За рулем по Новой Зеландии

За рулем по Новой Зеландии

К счастью, первый секретарь новозеландского посольства в Канберре, симпатичный молодой человек по фамилии Эсбридж, — сама доброжелательность. Он хорошо знает нашу страну, ее историю и культуру.

— Вы хотите получить визу? — спрашивает он по-русски. — Обещаю: проблем не будет. Но и вы обещайте мне, что напишите хотя бы пару материалов о нашей замечательной стране. Пусть русские люди подробнее узнают, как мы живем, о наших достижениях и проблемах. Да, чуть не забыл. Когда мы вас вызовем за визой, принесите обязательно и покажите мне авиабилет, оплаченный в оба конца. Такое правило.

Оказывается, многие туристы из разных стран, приехав в Новую Зеландию на две недели, оставались там навсегда, пораженные и высоким уровнем жизни, и великолепием природы. При этом они ссылались на отсутствие средств на оплату обратного проезда.

— Обязательно побывайте в этом фиорде, — советует мне господин Эсбридж. — Чистая Норвегия! Слетайте на вертолете на вот этот ледник, не пожалеете. Ваш Памир! А вот здесь целый лес из каури. Вы знаете, что такое каури?

К стыду, я не знаю и сообщаю об этом первому секретарю.

— Каури — это гигантские сосны. Они достигают шестидесяти метров в высоту и восемнадцати метров в обхвате, самым старым из них по полторы тысячи лет.

Чтобы как-то оправдаться в глазах собеседника, говорю ему, что приходилось встречаться с более старыми образцами растительного мира. В доме моей дочери, живущей за океаном, хранится частичка ствола можжевельника. На ней вырезана нехитрая картинка и надпись на корейском языке. Она свидетельствует: этому срезу ствола несколько тысяч лет. Эсбридж продолжает приводить примеры новозеландской экзотики.

— Ваши ромашки — полевые цветы. Наши — растут высоко на ветвях деревьев. На деревьях же растут у нас помидоры. Плоды помидорного дерева едят сырыми и посыпают их не солью, а сахарным песком. Наконец, в наших лесах нет змей и разных вредных насекомых. Как тут не вспомнишь слова вашего поэта: «Ох, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мошки!»

Время у Эсбриджа строго расписано. Поэтому более подробное знакомство со страной приходится отложить до возвращения домой. В советских справочниках нудно и долго рассказывается о критическом состоянии экономики страны и ее сельского хозяйства. Ничего не поделаешь — дань социалистическому времени. Знаю — и мне придется прибегнуть к тем же приемам. Там, в Москве, от тебя ждут не похвал в адрес Новой Зеландии, а рассказ о «подлинных» (читай — негативных) проблемах капиталистической страны. Попробуй написать что-то другое! Не напечатают, более того, подумают, не попал ли в плен западной пропаганды или не хватает способности глубже разобраться в увиденном! Стоит ли впредь тратить валюту на командировки такого корреспондента?

На помощь критику приходит местная демократическая пресса. На ее страницах практически не найдешь материалов о достижениях — одни статьи о недостатках. Невольно думается: ладно уж мы, нам платит тот, кто заказывает музыку. А новозеландские журналисты и их хозяева? Кто заставляет их уподобляться известной унтер-офицерской вдове, которая сама себя высекла?

И все же некоторые факты дают представление о Новой Зеландии как о райской, неповторимой стране. Права была Ядгар Саддыковна! Ряд таких фактов общеизвестен. По уровню жизни новозеландцы занимают одно из первых мест на земном шаре. Бурно развиваются здесь энергетическая, горнодобывающая промышленность, сельское хозяйство. Новозеландским маслом и мясом завалены многие магазины за рубежом, включая Москву. Значительных успехов достигла система образования. В высших учебных заведениях страны занимаются также многие тысячи студентов из зарубежных государств. Есть чем гордиться и здравоохранению — медицинская помощь в государственных больницах, родильных домах и психиатрических больницах совершенно бесплатная. Количество только государственных больниц общего типа составляет более 200, родильных домов около сотни, психиатрических лечебниц — 11. Очень развит в стране и туристский бизнес. На сравнительно небольшой территории здесь найдешь субтропики и горные лыжи, равнины, холмы и снежные шапки гор. И, конечно, озера, где водятся гигантская форель и лосось. Плюс морское купанье на песчаных пляжах.

В самолете по пути в Веллингтон над Тасмановым морем я думал о том, что, к сожалению, не со всеми красотами и достижениями удастся познакомиться за пару недель. К тому же программа пребывания далеко не собственная, а составленная новозеландским МИДом. Практика показывает — она не всегда удачна.

…Веллингтон. Я прилетел сюда поздно вечером и все же, быстро освоив номер, вышел на центральную улицу города — Мэннерс-стрит. Журналистское любопытство и желание не терять зря часы и минуты, отпущенные тебе программой. Рядом с моей гостиницей Святого Георгия магазин для хиппи. Он уже закрыт, но витрины демонстрируют свой особый товар: бусы и браслеты из жести вперемежку с одеждой из грубой мешковины, длинные дубленки с учетом местного климата. Тут же по два доллара за штуку продают портреты Гитлера и фото симпатичной женщины, чье обнаженное тело расчерчено на части, как баранья туша в пособиях для мясников. В нескольких метрах дальше еще один магазин. Он специализируется на продаже оружия. В витрине большое объявление-реклама: «Покупайте итальянские армейские карабины почти даром семнадцать долларов за штуку!» Ох, как хотелось приобрести такой карабин. Но кто же пропустит с ним в самолет, отправляющийся в Канберру и тем более в Москву? Витрина третьего магазина сшибает с ног своей необычностью: манекены в национальных русских костюмах, красочные цветные снимки Москвы и опять-таки призывы покупать — только не итальянские карабины, а пластинки с записями песен в исполнении хора имени Пятницкого. И это примерно в 15 тысячах километров от Москвы!

Новая Зеландия — страна необузданных стихий. Из справочников видно, что только землетрясений здесь ежегодно насчитывается до двухсот. В гостинице поражают объявления: «В случае землетрясения оставайтесь в отеле, так безопаснее!» Горничная, встретив меня в коридоре, задала необычный вопрос: «Что, пошли познакомиться с нашим ветром?» В том, что это не праздная шутка, убеждаешься тотчас, на улице. Вдоль тротуаров натянуты канаты, за них полагается цепляться, если стихия попытается нанести штормовой удар. Через несколько дней мне вторично довелось убедиться в обоснованности замечания горничной — сильным порывом ветра мою машину в горах чуть не сбросило в пропасть. Да, с природой в Новой Зеландии шутки плохи. Но в семидесятых годах жителей страны волновали скорее экономические, чем природные катаклизмы. Они потрясали привычные жизненные устои, отдаляя для одних день последней тридцатилетней выплаты ссуды за дом, у некоторых отбирая надежду на кусок хлеба с маслом в старости, — свой кусок, а не благотворительный.

Голодные на улицах Веллингтона. Кто мог поверить в это в шестидесятых? Страна занимала четвертое место в мире по жизненному уровню. И вдруг в семидесятых скачок назад с четвертого на четырнадцатое место. Надеюсь, что сегодня новозеландцы успели поправить свои дела. Но тогда многим довелось переживать нелегкие годы — экономические потрясения в США и странах Западной Европы докатились до далекой Новой Зеландии. Никуда не денешься, мир, как океан, взаимосвязан.

8.30 утра. Я стою у глухой стены, вдоль которой протянулась длинная очередь людей. Пожилые сидят на холодном асфальте, уставившись в одну точку, как будто бы во вчерашний день, когда жизнь была полна светлых надежд. Этим даже бесплатная еда не способна вернуть утраченный блеск в потухшие ныне глаза. Те, кто помоложе, более энергичны и полны нетерпения вроде им скорее хочется покончить с завтраком и отправиться туда, где их ждут срочные дела. Беда лишь в том, что таких дел у них тоже нет. Третьих непривычный глаз заметит не сразу. В белых рубашках и галстуках они гуляют по другой стороне улицы и вроде не имеют никакого отношения к благотворительной столовой «Сострадательных сестер». Общество, которое отобрало у них работу, пока еще не сумело лишить их воспитанного с детства стыда перед бедностью. Но вот дверь распахивается и «порядочные» бросаются на ту сторону в самую гущу человеческого клубка.

Внутри небольшая комната с поваром за стойкой и несколько столиков. Вам наливают суп в жестяные кружки и выдают по паре ломтиков хлеба. Большинство ест стоя, мест не хватает. А со стены на них сочувственно смотрит Иисус Христос. Сестра Феликс разрывается на части: командует на кухне, распоряжается во дворе, а тут еще корреспондент из большевистской России. Но монахиня не подает и признаков недовольства моим присутствием. Она приветлива, по-своему мила. Столовая, рассказывает она, существует около семидесяти лет. Прежде работать было легче. Приходили единицы — алкоголики, больные, люди, опустившиеся на социальное дно. Два года назад их было не более двенадцати за день, сегодня — сто. В чем причина? По мнению сестры безработица.

В стране насчитывается пять тысяч безработных. Смехотворная цифра, если мерить масштабами США, Англии или, скажем, сегодняшней России. Но здесь эта мерка не подходит, новозеландцев всего три миллиона. Дело, видимо, не в одной безработице. Вспоминая о прошлом этой страны, я невольно думаю сегодня о нас. Как, к примеру, прожить в «демократической» России на мою пенсию, когда месячный взнос за квартиру, коммунальные услуги и телефон составляет чуть ли не ее половину? На оставшиеся можно купить лишь хлеб, немного молока и минимум, заметьте, отечественных лекарств. А как быть тем — их большинство, — кто получает так называемую минимальную или среднюю пенсию? На работу в семьдесят никто не возьмет. Если дети не помогают, поневоле пойдешь в благотворительную столовую. Беда лишь в том, что таких столовых на всю огромную столицу менее десятка. Так что остается только позавидовать новозеландцам, у которых есть сестра Феликс. Правда, и у нас имеется выход — берись за оружие и отправляйся грабить. Или собирай пустые бутылки и сдавай их в приемный пункт. Или, что совсем уж позорно, прицепляй ордена и медали, полученные в годы советской власти, и двигай в пригородные электрички, в переходы метро с протянутой рукой. Или, наконец, продавай квартиру и ютись где попало.

…Час назад на веллингтонском аэродроме люди горбились под порывами холодного ветра с дождем. Окленд — северный и самый крупный город Новой Зеландии — встречает теплым деньком и каким-то по-особому звонким пением скворцов.

— Господин Чехонин, — звучит по радио милый женский голос, — подойдите к пятому окошку. Вас ждут ключи от машины.

В мотеле «Акапулько» вместе с ключом от номера мне вручают программу двухдневного пребывания в Окленде, подготовленную правительственным бюро по туризму в Веллингтоне. В день приезда — знакомство с районом Понсоби, который создал Окленду репутацию самого большого полинезийского города в мире. Вечером участие в «русском обеде», устроенном для своих членов Обществом гурманов на стоящем в порту советском корабле «Шота Руставели». Назавтра — визит в редакцию газеты «Нью-Зиланд геральд». Обсудите там положение маори. Газетчики, мол, народ информированный и откровенный. Да и вообще новозеландцам нечего скрывать. На третий день отъезд на машине обратно в Веллингтон с посещением местной туристской Мекки — маорийского городка Роторуа. Как будто неплохо для первого знакомства с Новой Зеландией. Спасибо правительственному туристскому бюро!

За два дня я обошел и объехал все улицы Понсоби. И хотя со мной не было гида, который бы снабдил интересными данными, общая и, надеюсь, объективная картина складывалась сама собой. По воскресным дням Понсоби притягивает элиту северной столицы. Ее члены спешат сюда к своим стоящим на якоре яхтам и свежему соленому ветру, наполняющему легкие кислородом. Красные, ярко-желтые, голубые паруса уносят яхтсменов туда, где бескрайняя морская гладь сливается с горизонтом. На берегу остаются припаркованные «мерседесы», «форды» и «БМВ» в ожидании владельцев. Они вернутся к вечеру, с тем чтобы завтра опять занять руководящие кресла в фирмах и банках.

В будни Понсоби преображается до неузнаваемости. Броскую спортивную одежду и дорогие марки машин сменяют потертые джинсовые куртки и допотопные малолитражки. Как в нью-йоркском Гарлеме — почти одни темные лица. Понсоби — район, где состоятельные люди не живут, а только приезжают сюда заниматься спортом. В будни здесь царство бедняков. Оклендский бедняк не похож на бедняка азиатского. Он ближе к российскому бедняку. В Окленде не встретишь умирающих от голода, оборванных, ночующих на улице в любую погоду. Здесь другие понятия о бедности, да и, пожалуй, богатстве. Здесь сталкиваешься с другим: жизнью на краю бедности. Обширен, ох как обширен этот край для того, кто захочет его измерить. Он включает в себя очень многое: постоянный дамоклов меч безработицы, жизнь в деревянных, покосившихся домишках, состарившихся раньше времени женщин, пьяную ругань, семейные ссоры, нужду.

И еще одна особенность Понсоби. Маори и полинезийцы обосновываются тут потому, что в других районах домовладельцы отказывают им в жилье. Отказывают, несмотря на то, что закон запрещает дискриминацию рас при аренде жилых помещений. В редакции «Нью-Зиланд» мне рассказали о положении маори на языке цифр и потому беспристрастно. 78 процентов маори выполняют работу, которая не требует специального обучения. 80 процентов маорийских детей оставляют общеобразовательную школу, не получив свидетельства об ее окончании. В Понсоби я не видел детских площадок, дети играли в грязных дворах, скрытых от солнца развешенным всюду бельем. Их отцы в это время рыли котлованы, разгружали машины, убирали городской мусор. Потолок для маори в Понсоби — продавец в мелкой лавке. Место горничной в мотеле, где я остановился, пока отдаленная мечта. Почему у вас нет горничных маори, спросил я у владельца мотеля. Зачем они мне, ответил он. У меня работают белые женщины.

И это в Новой Зеландии, где равноправие коренного населения провозглашено не один десяток лет назад и к тому же законодательно закреплено. Видимо, общество устроено так, что можно принимать десятки хороших законов, но вопрос заключается в том, готово ли большинство населения претворять их в жизнь. О каком равноправии можно вести речь, если три четверти безработных в Новой Зеландии — люди с темным цветом кожи, детская смертность у маори выше в два раза, только один маори из окончивших школу имеет шанс продолжить образование. Зато маори принадлежит иная пальма первенства: они составляют 67 процентов среди заключенных самой строго охраняемой тюрьмы Пареморемо. Как тут понимающе не улыбнуться, когда слышишь рекламную притчу: у дружбы белых и маори есть старинный символ корзинка. И взявшись с детства за ручки этой корзинки, белые и маори вместе несут тяжелую ношу — судьбу страны, всю жизнь по-братски деля радости и горести. Ничего не скажешь, поэтичный, хорошо продуманный символ равноправия.

…Прощай, Окленд, официальная программа пребывания зовет дальше — в Роторуа. Дорога сворачивает в сторону от основной магистрали и мчится узкой, но такой же прекрасной бетонной лентой среди холмов. Неожиданно из-за крутого поворота открывается вид на темную зеленую чащу, а за ней море одноэтажных домишек. Приехали — Роторуа, новозеландское чудо света, городок в краю вулканов и гейзеров. Как хорошо отдохнуть днем в мотеле! Кругом звенящая тишина. Она взрывается шумом моторов лишь около семнадцати часов. К мотелю подкатывают туристские автобусы. Людской поток сразу же ломает дневное сонное оцепенение, переворачивая все вверх дном. Горы чемоданов, очередь у стойки администратора, суета приехавших. Впечатление конец столпотворению наступит не скоро. Но вот минут через десять туристский водоворот рассасывается. Потом слышится хлопанье дверей. Это молодежь, переодевшись в купальные костюмы и плавки, спешит сбросить дорожную усталость в бассейнах с горячей минеральной водой. Бассейнов много, плати тридцать центов и выбирай любые температуру и состав воды. Утро начинается рано. В шесть не очень обильный завтрак и опять шум моторов. Туристы разъезжаются по разным достопримечательным местам, здесь есть, что посмотреть. В девять и мне предстоит встреча с Хуаной Михинуи сотрудницей туристского комплекса. Он близко, в пяти минутах езды на машине. Паркуюсь у крепостной стены из толстого частокола. Раньше такие стены защищали поселения маори от врагов. Нынче они выполняют другую функцию — привлекают туристов. Впрочем, туристы — подготовленный народ. Им известно, что за стенами целая масса интересных сюрпризов. Чего стоит речка: у одного берега вода холодна как лед, у второго — почти кипяток. Хуана Михинуи рассказывает о школе резчиков по дереву для маорийских детей, что недавно открылась на деньги правительства. В ней увидишь удивительные работы и даже можешь их приобрести. Тут постоянно масса туристов, открывающих свои кошельки.

Я спрашиваю у Хуаны, какую школу закончила она.

— Школу? Самую трудную и интересную. Ту, что не выдает дипломов, школу жизни.

Школа жизни… Она за частоколом деревни на маорийской земле. Своеобразная это, непохожая на другие части страны земля. Мощные гейзеры бьют из-под седых камней, деревья протянули к небу голые ветви, опаленные жарким подземным дыханием. Тропинка петляет по голым черным камням среди надписей: «Опасно для жизни», «Держитесь подальше». Неосторожный шаг — и сваришься в кипящем котле или утонешь в булькающей грязи. Солнце скрыто здесь за облаками пара.

Тропинка упирается в будку, и, расставшись с долларом, вступаешь на жилую территорию поселка. Первое, что видишь, — образцовый жилой маорийский дом. В нем, правда, не живут. Иногда устраивают застолье в честь самых именитых туристов. В нескольких шагах еще более импозантный дом для собраний, украшенный колоритной маорийской резьбой. Дальше — россыпь деревянных домишек без резьбы и национальных украшений. У обитателей их иные заботы. И там и тут туристы щелкают фотоаппаратами. Щелкают издалека. Приблизиться вплотную к жилью мешают надписи «Частная собственность», «Не входить!». Поглядел на фасад и хватит, за кулисы не лезь. Реальную жизнь, однако, не спрячешь за ширмой запретительных надписей.

— Сэр, бросьте монету, я нырну за ней с моста! — Парнишка лет десяти, почти голый, дрожит от холода. Видно, давно не бросали монет в теплую воду реки. Или вина лежит на таких же малышах-конкурентах, что плавают там, внизу, у подгнивших опор моста.

Школа жизни, где она начинается для маори? Тут, под этим мостом? Или там, в мастерской у входа в деревню, где резчик Джон Таяпа передает секреты профессии детям? Но в ученики берут не больше четверых в год. Остальные идут на бойни, в чернорабочие, на бензозаправочные станции.

Конечно, объективная картина не может быть написана исключительно темными красками. Иначе как быть с той самой корзинкой, которую вместе с детства несут белые и маори? В столице я видел маори в одеянии епископа, попадались маори журналисты, лидеры лейбористской партии, учителя. В Роторуа мне довелось познакомиться с таким маори. Его звали Морис Валден. Он был заместителем управляющего мотеля «Тревел Лодж». Морис крутился на работе с шести утра до позднего вечера. В одиннадцать, когда туристы расходились по номерам, он устало брел в ресторан, с тем чтобы первый раз поесть не давясь. Я подсел к нему, он приветливо меня встретил. Русский человек и сегодня не так уж частый гость в Новой Зеландии — далеко и дорого. Разговорились. Ему 32 года. Окончил с отличием историческое отделение Оклендского университета. Пять лет читал лекции студентам по социологии и антропологии. Потом подался сюда.

— Что заставило сделать такой неожиданный пируэт?

— Больше платят. Мне нужны были деньги, а им — маори. Маори с университетским образованием на руководящей работе. Как своего рода символ той самой корзинки.

Морис не политик, политика его не интересует. Но как социолог и историк он констатирует: «Вслед за Соединенными Штатами расовая проблема становится актуальной и в Новой Зеландии».

Недолго довелось пробыть в Роторуа, хотя желание диктовало: ну задержись на несколько дней в этом чудесном уголке земли! Может быть, не попадешь сюда больше никогда в жизни. С желанием в противоречие вступали рассудок и утвержденная программа. Разум говорил: ты только первый год в Австралии. Успеешь, и не раз, побывать в Новой Зеландии в очередной командировке. Дел-то всего — запросить согласие редакции и пересечь Тасманово море на самолете. Программа внушала: будь пунктуален, от результатов первой поездки зависят новая виза и лояльность местных властей. Знать бы тогда, что скоро, очень скоро мне придется покинуть и Новую Зеландию, и Австралию, с тем чтобы не возвратиться туда уже никогда.

Последний пункт утвержденной программы обязывал посетить перед возвращением в Веллингтон сельскохозяйственную ферму на северном острове страны. Опять ферма — к чему? Ведь недавно побывал на ферме в Австралии. Не перебор ли с сельским хозяйством? В Веллингтоне считали — нет. Сельское хозяйство — становой хребет экономики страны. Тот, кто не познакомился с ним, не вправе вообще судить, и тем более писать, о Новой Зеландии. Да и для нас, особенно в «демократические» времена, весьма интересен опыт этой страны. Итак, вперед — в гости к фермеру Джо, которого давно уже по команде из Веллингтона мучают иностранцы.

Шестьдесят четыре года прожил Джо на фермах страны. Долго работал на холодном юге и теперь убежден, что субтропики севера, где ему удалось приобрести в Матамате 140 гектаров лугов, и есть та самая библейская обетованная земля.

— Нет, ты должен увидеть всю красоту с вершины холма, — говорит он и ведет меня к трактору.

Поворот ключа — и мы не спеша едем вверх по дороге, протоптанной овцами. Джо за рулем, а я с его десятилетним сынишкой на платформе прицепа. С вершины холма Матамата предстает изумрудом в оправе из синих далеких гор и зеленых хвойных лесов. Голубое небо в кучевых облаках, просторы лугов, ниспадающих с холмов в долину к веселым ручьям, и вкрапленные в зелень травы белые пятна овечьих отар. Мы долго молчим, покоренные величием и красотой окружающей природы.

Джо нарушает молчание первым. Ему не терпится поделиться с приезжим из далекой страны журналистом итогом своей нелегкой фермерской жизни.

— Я оставляю детям крепкое хозяйство: две тысячи овец и, что важнее всего, хорошо налаженное дело.

Четко отрегулированный механизм рабочих процессов, видимо, в действительности основной фактор успехов Джо. Рядом есть фермы покрупнее, но только хозяйство Джо считается образцовым и только сюда начальство из Управления по сельскому хозяйству посылает иностранных туристов. Даже специалисту есть чему поучиться у Джо. Там, где, казалось бы, необходим целый штат, он управляется вдвоем с женой. А работы пропасть: ухаживать за овцами, чинить километры проволочных заборов, содержать в порядке технику и постройки, подсевать траву. Кроме того, заботы о доме и большой семье семеро детей!

— Скажу по секрету, — доверительно наклоняется ко мне Джо, — без техники еще можно справиться, без любви к земле — нет. Земля платит тебе той же монетой, что и ты ей. Деньги заменили многим фермерам подлинные жизненные ценности, — продолжает мой собеседник. — Хотя я тоже считаю центы, в труде меня интересует не одна меркантильная сторона.

Откуда такие слова у человека, окончившего лишь начальную школу? Он типичный новозеландский фермер — огромного роста, с большими руками и грубыми чертами лица: крупный нос, небритый квадратный подбородок и желтые редкие зубы в полуулыбке. Нет впечатления старческой дряблости, хотя лицо изрезано сеткой глубоких морщин. Действительно, откуда эти слова? Ответ разве что в глазах Джо. Глубоко посаженные, они оценивающе смотрят на собеседника из-под толстых стекол очков, выдавая недюжинный природный ум. Нет, этот человек и впрямь занят не одним подсчетом доходов от фермы. Он старается проникнуть в суть вещей и явлений, по-своему раскрыть смысл жизни, особенно сейчас, когда в свои шестьдесят с лишним лет начинаешь подводить ее первые итоги.

На размышления остаются бессонные ночи. Рассвет стирает беспокойные думы заботами рабочего дня. Утром письмо от дочери из города. Уволили с работы — нет справки об окончании средней школы. Пришли счета за удобрения и напоминание об очередном взносе за купленный в рассрочку трактор. А тут еще «Нью-Зиланд геральд» сообщает: цены на товары широкого потребления подскочили за год на десять процентов. Кроме одежды, подорожали и другие необходимые фермеру вещи инструменты, бензин.

Джо убежден, что инфляция — самый страшный враг фермера. Из-за нее «худеют» полученные кредиты, а добиться новых все труднее. Джо хитрит, постоянно изворачивается, чтобы выстоять в борьбе с ростом цен. К примеру, недавно заявил налоговым органам, что больше не хозяин своих 140 гектаров земли. Продал, мол, их семейному тресту «Сункел и сыновья», а сам занимает теперь пост президента треста с заработной платой 200 долларов в месяц.

К чему эта комедия с трестом? Оказывается, меньше налоги на собственность и доходы. Во-вторых, все не вечны. Если Джо уйдет из жизни, сыновей освободят от налога на наследство. Умер-то не владелец земли, а всего лишь служащий, хотя и президент треста.

За чашкой крепкого чая Джо пытается убедить меня в старой истине: не так страшен черт, как его малюют. Он патриот и не хочет, чтобы русский журналист уехал с плохими записями в блокноте.

— Да, это точно, — говорит он, — в нашем крае более четырех тысяч фермеров на грани разорения. Но кто виноват? Не одна инфляция. Доля вины лежит и на самих фермерах: одни еще не научились бороться с экономическими трудностями, беда других — им не хватает умения приспосабливаться к колебаниям конъюнктуры.

Джо исчезает на минуту и приносит папку с финансовым отчетом за минувший год. Квалифицированный бухгалтерский документ: дебет, кредит, сколько заработано, на что истрачено. Чистая прибыль впечатляет: четыре тысячи семьдесят пять долларов — и это после вычета расходов на содержание фермы, заработной платы президента треста и его акционеров.

Пора прощаться. К вечеру за задним стеклом машины растаяли холмы Матаматы. Как и положено по программе, я подъезжал к городу Гамильтону. Там на следующий день предстоял разговор с директором научно-исследовательского института по вопросам сельского хозяйства доктором Скоттом.

…Доктор Скотт очень занят. В его кабинете то и дело звонит телефон. И он в перерывах между звонками, торопясь, обрушивает на меня поток цифр и фактов. В институте и его восьми филиалах одна тысяча сотрудников: двести ученых, триста специалистов со средним сельскохозяйственным образованием и пятьсот высококвалифицированных работников, главным образом на опытных полях и лугах. Основная задача института — оказывать научную помощь фермерам. Ежегодно здание института превращается в своеобразный научный центр, где восемь тысяч фермеров усаживаются за парты. Их знакомят с практическими методами повышения прибыльности хозяйства, учат новейшим методам увеличения настрига шерсти овец и знакомят с научной организацией фермерского труда.

Я поинтересовался у Джона, достаточно ли для фермеров нескольких дней обучения. Он считает — достаточно. В Гамильтоне фермеры выясняют лишь те вопросы, на которые им не смогли ответить сельскохозяйственные консультанты, или, как здесь называют их, «сельские маги».

— При министерстве сельского хозяйства страны и научно-исследовательском институте в Гамильтоне, — рассказывает доктор Скотт, — созданы специальные группы консультантов: из расчета один «сельский маг» на двести-четыреста фермерских хозяйств. Консультанты опытные специалисты. Как правило, в их число отбирают самых лучших агрономов, животноводов с университетским образованием, проработавших в сельском хозяйстве не менее десяти лет. Кстати, помощь фермерам они оказывают бесплатно.

Невольно думалось: будет когда-нибудь что-то подобное в нашей стране? Не было, нет и, в обозримом будущем вряд ли будет.

Видимо, не зря правительство тратит большие средства на содержание целого аппарата сельскохозяйственных консультантов и на работу научно-исследовательского института. У себя в кабинете доктор Скотт вручает мне таблицу показателей эффективности работы института. Согласно ей, девять миллионов новозеландских долларов, ежегодно ассигнуемых властями, оборачиваются десятками миллионов прибыли фермерских хозяйств и быстрым ростом сельскохозяйственной продукции страны. Продуктивность сельского хозяйства Новой Зеландии в начале семидесятых вдвое превысила уровень 1950 года, на достижение которого ушло целое столетие.

— Предел? Конечно, нет, — убеждает собеседник. — С нынешним уровнем накопления нашими учеными знаний Новая Зеландия могла бы удвоить сельскохозяйственное производство.

Я интересуюсь, что же мешает.

— Рынки, — говорит Джон Скотт. — Наша главная болезнь — отсутствие новых рынков. Англия променяла нас на Европу. А ведь мы продавали ей свыше половины экспорта масла, сыра, шерсти. Сейчас пытаемся освоить латиноамериканский и азиатский рынки. А стоимость перевозок! — восклицает директор института. — Мы не имеем собственного торгового флота. В результате иностранные судовладельцы произвольно повышают фрахт.

Где выход? Скотт не знает, когда и как удастся его стране преодолеть многоступенчатый барьер на пути увеличения экспорта сельхозпродукции. Зато он уверен в том, что, если государство не примет срочных мер по оказанию помощи сельскому хозяйству, тысячи фермеров не спасти от разорения никакими научными открытиями и советами консультантов. С помощью науки можно отсрочить, но не предотвратить надвигающийся крах мелких фермерских хозяйств.