Возвращение (Как нас встречала Родина в ноябре 1944 года)

Возвращение

^{(Как нас встречала Родина в ноябре 1944 года)}

В штабе французского Сопротивления в городе Гренобле в наш отряд вошли четыре советские женщины, попавшие в плен на фронте. Кто-то из них были санитарками, кто-то — радистками. Основной костяк нашего отряда сформировался как раз там, в Гренобле. Чем дальше мы двигались на юг, тем больше становилось в нашем отряде партизан из разных стран. Мы сохраняли патриотический подъем, дисциплину и сплоченность до самого возвращения на Родину. В Марселе нас провожали французские партизаны примерно такими словами: «Спасибо Советскому Союзу, спасибо русским за пролитую кровь, за освобождение Европы! Теперь война завершается и вы больше нужны своей Родине, возвращайтесь домой, мы не забудем вас!» На прощание командир партизанского отряда передал нам красное знамя, отбитое у немцев в бою. Хорошо помню бархат и кисти на знамени. Сейчас не знаю, какому соединению или части это знамя принадлежало. Но судьба его мне известна. Забегая вперед, хочу сказать, что я видел это знамя, постеленное на столе у следователя НКВД в Сталине на госпроверке. Как это было обидно! Сколько крови и жизней отдано за этот кусок бархата… А теперь оно служит скатертью какому-то безусому лейтенанту, не нюхавшему пороха.

В городе меня очень поразила одна сцена. По узкой улочке шла толпа горожан, по большей части состоявшая из женщин и детей. Впереди бежала молодая женщина, обритая наголо, в оборванном платье, почти обнаженная, босиком. Она прижимала к груди маленького ребенка, завернутого в одеяльце. Толпа за ней что-то кричала и скандировала, мальчишки подбирали грязь с улицы и бросали в женщину. Грязная, вся в слезах, она, как могла, прикрывала своего ребенка и себя от летящих комков грязи и камней. Мы хотели заступиться на нее, но один из сопровождавших нас партизан остановил нас. Он, как мог, объяснил нам, что эта женщина была на службе у немцев и ребенок от немецкого солдата. В знак презрения к таким изменникам их брили наголо и могли буквально растерзать. После мы не один раз наблюдали такое и в Италии.

Но это уже потом, а сейчас нас погрузили на транспорт с оружием и продовольствием на дорогу до Италии. При отчаливании был салют из стрелкового оружия как с нашей стороны, так и с французского берега. Мы слышали: «Vive les Russes! Vive les Sovietiques!» Медленно уплывал вдаль берег гостеприимной Франции. Перед нами раскрывались просторы Средиземного моря, по которому лежал еще долгий путь на Родину.

В море разыгрался сильный шторм, как раз когда мы проплывали между Корсикой и Сардинией. Корабль то зарывался носом в серые пенные волны, то взмывал к хмурому небу. На палубе было мокро и скользко. Мои товарищи сидели в трюмах, а я вышел наверх и прошел, держась за леер, на нос корабля. До сих пор в памяти то незабываемое ощущение восторга и страха, замирание сердца и юношеская бравада. В пене и брызгах взмываешь вверх, замираешь на мгновение и… проваливаешься в бушующую пропасть между волнами. Косточки на пальцах побелели от напряжения, широко расставленные ноги отрываются в верхней точке от палубы, вот-вот волна захлестнет и смоет меня. Страх и восторг от близости и реальности опасности. Безрассудство — скажете вы, и будете правы. Но мне, двадцатилетнему пареньку, только что прошедшему лагеря и пытки немецкой неволи, свобода и ожидание возвращения на Родину вскружили голову. Мне буквально море было по колено. Долго я наслаждался буйством стихии и моим противоборством ей, пока товарищи не позвали меня в трюм. Как ни странно, в отличие от большинства моих товарищей, я не страдал морской болезнью и спокойно перенес шторм и качку корабля. К утру шторм стих, было абсолютно чистое и безоблачное небо и гладь моря. Только цвет воды после ночного шторма был белесо-мутным. Чайки кружили над палубой, и мы бросали им кусочки хлеба, которые чайки хватали на лету.

Вот в дымке показался итальянский берег, множество судов на рейде. Порт Неаполя встретил нас шумом и гомоном большого приморского города. Нас высадили с корабля и, разместив в портовых казармах, дали свободное время для осмотра города. Разбившись на группы по три-четыре человека, отправляемся в город. Узкие улицы, извиваясь и путаясь, поднимаются в гору. Они настолько узкие, что, расставив руки в стороны, можно коснуться противоположных стен. Между домами протянуты веревки с бельем от одной стороны улицы к другой.

Грязь и зловоние в бедных кварталах. Множество детей, грязных и оборванных. Дергают за одежду и просят денег. А маленькие девочки, лет девяти — двенадцати, предлагают себя. Как это для нас непривычно и дико! Здесь же гадалки предлагают свои услуги.

В эти моменты вспомнил, что еще дома, на Раушской набережной в Москве, когда мне было лет четырнадцать, во двор к нам вошла группа ярко одетых людей. Одна из женщин зашла в нашу комнату и попросила воды, потом предложила погадать. Моя мама сказала, что не верит цыганкам. На это женщина ответила, как сейчас помню: «Я не цыганка, я сербиянка и погадаю без денег. Скажу, что твой сын будет счастлив и доживет до 90 лет…» И ушла, не попросив денег. Вот когда вспомнилось мне предсказание… Побродив по Неаполю, присели в таверне и заказали выпить. Нам принесли графинчик вина, но мы попросили покрепче. Мальчик, обслуживавший нас, принес другой графин и малюсенькие стопочки. Ребята рассмеялись и жестами попросили стаканы. Все немногочисленные посетители обернулись в нашу сторону. Мы налили по полному стакану огненной жидкости, чокнулись и залпом выпили. Тишина, затем аплодисменты и крики «Браво!». К нам стали подходить и спрашивать что-то по-итальянски. Как могли, объяснили, что мы русские, возвращаемся из немецкого плена домой. Итальянцы устроили настоящую овацию и стали нас обнимать и целовать. Нам это было непривычно, но приятно. Правда некоторые из нас недосчитались своих карманных денег. Но это уже потом… По возвращении в казарму нам объявили, что утром будет погрузка в грузовики и отправка в город Бари, на другой стороне Апеннинского полуострова, а пока — отдыхать.

Рано утром нас построили и распределили по грузовикам, человек по двадцать в каждый. Колонна двинулась на восток, навстречу восходящему солнышку.

Дорога идет горной местностью, петляя по склонам и ущельям. Встречаются маленькие деревушки, буквально состоящие из двух-трех домов. Склоны покрыты низкорослыми соснами и кустарником. Через три или четыре часа пути показались первые дома города Бари. Город старинный, расположен на горах. Дома беленькие с черепичными крышами, многие обнесены каменными заборами тоже белого цвета. В городе видели издалека какую-то старинную крепость. Улицы узкие, все идут вдоль моря.

Недолго мы оставались в этом городе. Оказалось, что дальнейший путь нам предстоит продолжить из города Таранто. Перекусив и немного размяв ноги, опять рассаживаемся на другие грузовики и отправляемся в путь. Опять едем по гористой местности с таким же пейзажем и через несколько часов прибываем в город Таранто.

Уже стемнело, мы почти целый день потратили на путешествие. Размещают нас опять в каких-то казармах, довольно грязных и запущенных. Ну да ладно, все ж ближе к дому… Ранний подъем, и колонной выдвигаемся к причалу, где под парами уже стоит наш пароход. Комфорта, конечно, никакого, но нам не привыкать, и хуже было. Предстоит достаточно длинный переход в сторону Африки, нас ждет город Александрия.

На этот раз море балует нас бирюзой и тишиной. Только чайки кружат над головами и своим беспрестанным криком нарушают покой и тишину. Корпус старенького парохода вибрирует от работы паровых машин, все ребята высыпали на палубу и провожают исчезающий в морской дымке итальянский берег. Здесь многие из нас впервые увидели стаю дельфинов. Они плыли вдоль борта нашего судна совсем близко от поверхности воды, иногда обгоняли корабль и выпрыгивали высоко в воздух. На солнце сверкала их черная кожа.

Плыли мы примерно сутки — сказалась маленькая скорость изношенного парохода.

Вот показался порт Александрия. Город стоит на берегу бухты. Большинство построек каменные, выделяется большое количество мусульманских минаретов, возвышавшихся над остальными зданиями. С этих высоких башен звучали протяжные крики священников, заглушавшие шум города. В городе нас поразили грязь и нищета, множество оборванных нищих-попрошаек, грязные дети на улицах, женщины, закрывавшие свои лица. По улицам текли ручьи грязной воды, которые нам приходилось постоянно обходить и перешагивать. Вокруг нас было много любопытных и попрошаек, они тянули нас за рукава и просили: «Бакшиш!» Английские солдаты бесцеремонно расталкивали толпу арабов прикладами и прокладывали нам дорогу в этом хаосе и сутолоке. Долго мы пробирались улицами и закоулками до нашего временного пристанища. Это опять было какое-то большое здание, принадлежавшее англичанам, но не казарменного типа, а разбитое на отдельные комнаты, рассчитанные человек на шесть — восемь. Здесь была возможность помыться и привести себя в порядок после длительного путешествия. Усталые, мы повалились на армейские кровати и провалились в сон.

Утро нас разбудило шумом и гомоном за окнами. Восточный город уже начал жить своей жизнью, как жил уже многие века. Нам после завтрака дали немного свободного времени для знакомства с городом. Многие из моих товарищей остались коротать время за картами и не пошли в город.

Как-то боязно окунаться в эту суету совершенно чужого нам города, но любопытство пересиливает, и мы с товарищами выходим в этот незнакомый мир. При выходе нас встречает человек, продающий обычную воду. На голове у него кувшин, а в руках чашка. Он настойчиво протягивает чашку, наполненную водой, в нашу сторону. Мы отказываемся и идем дальше по узенькой улочке. По обе стороны располагаются разные лавчонки. В одних продают какие-то сладости и сушеные фрукты, в других — старинные кувшины и восточные кинжалы. Каждый торговец голосом и жестами старается привлечь наше внимание к своему «богатству». Ребята предлагают найти выпивку, и мы идем дальше по улице. Но нигде нет ни одного винного магазина или ресторанчика. Потом переводчик нам объяснил, что у арабов запрещено спиртное и здесь нет, как это принято в Европе, питейных заведений.

Пройдя по этой улице до поворота, решаем вернуться назад, боясь заблудиться и не зная языка. Вовремя, оказывается, мы вернулись, так как уже все наши собрались и построились для посадки на транспорт до порта Хайфа. Путь до порта занял немного времени. Там стоял пароход под английским флагом. Он раньше перевозил лошадей, и поэтому запах «конины» еще сильно напоминал о его прошлом предназначении. Но нам, пережившим столько испытаний, было не привыкать, разместились, хотя некоторые и высказали свое недовольство. Кают на этом «лайнере» не было, конечно, поэтому все разместились на палубе. Немного постояв у причала, пароход медленно отчалил и вышел в открытое море. Мы взяли курс на палестинский порт Хайфа.

Вторая мировая война все еще бушевала на планете. Нам, бывшим узникам фашистских концлагерей и участникам партизанского движения, хотелось как можно скорее вернуться на Родину, мы горели желанием прогнать фашистских захватчиков из своей страны, помочь Красной армии.

В Хайфе еврейские эмигранты из Советского Союза, узнав, что советские русские появились на их Земле обетованной, стали навещать нас в английском военном лагере. Эти эмигранты относились к нам дружелюбно и с уважением. Поразила нас нищая арабская детвора, атаковывавшая нас с утра и до вечера, прося подаяния. От них не было отбоя. Неряшливо одетые, грязные, оборванные и сопливые, они большими группами окружали английских и американских солдат и нас. Как сейчас вижу оравы ребят-попрошаек, с протянутыми к нам ручонками. Они наперебой кричали «Бакшиш! Бакшиш!», что означало «Подай! Подай!».

Один из евреев-эмигрантов, говоривший по-русски очень чисто, посоветовал кому-то из наших ребят сходить на Священную гору. Никто из нас об этой Священной горе ничего не знал, да и откуда тогда было знать? Подавляющее большинство из нас были атеистами, и об историческом значении этого места никто не слышал. Так или иначе, собралась небольшая группа желающих отправиться на эту гору, и я тоже пошел. Этот эмигрант вызвался нас сопровождать. Безлесная, почти голая гора была покрыта только зеленой травой. Со склона был виден весь город. Усевшись на траву, разговаривая между собой и покуривая, мы любовались голубым небом и раскинувшимся внизу городом. Неожиданно эмигрант обратился к нам и торжественно спросил: «А знаете ли вы, друзья, что вы сидите на Священной горе, по которой ходил Иисус Христос?!» Мы вообще практически ничего не знали о Христе, и эмигрант продолжил: «Друзья мои, вы на всю свою жизнь запомните это священное место!»

Так оно и вышло! Миновало уже более полувека, а я до сих пор с трепетом храню в памяти те минуты! Сейчас пишу этот небольшой рассказ, а перед моими глазами снова встает город у подножия горы.

В палестинском порту Хайфа, после нескольких дней отдыха, нас посадили на грузовики. Путь наш лежал через Иорданию, Ирак и Иран. Дорога проходила то по пустыне, то горными ущельями, то по пыльным арабским улицам. На ночевки нам выделяли самые разные помещения. Иногда это были большие складские сараи, иногда — солдатские казармы, свободные от размещения английских солдат. Редко удавалось выйти за пределы выделенного «крова», охрана не разрешала. Через три дня пути нас привезли в порт Бендер-Шах на Каспийском море. В порту нас уже ждал грузовой пароход, на котором мы отплыли в Баку. В состав нашей группы входили бывшие партизаны Сопротивления, воевавшие против фашистской Германии во Франции, Италии и Югославии.

Как сейчас помню: караван торговых судов, перевозивших нас, приближался к Бакинскому порту, на горизонте уже показались горы и белые дома. Мы все, как один, ликуя, высыпали со своими автоматами на палубу. Нас переполняли восторг и радость — наконец-то мы возвращались домой! И вот, когда до Бакинской гавани оставалось всего несколько сотен метров, мы стали палить вверх из оружия, крича: «Ура!»

Корабль причалил к почти пустой пристани, и вдруг на причал высыпали вооруженные автоматчики в форме войск НКВД. Наше ликование пошло на убыль. Подали трап, и мы всей массой столпились возле борта. По трапу наверх вбежали несколько солдат, и с ними два или три офицера. Старший офицер, обращаясь к нам, сказал: «Вы прибыли в Советский Союз, и на берегу вам надлежит сдать все имеющееся у вас оружие». Наша радость сменилась настороженностью, а затем и тревожным ожиданием. Сложив все оружие грудой у трапа, нас построили на берегу, каждого тщательно обыскали и строем повели к товарному составу, стоявшему невдалеке от пристани. Маленькие вагоны окошечек были опутаны колючей проволокой. Мы поняли, что, вернувшись домой, здесь вновь стали арестантами.

Несколько суток нас везли в неизвестном направлении. На одной из остановок местные мальчишки стали бросать в наши вагоны камни, крича унизительное: «Смерть фашистским гадам! Изменники!» Солдатня из нашей охраны, усмехаясь, стояла в стороне.

Наконец, мы прибыли на совершенно безлюдную станцию. Двери вагонов открылись, послышалась команда: «На выход! Становись в строй по двое!» Настроение у всех нас было, мягко говоря, подавленным, но все равно где-то в глубине души мы радовались, что сейчас мы на своей земле!

Скоро мы узнали, что нас привезли на Украину в город Сталино (ныне Донецк). Нашу группу под охраной солдат НКВД подвели к лагерю, огражденному плотной колючей проволокой, на каждом углу территории торчали высокие деревянные вышки, на них находились вооруженные солдаты и были видны прожектора. В лагере уже были заключенные, и теперь они с любопытством ждали, когда мы присоединимся к ним. Охранники раскрыли ворота, также опутанные колючей проволокой, и мы вошли внутрь. Старший конвойный подвел всех нас к деревянному бараку, сказав, что тут мы будем жить. Впоследствии выяснилось, что нас поместили в проверочно-фильтрационный лагерь НКВД № 240. До нас в нем содержались находившиеся на госпроверке в большинстве своем бывшие власовцы, а также полицаи и украинские националисты-бендеровцы, ярые противники советской власти. Находились здесь и бывшие военнопленные фашистских концлагерей.

Кое-кто из «старожилов», узнав, что все мы — бывшие партизаны, — ехидно, с нескрываемой ненавистью заявлял: «Ну что? Навоевались, москали?! Так вам и надо, гады!» Некоторые из нас отвечали им кулаками или огрызались. Постепенно мы стали привыкать к лагерной обстановке: как и все, получали положенный хлебный паек и жидкую баланду. Поили нас чаем с сахарином. Дни тянулись однообразно: шумный утренний подъем, крики и ругань охранников. Иногда вызывали на допрос. Один из них я запомнил на всю жизнь. Вел его совсем молоденький следователь, видимо, опыта у него еще не было никакого. Однако он старался изо всех сил казаться солиднее. Усадив меня на стул возле стола, он стал, как обычно, задавать вопросы, и когда коснулся периода моего пребывания в Швейцарии, то вдруг спросил: «Говори! В какой армии ты служил в Швейцарии?!» Я улыбаясь ответил ему своим вопросом: «А вы знаете, что Швейцария — нейтральная страна? Вероятно, не знаете!» Он резко вскочил со стула, швырнул на стол свою ручку и выкрикнул: «Я здесь задаю вопросы, а не ты!» Улыбаясь, я замолчал, но потом все же коротко рассказал ему, что представляет собой Швейцария. После этого допрос быстро завершился, но сама сцена осталась у меня в памяти.

Из лагерной зоны нас, разумеется, никуда не выпускали. Родные даже не знали, где мы и что с нами. О моей судьбе родители не знали абсолютно ничего два года. Не раз они наводили справки, но все время получали противоречивые известия: либо что я погиб, либо что пропал без вести. О моем старшем брате им узнать удалось. Его самолет был сбит возле города Балаклея, на Украине, и, спустившись на парашюте, брат был схвачен немцами. После того как он на глазах у свидетелей плюнул в лицо немецкому офицеру сгустком крови, его расстреляли.

Наступил день, когда нас отобрали на работы на коксохимическом заводе в городе Рудченково. Рано утром нас отводили на завод, и старший конвоир напоминал: «Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Будем стрелять». И если бы вы знали, как мы были рады выходить за пределы лагеря!!

Пока я и еще несколько моих бывших спутников работали на заводе, других отправили добывать каменный уголь в шахту — «давать на-гора», как говорили бывалые шахтеры. Я же попал монтером в электроцех. В первый день мы все были поражены: никто из гражданских сотрудников завода с нами не разговаривал, все старались молча отвернуться. Оказалось, что перед нашим появлением представители НКВД собрали митинг, на котором заводчанам сообщили, что мы все — изменники Родины, предатели и шпионы и что какая-либо связь с нами будет караться по закону. В общем, атмосфера поначалу была жутковатая, но спустя несколько дней все изменилось.

Понемногу мы стали беседовать с рабочими, рассказывать о себе правду. Они внимательно и сначала с недоверием слушали наши рассказы. Постепенно они прониклись пониманием и сочувствием к нам, оказавшимся в таких условиях. Впервые за два года мне удалось отправить с их помощью первую весточку родителям. Получив это письмо, мама с криком «Валера жив!» упала в обморок. Потом один из рабочих ехал проездом через Москву и смог передать маме записку от меня. Эту записку, изрядно помятую и затертую, я нашел совсем недавно в конверте с документами. Ее она хранила и перечитывала, не веря в то, что я остался жив. Она дважды приезжала в Сталино — повидаться со мной, и останавливалась в доме у одного из моих новых друзей. Один раз по разрешению органов НКВД, а второй — нелегально, мы встречались тайком от охранников.