2. Как встретились Наутилус с Помпилиусом, Бутусов с Кормильцевым, а все остальные — с Аленом Делоном
2. Как встретились Наутилус с Помпилиусом, Бутусов с Кормильцевым, а все остальные — с Аленом Делоном
В те же дни встала еще одна проблема: название. То, что группа вырвется за пределы Свердловска, стало ясно всем, но в те времена «Наутилусов» в стране насчитывалось от трех до девяти, не считая бесчисленную самодеятельность, тоже знакомую с Жюлем Верном, так что в массе «Наутилусов» вполне можно было потеряться. Выручил полиглот Кормильцев: он единственный не только читал французского фантаста, но еще и знал, откуда взялось название подводной лодки капитана Немо. Кормильцев и рассказал о моллюске, размножающемся весьма своеобразно: он отрезает от себя членики, наполненные оплодотворяющей жидкостью, а те самостоятельно отправляются на поиски адресата… Факт, к тому же зафиксированный в последней песне альбома: «Я отрезаю от себя части…» — показался символичным, «Наутилус» стал «Помпилиусом».
Так само собой и получилось, что за каких-то несколько дней «Нау» из полуобреченной некогда студенческой команды превратился в рок-группу, к тому же с оригинальным полулатинским названием и очевидной потенцией стать лучшей командой города. Тяжеловесные «Трек» с «Урфин Джюсом» с трудом доживали последние свои деньки, именно на «Наутилус» ложился груз ответственности за будущее свердловского рока; это понимали все, понимали ветераны, коим такое положение не слишком-то нравилось, понимали и Дима со Славой, от того и нервничали.
Начиналась полоса долгих, нервных метаний, продолжавшаяся почти год. Для начала нужно было определиться со стихами. Вообще-то, тексты Слава сам писал, но сам же отдавал себе отчет в том, что с текстами у него не очень-то получалось. Как ни крути, в «Невидимке» рядом с блистательной «Гуд бай, Америка!» («Последнее письмо», слова Д. Умецкого) помещалась история о том, как «…леопард гоняет стадо, а те в изнеможении орут…», разгадать таинственный смысл которой мало кому удавалось даже после подробных славиных комментариев. Когда-то пробовал он поработать с Димой Азиным, приятелем Пантыкина, поэтом — не получилось. А мысль о том, чтобы пригласить в группу Илью Кормильцева, возникала в разговорах давно, еще в восемьдесят третьем. Но Слава все не решался, по тем временам Кормильцев был величиной изрядной и фигурой более чем противоречивой.
Дело заключалось даже не в том, что Кормильцев был «штатным» поэтом «Урфин Джюса», в каковой роли автоматически попадал в категорию «махров», а в чрезвычайной оригинальности самой персоны Ильи Валерьевича, которая одновременно людей к нему притягивала и их же от него отпугивала. Химик по образованию, полиглот по призванию, знаток совершенно невероятного по нормальным понятиям количества языков — штук около пятнадцати — и обладатель самых странных познаний из самых странных областей человеческого опыта, поэт и, в некотором роде, философ, Илья Кормильцев отличался странностью внешнего вида, невоздержанностью поведения (в обществе, разумеется), и… чем он только ни отличался… Хотя Славе был он, естественно, интересен главным образом в контексте поэтических своих способностей, но именно в этой области репутация Кормильцева была в тот момент на грани самоуничтожения.
Илья писал стихи для «Урфин Джюса», и мало где его ругали с таким усердием, как в «Урфин Джюсе». Почему — вопрос другой, однако стараниями джюсовцев среди свердловских рокеров к 85 году утвердилось мнение, что Кормильцев — поэт «нулевой», работать с ним — только время терять. И тут ко всеобщему изумлению возник Слава. Помните, как по дороге на рок-семинар старый друг и автор многих обложек и «УД», и «Нау» Саша Коротич от сотрудничества с Кормильцевым «стал Славу отговаривать»?.. Его и после отговаривали многие и весьма усердно; но отговаривать Бутусова, который что-то решил, дело безнадежное. И слава Богу, иначе не довелось бы нам услышать ни про Делона, ни про «скованных», ни про «хочу быть с тобой».
Впрочем, прецедент сотворчества с Кормильцевым уже был, когда во время телевизионных съемок давней новогодней программы Кормильцев наскоро изобразил на славину музыку нечто постсоветское: «Я мерз, но грел собою снег, а значит, жил. И так в сражении холода с теплом я победил!» Второй совместной работой стала «Кто я?» из «Невидимки», третьей — песня про девочку и фотографию известного французского киноактера… Тут вышел казус, едва сотрудничество не расстроивший: Илья писал смешные, даже издевательские стишки о пролетарской дурочке, Слава воплотил их в сочинении почти трагическом, чем поэта привел в чувство воодушевленного недоумения.
«Премьера песни» случилась во время очередной дружеской попойки в коммунальной комнате Вити «Пифы» Комарова, в которой кроме хозяина жил в те времена Федор, манекен; его некогда в воспитательных целях использовал на своих концертах «Урфин Джюс». Без руки, без ноги, потрепанный и побитый, Федор производил впечатление труповидное и использовался в качестве ночного сторожа витиной машины, сидел в ней, пока хозяин спал, воров отпугивал. И неплохо со своей ролью справлялся.
Итак, происходила попойка, и Слава неожиданно сообщил, что решил подарить Илье на день рождения песню. Тогда и выяснилось впервые под музыку, что «Ален Делон не пьет одеколон». Илья после этого жутко взбодрился, выскочил на балкон, схватил Федора в охапку и сбросил его с третьего этажа. А стоял непоздний вечер, народ на улице прогуливался и происходящим выкидыванием совершенно натурального почти человека был, мягко говоря, ошарашен… Наусы с хохотом и криками выскочили на улицу, подхватили бедного Федора под руки, под ноги и с причитаниями типа «Осторожно, ногами за дверь не зацепись!» — утащили его в подъезд. Говорят, соседи потом на Пифу донос состряпали, а может и не было такого, однако первый опыт сотрудничества имел продолжение.
Фокус был в том, что Илья написал «легкий» текстик про глупенькую девочку из многоэтажных кварталов, единственным утешением для которой посреди фантасмагории пролетарского бытия стала фотография на стене.
Ален Делон, Ален Делон
Не пьет тройной одеколон…
Именно «Тройной». И все-таки насторожился, услышав тяжелую, полную мрака и безысходности песню на свои, по замыслу издевательские стишки. Но в отличие от «урфиновского» прошлого, в котором отличался чрезвычайной скандальностью, спорить не стал, стерпел даже исчезновение целого слова «тройной», которое Слава петь отказался наотрез.
На самом деле оба соавтора не слишком-то понимали, как к этому эксперименту относиться. Дело решил Шевчук, непонятно каким ветром занесенный в Свердловск, в то время свободный и умный, читавший философские труды Толстого Л.Н. и что-то постоянно проповедовавший, причем с употреблением таких ученых слов, что свердловским рокерам они и не снились. Разве что Кормильцеву, да и то в дурном сне… Слушали его напряженно, но поступали с точностью до наоборот. В тот приезд Юрий Юлианович почему-то отчаянно агитировал Бутусова ни в коем случае не связываться с Кормильцевым. Однажды вечером, когда по-обыкновению пили у Белкина горячительные напитки и с упоением спорили, Шевчук пошел в атаку и заявил, что «по-настоящему» у Бутусова песни получаются только на свои тексты.
— Например?.. — осторожно спросил Слава.
— «Ален Делон», например! — отрубил Юрка.
С тех пор Бутусов с Кормильцевым стали гораздо друг к другу ближе. Но оба всегда и со вниманием прислушиваются к словам Шевчука.
Завершилась эта история значительно позже, в 88-ом, на сочинской набережной, где после гастрольного концерта прогуливались в полумраке по обыкновению спорившие Бутусов и Белкин. Егор, следует заметить, относился к «Делону» давно и плохо, а с некоторых пор вел совершенно разнузданную антиделоновскую агитацию, сводившуюся к требованию «подзаборных песен не исполнять». Слава все не соглашался, и надо же такому случиться, чтобы в районе гостиницы «Ленинград» из кустов донесся нестройный, невпопадный юношеский хор, в добрых дворовых традициях поминавший под расстроенную гитару известного французского киноактера.
— Слышал? — возопил ликующий Белкин.
Слава промолчал. Но больше про Алена Делона уже никто и ничего из его уст не слыхал. А жаль.