Г. Ф. Миллер. О второй Камчатской экспедиции

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Г. Ф. Миллер. О второй Камчатской экспедиции

Капитан Беринг чинил о сем вторичном отправлении свои предложения, которые весьма милостиво были приняты, и как он, так и лейтенанты Шпанберг и Чириков предъявили себя готовыми отправиться вторично на Камчатку и производить в действо прочие изобретения по тамошнему морю. В рассуждении сего в начале 1732 года капитан Беринг пожалован в капитан-командоры, а лейтенанты Шпанберг и Чириков — флота капитанами.

Намерение первой экспедиции здесь не повторялось, понеже тогда находились в таком мнении, будто по оному уже исполнено, но вместо того положено предпринять морем путь под восток к матерой земле Америки и под полдень к Японии да в то же время, буде можно, проведать проход по Ледовитому морю, который англичане и голландцы неоднократно сыскивать покушались.

Правительствующий Сенат, Государственная Адмиралтейская коллегия и императорская Академия наук приняли в учреждении сей экспедиции общее участие, а тогдашний Сената обер-секретарь, бывший потом статский советник господин Кирилов рачил особливо о сем деле так, что экспедиция скоро желаемый успех возымела.

Первый до ней касающийся из высокого Кабинета в Сенат указ состоялся апреля 17 дня 1732 года. Правительствующий Сенат требовал от Академии, чтоб предложить оному известия о Камчатке и о ближних к ней странах и реках, по то время ведомых.

Сие дело поручено было от Академии профессору Делилю, которой в силу того сочинил карту, означив на ней Камчатку, землю Езо по описанию корабля «Кастриком», остров Голландских Штатов, землю Компании, Японию и виденный испанским корабельным капитаном доном Хуаном де Гама берег.

И к сей карте приобщил он уведомление, в коем, описав прежние изобретения, предложил способы и средства для учинения новых.

По сему явствует, что господин Делиль по возвращении своем в Париж запамятовал прямые сего дела обстоятельства, когда в поданном в 1750 году Парижской академии наук сочинении[67] показал он, якобы помянутая карта и уведомление сочинены им еще в 1731 году, и тем будто подал он повод к отправлению Второй Камчатской экспедиции.

По взнесенной от Академии в правительствующий Сенат карте и с уведомлением воспоследовал указ, чтоб Академия назначила в предприемлемый капитан-командором путь профессора для определения подлинного новоизобретаемых земель положения астрономическими обсервациями и для наблюдения достопамятных в натуральной истории вещей, а именно: какие звери, произращения и минералы усмотрены будут.

Для благополучного произведения наук учинилось так, что к вступлению в сей путь оказали охоту двое профессоров Академии, а именно: профессор химии и натуральной истории Иоганн Георг Гмелин да профессор астрономии Людовик Делиль де ла Кроер, кои, по взнесенному в правительствующий Сенат от Академии о них доношении, к показанным делам и назначены были.

По сем в начале 1733 года объявил и я свое желание к сочинению сибирской истории, к описанию древностей, нравов и обыкновений народов, также и приключений самого путешествия, что от правительствующего Сената потому ж за благо принято.

Поистине можно сказать, что едва производилось ли где столь многотрудное и долговременное путешествие от всех в оном участие имевших персон с большей охотой и удовольствием, как сие, ибо ни в чем недостатка не было, что принадлежало к поощрению путешествовавших и что к пользе препорученных дел некоторым образом могло способствовать.

Для произведения разных по морю путей приданы от Адмиралтейской коллегии капитан-командору еще следующие морские офицеры, а именно: флота лейтенанты Петр Лассениус, Уильям Вальтон, Дмитрий Лаптев, Егор Ендогуров, Дмитрий Овцын, Свен Ваксель, Василий Прончищев, Михайло Плаутин да мичман Алексей Шельтинг.

Из них трое назначены к изобретению хода по Ледовитому морю, а именно: велено было одному восприять путь с Оби до Енисея-реки, другому идти с Лены-реки на запад до Енисея ж, а третьему с Лены же реки на восток и, обойдя Чукотский Нос, следовать до Камчатки.

Произведение морского пути от Архангельска-города до Оби предоставила Адмиралтейская коллегия беспосредственно своему ведомству, к чему определены были от оной флота ж лейтенанты Муравьев, Малыгин да Скуратов. А прочие морские офицеры назначены на суда, коими капитан-командор Беринг и капитаны Шпанберг да Чириков командовать будут, кроме что одному из помянутых лейтенантов приказано было иметь особое судно, потому что определено было с Камчатки четырем судам идти в море.

Капитан Шпанберг отправился наперед из Санкт-Петербурга февраля 21-го дня 1733 года с командою и с тяжелыми судовыми припасами, а но нему апреля 18-го дня следовал и капитан-командор, производя путь от Твери до Казани водою, а от Казани через Екатеринбург сухим путем до Тобольска.

Тем же путем следовали и мы, Академии наук профессора. Мы отправились из Санкт-Петербурга августа 8 дня того ж года и капитан-командора в январе месяце 1734 года застали еще в Тобольске. Командор ехал через Тару, Томск и Красноярск до Иркутска, а из Иркутска по большей части водою до Якутска по реке Лене.

Напротив того, капитан Чириков путь производил летом 1734 года от Тобольска по Иртышу, Оби, Кети, Тунгуске и Илиму рекам до Илимска и прибыл в Якутск уже следующего года. Между тем мы, не желая то время, в кое в Охотске производится корабельное строение, препроводить втуне, но паче в полезных по наукам нашим упражнениях, отправились разными дорогами и в разные пути, от чего положенные на нас дела получили немалое приращение.

А именно: де ла Кроер поехал с капитаном Чириковым водою и, разлучившись с ним при устье реки Илима, отправился в Иркутск, а оттуда поехал через озеро Байкал в Селенгинск, Нерчинск и на реку Аргун. Напротив того, Гмелин и я имели путь вверх по Иртышу до Усть-Каменогорской крепости, оттуда поехали через Колывано-Воскресенский завод, Кузнецк и Томск в Енисейск и далее через Красноярск в Иркутск, а оттуда в вышереченные же по ту сторону озера Байкала страны, в коих препроводили мы все лето 1735 года.

Весной 1736 года собрались мы все в верхних местах реки Лены. Де ла Кроер поехал прямо в Якутск, нигде не останавливаясь. А Гмелин и я препроводили паки целое лето, идя по Лене, дабы нам для своих дел тем более времени получить.

Капитан-командор находился тогда в Якутске для отправления оттуда в Охотск провианта, а капитан Шпанберг обретался в Охотске при строении корабельном. Но оба имели не много в делах своих успеха. Все происходило так медленно, что тогда не можно было еще узнать, когда путь на Камчатку воспоследует.

Между тем для убежания праздности положили мы восприять вновь разные путешествия. Понеже во время приключившегося в Якутске у Гмелина пожара все путевые его записки сгорели, между которыми паче сожалеть было о тех, которые он учинил прошедшего лета при реке Лене, ибо с прежних копии в Санкт-Петербург уже посланы были, то сия утрата побудила его летом 1737 года паки вверх ехать по Лене, а де ла Кроер производил путь вниз по реке Лене до Жиганского и Сиктакского зимовий и до реки Оленека.

Я же ехал с Гмелиным, чтоб от него при худом моем здоровье пользоваться. Потом сия болезнь была причиною, что ни я, ни Гмелин в Якутск назад не возвратились, ибо воспоследовал из правительствующего Сената указ, коим освобожден я был от продолжения пути на Камчатку; вместо же того велено было мне прочие сибирские страны, где я еще не бывал, а хотя и был, но на малое время, по возможности объездить, дабы всей Сибири учинить описание тем обстоятельнее.

На сие смотря, просил также и Гмелин увольнения от Камчатского путешествия, кое по тому ж и получил. По счастью, послали мы в бытность свою в Якутске на Камчатку студента Степана Крашенинникова для учинения там до нашего приезда разных приготовлений, на коего могли надеяться, что он нужнейшее на Камчатке исправит.

После сего приехал к нам в 1738 году посланный от Академии профессору Гмелину в помощь адъюнкт Георг Вильгельм Стеллер, который показывал столь великую охоту к восприятию пути на Камчатку, а оттуда купно с морской экспедицией морем, что нельзя было по прошению его не исполнить. Оными двумя, что на Камчатке приращению наук чинить надлежало, исправлено со многим искусством.

Между сим временем, которое помянутым образом проходило только в приготовлениях к главному намерению, производились разные морские путешествия подле берегов Ледовитого моря, дабы проведать, можно ли будет сей дорогой дойти до Камчатки.

К предприятию морского пути от Архангельска-города до Оби-реки, во-первых, определен был лейтенант Муравьев, который в первое лето 1734 года далее не дошел, как до реки Печоры, и зимовал в Пустозерском остроге. В следующее лето прошел он Вейгатским проливом так, что остров Вейгат остался у него по левую, а матерая земля по правую руку.

Русские промышленные, кои ходят на Новую Землю для промысла моржей, тюленей, песцов и белых медведей, называют сей пролив Югорским Шаром. Другой между островом Вейгатом и Новою Землею проход не проведан. Оттуда вышел он опять на пространное море, которое по реке Каре, в губу сего моря впадающей, Карским морем называется.

Кара-река известна учинилась еще с тех времен, когда торговые и промышленные люди езжали от Архангельска-города на Обь-реку и до Мангазеи. Кочи свои оставляли они обыкновенно на сей реке, а по ней хаживали они вверх сухим путем до другой реки, впадающей в Обскую губу, при которой, построив новые суда, на оных далее отправлялись.

Таким же образом и возвратный путь производили, а чтоб они объезжали большой мыс, от реки Кары до 73 градуса и далее на север простирающийся и от самояди Ялмал называемый, оное почти невероятно. Подле сего мыса ехал лейтенант Муравьев в 1735 году до 72 градусов и 30 минут широты.

За ним следовали лейтенанты Малыгин и Скуратов, которые, объехав мыс Ялмал и присмотрев остров против оного в севере, наименовали его Белым островом и прибыли в Обскую губу, чего ради можно сей путь почесть за совершенно изобретенный и оконченный. Сие учинено в 1738 году.

В сем же году совершен путь и от Оби до реки Енисея двумя судами, построенными в Тобольске лейтенантом Овцыным и флота мастером Иваном Кошелевым. Сперва лейтенант Овцын ездил один и имел только одно судно, дубель-шлюпку, «Тоболом» называемое, длиною в 70, а шириною в 15 футов, которое в 1734 году построено при Тобольске и сделано узко для того, дабы тем удобнее между льдинами проходить можно было.

На сем судне дошел он первого лета до 70 градуса широты и принужден был для осеннего времени возвратиться в Березов. Следующего потом лета доехал он до 69-го градуса, под которою высотою Тазовская губа соединяется с Обскою губою. Третьего лета возвратился он назад для многих льдов от 72-го градуса и 30 минут, оставшись в сомнении, можно ли сей путь благополучно окончить.

Тогда прислан был от Государственной Адмиралтейской коллегии ему в помощь мастер Кошелев, который, построив при Тобольске же корабельный бот «Обь-Почтальон», отправился вместе с лейтенантом Овцыным, и в 1738 году оба суда не только мыс Матзол, от Обской губы на восток лежащий, обошли благополучно, но и без всякого препятствия в реку Енисей прибыли.

Оный же бот отправлен того ж лета под командою штурмана Федора Минина в другой путь, чтоб тому судну, коему приказано было идти с Лены до Енисея-реки, следовать навстречу. Однако сие не удалось. Минин ехал до 73 градусов и 15 минут к северу, пока для протянувшейся далеко в море матерой земли можно ему было поворотить на восток. А проехав устье реки Пясиды, принужден был возвратиться назад за большими льдинами, кои никакого прохода не дозволяли.

То же случилось и с отправившейся из Якутска дубель-шлюпкой, «Якутск» называемой, коей велено было проведать путь от реки Лены к реке Енисею. Сим судном командовал лейтенант Прончищев, который, отправившись из Якутска июня 27-го дня 1735 года, дошел того лета не далее как до устья реки Оленека, при которой несколько верст от ее устья находится русская деревня, где он зимовал.

Следующего лета проехал он реки Анабару, Хатангу и Таймуру, только не дошел до устья реки Пясиды. Тут увидел он множество островов, лежащих рядом от материка к северо-западу, между коими проливы везде наполнены были льдом так, что пройти ими никак было невозможно. А хотя Прончищев и всячески старался, чтоб оные острова объехать, однако сего не учинилось.

Ибо под 77-м градусом и 25 минутами дошел он до твердо стоящего льда, чего ради принужден был назад возвратиться. Он и жена его, которая от горячей к нему любви поехала с ним в сей трудный морской путь, отправились из зимовья уже весьма больны, а болезнь их день ото дня умножалась.

Возвратившись августа 26-го дня на реку Оленек, скончался Прончищев по прошествии нескольких часов. Потом вскоре скончалась и жена его. Всякий, кто его знал, засвидетельствует, что он был офицер весьма искусный и прилежный, и для того все о нем сожалели.

На место его прислан в 1738 году из Санкт-Петербурга лейтенант Харитон Лаптев, которому велено было берега описать сухим путем, ежели нельзя будет далее идти морем. Понеже он сие учинил, то было оно главною пользою его путешествия. Ибо в воспринятом 1739 году морском пути имел он такие же препятствия, какие Прончищева возвратиться с моря принудили.

Последний путь по Ледовитому морю воспринят был для изыскания от Лены на восток прохода до Камчатки. Назначенное к тому судно назвалось бот «Иркутск», на коем лейтенант Лассениус определился командиром. Отправившись из Якутска июня 30-го дня 1735 года, вышел он с устья реки Лены, или, лучше сказать, от Быковского мыса, в море августа 7-го дня, но еще в 14-й день того ж месяца за противным ветром, густым туманом, носимым льдом и идущим великим снегом принужден был искать пристани для зимования.

Несколько дней прошло, пока нашли место, к сему намерению способное. Августа 19-го дня Лассениус зашел в реку Хара-Улах, впадающую между Леною и Яною реками в Ледовитое море. От устья оной реки в версте находилось несколько якутских пустых юрт. Подле них приказал Лассениус построить большую казарму с несколькими перегородками, чтоб перезимовать ему в ней с людьми своей команды.

Но напала на него и на большую часть людей такая жестокая цинготная болезнь, что из 52 человек, на судне из Якутска отправившихся, кроме шести человек, октября 14-го дня посланных к капитан-командору в Якутск с рапортом, осталось живых только священник, подштурман Ртищев да 7 человек рядовых. Сам Лассениус умер всех прежде декабря 19 дня. Да в том же месяце умер еще один человек.

В январе было умерших 7, в феврале 12, в марте 14, в апреле 3 человека. В мае уже никто не умер. Еще при жизни лейтенанта Лассениуса некоторые люди его команды сказали на него «слово и дело», чего ради, команду у него отняв, препоручили оную подштурману Ртищеву.

Как о том известно учинилось в Якутске, то послал туда капитан-командор подштурмана Щербинина да 14 человек рядовых с приказом, чтоб ответчика и доносителей возвратить в Якутск. Но они уже все померли, как июня 9-го дня Щербинин пришел на реку Хара-Улах. Ртищеву надлежало ответствовать, чего ради пошел он июня 11-го дня в Якутск с остальными 7 человеками.

Во время зимования сей команды видно было там солнце ноября 6 дня в последний раз, а января 19 дня показалось оно опять впервые. Мая 29-го дня начало лед ломать на реке Хара-Улах. Высота полюса в тамошнем месте, по наблюдению лейтенанта Лассениуса, усмотрена 71 градус и 28 минут. А преемником его — 71 градус и 11 минут.

На место Лассениуса отправлен был лейтенант Дмитрий Лаптев, который из Якутска поехал в начале лета 1736 года с новою командою и с провиантом. Как он прибыл на устье Ленское, то море льдом было наполнено, однако между льдом и берегами находился узкий фарватер, по коему в лодках пройти можно было.

Сим способом приехал он на реку Хара-Улах, где бот стоял, только нельзя ему было пуститься оттуда в море ранее, как августа 5-го дня. Первое его старание было, чтоб принять на судно провиант, который при устье Лены-реки был оставлен. Потом вступил он августа 15-го дня в настоящий путь.

А дабы скорее дойти до находящегося между рекою Яною и Индигиркою или, свойственнее говоря, между Чендоном и Хромою реками и далеко в море протянувшегося мыса, Святым Носом называемого, ибо море тогда ото льда было чисто, то держал он курс на северо-восток, но через двое суткок увидел к востоку и северу столь много стоячего льда, что пресеклась у него вся надежда к дальнему проходу.

По имении совета единогласно заключено, чтоб возвратиться к реке Лене. Между тем судно окружено было льдом так, чтоб с юго-западной стороны осталось хода только на четыре румба. Однако прибыл он благополучно к устью Ленскому и следовал вверх по реке Лене, пока сентября…[68] дня при устье речки Хотюштаха для великого множества встречающегося с ним льда остановился и там зимовал.

Цинготная болезнь начала и тут между матросами сильно распространяться, однако они пользовались декоктом, варенным из шишек растущего там низкими деревцами кедра и, по тамошнему обычаю, сырою мерзлою рыбою. Сим способом, и прилежною работой, и движением тела большая часть людей от оной болезни предохранена, а кои больны были, те выздоровели.

Мы находились тогда в Якутске, как в начале 1737 года получен был от лейтенанта Лаптева рапорт о предъявленном неудачном пути, вторично предпринятом. В данной от правительствующего Сената капитан-командору инструкции написано было, ежели-де какой морской путь первым проходом не совершится, то отведать в другой раз в тот же путь отправиться.

А буде и тогда явятся препятствия, то б командующий офицер прислан был в Санкт-Петербург для учинения правительствующему Сенату и Адмиралтейской коллегии об оных путях известия. Тогда предприняты были уже два путешествия. Но лейтенант Лаптев ходил из оных только в один путь.

Для сей причины капитан-командор находился в сомнении, какое в сем случае определение учинить. По той же правительствующего Сената инструкции велено ему в сомнительных случаях иметь совет с нами. Того ради он и требовал нашего о том мнения.

Но мы не могли рассудить иначе, как чтоб дело сие представить на высокое правительствующего Сената рассуждение.

В то время уже собраны были мною из архива Якутской канцелярии известия о прежних морских путешествиях, по Ледовитому морю учиненных, о коих в начале сего описания представил я сокращенно, к которым присовокупив еще другие известия о тогдашнем Ледовитого моря состоянии, кои получил я от людей, при Ледовитом море бывших, сообщил я оное сочинение для споспешествования при новых отправлениях общей пользы господину капитан-командору, а от него оно послано в Санкт-Петербург, где в 1742 году в «Санкт-Петербургских примечаниях» и напечатано.

Посему капитан-командор послал к лейтенанту Лаптеву ордер, чтоб он на боте «Иркутск» со всей командой назад в Якутск ехал. По приезде своем туда воспринял он путь в Санкт-Петербург, а отсюда в 1738 году паки в Сибирь возвратился с таким определением, чтоб чинить еще один опыт, не можно ли будет пройти по Ледовитому морю, как то по обретенным мною известиям за много лет до того учинено было действительно.

Ежели же найдет он непреодолимые трудности, то б ему идти по берегам сухим путем и, оные описав обстоятельно, сочинить им достоверную ландкарту. Должно признаться, что сей искусный и трудолюбивый офицер всеми мерами старался, чтоб по данному ему указу учинить совершенное исполнение, хотя не везде имел он успехи, с желанием его согласные.

Прибыв в Якутск по первой полой воде 1739 года и отправившись на прежнем своем судне, приехал к Ледовитому морю, на кое выйдя июля 29-го дня, прибыл августа 15 числа к Святому Носу, а в конце сего месяца к устью реки Индигирки, где уже были столь великие морозы, что судно его 1 сентября замерзло.

Он бы зашел в одно из устьев реки Индигирки, ежели бы они не явились для судна его мелки. Ветром бот с того места оторвало и отнесло далее в море, где сентября 9-го дня вторично замерз верстах в 60 от берега. Старание было только о том, чтоб судовые и съестные припасы перенести на землю, что и учинено. Судно же по необходимости на море оставлено.

После того лейтенант Лаптев, препроводив зиму при реке Индигирке, отправился в небольшом судне подле берегов на реку Колыму. А далее за опасностью от чукчей ни берегом, ниже водою следовать не мог. Того ради пошел он сухим путем в Анадырск, а оттуда к устью реки Анадыря и тем окончил путь свой, после коего других путешествий по Ледовитому морю предпринято не было.

Ежели теперь рассуждать по всем предъявленным путешествиям, то польза приобретена сия, что посредством их отчасти география тамошних стран получила великое приращение и большую достоверность, а отчасти доказана совершенно невозможность судового хода по Ледовитому морю, как то прежде сего англичане и голландцы для сыскания ближайшего пути в Индию по сему морю пройти покушались, чего ради, уповательно, ныне уже никому на мысль не придет, чтоб еще производить кораблеплавание по показанному морю.

Ибо надобно, во-первых, чтоб такой путь, дабы происходил с пользою, мог быть совершен одним летом. Но мы видели, что не по всякое лето и от Архангельска-города до Оби, а оттуда до Енисея-реки проходить можно. Четыре года прошли, как предпринятые порознь сии путешествия окончены только по однажды.

И не имели ли также голландцы и англичане в путях своих через пролив Вейгатский премножество трудностей? К тому ж надлежало бы о всякой по Ледовитому морю стране знать точно, что там ни матерая земля, ниже острова судовому ходу нигде препятствовать не будут.

Но как сие можно сказать о стране между Енисеем и Таймурой реками, где от матерой земли, которая и сама далеко подалась к северу, простирающимися весьма далеко по морю островами как с одной, так и с другой стороны дальний проход пресекается.

Земля Ельмерская, означенная Газием на его ландкарте о Российской империи по старинным известиям, якобы изобретена в 1664 году, и коею соединил он Новую Землю с Сибирью, хотя и совсем неосновательна, но сии острова не меньше трудностей причинять могут. То же сказать можно и о превеликих льдинах, усмотренных в восточной стороне от Ленского устья, кои стоят там неподвижно.

Они и подают причину сомневаться о справедливости того мнения, по которому иные рассуждают, что не подле берегов, но далее от них по свободному морю близ Северного полюса путь произвести должно. Сие правда, что такой путь был бы гораздо короче, но препятствия, чаятельно, явятся те же.

Ибо когда реченные большие льдины, каковы присмотрены и около Гренландии и Новой Земли, стоят неподвижно, то должно чему ни есть быть, чтобы удерживало их от движения, в которое приведены бы были они от ветров и от моря.

Сие может делаться от того, что лед до Северного полюса продолжается беспрерывно, или под полюсом, или близ оного есть земля, о которую означенные большие льдины упираются, что делаться может и к большим по морю мелям, ибо под водою находятся они еще глубже, нежели стоят верх оной.

Как сильно капитан Вуд в 1676 году ни утверждал еще до вступления своего в путь, что-де можно по морю пройти, следуя близ Северного полюса, однако невозможность сего сочувствовал он, когда в самом пути о всех обстоятельствах оного удостоверился.

Я хотя выше сего при описании морских путешествий, в прежние времена по Ледовитому морю учиненных, не мог найти достоверных доказательств о той Большой Земле, о которой слух тогда происходил, что в Ледовитом море находится. Но из того не следует, чтоб совсем оной не было. Берег американский, находящийся против земли чукотской, может простираться на знатное расстояние к западу и северу, хотя нам того неизвестно.

Буде же сие так, то как оный, так и стоящие у оного неподвижно высокие льдины препятствием будут тем, кои близ полюса путь свой производить станут. Да и подле берегов нельзя уже надеяться такого свободного хода, каковой с лишком за сто лет пред сим промышленные и торговые люди имели.

Общее наблюдение, что вода в море убывает, и здесь примечается. По берегу Ледовитого моря находятся дерева, водою принесенные, на таких вышинах, до коих ныне ни прилив морской, ни волны не доходят. Не в дальнем расстоянии от устья Янского по западную сторону, как сказывают, стоит старинный коч уже в 5 верстах от нынешнего морского берега.

По сему должно заключить, что там берег на немалое расстояние чрезвычайно отлог, что подтверждается и словесными объявлениями тех людей, которые многократно при Ледовитом море бывали. Сия же перемена судовому хода весьма неполезна, ибо оный производился по большей части между льдом и матерою землею по фарватеру не очень широкому, который от времени до времени становится мельче.

Между Индигиркою и Колымою реками еще в 1709 году едва можно было ходить на шитиках, которые, однако, меньше прежних кочей и ходят по воде не столь глубоко, что засвидетельствуется письменными доказательствами. Буде же употреблять суда еще меньше шитиков, то хотя они для таких мелких мест и способны будут, но понеже местами есть и крутые каменные мысы, в море простирающиеся, то такие суда при них тем меньше полезны быть имеют, умалчивая, что и к намерению путешествия совсем негодны.

Другие препятствия касаются особливо до судов иностранных, буде в сей путь они отправятся. Как в наше время велено было производить путешествия по Ледовитому морю, то высланы были на все в Ледовитое море впадающие реки люди, коим приказано было при устьях поставить из наносного леса большие маяки, дабы мореплаватели при прибытии их в тамошние страны по оным путь свой направлять могли.

На разных местах по берегам построены были магазины, дабы из них в случае нужды брать съестные припасы. Всем языческим народам, около тамошних стран живущим, дано знать о предприемлемых тогда путешествиях с таким приказом, чтоб они мореплавателям по первой ведомости ускоряли вспоможением. Таковыми выгодами чужестранцы пользоваться не могут.

Им надобно только надеяться на себя самих, но такая надежда скоро может быть тщетною. Чего они с собой не возьмут, того достать там им нельзя, а хотя бы и можно надеяться, что тамошние народы и иностранным судам помогать не отрекутся, только редко бывают они по берегам морским, но охотнее ходят вверх по рекам для звериного промысла.

Каких же печальных следствий иностранному судну ожидать не должно, когда оно (как Геемскерк на Новой Земле) зазимовать принуждено будет? Обычай чужестранных мореходцев и содержание их себя пищею нимало для зимования в северных странах негодны. Водкою, солониною и сухарями не можно спастись от цинготной болезни.

А то здоровью еще вредительнее, что матросы, находясь без дела, кроме что исправить надобно им в их жилище, поневоле не будут иметь движения телу. В таковых случаях может служить примером обычай русских людей, кои от города Архангельска почти погодно ходят на Новую Землю и там без всякого вреда зимуют. Последуя в сем самояди, пьют они часто оленью свежую кровь.

Вино, которое берут в путь, еще не доехав до Новой Земли, выпивают, не едят ничего соленого и сушеного, но питаются свежею дичиною, которую промышляют, а паче дикими оленями. К хождению за зверями на промысел требуется всегдашнее движение, и потому на всякий день не остается никого из них в жилище, разве воспрепятствует иногда выйти им чрезвычайно большая буря и снег превеликий.

К тому ж защищаются они от стужи добрыми теплыми шубами, а у иностранных мореходцев такой одежды не бывает. Сих причин, по моему мнению, кажется довольно к отвращению всякого народа от таковых предприятий. Мы же и поныне находились бы во всегдашнем о сем сомнении, если бы предъявленные путешествия по Ледовитому морю о том нас не удостоверили.

Теперь приступаем мы к главному Второй Камчатской экспедиции намерению, которое состояло в том, чтобы производить от Охотска на восток и на юг морские путешествия для сыскания пути в Японию и для изобретения ближайших стран Северной Америки.

Капитан Шпанберг прибыл в Якутск еще в июне месяце 1734 года, отправился оттуда на тех же судах, на коих до Якутска ехал, производя путь по Алдану, Мае и Юдоме рекам, в такой надежде, чтоб еще до наступления зимы поспеть к Юдомскому Кресту.

Но за наставшими морозами принужден он был остановиться, не доехав до упомянутого места за 150 верст с лишком. Оттуда рассудил он за благо с небольшим числом людей команды своей наперед идти пешком до Юдомского Креста и до Охотска. А дабы не иметь ему там в нужнейших вещах недостатка, то капитан-командор послал туда весной в 1735 году на сто лошадях муки, положив по тамошнему обыкновению на каждую лошадь по пяти пудов.

По сему старание происходило о перевозе из Якутска к Юдомскому Кресту судовых материалов и съестных припасов на предбудущие годы, к чему употреблены были пришедшие с капитан-командором суда и другие, кои построены в Якутске и при устье реки Маи.

Сия перевозка учинилась в 1736 году летом, под командою капитана Чирикова, который следующею зимою поехал в Охотск. А в 1737 году летом перевезено к Юдомскому Кресту по той же дороге лейтенантом Вакселем 33 000 пудов провианта и материалов.

Оттуда же они отправлены были зимою на реку Урак, где между тем временем построили новые суда, и на оных сплавка того провианта и материалов по первой полой воде, потому что сия река летом бывает весьма мелка, производилась далее до Охотска. Место вверху реки Урака, где суда нагружают, названо Уракским плотбищем.

Оно находится почти на половине дороги от Юдомского Креста до Охотска. А от оного по кривизнам реки Урака считают до моря верст около 200, которое расстояние для быстрого реки течения суда в 17 часов переходят без гребли. Между тем капитан Шпанберг построил в Охотске для предпринимаемого им до Японии пути два судна, а именно гукер под именем «Михаила Архангела» да дубель-шлюпку «Надежду», которые к концу лета 1737 года совсем изготовлены были.

Капитан-командор Беринг, прибыв тем же летом в Охотск, заложил там два пакетбота для пути к Северной Америке да два ж судна провиантских для употребления их до Камчатки. Все сии суда отделаны летом 1740 года, и пакетботам даны имена: одному «Святой Петр», другому «Святый Павел».

Перевозка провианта от Якутска до Юдомского Креста, а оттуда до Охотска продолжалась все те годы беспрерывно, чему весьма способствовало то, что, по представлению капитан-командора, присланы были в Сибирь от Адмиралтейской коллегии в 1738 году двое от флота лейтенантов Василий Ларионов да Гаврила Толбухин, из коих первый пребывал в Якутске, а другой в Иркутске, и имели старание об исправлении всяких для Камчатской экспедиции потребностей.

В 1738 году воспринят путь в Японию. Капитан Шпанберг взял для себя гукер «Михаил Архангел», а лейтенант Вальтон дубель-шлюпку «Надежда». Бот «Гавриил», построенной во время первой Камчатской экспедиции, употреблен был к сему ж пути и препоручен мичману Шельтингу.

С сими тремя судами пошел капитан Шпанберг в море в половине месяца июня 1738 года. Ранее нельзя было ему выехать для того, что по морю множество льда ходило; он и тогда еще имел немало труда промеж льда пробиваться. Курс свой держал он, во-первых, на Камчатку и, прийдя на Большую реку, делал приготовления к предбудущему своему зимованию.

Немного побыв там, воспринял путь к Курильским островам и, следуя подле оных между югом и западом, дошел до 46-го градуса широты, но оттуда за поздним осенним временем принужден был возвратиться на Камчатку с тем намерением, чтоб будущего лета выйти ранее в море и окончить путь свой.

Во время зимования своего на Камчатке построил капитан Шпанберг в Большерецком остроге из березового леса большую яхту, или покрытую шлюпку о 24 веслах, назвав оную «Большою рекою», а намерение при том было такое, чтоб употреблять сие судно тем способнее при проведывании островов, буде гукером и дубель-шлюпкой удобно между ними пройти не можно будет.

В 1739 году мая 22-го дня начат путь с Большой реки на помянутых четырех судах. Они дожидались друг друга у первых Курильских островов, где капитан находящимся у него в команде офицерам дал потребные инструкции и учинил распределение о произвождении сигналов.

После сего, отправившись июня 1-го дня далее в путь, держали они курс свой, во-первых, промеж юга и востока почти до 47 градуса широты, только земли не видали, а потом шли между югом и западом, дабы прийти им опять к островам Курильским, что и учинилось. Июня 14-го дня восстала жестокая буря с густым туманом.

Сие было причиною, что лейтенант Вальтон с дубель-шлюпкой отдалился от капитана Шпанберга, и хотя они искали себя два дня и сигнал давали пушечными выстрелами, однако нигде в сем пути не сошлись. Каждый из них путь производил особо. Оба пристали к Японии в разных местах и, по возвращении своем оттуда, объявили капитан-командору рапортами следующее.

Капитан Шпанберг июня 18-го дня, подъехав к Японии, стал на якоре на глубине 25 саженей и, по усмотрению своему, числил, что он находился под 38-м градусом 41-ю минутою широты. Там оказались множество японских судов и несколько деревень на земле, также и хлеб, стоящий на поле, а какой, того признать не можно было.

Вдали видны были и леса нарочито высокие. Два японских небольших судна шли к нашему на гребле, но, остановившись на веслах саженях в 40 от гукера, не хотели подойти ближе. Как наши им махали, чтоб они к судну приблизились, то и они чинили то ж, давая знать, чтоб капитан подошел ближе к берегу.

Но он к берегу пристать опасался, также и долго не стоял на одном месте, чтоб японцы не напали на него нечаянно; иногда разъезжал он по морю, а иногда, по усмотрению обстоятельств, к земле опять приближался. Июня 20-го дня видели паки множество судов японских, на коих людей было человек по двенадцати. Июня 22 числа капитан стал на якоре в другом месте под 38-м градусом 25 минутами широты.

Там подъехали к нему японцы в двух рыбачьих лодках и, взойдя на его судно, променивали свежую рыбу, сарачинское пшено, листовой табак, соленые огурцы и другие мелочи на разные российские товары. Казалось, что сукна и суконное платье, также синий стеклянный бисер пред прочими товарами японцам были приятны.

Бумажных и шелковых материй, зеркал, ножей, ножниц, игл и других подобных сим вещей, кои показывали им, не брали, потому что все сии товары в их земле находятся. При промене своих товаров поступали японцы учтиво и справедливо. Получено от них и несколько золотых денег, кои делаются у них продолговатыми четырехугольниками, таких же, каковые описаны и изображены Кемпфером в его путешествии.

Цветом они не столь ярки, как голландские червонцы, также и весом их несколько легче, ибо случилось мне оные видеть, и, сравнивая их с голландскими червонцами, приметил я в весе между ними разность до двух гран. На другой день увидели наши в близости 79 таких же рыбачьих лодок, кои были все с кормы плоски, а с носа остры, шириною от 4 1?2 до 5, а длиною около 24 футов, посредине с палубою, а на палубе по небольшому очагу.

Руль снимается и, когда в нем нужды нет, кладется в лодку. У иных находилось по два руля кривых, один на одной стороне, а другой на другой. На сих судах веслами гребут стоя. Также были на них небольшие железные якоря четверорогие. Сверх сего примечено, что как на сих, так и на других японских судах вместо обыкновенных у нас железных гвоздей и скоб были медные.

Другого манера суда были бусы, кои употребляются у них к развозу товаров на окололежащие острова, также и по местам на самых берегах японских, в дальнем расстоянии находящимся. Сии суда гораздо более прежних и сзади таковы ж остры, как и спереди, людей на них бывает более и ходят хорошо на парусах, только не иначе как по ветру, и для того при противных погодах часто в море заносятся, где обретающиеся на них люди за незнанием мореплавательной науки сами себе помогать не умеют, но предают себя судьбине.

Такие бусы заношены бывали в разные времена к берегам камчатским. Японцы по большей части малорослы, лицом смуглы, глаза имеют черные, а носы плоские. Взрослые мужеского пола люди волосы бреют ото лба до темени, а оставшиеся назади волосы чешут гребнем и намазывают клеем, так что лоснятся, на затылке же их завязывают и обертывают бумагою.

У малых ребят выбривают только на темени лысину величиною от полутора до двух дюймов, а волосы около нее убирают таким же образом, как и взрослые. Платье носят долгое и широкое, похожее на европейские шлафоры, штанов не употребляют, но вместо оных нижнюю часть тела обертывают полотном.

Прежде отъезда от сего места капитана Шпанберга пришла к судну его большая лодка, в коей, кроме гребцов и других работных людей, находилось четыре человека, которые по шитому их платью и по другим признакам казались быть людьми знатными. Капитан позвал их к себе в каюту.

При входе в оную поклонились ему до земли, подняв руки вверх и сложив их вместе, держали над головою и стояли на коленях до тех пор, пока капитан их встать не принудил. Он потчивал их водкою и кушаньем, что казалось им не неприятным. Как капитан показал им морскую карту сих стран и глобус, то узнали они тотчас свою землю, которую называли именем Нифон.

Они приметили и острова Матмай и Садо, также и на мысы Сангар и Ното перстами указывали. При отходе поклонились они также в землю, изъявляя свою благодарность за то, чем они довольствованы были. Того же дня, прийдя опять и вышеобъявленные рыбачьи лодки, привезли с собой на продажу разные мелочи, кои променивали на российские товары.

Тогда капитан Шпанберг находился в том мнении, что он главное путешествия своего намерение, которое касалось до проведывания подлинного положения Японии в рассуждении Камчатки, исполнил.

И того ради по прошествии нескольких дней вступил он в путь возвратный, в коем из виденных им прежде островов, мимо которых ехать ему паки надлежало, присмотрел он один, о коем я здесь несколько предъявлю, ссылаясь, впрочем, на сочиненную о сем путешествии карту, которая напечатана в «Российском атласе».

Он держал курс свой на норд-ост и, прибыв июля 3 дня под 43 градус 50 минуту широты к большому острову, стал пред оным на глубине 30 саженей и послал яхту свою с ботом к берегу для сыскания свежей воды. Отправленные люди не могли нигде пристать, потому что берег состоял из камня утеса.

Для сего капитан поехал на другое место и оттуда послал опять бот, который и привез хорошей свежей воды 13 бочек. На острове растет березняк, сосняк и другой лес, нашим незнаемый. Посланные присмотрели и людей, кои, увидев их, разбежались. Найдены там кожаные лодки и лыжи, деланные по курильскому и камчатскому манеру.

Сим побужден был капитан подъехать к острову ближе и зайти в залив, где стал на глубине восьми саженей на якоре. На берегу сего залива стояла деревня. К ней отправил капитан нескольких человек в шлюпке, которые, взяв из островных жителей восемь человек, привезли их с собой к судну.

Оные жители станом и лицом походят на курилов и тем же говорят языком, а главная разность между ними состоит в том, что по всему телу имеют долгие волосы. Бороды у них черные, а у старых людей все седые; некоторые носят в ушах кольца серебряные, платье их, до пят простирающееся, делано из шелковых материй разного цвета.

Притом сие особливо, что ни чулков, ни башмаков на них не усмотрено, но что босые ноги долгим платьем покрываются. Наши потчивали их вином и дарили разными мелочами, кои принимали они с великою благодарностью. На судне, увидев живого петуха, пали они на колени и, сжав руки, держали над головою и поклонялись до земли, как пред петухом, так и за полученные подарки. Потом приказал капитан отвести их опять на берег.

Июля 9-го дня, отправившись от сего острова далее, проведывал он положение и прочих островов, в тамошней стране находящихся, чтоб с достоверностью означить оные на карте. В сем пути было не без опасностей и злоключений. Иногда судно шло глубиною не более трех, четырех и пяти саженей.

Многие матросы заболели, и некоторые из них померли. По сем июля 23-го дня, держа курс на юго-запад, пришел он под 41-й градус 22-ю минуту широты к острову Матмаю и там, застав три больших японских буса, приготовился к бою, ежели они его атакуют. Для сей причины не посылал он ни судна на берег, ни сам не останавливался на якоре, но отправился июля 25-го дня в обратный путь на Камчатку.

Августа 15-го дня, прибыв на устье Большой реки, там остановился, чтоб матросам дать немного отдохнуть. Августа 20-го дня вступил он опять в путь и того ж месяца 29-го дня прибыл в Охотск, куда еще прежде его возвратился лейтенант Вальтон, из которого рапорта предложу я здесь также достопамятное.

Лейтенант Вальтон, расставшись июня 14-го дня во время непогоды с капитаном Шпанбергом и стараясь, но без успеха, с ним опять сойтись, принял намерение искать Японию без дальнего потеряния времени, которую и увидел через два дня, а именно июня 16-го дня под высотою полюса 38 градусов и 17 минут.

По его исчислению находился он тогда от первого Курильского острова в 11 градусах 45 минутах долготы под запад. Идя далее к полудню до 33-го градуса 48 минут, следовал он по большей части подле берегов и усмотрел следующее. Июня 17-го дня, по приближении своем к берегу, увидел он 39 японских судов величиною с российские галеры, и казалось, что они из гавани выходили, но вскоре по разным местам разошлись.

На них паруса были прямые, китайчатые, полосатые, синие да белые, а иные все белые. Вальтон следовал за одним из сих судов, чтоб найти гавань, но вместо того увидел большую слободу, или город, пред которым он остановился на глубине 30 саженей. 19-го числа подошло к нему японское судно с 18 человеками.

Понеже японцы весьма учтиво поступали и всеми признаками давали знать, чтоб наши сошли к ним на берег, то лейтенант отправил туда на ялботе подштурмана Льва Казимирова да квартирмейстера Черкашенина с 6 солдатами с ружьем, дав им две порожние бочки для взятия свежей воды, также и некоторые вещи для подарения японцам, дабы склонить их к дружбе.

Как сии посланные приблизились к берегу, то встретили их мелкие суда, коих более 100 было, и шли подле ялбота столь близко, что насилу можно было весла на нем поворачивать. Японские гребцы были по пояс наги и показывали червонцы, коих у них было немало, в знак, как казалось, того, что они с приезжими в торг вступить желают.

Между тем ялбот привалил к берегу, а мелкие суда в некотором расстоянии назади остались. На берегу находилось превеликое множество народа. Все кланялись приезжим. Японцы, вынув две порожние бочки из ялбота, с великою услужливостью налили оные водою и принесли опять туда же.

Между тем подштурман и квартирмейстер с 4 человеками солдат вышли на берег, а двое солдат остались на ялботе для караула. В городе находилось домов деревянных и каменных с 1500 и занимали вдоль по берегу места около трех верст. Казимиров, видя, в который дом несли бочки, вошел в оный. Хозяин встретил его у дверей весьма ласково, привел его в один покой и потчивал вином из фарфоровых чашек, также и закусками, принесенными на фарфоровой же посуде.

Закуски состояли из винограда, яблок, померанцев и редьки в сахаре. Из сего дома пошел он в другой, где его приняли с такою же учтивостью и, сверх того, поставили ему вареного сарачинского пшена для кушанья. Таким же образом угощены были и квартирмейстер, и солдаты, с ним находившиеся. Казимиров дарил благодетелей своих, также и тех людей, кои потрудились водою налить бочки, бисером и другими мелочами.

Потом ходил он небольшое время по городу и присмотрел везде чистоту и порядок как в домах, так и по улицам. В некоторых домах находились лавки, в коих продавались по большей части бумажные товары. Шелковых материй за скоростью не приметил. Лошадей, коров и кур было множество. Тамошние полевые плоды состояли из пшеницы и гороха.

Возвратно идя на ялбот, увидел Казимиров двух человек с саблями, а один имел в руках и две сабли. Их опасаясь, поспешал он к судну. Японские мелкие суда, коих числом было более 100 и на которых находилось человек по 15, следовали за ялботом, чтоб осмотреть российское судно в близости. На одном японском судне ехал знатный человек, который приказал бросить в ялбот канат, дабы наши притянули оным ближе к себе малое его судно.

По изрядному его шелковому платью и по чести, отдаваемой ему от людей, с ним бывших, наши заключили, что он был начальник того места. Взойдя на судно к лейтенанту, подарил он ему сосуд с вином, которое лейтенант привез с собой в Охотск. Вино было темно-красно, нарочито крепко и вкусом не неприятно, только несколько кисловато, но может быть, что кислость получило оное вино на море от теплого воздуха.

Напротив того, лейтенант потчивал гостя своего и его свиту кушаньем и питьем, причем оказалось, что русское вино японцам не было противно. В то же время торговали российские матросы с японцами. Все, что у них ни было, так что и старые рубахи, чулки и другие многие вещи японцам нравились, и они платили за них медными деньгами, которые имели посредине, равно как и китайские, четырехугольную дыру и надеты были на нитку.

Напоследок предъявленный знатный японец поехал назад в город с засвидетельствованием своего удовольствия и благодарности. Вальтон же, видя множество мелких судов, судно его окружающих и час от часу еще более умножающихся, начал их опасаться и для того приказал поднять якорь и пошел далее в море, учинив наперед один выстрел из пушки.