П. Соколов ПОСЛЕДНИЕ ЗАЩИТНИКИ (Александровские юнкера в Москве 1917 года) [51]

П. Соколов

ПОСЛЕДНИЕ ЗАЩИТНИКИ (Александровские юнкера в Москве 1917 года)[51]

Конец октября страшного для России семнадцатого года. Предпарламент в Петрограде, потоки рвачей, конвульсии Временного правительства, в последний свой час так и не определившего, чего оно, наконец, хочет.

Ленин захватил власть.

В Москве беспокойство… Сведения из Петрограда смутны и отрывочны Междугородный телефон бездействует.

В городской думе заседание демократических избранников города. Падение Временного правительства подтверждается. Большая часть министров арестована, остальные неизвестно где. Дума ведет долгие дебаты по вопросу о конструкции власти и, наконец, признает единственной законной властью в городе себя. Избирается Комитет общественной безопасности [52] с эсером В. В. Рудневым, [53] городским головою, во главе.

Что же, однако, делает высшая военная власть в столице? Командующий Московского военного округа Генерального штаба полковник Рябцев. [54] Что он предпринял в этот ответственный час? Он — демократ и поступает «демократически»: он становится членом этого комитета и тем самым подчиняет комитету вверенные ему войска, войска девяти губерний округа, которых немало и среди которых надежных частей достаточно.

В этот же день приступают к организации и большевистские элементы. Организуется Военно–революционный комитет. Во главе его становятся Смидович, по профессии врач, и Ногин, бывший чиновник, [55] ярый большевик.

Они опираются на группы распропагандированных рабочих, на многочисленную лузгающую семечки убежавшую с фронта солдатню, на всякий сброд, нежелающий идти на фронт, ненавидящий дисциплину, «офицерей и юнкерей».

Понятно, никакой силы пока в их распоряжении нет, но они знают, чего хотят.

Утром 26–го уже москвичи видят, что у городской думы стоят юнкерские караулы, с ночи вызванные командующим войсками не для чего иного, как для охраны демократических избранников.

Охранить же безопасность столицы, а с нею, может быть, и судьбу России, Генерального штаба полковнику Рябцеву в голову не приходит. Он равнодушно созерцает из окон Малого Кремлевского Дворца, где находится его квартира, как на грузовиках, отправленных с заводов и фабрик, развозятся сложенные в Кремле на площади перед Арсеналом штабеля винтовок и ручных гранат, как разбирают оружие шляющаяся солдатня и рабочие.

У Троицких ворот в Кремле — юнкерский караул. Юнкера негодуют на расхищение оружия, на подготовку вооруженного восстания. Запрашивается командующий войсками. Но он занят важными переговорами с Ногиным, с ним на автомобиле он проезжает мимо изумленных юнкеров: неудобно, нетактично в такие острые моменты резкими действиями раздражать рабочий класс… По просьбе того же Ногина караул по приказанию командующего выводится из Кремля и становится не с внутренней, а с внешней стороны ворот.

Целый день, таким образом, идет вооружение солдат, примыкающих к восстанию, и рабочих. Они образуют отряды Красной гвардии, и отряды эти проходят по Тверской. Военно–революционный штаб основался на Тверской в доме генерал–губернатора.

В думе ораторы Комитета безопасности ломают словесные копья с делегатами Военно–революционного комитета. Длятся бесконечные словопрения на тему об организации власти на «паритетных» началах. Ногин, Смидович приезжают и уезжают из думы. Их продолжают видеть вместе с Рябцевым. Командующий никак не может решиться, на какую же сторону ему стать? Лозунг дня в думе: избежать кровопролития во что бы то ни стало.

На следующий день по–прежнему в думе обсуждение, какой именно следует создать орган из представителей обоих комитетов и на каких началах, чтобы он обладал «всей полнотой власти».

Но «хоть Васька слушает, да ест». Тем временем отряд Красной гвардии занимает Кремль, запирает ворота. Рябцев оказывается заперт. Каким?то образом, через забытую дверь, ему удается выбраться. Он появляется в штабе округа, принимает участие в бесконечном думском говорении… Пример Кремля его не научил ничему.

Но есть еще в Москве честные люди. Они сходятся в Александровское военное училище из госпиталей, больниц, из частных квартир, поручики, капитаны, полковники. «Только смерть может снять их с поста». Они видят, понимают, что делается, их зовет долг, они ждут, чтобы их повели разбить большевистскую организацию в зародыше, пока это еще возможно. Они уверены, что высшая военная власть в столице не сдаст Белокаменной героям запломбированных вагонов, удержит Москву. В день захвата власти большевиками в Петрограде пишущий эти строки находился в Новочеркасске. Во главе с благородным своим атаманом Дон не подчинился новой власти. Располагая достаточным числом староочередных полков, генерал Каледин мог бы оказать помощь Временному правительству, прислав эти полки в Москву. Но в условиях тогдашнего политического положения «занимать» Москву по собственной инициативе он не мог.

Пишущий эти строки в ту же ночь был непосредственно помощником атамана М. П. Богаевским [56] снаряжен в Москву с поручением собрать там товарищей министров, по сведениям с Дона, укрывшихся в Москве, предложить им, чтобы они объявили себя Временным правительством и немедля телеграфировали бы атаману, и тогда полки будут присланы в Москву и займут главные железнодорожные магистрали.

28–го утром в Москве улицы были пустынны, слышалась стрельба… Газеты не вышли… Через И. Н. Сахарова, секретаря Совета общественных деятелей, были собраны находящиеся в Москве товарищи министров.

Из членов Временного правительства присутствовали: министр Прокопович, [57] товарищ министра Райский, инженер и товарищ министра С. А. Котляревский, профессор. Со стороны общественных деятелей присутствовало несколько человек во главе с Н. Н. Щепкиным. [58] Собрание имело место в доме Коробкова на Тверском бульваре, в квартире Сабашникова.

Финал собрания был неожиданный. Министры колебались, не решались брать ответственность… Прокопович решительно отверг всякую возможность контакта с «калединцами». Он прокричал это визгливым голосом и, схватившись за голову, выбежал из комнаты. За ним последовали и остальные два «государственных деятеля».

Негодование присутствовавших при этой сцене не поддавалось описанию. Как можно было иначе реагировать на недостойное, малодушное, непатриотическое поведение «министров»? Бросить всякие разговоры и идти с оружием в руках бороться против врага самим, пока еще не поздно, — только и оставалось!

Не заходя домой, прямо с этого заседания, его участники отправились со Щепкиным во главе в Александровское военное училище.

Было темно и холодно. Ветер бушевал, пригибая пламя фонарей на пустынном Никитском бульваре. «Стой, кто идет?» Со штыками наперевес юнкера. Инвалид–офицер — начальник караула.

Юнкер, молодой мальчик, провожает нас в училище. Расспрашиваем его, как дела. Он говорит с воодушевлением:

— Сегодня заняли Кремль. Нас никто не посылал. Наш поручик с фронта приехал, говорит: господа юнкера, надо же эту сволочь из Кремля выбить, кто пойдет. Шестьдесят человек в один миг собрались. Поручик говорит — не нужно больше. Открыли ворота, вошли от Манежа… Против Арсенала толпа, все с винтовками, митингуют. Нас завидели, стали стрелять… поручик, такой молодец (старается юнкер передать свои впечатления), командует: пальба с колена. Залп дали, потом — в штыки, «ура»… Что здесь было, если бы вы видели… Кто бежит, кто на колени становится. Ваше благородие, помилуйте. Мы таких не кололи, жалко очень… прогнали только.

Училище было ярко освещено. При входе и лестнице стояли пулеметы. Коридоры, классы были битком набиты юнкерами, офицерами, солдатами. Стоял шум и гомон. Слышались слова команды. Приходили и уходили небольшие отряды.

В актовом зале шел митинг. Офицер с энергичным лицом, полковник Дорофеев, [59] горячо говорил о соблюдении дисциплины и единстве действий.

Рядом в одном из классов держал постоянное заседание Совет офицерских депутатов, дававший директивы, так сказать, морального характера. Наш приход вызвал долгие прения, сначала в порядке информации, потом к порядку дня, потом еще в каком?то другом порядке. Как было видно, Совет был «в контакте» с командующим и поддерживал его политику. Было странно, что в этом собрании не было ни одного офицера с боевым орденом.

Немного надо было пробыть в училище, чтобы убедиться, что высшего командования нет никакого. Распоряжались действиями по отдельным районам различные офицеры. Авторитетнее других распоряжался тот же полковник Дорофеев, которого мы видели на митинге. Но настроение было бодрое. Первый день, как собравшиеся в училище перешли к наступательным действиям, дал много. Был взят Кремль, занят Почтамт, телефонная станция… Все это было занято с боем. Юнкера заняли также здание «Метрополя», как важный стратегический пункт. Образовавшаяся уже Красная гвардия нигде не могла выдержать удара. Наутро намечалась атака революционного штаба, в доме генерал–губернатора. Нужно было разорить осиное гнездо и крепко держать Москву.

В тот же вечер я пошел в караул на Никитский бульвар. Мы выдвинули посты к Никитским Воротам, не встретив сопротивления. У Никитских Ворот мелькали за углами темные фигуры, стреляли по фонарям. Караул открывал огонь по отдельным людям, перебегавшим в темноте переулков. Мы держались за углами, старались пользоваться ими как прикрытием. В неверном свете уцелевших уличных огней можно было разобрать, что на проездах Тверского бульвара роют окопы. Караул разогнал огнем эти работы…

После полночи пришел гонец из училища с приказанием прекратить огонь, так как заключено перемирие. Мы с трудом могли этому поверить. Но оказалось, что Рябцев действительно заключил перемирие с большевиками по настоянию Комитета общественной безопасности. Думские политики, желавшие установить власть путем «сговора», были, как оказалось, потрясены тем, что при занятии Кремля юнкера перекололи несколько солдат. Они настойчиво требовали поэтому «прекращения кровопролития».

Офицерство негодовало по поводу этого перемирия, которое, несомненно, было заключено во вред делу. Обстановка именно требовала действий быстрых и решительных. Надо было бы развить успех и покончить с революционным штабом.

Утром я ушел из училища предупредить домашних. Пришлось обходить далеко переулками, чтобы миновать красногвардейские цепи; днем возвращался в училище теми же дальними обходами. Всюду была заметна, несмотря на перемирие, подготовка к решительным действиям с большевистской стороны. Везли пушки и устанавливали их на площадях и больших улицах, прилегающих к училищу. Рыли окопы, занимали те или иные здания, имеющие боевое значение. Перемирие было явно использовано для усиления своего положения военно–революционным штабом, нарушено самым вопиющим образом.

В городе шел слух о подходе со стороны фронта казачьих полков, верных Временному правительству, или, как тогда говорили, «стоящих на платформе Временного правительства»… Добрался поэтому я в училище в радостном настроении.

Там уже находилось несколько казаков с офицерами… Их эшелоны стояли около полутораста верст от Москвы и могли быть поданы в город не позже завтрашнего дня. В училище с доверием ждали подхода конных частей, с помощью которых можно будет быстро восстановить порядок.

Но полковник Рябцев уже не пользовался авторитетом. Заключение им перемирия явно в пользу противника лишило его доверия.

«Полковник Рябцев или нас продает, или нас предает, — говорили многие. — Большевиков можно в порошок стереть. Но пусть он бросит сидение в думском комитете, пусть командует». Совет офицерских депутатов защищал Рябцева. По мнению Совета, командующий должен держать контакт с «общественностью».

Общий же голос был тот, что необходимо, чтобы авторитетный генерал принял бы команду. На состоявшемся совещании, где участвовал Н. Н. Щепкин, Новгородцев и много офицеров, было решено послать депутацию к Брусилову, находившемуся тогда в Москве.

Я был в составе этой депутации, и мы пошли к Брусилову немедленно. В своей квартире, в одном из переулков на Остоженке, он сидел в черном бешмете, этот обвеянный победами вождь армий, сухонький и седоватый, и ничего нельзя было прочесть на его бесстрастном лице.

«Я нахожусь в распоряжении Временного правительства, и если оно мне прикажет, я приму командование», — сказал Брусилов в ответ на горячие обращенные к нему мольбы.

Ушли ни с чем.

С утра 30–го числа заговорили пушки. Большевики поставили орудия в Замоскворечье и били по Кремлю прямой наводкой. Какой?то прапорщик распоряжался стрельбой. Снаряды попадали в соборы, Архангельский, Успенский, во дворец, разрушали вековые исторические святыни…

Почему?то били по Василию Блаженному, сбивали главы… От Большого театра стреляли по «Метрополю», занятому юнкерами, по краю городской думы.

Сразу обозначались потери.

В наступление мы никуда не перешли. Командования не было. Продолжались неизвестно для какой цели оборонительные действия. Большевики вели уже настоящие атаки против Никитских Ворот… Но александровцы держались твердо и атаки отбивали лихо.

Население попряталось. На улицах не было видно ни души. Помочь александровцам не шел никто. Часто большевистские пушки оставались без прикрытия, и не находилось в окружающих домах нескольких смелых людей, чтобы пушки эти испортить. Лишь кое–где несколько сестер милосердия устраивали перевязочные пункты, подававшие помощь раненым обеих сторон.

Едва стемнело, один лихой офицер с кучкой юнкеров поехал на автомобиле на Ходынку и на глазах толпы солдат увез из парка артиллерийских казарм орудие и ящик со снарядами… Орудие поставили на площади против Александровского училища. Успех попытки доказывал, что решительные действия дадут результат благоприятный. Надо было настоящего начальника.

Вечером у группы офицеров возникла мысль ликвидировать Рябцева. Выполнение этой задачи было возложено на доблестного офицера корнета Дурова.

«Что вам угодно?» — вскрикнул Рябцев, бледный и встревоженный, смотря на вошедших без доклада офицеров.

Корнет Дуров едва успел сказать, что кровь льется даром и офицеры не видят выхода из положения…

«Офицерские депутаты, ко мне!» — завизжал перепуганный командующий.

Из задней комнаты выскочил подпоручик Якулов, председатель Совета, и загородил Рябцева.

Момент был упущен. Рябцев исчез. Якулов, присяжный поверенный по профессии, разразился речью о самопожертвовании и дисциплине… Все осталось по–старому.

Первое ноября принесло новое разочарование. Союз железнодорожников, так называемый Викжель, после долговременного обсуждения постановил не пропускать в Москву казачьих эшелонов, дабы не брать тем самым стороны офицеров в гражданской борьбе.

Труднее и труднее становилось александровцам. Бессменные дежурства в караулах, на постах, где предательская пуля ждала из?за угла, недостаточное продовольствие, ежечасные потери, нарастающее, наконец, сознание, что дело проиграно, ощущение безысходности становившееся яснее и яснее, — все это понижало боеспособность немногочисленной национальной дружины.

Особенно убивало то, что «буржуазное» население, и в том числе огромное количество находившихся в Москве военных, предпочитало отсиживаться в квартирах, но на защиту социального строя не шло.

Пришлось уйти из «Метрополя», в котором невозможно было держаться после того, как большевики поставили пушку в расположенном напротив Малом театре. Уже трудно было держаться в Кремле, в котором были разбиты несколько ворот подвезенными орудиями.

2 ноября между Комитетом общественной безопасности и военно–революционным штабом был заключен и подписан мир.

По условиям этого мира власть переходила к Советам, Комитет безопасности упразднялся, юнкера сдавали занятые здания, Кремль, Александровское училище, оружие. Всем александровцам, юнкерам и офицерам гарантировалась безопасность и безнаказанность.

Многие не поверили большевистскому миру и, когда стемнело, ушли из училища.

Поздним вечером пробирался я отдаленными переулками Новинского бульвара. Кругом не было видно ни души. Изредка шуршал в воздухе снаряд, вспыхивал разрыв и дробным горохом стучала по железным крышам шрапнель.

Наутро многочисленная толпа окружала Александровское училище. Там шла перепись защитников. Истомленные и бледные, они выходили из училища. И здесь же, на глазах у толпы, красногвардейцы, по указанно каких?то соглядатаев, схватывали и арестовывали выходящих офицеров и юнкеров…

Александровцы проиграли игру. Но проиграл и их бесчестный начальник.

На следующий день уже расклеивалось объявление на улицах Москвы: «Полковнику Рябцеву сдать должность командующего войсками. Солдат Муралов назначается командующим войсками Московского военного округа».

Полковник Рябцев при занятии Харькова Добровольческой армией был арестован и застрелен при попытке к бегству.