«ШЛЕЦЕР, МИЛЛЕР И ГЕРДЕР»,
«ШЛЕЦЕР, МИЛЛЕР И ГЕРДЕР»,
статья, впервые опубликованная в сборнике «Арабески». Гоголь написал статью о трех немецких историках в сентябре октябре 1834 г. Август Людвиг Шлецер (1735–1809), знаменитый историк, был учеником Вольтера и в 1761–1767 гг. работал в Петербургской Академии Наук. Он первым открыл миру русские летописи, которые издал в Геттингене (там Шлецер был профессором в 1768–1809 гг.). С классического труда Шлецера «Нестор» началось критическое изучение русских летописей. Он также автор многих трудов по всеобщей истории, в частности, книги «Представление всемирной истории», упоминаемой Гоголем. Швейцарский историк Иоганн Миллер (Мюллер) (1752–1809) был автором «Истории Швейцарии» и «Всеобщей истории». А немец Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) был не только историком, но еще и философом и поэтом. Он написал «Идеи к философии истории человечества».
Гоголь считал, что «Шлецер, Миллер и Гердер были великие зодчие всемирной истории». По его мнению, Шлецер «первый почувствовал идею об одном великом целом, об одной единице, к которой должны быть приведены и в которую должны слиться все времена и народы», однако, «он анализировал мир и все отжившие и живущие народы, а не описывал их…» Миллер, в противоположность Шлецеру, «не схватывает вдруг за одним взглядом всего и не сжимает его мощною рукою, но он исследывает все, находящееся в мире, спокойно, поочередно…» Гердер же, по мнению Гоголя, «видит уже совершенно духовными глазами. У него владычество идеи вовсе поглощает осязательные формы. Везде он видит одного человека как представителя всего человечества». В слиянии качеств всех трех героев статьи Гоголь видел приближение к образу идеального историка, который, в довершение ко всему, должен был бы обладать художественным даром: «Мне кажется, что если бы глубокость результатов Гердера, нисходящих до самого начала человечества, соединить с быстрым, огненным взглядом Шлецера и изыскательною, расторопною мудростью Миллера, тогда бы вышел такой историк, который бы мог написать всеобщую историю. Но при всем том ему бы еще много кое-чего недоставало: ему бы недоставало высокого драматического искусства, которого не видно ни у Шлецера, ни у Миллера, ни у Гердера. Я разумею, однако ж, под словом „драматического искусства“ не то искусство, которое состоит в умении вести разговор, но в драматическом интересе всего творения, который сообщил бы ему неодолимую увлекательность, тот интерес, который иногда дышит в исторических отрывках Шиллера и особенно в „Тридцатилетней войне“ и которым отличается почти всякое немногосложное происшествие».