МИЦКЕВИЧ Адам (1798–1855),

МИЦКЕВИЧ Адам (1798–1855),

великий польский поэт. Родился в Вильно в дворянской семье. В 1819 г. окончил Виленский университет. В 1823 г. за участие в нелегальной польской студенческой организации арестован и выслан в Россию. Жил в Москве и Петербурге, сблизился с А. С. Пушкиным и другими русскими литераторами. В 1829 г. эмигрировал. В 1839 г. занял кафедру латинской словесности в университете Лозанны, а в 1840 г. — кафедру славянских литератур в Париже, в Коллеж де Франс. Умер в Константинополе от холеры.

С Гоголем М. познакомился в Париже в конце 1836 г. Как вспоминал бывший вместе с Гоголем в Париже А. С. Данилевский: «В последнее время Гоголя только и удерживала в Париже разве возможность видеться часто с Мицкевичем, который жил тогда в Париже, еще не бывши профессором в College de France, и с другим польским поэтом, Залесским. Так как Гоголь не знал польского языка, то разговор обыкновенно происходил на русском или чаще на малороссийском языке. Все остальное ему прискучило, и он впал в жестокую хандру».

По утверждению Данилевского, в сентябре 1837 г. они с Гоголем в Женеве часто виделись с М., получившим кафедру древних литератур в университете Лозанны. По этому поводу польский священник Иероним Кайсевич отметил в дневнике в марте 1838 г. после знакомства с Гоголем в Риме: «Познакомились с Гоголем, малороссом, даровитым великорусским писателем, который сразу выказал большую склонность к католицизму и к Польше, совершил даже благополучное путешествие в Париж, чтобы познакомиться с Мицкевичем и Богданом Залесским (польским поэтом. — Б. С.)». А 17 марта н. ст. 1838 г. товарищ Кайсевича священник Петр Семененко писал из Рима своему коллеге Богдану Янскому, другу М.: «Возвращаемся с обеда у княгини Волконской и с прогулки на ее виллу в сообществе ее, а также одного из наилучших писателей и поэтов русских, Гоголя, который здесь поселился. В разговоре он нам очень понравился. У него благородное сердце, притом он молод; если со временем на него повлиять, то, может быть, он не окажется глух к истине и всею душою обратится к ней. Княгиня питает эту надежду, в которой и мы сегодня несколько утвердились. Понятно, беседовали мы о славянских делах. Гоголь оказался совершенно без предрассудков, и даже, может быть, там в глубине очень чистая таится душа. Умеет по-польски, т. е. читает. Долго говорили о „Небожественной Комедии“, о „Тадеуше“ и пр. Забыл сказать, что княгиня Волконская нарочно пригласила нас на обед, чтобы устроить это знакомство, так как Гоголь, слышавши об нас, очень хотел этого; да и сама княгиня рада была удовлетворить его желание, ожидая от этого пользы для религии. Из этого, однако, очевидно, что было бы крайне полезно, если бы у нас имелся и Мицкевич, и „Небожественная Комедия“ с „Иридионом“, и Мохнацкий. Почему этот последний? Гоголь сказал нам, что читает Мерославского и что он ему нравится, если отбросить его страстность и склонность к преувеличениям. Сего ради мы ему — о Воротновском и Мохнацком. Последнего особенно ради языка и стиля. Это особенно увлекло Гоголя, ибо он хотел бы проникнуться силою польского языка».

7 апреля н. ст. 1838 г. И. Кайсевич и П. Семененко сообщали из Рима Б. Янскому: «…Гоголь недавно посетил нас, на следующий день мы его. Мы беседовали с ним на славянские темы. Что за чистая душа! Можно про него сказать, с Господом: „Недалек ты от Царствия Божия!“ Много говорили об общей литературе. Мы обстоятельнее высказались о том, о чем в той прогулке на виллу говорили друг с другом только намеками. Удивительное он нам сделал признание. В простоте сердца он признался, что польский язык ему кажется гораздо звучнее, чем русский. „Долго, — сказал он, — я в этом удостоверялся, старался быть совершенно беспристрастным — и в конце концов пришел к такому выводу“. И прибавил: „Знаю, что повсюду смотрят иначе, особенно в России, тем не менее мне представляется правдою то, что я говорю“. О Мицкевиче отзывался с величайшим уважением».

22 апреля н. ст. 1838 г. П. Семененко писал Б. Янскому: «Пошли мы к княгине Волконской… Тотчас же начали мы и о Гоголе… Иероним вспомнил о сонете, который он перед этим написал. Княгиня пригласила нас к себе назавтра обедать, чтобы нам опять встретиться с Гоголем. Тогда же она нам сообщила, как поделилась с ним своими намерениями касательно своего сына и как Гоголь сердечно это принял и добродушно подбодрял ее, чтобы она имела надежду, т. е., что сын ее обратится (в католичество. — Б. С.). Обед у Волконской прошел, как мы желали; я сидел рядом с Гоголем и разговаривал с ним по-русски, так как иначе он не говорит; по-итальянски и по-французски он лучше читает, чем говорит, хотя всегда говорит хорошо; но, как он нам объяснил, он не имеет дара к языкам. Сдается мне, что с пару хороших мыслей я ему внушил. Сильно Гоголь „задумался“, говоря его языком. „Это меня радует, — говорила нам позднее княгиня Волконская. — Заметили ли вы, как он внутренне работает?“… В пятницу мы пришли к Гоголю в его собственной квартире; тут, как и в первый раз, больше говорили о славянстве, поэтому мы условились ходить вперед поодиночке, так как одиночные встречи более располагают к взаимному обнаружению себя. Но мы видим, что и за эти посещения в его душе утвердились хорошие впечатления. После обеда у Волконской Иероним читал оба своих сонета (посвященные княгине Волконской и Гоголю; Гоголя Кайсевич убеждал „не замыкать души для небесной росы“. — Б. С.). Сонет к Гоголю не прошел мимо цели и произвел большое впечатление на душу певца. Они были переведены по-французски, но Гоголь и по-польски неплохо понимает. Тот раз мы провели в их обществе более трех часов».

11 / 23 апреля 1838 г. Гоголь в письме А. С. Данилевскому в Париж из Рима просил: «…Купи для меня новую поэму Мицкевича, удивительнейшую вещь Пан Тадеуш. Она продается в польской лавке. Где эта польская лавка, ты можешь узнать у других книгопродавцев».

12 мая н. ст. 1838 г. И. Кайсевич и П. Семененко с удовлетворением сообщили Б. Янскому: «С Божьего соизволения, мы с Гоголем очень хорошо столковались. Удивительно: он признал, что Россия — это розга, которую отец наказывает ребенка, чтоб потом ее сломать. И много-много других очень утешительных речей. Благодарите и молитесь; и княгиня Волконская начинает видеть иначе».

В своем последнем письме о встречах с Гоголем, 25 мая н. ст. 1838 г., П. Семененко писал Б. Янскому: «Княгиня Зинаида Волконская неделю назад выехала в Париж. Догадываемся почему: хотела уклониться от объяснений, Гоголь — как нельзя лучше. Мы столковались с ним далеко и широко. На это мы уже намекнули парою слов в последнем письме. Он подробнейшим образом рассказывал нам о перемене, которая произошла в мыслях русских за последние два года. Находящиеся здесь офицеры лейб-гвардии, два года назад русские энтузиасты, теперь обвиняют царя в невероятнейших вещах, и это те, которые осыпаны почестями, привилегиями, благодеяниями. И удивительна та откровенность, которая господствует между русскими: демагоги в Париже осторожнее, чем эти недовольные. Занимается Гоголь русской историей. В этой области у него очень светлые мысли. Он хорошо видит, что нет цемента, который бы связывал эту безобразную громадину. Сверху давит сила, но нет внутри духа. И каждый раз восклицает: „У вас, у вас что за жизнь! После потери стольких сил! Удар, который должен был вас уничтожить, вознес вас и оживил. Что за люди, что за литература, что за надежды! Это вещь нигде не слыханная“».

В мае 1839 г. Гоголь писал из Рима С. П. Шевыреву: «Если случится тебе встретиться с Мицкевичем, обними его за меня крепко…» М. тоже питал к Гоголю теплые чувства и интересовался его перемещениями по Европе. 2 апреля н. ст. 1840 г. И. Кайсевич сообщал М.: «Княгиня Волконская уже в Петербурге, здорова и не вернется до самой осени. Что с Гоголем, мы не знаем, наверно сидит в Чехии, как намеревался…» В августе 1843 г. Гоголь специально ездил из Бадена на встречу с М. в Карлсруэ.