дороги. Ибо направо от моста этот берег топкий, а наш откос — крутоват и высоковат для танка. Действуйте, Романюк и Лавриненко!
За каких-нибудь полчаса все двенадцать противотанковых мин были надежно закопаны у моста и в картофельном поле. Оно спускалось отлого к берегу, по левой стороне проселка.
Последнее августовское солнышко ушло за вершины Таицкой лесной дачи. Приготовления были окончены, один Лавриненко еще хлопотал у своих пушек. Артиллеристы развели станины, приготовили бронебойные снаряды, измерили расстояния и углы. Одна пушка готовилась ударить под днище, если танк очутится на отлогом гребне мостовой арки. Вторая должна бить по ходовой части, сбоку.
Лейтенант Романюк, рябой, здоровенный, с богатырскими плечами приказал своим саперам ожидать танки с бутылками горючей жидкости. Одно отделение послал ближе к артиллеристам, на наш берег, другое спрятал в кустарнике, лопухах и крапивных зарослях перед мостом, в придорожной канаве. К ним присоединился и Рональд, тоже с бутылкой КС...
В 19.45 заметили над верхушками леса на фоне заката легкую металлическую конструкцию. Вроде наблюдательной вышки! Она медленно поднималась к небу над кронами деревьев. Минут за десять достигла высоты метров в сорок! Эх нету снайперской винтовки! Снять бы сразу наблюдателя, как полезет! Но появления наблюдателя так и на дождались. Видели наверху лишь какое-то темное пятно — мажет, прибор, может прожектор...
— Не вдарить ли по ней из пушки? — шептали саперы.
— Маскировку утратим, — сомневался Рональд. — Уродов! Осторожно, перебежкой, доберись до Лавриненки, передай: ударить по вышке в случае моего сигнала! Дам два выстрела из нагана! Без команды — по вышке не бить!
Как только Уродов перебежал мостик, из лесных глубин явственно стал слышен нарастающий шум дизелей и тяжелых гусеничных траков. Был уже девятый час вечера, в лесу мрачнело, с болотистых низин потянулся к мосту и тому, возвышенному берегу, белесоватый свиток... Не дай Бог укроет видимость! Начеку ли там артиллеристы? Слышат ли шум из лесу? Будто в ответ — командира Лавриненко:
— Орудия к бою! Заряжай!
Изготовились и саперы. Им предстоит сейчас первыми подраться с танками врага. У всех в руках — бутылки. Нехитрое оружие! Обыкновенная поллитровка, в ней — темно-бурая жидкость, снаружи бутылка охвачена резиновым кольцом. За него заткнуты две большие спички, головки их — с фалангу большого пальца. К бутылке полагается терка-чиркалка. Перед броском надо чиркнуть терочкой о головку спички. Вспыхнет головка — кидай! Либо по смотровым щелям, либо, пропустив танк, атаковать бутылками кормовую часть, где бак с горючим...
Танки шли медленно, с предосторожностями. Звук все нарастал, бил по нервам. Потом блеснул огонек из-за лесной поросли. И показался низкий, приземистый, будто совсем черный краб-гигант, близко за ним — второй, и поодаль — третий, повыше и как будто полегче. У переднего, справа по ходу, горела фара, не по-боевому, а по-походному.
Покинув опушку, танки задержались на месте. До них — две сотни метров.
У головного открылся люк башни. Оттуда высунулся человек в шлеме. Произнес какие-то слова... Резко, гортанно, непохоже на домашнюю немецкую речь в отчем доме.
И так, не закрывая люка, возвышаясь над всем вечерним лесом — ибо Рональд видел его снизу, из канавы, — плыл в стальной своей громаде высунувшийся из башни немец-танкист, неотвратимо двигался к мостику, вероятно, чтобы обследовать его и едва ли ожидая засаду. Ибо немцы прекрасно знали на сей раз, что полк оставил эти позиции: их самолет-разведчик чуть не с полудня висел над Тайцами, и теперь немецкие офицеры верно, уже четко расшифровали все подробности отхода русских с этого участка. И послали танки на разведку. А может быть, это уже и не разведка, а головной дозор!
Вот они, близко! Гусеницы сотрясают земную твердь. Немец направляет в сторону мостика руку с сильным карманным фонарем. Луч света шарит по мостику, кладет резкие тени от малых кучек песка...
— Минайрт![4] — прризносит сверху голос, почти уже над головами людей, спрятавшихся в канаве. Рональд поднес было свою чиркалку к спичечной головке, но чиркнуть не успел! Романюк широкой своей лапищей прижимает лицо Рональда Вальдека к земле, чуть не прямо в крапивную заросль. Их обдает сверху горячим дыханием машины. Пахнуло соляркой, жаром, маслом, гретым металлом... Прямо над ними — корма тяжелого немецкого танка. Он совершает разворот на месте, не доехав до мостика и обеих мин, закопанных перед мостом. Слышно, как танк ухнул в левую канаву и переполз дальше, в картофельное поле. Второй танк, точно повторяя все эволюции первого, перевалил через ров и уже въехал в картошку...
...У Рональда в голове с поразительной скоростью перематывалась кинолента пережитого с самого детства... Экипаж съезжает с мостовой на лесной проселок... Ласково-мягкий ход колес по зыбкому грунту... В телеге... с Катей, Федей, мужиком-кучером... Пристань Дюртюли... Деревня Бурный поток... Господи, помилуй!..
Два внезапных землетрясения, два содрогания планеты почти сливаются в одну космическую катастрофу, непосильную людскому слуху.
Там, за лентой дороги, в прибрежной низине, на картофельном поле что-то продолжало рушиться, скрежетать, тяжко ухать. Сильно потянуло горящей соляркой, черным дымом.
Подорвались оба головных танка. Задний, оставшийся на дороге, развернулся на месте, рванулся к лесу, крутанул башню назад и палил из пушки, пока не скрылся за хвойной порослью. Вслед ему сделала два выстрела и наша пушка из засады.
У головного танка взрывом мины и собственного боезапаса вырвало и отшвырнуло в сторону башню, всю целиком. Черно-багровое, дымное пламя успело охватить поверженную машину с фашистским крестом-свастикой.
Второй пострадал поменьше, но взрывом его опрокинуло набок с малого бугорка. Обе его разорванные гусеницы стлались по полю, и изо всех, казалось, щелей вытекало дизельное топливо жирными струями.
Сапер Романюк чиркнул теркой о спичку и метнул свою бутылку на эти металлические останки. Всех стоявших у танка обдало вмиг таким жарким пламенем, что иные бегом пустились к реке Ижоре. В двух гигантских кострах на берегу догорели за полчаса обе 38-тонные махины, тяжелые танки Т-6 фирмы «Рейнметалл». Рональду все время чудилось, будто ощутим и запах горелых костей, как в Донском крематории...
Группа арьергарда потерь не понесла. Никто не получил даже легкого ранения, а боевое задание было выполнено: группа продержалась на позиции три с половиной часа и выиграла бой с танками. Прорви они наш заслон — туго пришлось бы нашим полковым тылам! Особенно лазаретам!