18. Вопрос
18. Вопрос
Когда придет мой конец, я знаю, что меня назовут обычным жиголо, и жизнь продолжится без меня.
Юлий Браммер
в переложении Ирвинга Цезаря
Мои разбитые суставы адски болели, но я припарковал свой мотоцикл и оставил его стоять в гордом одиночестве. Я больше не прикасался к пейджеру. Его просто не было. Я больше не работал на Санни.
Стемнело, а я, как животное, пугался каждого звука, раздававшегося на голливудской боковой улочке. Теперь я понимал, как чувствуют себя те, кто находится в списке десяти разыскиваемых ФБР преступников. Мне казалось, что за каждым деревом кто-то скрывается, кто-то выглядывает из-за каждого угла, стараясь незаметно подкрасться ко мне и схватить за воротник. Я никак не мог привести в порядок дыхание. Как бы мне хотелось иметь пистолет. Я задумался о том, где можно его достать. Санни точно знает. О черт. Санни. Теперь он будет меня ненавидеть. После всего того, что он сделал для меня, я просто кинул его. Но, по правде говоря, он это заслужил.
Ну и ладно важно.
Неожиданно одна из машин довольно быстро проехала мимо меня и стала парковаться на той стороне улицы, по которой я шел. Я спрятался за угол какого-то здания. Двое накачанных парней, очень похожих на сотрудников «Голливудского агентства по найму», быстро вышли из машины и направились в мою сторону. Один из них полез в карман за пистолетом. Вот дерьмо. Я уже начал мысленно прощаться с жизнью, когда он вытащил из кармана ключи. Пистолета не было. Пистолет был только в моей голове. Он оказался всего лишь порождением больного воображения, но был заряженным, снятым с предохранителя, а мой собственный палец медленно нажимал на курок.
Черт, я должен держать себя в руках. Морж остался валяться на полу. Дерьмо, как же это произошло со мной? Хотя… Я ведь сам позволил этому случиться. Но я не хотел уезжать из дома. Это не моя вина, что у моего отца был нервный срыв. Я не виноват, что моя мать была так занята своей новой любовью, что не хотела меня видеть. Разве это моя вина? Нет, черт побери.
Ну и ладно.
Морж просто получил чуть больше унижений и наказаний, чем было оплачено. Кроме того, он получил ценный урок — не стоит нанимать проблемную молодежь для удовлетворения своих извращенных потребностей. Может быть, этот прискорбный случай изменит его жизнь, и он станет полезным членом общества. Черт, возможно, я даже оказал услугу этому парню. Да и потом, кому он об этом расскажет? Полицейским? А что он им скажет? Что заплатил цыпочке, чтобы тот унижал его, а ситуация немного вышла из-под контроля? Нет, я не думаю, что он заявит в полицию.
Я хотел во всем признаться своей девушке. Я был готов пройти таинство крещения в святых водах Кристи.
И я побрел по улице, уверенно направляясь к ее маленькому бунгало. Когда я постучал в дверь, мне никто не ответил. Других планов у меня не было. Возможно, мне стоило посидеть на ступеньках и подождать, когда она вернется. Я так и решил. На всякий случай постучал еще раз. Ответа не было. Черт.
Я присел на ступеньки перед ее дверью, готовый ждать всю свою жизнь, если понадобится. Но, как только я присел, дверь неожиданно распахнулась.
Я посмотрел наверх. Это была Кристи. Господи, как я любил эту девушку.
Она растерялась, никого не увидев перед дверью. Она явно слышала стук, но никого не ждала. Никого и не было.
Чувство вины захлестнуло меня с головы до ног. Почему я предал ее? Это было ужасно. Я ощущал себя полным кретином и сволочью. Мне не надо было идти по вызову к Моржу. Не надо было избивать этого несчастного извращенца.
Если бы все «если бы да кабы» стали горшками и кастрюлями, то нищие давно превратились бы в королей. Так любила приговаривать моя мать.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Кристи посмотрела вниз и, увидев меня, застыла с каменным выражением на потемневшем лице.
Стыд ужалил меня, как пчела.
* * *
Моя мать пережила шестидесятые в домохозяйках, и она определенно не собиралась посвятить семидесятые стирке и приготовлению пищи для человека, который давно стал для нее чужим.
В те времена как раз поднимало голову женское движение, и, крича о себе на каждом углу, оно двигалось вперед и набирало силу. Женщины требовали равенства, спорили с мужчинами и сжигали лифчики в городах и деревнях.
«Наши тела», «самостоятельность» — эти слова все чаще и чаще раздавался в нашем доме. Мы свободны, чтобы быть самими собой. Мамочки тоже люди. Люди, не лишенные чувств.
И у них есть все права заявлять об этом.
* * *
— Чего ты хочешь? — спросила Кристи ледяным тоном.
У меня кровь застыла в жилах. Еще совсем недавно она смотрела на меня так дружелюбно.
— Кристи, пожалуйста… Прости меня. Мне очень жаль. Дай мне всего пять минут, пожалуйста… — рассыпался я в извинениях.
— Нет, я не думаю, что это нужно, — не меняя тона, произнесла Кристи.
— Пожалуйста, я тебя умоляю, дай мне всего пять минут… Кристи, я молю тебя, мне так жаль, ну, пожалуйста… — продолжал унижаться я.
Меня охватила невообразимая печаль, и на глаза снова навернулись слезы. Только сейчас я не стал их сдерживать. Я не помнил, чтобы я плакал перед кем-то с тех пор, как вырос из детских штанишек, но мне так хотелось вернуть Кристи, что я готов был проплыть по реке слез. Только бы она вернулась. Мои глаза все больше наполнялись слезами, как вымя коровы, которую пора доить. А потом из моих глаз хлынули два водопада и покатились по моему лицу, вымывая из меня душу и опустошая меня.
Кристи дрогнула. Она не была готова принять меня обратно, но ее доброе сердце пожалело меня.
— Кристи, со мной случилось кое-что действительно ужасное, такое, о чем я не могу никому сказать. Но я хочу рассказать тебе, ты поймешь меня. Пожалуйста, я тебя умоляю…
Мне хотелось упасть на колени прямо на лестнице, умоляюще сложить руки и ждать, пока Кристи не сжалится и не пригласит меня войти.
Но Кристи была слишком хороша для такого поступка.
— Ладно, заходи, — вздохнула она, будто собиралась одолжить деньги кому-то, прекрасно зная, что ей никогда не вернут долг. — Я так сердита на тебя. Ты поставил меня в очень неловкое положение. Моя мама все время качала головой, будто мне десять лет. А ты даже не позвонил. Неужели это так сложно? Тридцать секунд, чтобы позвонить…
Это хорошо. Я заслужил справедливое наказание. Внезапно я перестал быть ненормальной садоцыпочкой. Я превратился в обычного идиота, который плохо поступил с девушкой, как и миллионы идиотов всего мира до меня. Когда она ругала меня, я представлял нас супружеской парой, которая много лет спустя вдруг вспоминает этот эпизод из прошлой жизни и весело смеется.
— Я знаю, мне очень жаль. Понимаешь, я собирался тебе позвонить… но я… я… По правде говоря… я… я занимался… я продавал наркотики…
* * *
Моя мать забрала меня из школы Линдона Бэйнса Джонсона, когда мне было пятнадцать лет, и, объединившись с двадцатью другими семьями, сама решила открыть школу. Так что мы сняли дом, наняли учителей — и далласская бесплатная школа начала работать.
Одна из учительниц, серьезная молодая женщина со Среднего Запада, круглолицая блондинка, была прекрасным человеком: не терпящим пустой болтовни и в то же время чутким и добрым. Моя мама и эта учительница могли говорить всю ночь. Больше, чем мои мать с отцом за двадцать лет совместной жизни. Вместе со своей новой лучшей подругой моя мать стала посещать педагогические конференции и встречи «Национальной женской организации». Эти женщины не сплетничали, не обменивались кулинарными рецептами и не обсуждали покупку новых тряпок. Они боролись. Они хотели равной платы за равную работу, защиту прав на алименты и различных других реформ. Они хотели остановить войну и растить детей. Равенства, свободы и у-в-а-ж-е-н-и-я. Они хотели клиторального оргазма, и да будет проклят Фрейд!
Моя мать пела, маршировала, она раздевалась и чувствовала себя комфортно. Она любила свое прекрасное женское тело глубокой феминистской любовью, которую не дано понять ни одному мужчине.
А мой отец строил свою высокотехнологическую фабрику взрывчатых веществ в Юзлессе, штат Техас.
* * *
Я фантазировал и плел какую-то историю о том, как провалилась сделка и я никак не мог освободиться до трех часов ночи, а потом пришел, но было уже слишком поздно. А потом мне нужно было работать в ресторане целый день, и я только что закончил работу, и, как только закончил, я сразу пришел к Кристи извиниться, загладить свою вину и все исправить.
Я действительно хотел все исправить. Это было правдой.
Но Кристи почувствовала, что что-то не так. Она всегда чувствовала меня, с самого начала, с первого дня, как мы познакомились. Она уже изучила меня. Медленно подняв голову, она тихонько спросила:
— Почему ты занялся этим делом? Как ты мог?
Я понял ее с полуслова. Кристи ничего не знала про мою цыплячью жизнь, я был для нее наркодилером, что было не намного лучше. Кроме того, я малодушно лгал ей. Я просто заменил проституцию на наркоторговлю.
— Почему ты ничего не сказал мне об этом? — снова покачала головой Кристи.
— Я говорил, я был раздавлен. Я действительно сожалею… Но ты мне очень нравишься, а я чувствую себя таким жалким идиотом…
Воцарилась тишина.
Я был почти уверен, что она прикажет мне убираться вон. Или попросит остаться? Я ждал. Но она просто стояла и смотрела на меня. Мы еще помолчали. Я слышал, как в мозгу у нее щелкали шестеренки, пока она пыталась разложить по полочкам новую информацию из папки под названием «Дэвид».
— Чего ты хочешь от меня? — наконец спросила она.
— Я хочу заняться с тобой любовью, — каким-то образом сорвалось с моих губ.
И прежде, чем эти слова были произнесены, я уже хотел всосать их обратно и сказать ей что-нибудь милое, теплое, успокаивающее. Но было поздно.
— Ты бросил меня, подставил, а теперь появляешься и говоришь, что хочешь секса? Это невероятно!
— Извини, я… — попытался я исправить положение.
— Нет, я больше не могу заниматься этим. Ты должен уйти, — приняла решение Кристи, и я понял, что на этот раз оно окончательное.
— Что ты говоришь? Ты бросаешь меня? — спрашивал я, сознавая, что никакой я не герой-любовник, а просто жалкий неудачник, предавший эту чудесную девушку.
— Да, бросаю. А теперь я хочу, чтобы ты ушел, — твердо повторила Кристи.
Все было кончено. В моих ушах зазвенел чей-то смех, и я попытался выключить звуки в моей голове. У меня получилось, и меня окутала тишина.
— Ну и ладно.
Это были последние слова, которые я сказал Кристи.
Когда я покинул ее дом, во мне что-то перевернулось. У меня больше не было Кристи. Я соскочил с крючка жестокой цыплячьей индустрии, так что у меня больше не было и 3-Д. У меня никого не было.
Арестуйте меня. Убейте меня. Мне уже ничего не нужно.
Но, конечно же, я был ужасно голоден. Так что я пошел и снова купил именинный торт, мороженое и молоко, притащил все это домой и запихал в свой многострадальный желудок.
Приблизительно через неделю у меня жутко разболелись горло и живот от поедания тортов и мороженого в течение стольких месяцев. У меня начались галлюцинации. Мне казалось, что меня сжигают живьем, и мой сосед по квартире заставил меня пойти к врачу.
Врач сказал, что у меня во рту появилась трещина. Я не знал, что это такое, я только понял, что мой рот треснул, но в ближайшее время смерть мне не грозит. Врач посоветовал мне полоскать горло кипяченой водой с разведенной в ней таблеткой какого-то антибиотика. Или проспринцевать. То есть засунуть резиновую грушу глубоко в глотку, а потом сплюнуть воду. И так шесть раз в день.
Я больше никогда не видел Санни. Он не приходил искать меня, а я не искал его. Я никогда не видел никого из тех, кто тусовался у него на квартире. Но это не казалось мне чем-то необычным — люди приходят и уходят в этом мире слишком быстро.
Я видел Кристи каждую неделю на уроке экзистенциализма, но больше никогда с ней не разговаривал.
Но тогда, после того как Кристи снова запихнула меня в мусорный бак, я вдруг увидел, как мои глаза засветились каким-то светом. Странный светом, которого я никогда раньше не замечал. Поначалу я не мог точно сказать, не ошибаюсь ли, потому что, когда бы я ни взглянул в зеркало, я не мог посмотреть сам себе в глаза. А потом мою голову пронзала боль, словно кто-то пытался просверлить дырку в моем мозгу, и меня начинало тошнить.
А потом я засыпал.
* * *
Когда мой отец заподозрил свою жену и мою мать в том, что она испытывает женский оргазм со своей новой подругой, он не смог сказать: «Я люблю тебя и не хочу терять. Не могла бы ты подсказать, как мне довести тебя до оргазма? Давай поговорим об этом и что-нибудь придумаем».
А моя мать не смогла сказать: «Я люблю тебя и не хочу терять, не можешь ли ты помочь мне познать наслаждение? Давай поговорим об этом и что-нибудь придумаем».
Так что мой отец думал о разводе, а моя мать занималась сексом со своей новой партнершей.
Однажды мать сказала мне, что если бы когда-нибудь, хотя бы раз, мой отец пришел к ней и попросил: «Не уходи, пожалуйста, я люблю тебя», она бы осталась.
Но он не попросил.
* * *
На следующий день я позвонил своей веселой, умной и симпатичной американской подружке Пенни. Она была моей девушкой, когда мы учились в школе. Я попросил ее приехать жить со мной, когда закончится учебный год, и на мое счастье она согласилась. И внезапно я перестал чувствовать себя несчастным, я снова мог поедать каждый день ставшие привычными торты и мороженое.
В мае ко мне переехала Пенни. Я не рассказывал ей о цыплячьем периоде своей жизни, о высоком мужчине в рубашке «Секси» и о том, что он сделал с моей задницей. Я хранил свой секрет десять лет, а когда наконец я рассказал все кое-кому, она вышла за меня замуж.
Мы с Пенни переехали в Орегон. Мы любили друг друга под звездами и упивались солнечным светом над океаном. У нее были свои скелеты в шкафу, но она любила меня. Мы помогали друг другу лечить душевные раны.
Мы переехали к моей матери и ее новой любви. Они не слишком этому радовались, но, дай Бог им счастья, они приняли меня. И продолжали принимать даже после того, как я случайно поджег им кресло, случайно заблевал стену в доме и случайно понаделал кучу других мелких трусливых пакостей.
На следующий год я пошел в колледж. И там было общежитие, где я и поселился.
Когда мне исполнилось тридцать пять, по совету своего психоаналитика я отправил родителям по письму, в которых описал все, что произошло со мной в те дни.
— Это одна из тех дурацких историй, которые ты сочиняешь? — спросил мой отец.
— Нет, — ответил я.
На этом мы и расстались.
— Дэвид, чего ты на самом деле хочешь? — спросила моя мать.
— Я хочу, чтобы ты знала, — ответил я.
Воцарилась пауза.
— Мне жаль, что это случилось с тобой. Мне жаль, — сказала моя мама.
Паузы заполнены, двери открыты, летучие мыши улетели, и дырка в моем ведре затянулась.
Почти.