Сталин и Вышинский вблизи

Сталин и Вышинский вблизи

Курьезные и опасные случаи? Их хватает в переводческой работе. Позднее, в конце пятидесятых, меня пригласили переводить Нину Петровну, жену Никиты Сергеевича Хрущева. Первому лицу в государстве в то время исполнилось семьдесят. Зарубежная печать полнилась слухами о плохом состоянии его здоровья и предстоящей отставке. Японская женская делегация, которую принимала Нина Петровна, состояла из искушенных в политике общественных деятельниц. Им, конечно, не терпелось узнать о том, что ждет нашу страну в самом ближайшем будущем. После обычных вопросов глава делегации задала неожиданно главный: «Как здоровье Никиты Сергеевича?» Нина Петровна не разглядела подвоха.

— Ох, не спрашивайте, плох, очень плох. На работе очень устает, ничего не успевает. Вынужден привозить на дачу секретные бумаги и пытается работать, сидя на лужайке. А глаза уже ничего не видят. Приходится просить внуков читать документы вслух.

Попробуй перевести буквально. В тот же день информацию о плохом состоянии здоровья Хрущева подхватит вся зарубежная пресса, ссылаясь уже не на слухи, а на достоверные сведения из самой семьи главы партии и государства. Кто в таких случаях виноват? Переводчик, отнюдь не жена Хрущева. Неправильно понял, исказил смысл сказанного. Возможно, намеренно. Наказание — «за можай». Помог опыт пропагандистской работы. Перевод пришлось сделать вольно, но с возможным приближением к сказанному. «Никита Сергеевич? На работе очень устает, не успевает справиться со всеми документами. Вынужден привозить их вечерами на дачу и допоздна работать, сидя в кресле на лужайке в окружении внуков. На здоровье пока не жалуется».

А случай с Накасоне, членом все той же первой парламентской делегации из Японии, прибывшей в СССР по приглашению Всесоюзного общества культурных связей с заграницей? Учитывая опыт работы, мне поручили сопровождать эту делегацию, отвечать за ее обслуживание. В помощь придали двух квалифицированных японистов из КГБ, Кошкина и Уварова. Несмотря на молодость, это были толковые контрразведчики.

Как-то в восемь утра я пришел, как обычно, в гостиницу «Советская», где остановилась делегация. Стоило подняться на этаж, как горничная тут же ошарашила новостью:

— Ваш делегат Накасоне арестован и находится в отделении милиции!

Освобождать его из КПЗ пришлось уже не мне, а сотрудникам комитета. Потом выяснилось, что поводом для задержания послужил пустяковый, по нынешним временам, случай. Накасоне любил фотографировать. Рано утром он вышел из гостиницы и принялся снимать развалюхи деревянных домов. Скоро это ему надоело, и он решил направиться дальше. Возле станции метро «Динамо» попалось стоящее здание — удивительно красивый старинный дворец. Ничего подобного в Японии не встретить. Делегат снова взялся за камеру. Не успел он сделать и двух снимков, как кто-то положил ему руку на плечо. Этот кто-то и доставил Накасоне в отделение милиции. Дворец оказался Военно-воздушной академией имени Жуковского. К девяти утра «японского шпиона» привезли обратно в гостиницу. Делегация, что называется, стояла на ушах в связи с незаконным задержанием члена парламента, да еще с дипломатическим паспортом. Оставалось только гадать, как все это скажется на мне, ответственном за работу с делегацией. Не здесь, в гостинице, не в ВОКСе и не в ВЦСПС, а через пару часов в министерстве иностранных дел СССР, где высоких японских гостей ожидала встреча с заместителем премьера и министром иностранных дел А.Я. Вышинским.

Об Андрее Януарьевиче известно было немало. Многое по памяти, когда до войны он в 1935–1939 годы на посту прокурора СССР дирижировал судебными процессами над бывшими соратниками Ленина и Сталина, объявленными «врагами народа». Другое шепотом рассказывали товарищи, чьи отцы и родственники занимали высокие посты. В феврале 1917 года, будучи меньшевиком и главой Якиманской районной управы Петрограда, он подписал распоряжение о неукоснительном выполнении на вверенной ему территории приказа Временного правительства о розыске, аресте и предании суду, как немецкого шпиона, В.И. Ленина. Но уже в 1920 году Андрей Януарьевич вступил в члены РКП(б), а несколько позже, выпустив ряд книг, зарекомендовал себя как талантливый юрист.

Задолго до приема меня доставили в МИД к заведующему Дальневосточным отделом. И тут же огорошили новостью: вам придется переводить. Попытки уйти от такой «чести» ни к чему не привели. Было непонятно: почему сами мидовцы отказываются переводить своего министра. Тем более что среди них имелись такие сотрудники, как Адерхаев, проработавший семь лет в Токио и почти в совершенстве знавший язык. Да и чисто внешне он выглядел настоящим японцем. А тут переводчик-мальчишка, всего пару лет назад закончивший институт! Причина выяснилась позднее. В небольшом зале приемов две пожилые женщины, по японским понятиям бабули, лихорадочно накрывали на стол. Процедурой руководил сам министр.

— Что вы делаете, как расставляете бутылки? — слышался раздраженный голос. — Сколько раз вас надо учить, в каком порядке раскладывать ножи, вилки и ложки!

В зале царила нервозная атмосфера. Подумалось: ну, Боря, тебе хана! Молись, чтобы не выгнали с работы. Увиденное говорило само за себя министр невыдержан, груб и, скорее всего, беспощаден.

Заведующий отделом представил меня Вышинскому и поспешил заверить в хорошем знании языка.

— Справитесь? — строго глядя, спросил министр.

— Попробую, Андрей Януарьевич.

Отказываться было поздно. Несколько лет спустя мне довелось переводить Никиту Сергеевича Хрущева. Боже, работать с ним представлялось удовольствием! Простой язык без словесных выкрутасов и никакого страха за свою дальнейшую судьбу после возвращения из кремлевского, кстати не очень большого, кабинета. Андрей Януарьевич оставлял впечатление человека совершенно иного склада. Это был по-настоящему блестящий, высокоэрудированный собеседник, без конца сыпавший остротами, латинскими изречениями, французскими пословицами. Сменивший его впоследствии на посту министра А.А. Громыко, с которым не раз приходилось встречаться на пресс-конференциях, освещать его зарубежные поездки, как и Хрущев, не шел с Вышинским ни в какое сравнение. Косноязычный середняк-аппаратчик, подобно другим членам политбюро, неспособный без бумажки грамотно выразить мысль.

Входя в зал, делегаты видимо волновались. Один из министров победившей страны! Возможно, поэтому кто-то не смог придумать ничего лучшего, как задать уже престарелому Вышинскому, с его точки зрения, не совсем тактичный вопрос:

— Сколько вам лет? Как вы себя чувствуете?

В глазах хозяина промелькнула тень недовольства.

— Вы же знаете французскую пословицу: «Женщине столько лет, на сколько она выглядит. А мужчина до тех пор молод, пока он может».

И тут же быстрый взгляд в мою сторону — проверка, справлюсь ли с переводом.

«Может» — что? Японцы в то время не знали французских пословиц, да и чувством юмора не были достаточно одарены. Пришлось растолковывать гостям, что мужчина «может». На лицах появилось подобие вежливых улыбок. Через сорок минут меня прервал Адерхаев:

— Андрей Януарьевич, допущена ошибка…

— Поправьте, — недовольно сказал министр.

Через полчаса история повторилась. Вышинский строго посмотрел в мою сторону. Перед ним навытяжку стоял за столом тощий небольшого роста мальчишка, с лица которого падал пот.

— Что, устали?

— Устал, Андрей Януарьевич.

— Давайте переводите вы, — последовало указание Адерхаеву.

Я сел и возблагодарил Бога. Слава тебе, Господи, уцелел!

Переводчики — всего-навсего крошечные винтики, статисты. Но известно, что одни главные герои не в состоянии сыграть сколько-нибудь крупный спектакль, тем более политический. Нам приходилось часто видеть вблизи героев того времени — Сталина, Молотова, Маленкова, Берию. Во время парадов и демонстраций они находились на Мавзолее рядом с трибунами для советской элиты и немногочисленных тогда иностранных гостей. На приемах в Кремле руководители партии и правительства, бывало, беседовали с зарубежными делегатами, и тут опять за спиной стояли охрана и мы. Не стану фантазировать на тему, как выглядел тот или иной член политбюро, как он вел себя во время беседы. В ходе подобных встреч не до разглядывания и анализа поведения. Ты озабочен другим — точностью перевода и сознанием ответственности, помноженном на чувство безотчетного страха. Зато подробнее можно рассказать о целях тех политических спектаклей, кульминация которых приходилась на приемы в Кремле. Легко представить себе состояние японского профсоюзного функционера. На родине ему и близко не подойти к премьер-министру, никто не подумает пригласить его на правительственный прием. А тут рядом Сталин, другие известные миру советские деятели. В голове невольно складывается убеждение: у советских профсоюзов огромные права, с ними считаются руководители страны.

…Рядом Сталин. Встречи, пусть краткие и редкие, оставляли огромное впечатление у всех, кто его видел. Мне запомнился он как небольшого роста человек с серым, рябым лицом и согнутой рукой. Отнюдь не такой, каким он представлялся в фильме «Падение Берлина», на многочисленных картинах и портретах художников. Но все равно мы чувствовали себя как бы в состоянии гипноза. В наших глазах это был гений, равных которому мир не знал после Ленина. Мы были преданы ему, часто в общежитии международников ВЦСПС на Арбате рассуждали на тему, что будет со страной и народом, если Сталину в силу возраста доведется уйти, не дай бог, из жизни. Все его соратники, члены политбюро, несмотря на то, что их портреты висели повсюду, а их именами назывались города, улицы, пароходы, колхозы, казались не стоящими и мизинца великого вождя.

Помню хмурый весенний день 1953 года. Мы в то утро только проснулись. Кто-то включил радио, и вдруг нас словно обухом огорошила весть: умер Сталин! Как умер? Не может быть! Как нам жить без него? В нашей комнате общежития плакали молодые ее обитатели. Потом, по пути в Колонный зал, мы увидели, как плакали, гибли в давке, пытаясь проститься с вождем, десятки тысяч москвичей. Это было подлинное народное горе.

После смерти вождя многие из унаследовавших власть пытались и пытаются в духе времени откреститься от Сталина, обвинить его, как и целую эпоху страны, во всех, даже несвойственных ей, грехах. Думаю, неплохо им порой вспоминать мудрый поступок Господа, когда на провокационный вопрос, нужно ли забить камнями женщину, изменившую мужу, он нашел единственный правильный ответ: пусть первым бросит камень тот, кто без греха. И сделать это нелегко всем последующим руководителям страны. Правда, их грехи видоизменились. Они уже подобно былому вождю не отправляли на плаху и в лагеря миллионы невинных людей, но от этого вред, причиненный народу, не выглядит меньшим. Взять, к примеру, тех же Горбачева и Ельцина. Кто, как не они, развалили создаваемую веками великую державу? Кто, как не они, разрушили социалистический лагерь, предав интересы, не говоря о других, собственного народа, оставив его в одиночестве перед внешней угрозой? Кто, как не они, обрекли народ на жизнь ниже черты бедности, на жизнь в стране, где смертность превышает рождаемость? Это ли не есть самый настоящий геноцид? Беспристрастную, объективную оценку сталинской эпохе еще предстоит дать истории.

Каким представляется мне Сталин сегодня? Каждый раз, когда спустя полвека думаю о нем, перед глазами возникает памятник на могиле его преемника на партийном посту — Никиты Сергеевича Хрущева. Скульптор памятника Эрнст Неизвестный изобразил былого лидера в двух цветах, белом и черном. Неизмеримо масштабнее, ярче, разительнее были свойственны эти цвета как самому Сталину, так и его эпохе. В причинах преступлений, в характере умершего вождя стремились разобраться в конце двадцатого века не только руководители государства, люди, знавшие его лично, но и историки, политологи и даже крупнейшие медицинские специалисты. Заключению последних, надо думать, в силу профессии и клятвы Гиппократа, можно больше доверять, чем, скажем, политикам. Известно, что последние часто рассматривают историю через призму нынешней политической конъюнктуры, руководствуясь понятным соображением: свалить сегодняшнюю собственную вину на прошлое.

Как забыть «круглый стол» в «Литературной газете» в августе 1989 года? В нем тогда приняли участие светила советской медицины — академики, доктора наук, профессора, — чьи имена хорошо знакомы за рубежами страны. Речь шла о Сталине. Тема дискуссии выглядела актуально: насколько правилен диагноз «паранойя», поставленный Сталину выдающимся невропатологом Бехтеревым при медицинской консультации в 1927 году? Участники диспута пришли к единодушному заключению: вождь страдал признаками психического заболевания. Но насколько оно было серьезным, в этом светила науки не смогли прийти к единому мнению.

Психиатр О. Виленский доказывал, что такие черты Сталина, как замкнутость, необычайная подозрительность, крайне своеобразное мышление, при котором любые реальные факты игнорировались или подчинялись его собственным идеям, грандиозные мании величия и преследования с периодическими обострениями, многомиллионные жертвы, которые Сталин приносил с исключительной легкостью ради утоления собственного бреда и страха перед «врагами», — все это укладывается в схему «параноидной шизофрении». В то же время ученый утверждал: «Будучи одержимым бредовыми идеями величия и преследования, Сталин четко ориентировался в окружающем и отлично понимал, что он совершает невиданное в мировой истории нарушение законов и моральных норм, что миллионы рядовых граждан, уничтоженных по его приказу, ни в чем не повинны, а дела их сфабрикованы. Поэтому, если допустить, хотя бы теоретически, возможность судебно-психиатрической экспертизы Сталина, то, несмотря на диагноз психического заболевания, он, я уверен, был бы признан вменяемым и должен был бы нести ответственность за свои преступления».

Внучка В.М. Бехтерева, академик Н. Бехтерева, заявила на «круглом столе»: «Я не считаю, что Сталин был душевнобольным такого рода, который не ответствен за свои поступки. Правда, его поступки выходили за рамки поведения нормального человека. Мне кажется, что Сталин все время жил свехценными идеями. Он действительно был очень подозрителен. Подозрителен до такой степени, что любое слово, любой взгляд могли обернуться смертным приговором. Говорят, что поведение Сталина было разумным. Но разумным ли было уничтожение не только интеллигенции, но и военной верхушки непосредственно перед войной? Разве разумной была непоколебимая уверенность, что Гитлер не нападет на нас? Люди докладывают, что война будет завтра-послезавтра, а их не слушают, им грозят расстрелом и расстреливают. И получается: к огромному числу людей, погубленных в конце двадцатых — начале тридцатых при раскулачивании в деревнях, в тридцатые и послевоенные годы, мы еще должны прибавить многих погибших во время войны. Ведь военные потери могли быть гораздо меньше, а может быть, и самой войны не было бы».

Другие светила психиатрии выносили Сталину более мягкий приговор: не шизофреник и параноик, а «негармоничная личность». В психиатрии такие личности относятся к психопатическим. Их неотъемлемые свойства обостренная подозрительность, преобладающая идея о своем особом значении, особой миссии, крайний эгоизм, чрезмерное самомнение, односторонность в оценках, нетерпимость к чужому мнению, злопамятная обидчивость.

Чрезмерное самомнение, жестокость — эти качества Сталина ярко высвечиваются не только в медицинских заключениях психиатров. Немало свидетельств тому можно найти даже в личной библиотеке вождя. Первый муж Светланы Сталиной, Морозов, которому всесильный тесть разрешил пользоваться своей библиотекой в Кремле, рассказывал мне, что он нередко встречал на полях книг самые различные замечания, сделанные его рукой. Они говорили о том, что Сталин не просто просматривал двадцать тысяч книг, стоявших на полках, а читал их самым внимательным образом с карандашом в руках. И не только их. У него хватало времени и сил следить за периодикой, новинками художественной литературы, читать работы по военным вопросам, архитектуре и медицине. По его заказам ему ежегодно доставляли 500 книг. Сам Сталин отмечал, что прочитывает ежедневно до 500 страниц книг и журналов. Известный историк Рой Медведев писал, что у Сталина была очень хорошая память и он обладал редкой способностью читать книги как бы целыми страницами. Такой способностью обладали до него Ленин, а после Андропов.

Морозов в разговоре со мной не вдавался в подробности о характере пометок вождя. Это сделали другие, кому разрешили ознакомиться с библиотекой в восьмидесятые годы, — Рой Медведев, профессор Леонид Спирин, генерал-полковник Дмитрий Волкогонов. Вождь нередко спорил с классиками марксизма, к примеру с Энгельсом. На полях работ одного из основоположников марксизма можно встретить и такие сталинские заметки: «Смутновато», «Нет, неверно». На полях книг К. Каутского можно встретить не только пометки «ха-ха!», «хе-хе!», но и слова «дурак», «сволочь», «подлец и сволочь». На форзаце книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» Сталин оставил любопытную запись, говорящую о его понимании порока и добродетели: «1) слабость, 2) лень, 3) глупость — единственно, что может быть названо пороками. Все остальное при отсутствии вышеуказанного составляет несомненно добродетель!» Как известно, вождь не обладал такими пороками. Ну а другие свои качества — жестокость, подозрительность, чрезмерную убежденность в гениальности — он считал, вероятно, не пороком, а добродетелью. Приведу, пожалуй, еще одну сталинскую цитату, которая наглядно свидетельствует о главном принципе его мировоззрения. В кремлевской библиотеке на полях одного из словарей против изречения, говорящего о любви народа к хорошему правителю, Сталин написал: «Лучше пусть боятся, чем любят».

Итак, кто он, Иосиф Виссарионович Сталин? Его выдающиеся современники Рузвельт и Черчилль снимали перед ним шляпу. Троцкий называл вождя «гениальной посредственностью». Политические деятели последующих лет объявили его преступником, врачи-психиатры — душевнобольным. Нам, его молодым современникам, он представлялся в то время великим вождем. Кто прав? Окончательный приговор суждено вынести истории. Не исключено, что, забыв о преступлениях Сталина, она назовет его положительной, гениальной личностью XX века. Проявила же она мягкость в оценках Ивана Грозного и Петра Великого, чьи руки тоже по локоть в народной крови. А последний император России Николай II? Сколько средств затратила нищая ельцинская Россия на розыски его захоронения и увековечения памяти монарха! А церковь вообще причислила его к лику святых! В этом плане представляет определенный интерес заявление участника «круглого стола» психиатра О. Виленского: «Мне приходилось встречать больных, если так можно выразиться, сталинского типа. Например, главный врач больницы. У него настоящие бредовые идеи — его постоянно отравляют, на него покушаются, он прячется. Между тем больницей руководит. Руководит жестко. Всех „давит“, ото всех требует. Больница строится, развивается. С одной стороны, бред, сумасшествие, но с точки зрения дела он проявляет себя даже лучше, чем нормальный человек. Может быть, чтобы стать удачливым диктатором, в некоторых случаях даже стоит быть душевнобольным?»

Все раздумья на эту тему были чужды для нас, комсомольцев, членов партии пятидесятых годов. На отведенных судьбой служебных постах в ВЦСПС «школе коммунизма» — мы считали своей основной задачей вносить вклад в политическую обработку иностранных делегатов, способствовать их «прозрению» — появлению у них убеждения в неоспоримых преимуществах советского строя. Кирпичики в фундамент такого убеждения мы закладывали в повседневной работе. Тут пальма первенства, безусловно, принадлежала нам. Мы, как заботливые садовники, ежедневно пестуем первые, пусть еще хилые, ростки этого прозрения. Проводим долгие дискуссии, организуем встречи с профсоюзным активом, рабочими. К этому побуждают служебные обязанности, чувство патриотизма, гордости за свою победившую в войне Родину.

Спектакли хорошо отрепетированы, не раз прокатаны. И результат был обычно тот, который нужен. Гости разной политической ориентации уезжают на родину почти одинаково причесанными — с решимостью рассказать «правду о Советском Союзе», разоблачить «ложь американских профлидеров из АФТ и КПП» о советской политической системе и бесправии профсоюзов в стране.