СТРОИТЕЛЬ

СТРОИТЕЛЬ

Воля самого Федора Алексеевича, а не его аристократического окружения, чувствуется в указах, преобразивших Москву и особенно Кремль.

В год вступления на престол государь ужаснулся страшному пожару, поглотившему значительную часть столицы. Такие пожары случались нередко. Особенно много разрушений принесла огненная стихия, разбушевавшаяся в 1626-м, при Михаиле Федоровиче. Но и после того памятного бедствия Москва то и дело становилась жертвой пламени.

Царь справедливо увидел корень бед в традиционном русском строительном материале. Подавляющее большинство домов на Москве возводилось из дерева. Каменные храмы, каменные стены Кремля и Белого города, каменные палаты бояр, государя, вельмож светских и духовных оставались редкими островками в океане бревенчатой застройки. Да и богатейшие люди царства, заведя каменный дом, частенько жили там наездами, ради праздничных и иных торжественных случаев.

В русском человеке прочно укоренилось мнение: жить в деревянном тереме — полезно для здоровья, а в каменных хоромах — для здоровья убыточно. И, стоит добавить, убыточно для кошелька: толстостенные кирпичные палаты требовали уйму дров на отопление. А пожары… ну что пожары! — на окраине города по низким ценам продавались разборные деревянные дома всякого вида: от самых скромных до роскошных. Купил, привез к пепелищу на старом месте, собрал, достал из подвала традиционно сложенное там ценное имущество и живи припеваючи. Можешь забыть про пожар, будто его и не было.

Конечно, большой пожар мог нанести ужасающие потери. Гибли люди, исчезали большие хозяйства, да и не все ценности помещались в подвалах… Но изменить ситуацию в корне означало перейти на другой строительный материал. На «белый камень»[116] или на кирпич. А каменное строительство отличалось большой дороговизной. Деревянному — не чета, сплошное разорение…

23 октября 1681 года москвичам объявили государев указ:

1. «Палатное строение» крыть тесом, а затем присыпать сверху землей и дерном; если на тесовую крышу денег нет, пусть будет из дранки «на подставках», чтобы во время пожара легче выходило сломать и тем предотвратить распространение пламени.

2. Всем, у кого пострадали от пожаров дома «по большим улицам и к городовой стене к Кремлю и к Белому городу», — ставить каменные палаты. Для этого по строго определенной «указной» цене казна выдаст кирпич в долг. Расчет по «кредиту» позволялось затянуть на десять лет.

3. Если денег на «каменное строение» нет, то придется хотя бы возвести каменные заборы[117].

Значительную часть казенных средств, полученных в долг, потом не вернули. В. Н. Татищев скептически комментирует: «Как в протчем, так и в сем добром порядке за недостатком верности и лакомством временщиков припасы в долг разобрали, а денег ни с кого не собрали, ибо многим по предстатель-ствам их государь деньги пожаловал и взыскивать не велел. И тако оное вскоре разорилось»[118].

Что ж, возможно, российская казна недосчиталась изрядной доли выплаченных «кредитов». Но если они пошли по назначению — на каменное строительство в Москве, — проект своей цели достиг. А значит, не стоит оценивать это начинание Федора Алексеевича как провальное.

За изготовителями кирпича и прочих строительных материалов установили строгий надзор. Желая добиться отличного качества, царь велел всякому мастеру или «обжигальщику» оставлять свой «знак» на каждый десятый кирпич.

Москвичам, пострадавшим от пожаров, Федор Алексеевич лично выдавал деньги, приехав к пепелищу.

* * *

При Федоре Алексеевиче русскую столицу приводили в порядок с большой основательностью: все переулки вымостили деревом, запаслись булыжником и приготовились менять деревянные мостовые на каменные. В Кремле провели новую канализационную систему. Жестоко боролись с уголовщиной:

«Полицыя была… довольно поправлена и в лучшее состояние приведена»[119]. Руководило ее действиями особое учреждение — Земский приказ.

О Москве царь деятельно заботился. Он не только сберегал ее от грязи и преступников, не только стремился подтолкнуть к «каменному строению», но и сам очень много строил. Если бы требовалось подобрать этому монарху пристойное прозвище, наверное, слово «Строитель» подошло бы наилучшим образом.

Его повеления о новом масштабном строительстве в основном относятся к последним годам жизни.

В Котельниках по царскому указу возвели нарядную пятиглавую церковь Казанской иконы Божией Матери. Сретенский монастырь обрел новый собор. В Симонове монастыре появились Тихвинская церковь и трапезная палата. Тогда же родился шедевр каменного узорочья, безотчетно любимый москвичами, — храм Симеона Столпника на Поварской. Он полностью выстроен на казенные средства. При Федоре Алексеевиче появилась одна из красивейших церквей Москвы — Николы в Хамовниках, а также церковь Пимена Великого, что в Старых Воротниках, и другие знаменитые храмовые здания. По столице прокатилась мощная волна храмового строительства[120].

* * *

Особенное внимание государь уделил Кремлю. На протяжении второй половины его царствования здесь не стихали строительные работы. Постоянно сновали плотники, каменщики, резчики, живописцы, расписывавшие новые постройки.

К сожалению, из всего великолепия, появившегося на территории Кремля за несколько лет, сохранилось очень немногое. Одни памятники архитектуры исчезли уже во времена Российской империи, некоторые были скошены косою советского энтузиазма…

Собор Алексия, митрополита Московского, был возведен по чертежу самого царя в Чудове монастыре. Великолепная постройка уничтожена большевиками в 1931 году. Тогда же исчезла Андреевская церковь, заложенная по указу Федора Алексеевича. Пропало и несколько деревянных храмов, созданных в годы его царствования.

Унылым и утомительным выглядит колоссальный реестр зданий, поставленных на территории Кремля при этом государе, а впоследствии сгинувших. Длинное перечисление, думается, ничего не даст ни уму ни сердцу.

Лучше попытаться представить себе территорию Кремля в совершенно ином виде, нежели предстает она перед посетителями сейчас. Ныне гость Кремля может видеть лишь пустынные площади. Прежде на их месте громоздилось невиданно сложное переплетение свежесрубленных хором, малых церковок и великих соборов, расписных беседок, крытых переходов, прудов, водовзводных башенок… Кремль Федора Алексеевича — прихотливое деревянно-каменное кружево, состоящее из многочисленных соединенных друг с другом палат с высокими крылечками, фигурными крышами, главками домовых «верховых» церквей, лесом труб — и всё это в обрамлении садов. Кремль утопал в зелени, в цветах, а по весне наполнялся щебетом певчих птиц.

Федор Алексеевич особенно любил висячие сады, устроенные на столбах и решетках. Набережные сады — Нижний и Верхний — в годы его царствования обернулись истинным чудом садового искусства. Нижний «Красный» сад устроили на особом каменном постаменте, к которому со стороны Тайницких ворот был подведен каменный бык, или контрфорс.

Нет уже деревянных дворцов, где жило царское семейство. Нет множества хозяйственных построек, зданий приказов и мастерских. Нет и непривычной для русского глаза «Голгофы» — вроде иерусалимской, с обильной лепниной из алебастра. Весьма точное ее описание составил историк Москвы И. Е. Забелин: «В 1679 г. среди верховых церквей… государь повелел устроить "Голгофу", где быть "Страстям Господним". В узком коридоре, который разделяет… церкви, живописец Дорофей Ермолаев сделал алебастровый свод, или пещеру, которую ученики его расписали "черпашным аспидом", то есть под мрамор. В этой пещере, на каменной горе, расписанной также красками, поставлено было, на большом белом камне, кипарисное Распятие… вырезанное рельефно старцем Ипполитом, искуснейшим резчиком того времени. Пещера эта была украшена алебастровыми колоннами… посреди этих колонн, против Голгофской горы, поставлена была плащаница, или Гроб Господень, над которым висели на проволоках шестьдесят алебастровых херувимов, расписанных красками… с золочеными "нетленными венцами" и крыльями. Около Гроба Господня висели также 12 стеклянных лампад, а у стен стояли живописные картины, изображавшие евангельские притчи»[121]. «Голгофу» устроили после того, как молодой государь вдохновился величественными постройками подмосковной Новоиерусалимской обители[122].

При Федоре Алексеевиче великая строительная эпопея преобразила Кремль. Самое красивое из зданий, дошедших до нашего времени после нее, принадлежит Крестовоздвиженскому храму. Оно стоит на краю Соборной площади. Гряда главок и яркое изразцовое «одеяние» придают ему сходство со сказочным теремом. Но это всего лишь тень прежнего великолепия…

Зато со времен «бедного отрока» в Кремле сохранилось то, что делает его узнаваемым по всей планете. До Федора Алексеевича крепостные башни столичной цитадели выглядели сурово и мрачно. Если кто-нибудь захочет составить точное представление о Московском Кремле XVI — середины XVII века, пусть взглянет на стены и башни Коломенского кремля. Они оставляют впечатление чудовищной, неодолимой мощи, лишенной каких-либо милых архитектурных мелочей, нарядных завитушек, «ювелирных украшений» из камня. Одна голая сила. Так выглядел и Московский Кремль до конца XVII столетия. И только Спасская (Фроловская) башня отличалась от прочих. Над ней еще при царе Михаиле Федоровиче соорудили шатровое завершение, а также создали ярус белокаменных украшений: арочек, островерхих башенок, фигурок… И стояла она, словно красавица в окружении суровых бойцов. Так вот, Федор Алексеевич указал изменить облик стен, башен, а вместе с ними еще и всей Красной площади.

Именно при нем кремлевские башни, помимо Спасской, получили шатровые «верхи», вызвавшие у народа восхищение и одобрение. Ныне это их роскошное убранство в первую очередь и вспоминается, когда заходит речь о Кремле. По всему миру известны кирпичные шатры московской твердыни. Стены Кремля отремонтировали, а затем тщательно выбелили известью (1680). Так что в XVIII век древняя крепость вступила в сиянии белизны.

Новая краса Кремля выгодно смотрелась на опустевшей Красной площади: тут снесли все лавочки, будочки, шалашики и халупки, архитектурно загрязнявшие ее простор. Не пощадили даже десяток обветшалых деревянных церковок — их потерю Федор Алексеевич возместил обширным строительством каменных храмов в иных местах «стольного города». Красная площадь сделалась дивно хороша и оставалась таковой… покуда там не появился новый архитектурный мусор: аляповатый картонный балаган катка.

При Федоре Алексеевиче Кремль пережил кратковременный, но пышный расцвет перед эпохой длительного увядания.

Поразительно, как много строил «слабый и болезненный» царь! Он творил прекрасное обиталище для себя и своего семейства. Сюда он привел первую свою супругу. Сюда, стоя при дверях смерти, привел и вторую, питая отчаянную надежду выжить, подняться, судьбу свою устроить лучше прежнего. Он чувствовал в себе большую внутреннюю силу. Порой она побеждала телесную немощь. А когда все-таки отступала, царь упрямо рассчитывал: это временно, еще Бог поможет, выкарабкаюсь…

Он не хотел умирать рано.

Он мечтал жить долго, красиво, насыщенно.

Он рвался переустраивать жизнь вокруг себя к лучшему.

И он кое-что успел, этот царь-отрок. Не ему, так державе его пригодилось созданное по монаршей воле великолепие.