Каталина Рохас-Хаузер ТУДА, ГДЕ ЕСТЬ КОМИКСЫ ПРО ТИНТИНА © Перевод А. Кряжимская

Каталина Рохас-Хаузер

ТУДА, ГДЕ ЕСТЬ КОМИКСЫ ПРО ТИНТИНА

© Перевод А. Кряжимская

Его нос уже совсем сплющился — так сильно он прижимается к окну детской. Больше четверти часа не сводит глаз с мокрой улицы Карла Линнея. Дождь превратил пешеходную часть в месиво — ее уже несколько месяцев не могут заасфальтировать.

Я смотрю на своего сына, как он стоит на цыпочках, прислонив голову и руки к стеклу. Нетерпеливый и сосредоточенный. Темные волосы прилипли ко лбу. На нем его любимая одежда: травянисто-зеленый вельветовый комбинезон и ярко-желтая водолазка, в которой уже, должно быть, жарковато — конец марта на дворе. Даниэлю всего семь, а видел он больше, чем иные за всю жизнь. Росток — наше четвертое место жительства за последние два года. Рубен говорит, что опыт сделает мальчика сильнее. Я начинаю в этом сомневаться, когда вспоминаю, каким растерянным сын вчера пришел из гостей: прежде чем отпустить Даниэля домой, мать его товарища обыскала его, чтобы убедиться, что этот чернявый (так его называют в школе) ничего не украл.

Я делаю шаг к Даниэлю, и у меня похрустывают коленные суставы. Он оборачивается и спрашивает:

— Мама, сколько еще ждать? Когда уже папа придет?

Даниэль показывает на свои пестрые наручные часы, которые моя мать привезла ему из Гамбурга.

— Он сказал, что вернется, когда большая стрелка будет на двенадцати, а маленькая на шести. А сейчас большая уже на трех.

— Придет с минуты на минуту. Хочешь попить? Пошли на кухню.

Но Даниэль качает головой и снова поворачивается к окну. Я еще какое-то время смотрю на него, пока не замечаю, что начинаю грызть ногти.

Рубен взял в институте выходной и с утра поехал в Берлин, в «Бюро антифашистского Чили». Для нас это — высшая инстанция. От ее решений зависит наша будущая жизнь, все ее аспекты. У нас с Рубеном хотя бы нет семейных проблем — если супруги намерены развестись, они должны подать заявление в это бюро. Наш друг уже давно пытается оформить развод, но, по мнению партии, нужно делать все возможное, чтобы предотвратить расставание супругов. Во имя морали. А до тех пор, пока бюро не даст своего согласия, друг должен жить со своей женой. Думаю, собственной квартиры ему не видать как своих ушей.

В половине седьмого Даниэль наконец оставляет свой пост и приходит ко мне на кухню. Я откладываю старый выпуск «Юманите», чтением которого хотела немного отвлечься. Лоб нахмурен, губы плотно сжаты. Даниэль смотрит на меня своими круглыми зелеными глазами.

— Я хочу есть.

Он с глубоким вздохом садится на один из трех стульев и пододвигается к столу.

— Сейчас сделаю тебе бутерброд с сыром.

Даниэль с удовольствием ест здешний пресный серый хлеб, а мне до сих пор каждое утро не хватает душистых белых булочек «Халлула». Удивительно, но больше всего скучаешь именно по мелочам.

— Может, папа опоздал на поезд? — спрашивает Даниэль, откусывая от бутерброда.

— Да, возможно… — Мне с трудом удается скрыть собственное нетерпение.

Я ставлю чайник, потом протираю и без того чистую раковину.

— Ты уже сделал уроки?

— Мама, ты что?! Ты же их уже проверила!

Чайник свистит, я снимаю его с плиты и наливаю кипяток в кружку — но так неловко, что ниточка от чайного пакетика идет ко дну вместе с этикеткой.

— Мам, а когда мы в следующий раз будем переезжать, мы поедем на поезде или полетим на самолете?

Не перестаю удивляться его детскому шестому чувству. Мы ведь не сказали Даниэлю, зачем Рубен поехал в Берлин. Я сажусь рядом с сыном и говорю:

— Пока не знаю. Это зависит от того, куда мы поедем. А поедем мы туда, где папа получит работу.

— Может быть, в Гамбург, к бабушке?

— Может быть… Но до этого еще далеко. Пока мы даже не знаем, когда нам разрешат переехать.

Даниэль доедает бутерброд, собирает с тарелки крошки и некоторое время молчит.

— Мам, я думаю, было бы неплохо вернуться в капитализм, а? Там хотя бы продаются комиксы про Тинтина.

— Да, ты прав, — говорю я и, наклонившись к сыну, глажу его по голове. Оттуда я могла бы свободно звонить сестре в Чили и не бояться ее скомпрометировать. Не пришлось бы просить разрешения, чтобы позвонить в Западный Берлин или поехать на шведский остров. Разрешения, которого мне, кстати, так ни разу и не дали.

У меня свело живот. Даже чай не помогает. Ладно, за кружку хотя бы можно держаться.

Недавно знакомые, которых поселили в районе Люттен-Кляйн, рассказали, что в бюро им сообщили, будто бы они в любой момент могут покинуть страну, но, когда они захотели поехать в Западный Берлин, чтобы получить в консульстве новые паспорта, им не дали разрешения на выезд, объяснив это тем, что не могут делать для них исключения. Что на это скажут граждане ГДР?

Вообще, зависть, вернее, недоброжелательность встречается здесь повсеместно, несмотря на то что провозглашается всеобщая солидарность. Когда мы прошлым летом только приехали и Беата, наш куратор из латиноамериканского института, водила нас по разным отделам универмага на Лангештрассе, чтобы мы выбрали все, что нам нужно, я услышала, как одна продавщица сказала другой: «Только посмотри: им все на блюдечке с голубой каемочкой приносят, сначала вьетнамцам, а теперь и паршивым чилийцам». Ей, конечно, и в дурном сне не могло присниться, что беженцы из Чили могут понимать по-немецки. Мне тут же захотелось развернуться и уйти. Но ничего не оставалось, кроме как принять подношения. И естественно, мы были благодарны. Мы не могли поверить такой щедрости: сначала всей нашей семье позволили разгуливать по универмагу и выбирать все, что нужно для обустройства квартиры, от чашек до шкафов, а через две недели, в течение которых мы жили в отеле «Варнов», нам предоставили четырехкомнатную квартиру в новостройке района Эверсхаген.

Наконец-то я слышу, что Рубен вернулся. Даниэль стремглав бросается в прихожую, я спешу за ним. Но при каждом шаге мне кажется, будто я двигаюсь вспять.

— Привет… — Рубен говорит именно тем тоном, которого я боялась услышать. Прежде чем я успеваю ответить, он начинает ругаться: «Мерзавцы! Снова затягивают! Говорят, что должны сначала проверить, соответствует ли моя будущая деятельность в ООН духу социализма…»

— Папа! Мы тебя так ждали! — Даниэль перебивает отца и бросается ему на шею. Чтобы поймать сына, Рубен выпускает из рук все вещи. На пол летят папка с документами и пакет с обувной коробкой. Я останавливаю на ней удивленный взгляд. Рубен его тут же замечает.

— Поезд ушел у меня из-под носа, а до следующего оставалось больше часа. Вот я и решил не тратить время зря и купил себе ботинки. Коричневые, кожаные. Сейчас покажу.

Я не знаю, плакать или смеяться. Видимо, у меня не получается скрыть негодование, потому что Рубен ставит Даниэля на пол, подходит ко мне и обнимает.

— Ну что ты, Селия, не хватало еще, чтобы ты из-за этих идиотов переживала. Я уже позлился за нас обоих.

Постепенно раздражение проходит. Я кладу голову Рубену на плечо. Его пальто промокло и пахнет немного затхло. Надо его проветрить. Рубен прижимает меня к себе и тихо произносит:

— Им меня не сломить! Я от них не отстану, пока не дадут мне эту проклятую бумажонку.

Обычно я настроена оптимистичней Рубена, но сейчас мне кажется, что нам никогда не удастся выбраться из этой страны, в которой бананы продают чуть ли не по рецепту.

Я выхожу из автобуса в Эверсхагене, перехожу улицу Бертольта Брехта и бреду домой. Страшно устала. В нескольких метрах от меня идет пожилой господин с авоськами. Больше на улице никого нет. Ни играющих детей, ни бродячих собак, ни курящих и беседующих мужчин. Разделенный на сотни жилых ячеек улей, за которым солнце укладывается спать, не подает никаких признаков жизни. Мне плохо. Я работаю в поликлинике. С каждым днем мне все труднее ходить на работу. С одной стороны, я рада, что могу работать по специальности и что меня, в отличие от многих других, не отправили на производство. Но с другой, я не могу сказать, что хожу на работу с удовольствием. На самом деле каждый день, когда звонит будильник, я хочу только одного: натянуть одеяло на голову и спать, спать, спать… Для большинства немцев мы чужаки, бюро следит за каждым нашим шагом, и вообще в ГДР все живут, как на острове. Вчера во время обеденного перерыва коллега спросил меня: «Неужели в Чили было хуже, чем здесь? По крайней мере, у вас были паспорта и можно было выехать. Нам и этого не разрешают». Что я могла на это ответить?

В задумчивости я поднимаюсь по лестнице на третий этаж. Только войдя в квартиру, вспоминаю, что Рубен сегодня хотел снова попытать счастья в Берлине. Сердцебиение учащается. Я зову Рубена и Даниэля, но никто не отвечает. Это хороший знак или плохой? Решаю сначала принять душ. Дверь в гостиную открыта, и по дороге в ванную я краем глаза замечаю, что на столе лежит листок бумаги. Мигом подскакиваю к столу, хватаю письмо с портретом Альенде и принимаюсь читать:

OFICINA CHILE ANTIFASCISTA

1157 Берлин — Эгингардштрассе 5 —

тел. 5 09 89 97

В окружное управление Народной полиции ГДР в Ростоке Исх.№ 41/75 7.4.1975

ХОДАТАЙСТВО

Сим Бюро Chile Antifascista по просьбе заинтересованного лица подтверждает, что чилийский гражданин

Рубен Матиас Тейлор Кальдерон

род. 30.10.1941 в г. Вальпараисо (Чили)

вид на жительство в ГДР № 157 588

чилийский заграничный паспорт № 1029,

выдан 3.12.1973

и его супруга

Селия Эльвира Бекер Ольц

род. 27.2.1944 в г. Вальдивия (Чили)

вид на жительство в ГДР № 157 588

чилийский заграничный паспорт № 1031,

выдан 3.12.1973

а также сын супругов Даниэль

Матиас Тейлор Бекер,

род. 7.1.1968 в Сантьяго,

чилийский заграничный паспорт № 1028,

проживающие по адресу

г. Росток, ул. Карла Линнея 5,

подают запрос на выездную визу ГДР с ведома и согласия Бюро Chile Antifascista.

Семья намеревается покинуть ГДР в конце мая 1975 года, с целью отъезда в Мексику, где господин Тейлор приступит к профессиональной деятельности в одном из органов Организации Объединенных Наций, а именно в Фонде народонаселения, штаб-квартира которого находится в г. Мехико.

Просим Вас оказать содействие в выдаче выездной визы.

Е… Б… В… С…

Генеральный секретарь

Секретарь по оргработе

Я сажусь на диван, но тут же встаю, беру в руки документ и сажусь обратно. Перечитываю: «Семья намеревается покинуть ГДР в конце мая…» Меньше чем через два месяца мы сможем двинуться дальше. Я снова вскакиваю, выхожу на балкон и вдыхаю вечерний воздух. Ветер дует со стороны моря. Приятный бриз. Вообще-то хорошо жить рядом с берегом. Возможно, при других обстоятельствах мне бы тут даже понравилось. Я чувствую, как ко мне возвращаются жизненные силы — усталость, которая не отпускала меня несколько месяцев, как рукой сняло. Иду на кухню посмотреть, из чего можно приготовить праздничный ужин. Жидкий томатный суп, который Рубен обычно заказывает в ресторане «Митропа», пока ждет поезда, наверняка не сможет надолго утолить его голод.

* * *

С тех пор как Селия узнала, что в конце мая мы уезжаем, ее словно подменили. Сегодня утром я видел, как они с Даниэлем прыгали по гостиной — кто быстрее. Я сижу за обеденным столом и разбираю наши документы. Шесть недель назад я в очередной раз поехал в район Карлсхорст, и мне наконец удалось пробиться к чиновнику, который понимал идею социализма несколько шире своих коллег. Изучив мою переписку с мексиканским отделением Программы развития ООН, он пришел к выводу, что моя деятельность пойдет на пользу эксплуатируемому классу Мексики. И что на месте, в Латинской Америке, я смогу внести больший вклад, чем в ГДР. Следовательно, он с чистой совестью мог ходатайствовать за мой отъезд и — что еще важнее — обосновать его в глазах остальных чилийских товарищей. Именно на это я и рассчитывал. Подумать только: чего я только не делал, чтобы получить эту бумажку. Что ж, по крайней мере, я добился своего законным путем. В отличие от одного коллеги, который пошел на риск и достал под дельные паспорта, а потом, чтобы получить разрешение на выезд, все равно задействовал связи. Но вот я держу ходатайство в руках и совсем не чувствую удивления. Скорее, воспринимаю это как закономерное следствие всех наших усилий. Еще три недели. Я уже подал заявление об уходе. Прежде чем положить сделанный Беатой немецкий перевод заявления к остальным бумагам, решаю еще раз его просмотреть:

Уважаемый профессор М.!

В связи с моим переездом в Мехико с целью приступить там к выполнению нового задания, я вынужден просить Вас с 30 мая 1975 года освободить меня от обязанностей научного сотрудника, которые я выполнял с 1974 года. Работать с Вами и Вашим коллективом было для меня большой честью. Под Вашим чутким руководством, а также при Вашей поддержке я получил возможность продолжить свое образование и углубить знания по нашей специальности.

Прошу Вас передать мою благодарность дирекции отдела медицины и руководству Ростокского университета за радушный прием, который помог мне почувствовать себя частью коллектива Института гигиены. Особую признательность хотелось бы выразить всем сотрудникам кафедры социальной гигиены, которые ежедневно принимают деятельное участие в чилийском вопросе. На их поддержку и дружбу я всегда мог рассчитывать. Кроме того, я бы хотел поблагодарить профсоюзный комитет, который счел возможным принять меня в свои ряды.

В заключение, господин профессор, хочу заверить Вас в своем желании и впредь по мере сил участвовать в развитии института, который в течение года был мне домом.

Разрешите еще раз выразить Вам свое глубочайшее уважение и признательность,

Искренне ваш,

Рубен Тейлор (подпись)

Перевод с подлинным верен Р, 6.5.1975

Б. М.

Когда я в кабинете профессора М. показал ему свое письмо, он только бегло пробежал его глазами и добродушно посмотрел на меня через свои очки в толстой черной оправе. Он пожелал мне всего хорошего и спокойно, по-отечески дал понять, что рад за меня. Я почувствовал, что он полностью одобряет мой поступок. Возможно, он даже начал удивляться, почему я тут так надолго задержался. После нашего разговора прошло две недели, прежде чем мне вручили соглашение о прекращении трудовых отношений. В нем причина увольнения была названа предельно просто: «Переезд».

Сейчас полседьмого утра. Луч солнца пробивается сквозь оранжево-зеленые узорчатые занавески и отбрасывает на стену круглые тени. Селия тихонько похрапывает и издает едва слышный щелкающий звук, с каким лопаются мыльные пузыри. Я поворачиваюсь к ней и глажу мягкий круглый кончик ее маленького носа.

— Селия, ворчунишка, просыпайся. Пора в путь! — шепчу я ей на ухо. — Через полчаса за нами приедет Беата.

Мне хочется, чтобы жена спросонья прижалась ко мне, но против обыкновения она рывком отдергивает одеяло и резко поднимется.

— Уже так поздно?

Она торопливо соскакивает с постели, на ходу сбрасывает ночную сорочку и так быстро исчезает в ванной, что я успеваю заметить только ее замечательные симметричные ягодицы. Мой взгляд блуждает по спальне. Одежда упакована в чемоданы и вещмешки вместе с полотенцами, постельным бельем и разными мелочами. Кроме того, мы берем с собой только документы, важные бумаги, несколько книг и пластинок. И конечно, коллекцию комиксов Даниэля. Собирались до поздней ночи. Открытая сумка ждет, пока в нее сложат последние вещи. Мебель и прочее имущество мы оставляем здесь. Нам его просто «одолжили». К тому же мы очень надеемся, что в скором времени сможем вернуться в Чили и забрать наши вещи со склада. А пока в Гамбург. Там свекровь одолжит нам деньги на билеты до Мехико.

Одежду, в которой собираюсь поехать, я аккуратно сложил на стул — всегда так делаю, со школы. Тонкие коричневые штаны, бежевая рубашка, белье, носки и новые кожаные ботинки, которые я купил во время одной из поездок в Берлин и про которые совсем забыл. Селия смеется над моей привычкой складировать новые вещи в шкафу. Она всегда надевает обновки при первой же возможности. Однажды ребенком она даже спала в резиновых сапогах, которые ей подарили на день рождения. Я слышу, как Селия принимает душ, и иду на кухню ставить чайник.

Ровно в восемь раздается звонок в дверь. Застегивая рубашку, я выглядываю в окно спальни. Беата припарковала бутылочно-зеленую «ладу» прямо перед входом. Даниэль уже у двери.

— Мама! Папа! Поехали! — его голос чуть не срывается от возбуждения. Похоже, он рад нашему отъезду, хотя обычно не любит переезжать.

— Уже иду. — Селия стоит у кровати и укладывает в сумку последние вещи. Вода капает с темно-русых волос на плечи и оставляет на белой блузке прозрачные следы. Нужно было разбудить ее раньше. Она даже не успела выпить чаю, который я принес ей в спальню.

Я первым выхожу в прихожую и приветствую Беату. Она привезла с собой коллегу из латиноамериканского института. Тот стоит в дверях, прямой, как палка. Как будто ждет указаний. В ответ на мое приветствие молча кивает.

— Ну что, готовы? — Беата улыбается, но серые глаза смотрят грустно. Мы все понимаем, что вероятность снова встретиться близка к нулю. Мне тоже жаль зарождавшейся дружбы. Беата относится к тем немногим людям, кто, как мне кажется, искренне к нам расположен, а не следует указанию партии. Хотя симпатию по отношению к чилийскому сопротивлению высказывают многие. Но меня не покидает чувство, что люди, у которых на стенах висят плакаты с изображением Альенде, Корвалана или Виктора Хары, мечтают о Чили как о далеком абстрактном месте, где в некотором роде воплотились их революционные фантазии. Беата не такая. Я улыбаюсь ей в ответ и говорю:

— Да, Селия сейчас подойдет. Давайте пока вытащим чемоданы.

Я и глазом не успел моргнуть — так быстро мы вынесли двенадцать сумок на улицу и разместили их в багажнике и на крыше «лады». Мы с Селией в последний раз осматриваем квартиру. Не покидает ощущение, будто что-то забыли. Беате просит поторапливаться. Кажется, она волнуется больше нашего.

— Поехали скорее. Когда поезд подойдет, мы должны стоять на платформе в полной боеготовности, иначе не успеем погрузить весь багаж.

Мы запираем дверь и отдаем ключ Беате. Она позаботится о передаче квартиры. Когда мы подходим к машине, Даниэль уже сидит на заднем сиденье. Мы уступаем место рядом с водителем нашему куратору, у которой явно более длинные ноги, и садимся к сыну — конечно, приходится потесниться.

На вокзале все происходит очень быстро. Слава Богу, о билетах я позаботился заранее. Взваливаем багаж на три тележки. Хорошо, что Беата провожает нас до платформы. Ее странноватый коллега уже попрощался. Даниэль снует вокруг нас. Сегодня жарче, чем обычно, моя рубашка прилипла к телу. Подходит поезд, Селия и Даниэль садятся. Я остаюсь на платформе, чтобы с помощью Беаты через окно передать Селии багаж. Чувствую себя строителем, который забрасывает на грузовик мешки с цементом. Нагибаясь, хватаю сумки, одну за другой, взваливаю их на плечо, потом, прислонив к поезду, веду до окна, просовываю и отпускаю, только когда их принимает Селия. Даниэль стоит рядом с мамой и пытается помогать. Аж покраснел от напряжения.

— Папа, скорее! Поезд сейчас пойдет!

Проводник стоит ко мне спиной и готовится дать сигнал к отправлению. По шее ручьями бежит пот. Рубашка становится все темнее. В ботинках тоже почему-то влажно. Остался последний вещмешок. Хватаю его обеими руками. Резкий свист заглушает все остальные звуки. Нет времени для долгих прощаний. Короткое сердечное рукопожатие.

— Спасибо за все.

— Счастливого пути!

С этими словами я заскакиваю на подножку отправляющегося поезда, как будто у меня в руке не тридцатикилограммовый мешок, а легкий портфельчик. Даниэль кидается ко мне.

— Папа, папа! Я так боялся, что ты не успеешь!

Он обхватывает меня за пояс. Селия стоит возле перегородившего весь проход багажа. К ней тут же спешит проводник. Я вижу, как он недовольно указывает на вещи. Высовываюсь в окно, чтобы помахать Беате, но ее светловолосой шевелюры нигде не видно.

— Пошли, Даниэль. Поможем маме занести вещи в купе.

Наконец-то уселись. Но впереди еще граница. И хотя я уверен, что наши документы в полном порядке, никогда нельзя знать наверняка. Селия грызет ногти и часто-часто проводит большим пальцем по губам.

На КПП «Хернбург» поезд останавливается. Начинается привычная процедура. Таможенники идут вдоль поезда, собаки обнюхивают вагоны — нужно проверить, не спрятался ли под ними человек. Одновременно начинается проверка паспортов. Даниэль испуганно прижимается к Селии, когда два таможенника рывком открывают дверь нашего купе.

— Ваши документы!

Меня всегда удивляет этот неизменно резкий и в то же время роботообразный тон гэдээровских служащих.

— Значит, выезжаете?

— Да.

— Вашей братии и так хватает.

Что тут скажешь?

— Плати каждый месяц по десять марок в фонд солидарности, чтобы вам еще наши квартиры давали.

Таможенник издает хрюкающий звук, по-видимому, это смешок. Затем протягивает мне паспорта и без единого слова выходит из купе. Мы с Селией переглядываемся, она пожимает плечами.

— Разве скажешь такому «до свиданья», — усмехается она и прижимает к себе сына. У нее явно отлегло от сердца.

Я успокаиваюсь только после того, как западно-германская пограничная полиция, в свою очередь, признает наши документы действительными, и поезд наконец отправляется.

Даниэль уснул у Селии на плече. Я смотрю на них и чувствую, как мышцы лица медленно расслабляются, как разжимаются плотно стиснутые зубы. Селия улыбается и протягивает мне открытую руку. Я наклоняюсь к ней и целую ее ладошку.

— А теперь мы снова сможем достать свободу из мусорных баков, покрытых снежной шапкой[47].

Селия усмехается моему парафразу. Я тоже не могу удержаться от смеха. Ее взгляд падает на мои ботинки. Обожаю это ее лукавое выражение, когда левая бровь двигается совершенно независимо.

— Как же я разозлилась, когда ты пришел с этими ботинками!

Только теперь я начинаю осознавать, что пятки у меня горят. Развязываю шнурки, осторожно снимаю ботинки и отлепляю от ног мокрые носки. Пятки стерты в кровь.

— Ох! Больно, наверно, — Селия в страхе прижимает руку ко рту.

Я шепчу: «Все не так плохо, как кажется». Прикусив губы, поднимаюсь и открываю окно. В купе врывается грохот поезда. Высовываюсь наружу: в лицо дует сильный прохладно-клейкий ветер, и мне с трудом удается разжать веки. Мимо проносятся желтые поля. Я размахиваюсь и выбрасываю в окно пропитанные кровью носки. Они приземляются на щебенку рядом с путями. Я делаю глубокий-глубокий вдох. Пахнет летом.