Последние месяцы в Москве
Последние месяцы в Москве
На второй неделе Великого поста супруги Пушкины по хорошей зимней дороге приехали в Петербург. Сделав визиты старым знакомым и родственникам, стали разузнавать об иезуитском коллегиуме. Сергей Львович обратился к молодому директору Департамента духовных дел иностранных исповеданий Александру Ивановичу Тургеневу, которого знавал ещё юношей. Тот посоветовал ему устроить старшего сына в совершенно новое учебное заведение – Лицей, открывающийся осенью в Царском Селе. Тургенев познакомил Пушкиных с уставом Лицея, опубликованным при указе Сената от 11 января 1811 года. «Учреждение Лицея имеет целью образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной и составленного из отличнейших воспитанников знатных фамилий», – прочли родители в первом пункте.
Александр Иванович рассказал им, что образование, полученное в Лицее, будет приравниваться к университетскому, что в Лицей приглашены лучшие профессора и преподаватели, что государь император Александр Павлович будто собирался обучать там своих младших братьев, но теперь оставил это намерение. И вопрос об учебном заведении был решён. Тургенев, вхожий к министру народного просвещения графу Разумовскому, обещал Пушкиным своё содействие. Сергей Львович подал министру прошение, в котором написал, что старался, сколько мог, дать сыну Александру «первоначальные необходимые сведения, как то: грамматические познания российского языка и французского, арифметики, некоторая часть географии, истории и рисованья». Прошение о приёме Саши в Императорский Царскосельский Лицей было принято. По протекции Ивана Ивановича Дмитриева, занимавшего теперь пост министра юстиции, отец без больших хлопот оформил необходимые документы о законном рождении и дворянском происхождении сына. Супруги вернулись в Москву, как только кончилась весенняя распутица.
Саше предстояло подготовиться к приёмным испытаниям по русскому и французскому языкам, арифметике, истории и началам физики – «общим свойствам тел». Хотя занятия требовали больше времени и прилежания, чем раньше, родители по – прежнему поощряли участие старшего сына в литературных вечерах, занятия танцами, верховой ездой, игры на свежем воздухе и прогулки по Москве с дядькой Никитой, сестрой и младшим братом.
Этой весной Саша и Оля особенно часто бывали в Немецкой слободе у дальних родственников – графа Дмитрия Петровича Бутурлина и его жены Анны Артемьевны. Пушкины давно дружили с ними, запросто приходили к ним на вечера, пользовались их прекрасной библиотекой: хозяин был страстным библиофилом. В его доме собиралась увлечённая литературой и искусством московская молодёжь: Михаил Макаров, издатель нового ежемесячного «Журнала драматического», граф Сергей Потёмкин, тонкий ценитель театра, музыки, стихов и сам начинающий литератор, их друзья и знакомые.
Тёплым майским вечером Сергей Львович, оставив детей у Бутурлиных, отлучился проведать престарелых тётушек Чичериных, живших неподалёку. Саша принялся резвиться с Лёвушкой, кузиной Катюшей Сонцовой, маленькими Лизой, Сонечкой и Мишей Бутурлиными в большом ботаническом саду, окружавшем дом. Графиня Анна Артемьевна, дама необыкновенно деликатная, приветливая и гостеприимная, сидела в плетёном кресле под липой. Рядом в таком же кресле устроилась её компаньонка и подруга детства Екатерина Ивановна Леруа. Вокруг них собрались молодые барышни: шестнадцатилетняя Машенька Бутурлина, воспитанницы хозяйки Генриетта Рочфорд и Надин Гольц, красивые девушки, жившие в её доме. Ольга Пушкина о чём – то беседовала с Анной Артемьевной. Сашиной любимой сестре шёл четырнадцатый год, этой весной она начала на выход носить длинные платья, как взрослая барышня, и вела себя подобающе. Здесь же были Макаров, Потёмкин, Сонцов, другие молодые люди. Разговор зашёл о последних театральных постановках и литературных новинках.
Разгорячённый Саша пробежал мимо по дорожке за четырёхлетним Мишенькой, догнал его, подхватил и, смеясь, закружил на лужайке. Глядя ему вслед, граф Сергей Потёмкин заметил:
– Александру нет ещё двенадцати, а стихи и эпиграммы сочиняет весьма недурно.
Анна Артемьевна, зная застенчивость юного поэта, хотела перевести разговор в другое русло:
– Он мальчик начитанный, даром что шалун. Всех классиков знает: о котором ни спроси, у него уж изречение готово или стихотворение. По французскому он сделал большие успехи и по русскому языку.
Однако дипломатические усилия графини оказались напрасны. Барышни окружили Сашу, протягивая ему свои альбомы:
– Мсьё Александр, напишите мне в альбом!
– И мне!
– И мне тоже!..
Отпустив Мишеньку, Саша стоял, не находя, что сказать, и не мог вспомнить ни одной своей строчки. Желая поправить его замешательство, кто – то из гостей с неуместным пафосом, растягивая «о», прочёл Сашино четверостишие. «Ах, Боже мой!» – воскликнул юный поэт и убежал.
Макаров нашёл его в последнем из трёх библиотечных залов. Взволнованный и недовольный собой, он рассматривал сафьяновые корешки стоящих в шкафу фолиантов.
– Какая книга нужна? Могу ли я помочь? – любезно спросил Михаил Николаевич.
– Поверите ли, я так озадачен, что даже не разбираю книжных затылков, – ответил расстроенный Саша.
Тут в библиотеку вошёл граф Бутурлин с детьми, достал из шкафа толстый фолиант и начал показывать юным спутникам напечатанные там картинки. Извинившись перед Макаровым, Саша присоединился к своим товарищам и, пытаясь сосредоточиться, стал слушать, о чём увлечённо рассказывает хозяин библиотеки. Но внимание юного поэта было настолько рассеянно, он был так огорчён неуместной декламацией своего катрена, что едва понимал слова. Скоро Саша откланялся и вернулся домой с дядькой Никитой, не дожидаясь отца.
Во дворе его встретила опечаленная бабушка.
– Господи, Саша, как ты вовремя. Ульяша зовёт тебя. Она очень плоха – как бы не померла.
– Хорошо, бабушка, я прямо сейчас пойду.
Ульяна болела ещё с зимы. Ей становилось то лучше, то хуже. Няня сильно похудела, осунулась и выглядела совсем старушкой в сорок с небольшим лет. Тёплыми весенними днями она сидела на скамеечке в саду и безучастно глядела вокруг. Только когда замечала Сашу, её взгляд оживлялся. Мальчик всегда старался подбодрить свою первую нянюшку.
Он пошёл в людскую и у дверей встретился с батюшкой Василием, только что исповедавшим и причастившим умирающую. Ульяна лежала на широкой скамье, покрытой старой господской периной. Сашу поразило её землистого цвета лицо с заострившимися чертами. Искорки жизни теплились только в глубоко запавших глазах. Он поздоровался и сел на табуретку рядом.
Ульяна глухо заговорила с ним, впервые называя по имени – отчеству:
– Близок мой час, Александр Сергеич… Простите, ежели что не так…
– Что ты, нянюшка, всё так. Даст Бог, поживёшь ещё.
– Нет, смерть уж тут… Грудь давит… Прощайте, Александр Сергеич… Помолитесь за меня, грешную…
– Прости, нянюшка, меня за всё.
– Благослови Вас Бог…
Няня, не в силах вымолвить больше ни слова, слабой рукой перекрестила Сашу. Он поцеловал эту высохшую морщинистую руку, бессильно опустившуюся на лоскутное одеяло, и тихо вышел из людской, едва сдерживая слёзы.
Вскоре после прощания с ним нянюшка Ульяна Яковлева впала в забытьё и наутро, 15 мая, умерла. «Новопреставленную рабу Божию Иулианию» оплакали, отпели, схоронили… И жизнь продолжилась своим чередом: 21 мая была Троица, затем Духов день и Сашин день рождения. Это отвлекло юного поэта от горестных мыслей.
27 мая, перед отъездом в подмосковное имение Белкино, Бутурлины позвали завсегдатаев своего дома на субботний литературный вечер. Саша, по обыкновению, уселся в углу, а Оля за столиком рядом с матерью, Михаилом Николаевичем Макаровым и гувернёром – учёным французом Жилле, которого в семье Бутурлиных называли по – русски Петром Иванычем. Как всегда, на вечере читали стихи, спорили о литературе. Машенька Бутурлина высоким приятным голоском пела романсы. Ей аккомпанировал пожилой итальянец Перотти, учитель пения. Было весело и интересно. Обычно вертлявый, Саша вёл себя тихо, не вмешиваясь в споры взрослых, и лишь улыбался, если кто-нибудь напыщенно читал бесталанные опусы.
Невысокий моряк, встав от избытка чувств на стул, начал провозглашать стихи собственного сочинения. Саша еле сдерживал смех. Ольга сосредоточенно уставилась в пол и, изящно опершись на руку, прикрывала ею рот, чтобы скрыть невольную улыбку. Сестра и сама иногда сочиняла стихи и эпиграммы, но никому их не показывала, считая, что у брата выходит гораздо лучше.
Тем временем морячок, размашисто жестикулируя, декламировал:
И этот кортик!
И этот чёртик!
Саша не выдержал и громко расхохотался. Надежда Осиповна гневно глянула на сына и жестом указала ему на дверь. Саша вышел из гостиной в сад и сел на скамейку. Ему было и обидно, и смешно, когда он вспоминал курьёзные строчки доморощенного «поэта», и грустно одному в безлюдном саду, где даже львы на воротах, видневшиеся сквозь зелёные липовые ветви, как нарочно, были повёрнуты спинами к нему.
Через четверть часа Оля разыскала брата и стала поддразнивать его, повторяя на разные лады:
И этот кортик!
И этот чёртик!
Саша улыбнулся.
– Ну, хватит тебе!
– Сашка, а знаешь, что про тебя мсьё Жилле сказал Михаилу Николаичу?
– Ну, что ж такого он сказал?
Сестра, повторяя манеру речи Жилле, почти пропела:
– «Чудное дитя! Как он рано всё начал понимать! Дай Бог, чтобы этот ребёнок жил и жил. Вы увидите, что из него будет». Мама? это слышали и на тебя больше не сердятся.
Юный поэт, смутившись, ничего не отвечал.
– Тебя зовут. Пошли же! – Оля потащила брата в гостиную и усадила рядом с собой и Жилле. Француз молча пожал Саше руку.
Тем временем хозяин дома под аккомпанемент Перотти запел красивым, хорошо поставленным басом итальянскую арию… Дома Надежда Осиповна не обмолвилась ни словом о «проступке» сына у Бутурлиных.
В июне и начале июля Саша продолжал готовиться к вступительным испытаниям в Лицей с Александром Ивановичем Беликовым и дядюшкой Василием Львовичем. Занимались обычно с утра до часу пополудни, вечером Саша делал задания, а потом читал до захода солнца в библиотеке или, когда не было дождя, в саду. Днём он, Оля и Лёвушка в сопровождении дядьки Никиты Козлова гуляли в московских садах. Особенно любили Юсупов сад и Тайницкий, откуда открывался вид на Кремлёвские соборы, стену и башни. Это были прощальные Сашины прогулки по родному городу.
11 июля 1811 года в «Санкт – Петербургских Ведомостях» опубликовали объявление о приёме воспитанников в Императорский Царскосельский Лицей, которых 1 августа надлежало представить министру народного просвещения графу Разумовскому. Поездку нельзя было откладывать, и Василий Львович, собиравшийся по своим литературным делам в Петербург, решил взять с собой племянника. В добавление к уже представленным документам срочно понадобилось оформить свидетельство о возрасте Саши, и 15 июля после полудня Сергей Львович поехал с сыном в Немецкую слободу в церковь Богоявления в Елохове. Юный поэт, конечно, не помнил, как его здесь крестили, а отца при входе в храм охватили ностальгические воспоминания. Выслушав Сергея Львовича, священник Никита Иванов вежливо попросил немного подождать и пошёл искать метрическую книгу за 1799 год.
Уже начали звонить к вечерне, когда батюшка принёс, наконец, аккуратно оформленное метрическое свидетельство. Пожертвовав на храм, Пушкины на службу не остались: надо было готовиться к завтрашнему отъезду. К тому же, Сергей Львович ждал ответа на поданное им прошение о месячном отпуске для поездки в Петербург, намереваясь поспеть на представление Саши графу Разумовскому.
Когда отец с сыном вернулись домой, бабушка и мать уже почти собрали чемоданы. Будущему лицеисту оставалось уложить книги, тетради, письменные принадлежности и разные мелочи. Ему это показалось с непривычки хлопотным. Изрядно провозившись, он вышел в сад полюбоваться закатом и застал там грустную Ольгу. Она держала в руках какую – то книгу. Несколько минут брат с сестрой молча смотрели, как солнце скрывается за кровлей приходской Никольской церкви, потом Ольга спросила.
– Саш, ну что, всё готово?
– Да, утром с дядюшкой едем.
– Жаль расставаться. В первый раз так долго не увидимся. Ты мне пиши чаще.
– Непременно буду писать, Оль. С дороги уже напишу тебе.
– И я писать буду, как только адрес пришлёшь. Вот, хочу тебе подарить на память, – Оля протянула брату книгу. – Это избранные басни Лафонтена. Я знаю, ты их любишь. Возьми с собой.
– Мерси боку! Обязательно возьму.
На улице стало темнеть, и брат с сестрой пошли в свои комнаты, пожелав друг другу доброй ночи. Саша сразу не лёг, зажёг лампу, раскрыл подаренную Олей книгу и принялся перечитывать басни. Это было парижское издание 1785 года, которое он уже когда – то брал в Вязёмах в библиотеке князя Голицына и читал под наклонённым дубом в Захарове. Через час усталость взяла своё, Саша задул свечи и заснул с приятными воспоминаниями о подмосковном сельце.
В семь утра его разбудили колокола Никольской церкви, он быстро встал и собрался на воскресную службу. Когда они с дядькой Никитой вошли в храм, родители с братом и сестрой уже стояли подле алтаря. После службы и целования креста отец Василий благословил Сашу в дорогу, и вся семья вернулась к завтраку домой.
Там уже царила предотъездная суета: слуги выносили чемоданы, няня и кухарка складывали в корзинку съестное – хлеб в дороге не тягость. Выйдя из столовой в гостиную, Саша застал там заехавшего за ним Василия Львовича, Анну Львовну и гражданскую жену дяди Анну Николаевну Ворожейкину, добрую приятную женщину средних лет, происходившую из купеческого сословия. Оставив годовалую дочку Маргариточку на попечение родных, она собралась в Петербург вместе с мужем.
Саша со всеми поздоровался.
– Ну, Александр, готов? – спросил дядя.
– Да, почти.
Взглянув на часы, дядя стал поторапливать племянника:
– Уже 10 часов. Пора ехать.
– Я сейчас, только возьму саквояж.
– Погоди – ка. Вот тебе от меня и бабушки Варвары Васильны на орехи и гостинцы, – Анна Львовна дала Саше сотенную купюру.
– Мерси боку, тётушка! – обрадовался Саша.
Он пошёл в свою комнату, убрал деньги в кошелёк, закрыл небольшой саквояж и вышел с ним в гостиную.
– Присядем – ка на дорожку по русскому обычаю, – предложила Анна Николаевна.
Посидев минутку, отъезжающие направились к воротам. Их вышли провожать все домочадцы: Сергей Львович и Надежда Осиповна, уже не скрывавшая беременности, грустная Ольга с Лёвушкой, няня Арина Родионовна, дядька Никита и дворня. Марья Алексеевна попрощалась с внуком раньше: месяц назад она уехала в Михайловское. Все желали доброго пути и удачи Саше на вступительных испытаниях. Последней подошла прощаться мать:
– Смотри, Александр, учись хорошо, не повесничай, – Надежда Осиповна поцеловала сына в лоб и благословила. – Пиши.
– Непременно, мама?. Оревуар.
Василий Львович, Анна Николаевна и Саша сели в экипаж.
– Адьё, адьё! – Лёвушка стал первым махать брату.
– Лайон, не скучай! Адьё!
– Бог в помощь в пути – дорожке! Господи, спаси и сохрани! – няня трижды перекрестила отъезжающих.
Дядин лакей Игнатий тронул лошадей, экипаж выехал со двора, свернул в Борисоглебский переулок и покатил по направлению к Тверской. Дом на Большой Молчановке скрылся из виду, но некоторое время ещё виднелся верхний ярус и шпиль колокольни Никольской церкви. Пока ехали Тверской улицей, Саша всё смотрел на силуэт колокольни Ивана Великого, на каменный дворец генерал – губернатора, дом Белосельских – Белозерских, Страстной монастырь, Триумфальную арку на Страстной площади…
Подъехали к Тверской заставе. Василий Львович предъявил подорожную, шлагбаум открылся и путешественники выехали из Москвы.
– Послушай, Саш, тебе ведь не нужна пока тётушкина сотня? Займи – ка её мне.
– Хорошо, дядюшка, – мальчик с готовностью открыл саквояж, достал кошелёк, отдал Василию Львовичу деньги и тут только спохватился, что оставил дома на столе книгу, подаренную вчера сестрой.
– Мерси. Да не волнуйся, верну тебе сотню, когда понадобится, – уверил племянника дядя, не предполагая, что оба они вспомнят про этот долг только спустя 14 лет.
– Я и не волнуюсь. Просто книгу Лафонтена на столе забыл.
– Не беда, напишешь отцу, он скоро привезёт тебе.
Экипаж покатился по Московско – Петербургскому тракту к почтовой станции Чёрная Грязь, где путники собрались отобедать, мимо возделанных полей, лугов с пасущимися стадами, рощ, лесов, холмов, сельских церквушек, деревенек. Это не та дорога, которой Пушкины ездили в Захарово, но виды кругом тоже родные, подмосковные – края, где для Саши с такою «тихою красою минуты детства протекли…»
Вот последний раз блеснули вдали средь крон деревьев двуглавые орлы на воротах Тверской заставы.
Прощай, Москва!
* * *
Покидая первопрестольную, юный поэт не знал, что прежним город своего детства он больше не увидит, что Москва в 1812 году будет занята французами и сгорит в пожаре, что, когда он вернётся сюда через 15 лет, древняя столица изменится и похорошеет, а улицы будут моложе гуляющих по ним красавиц. Не знал Саша и того, что не увидит брата Мишеньку, который родится 28 октября 1811 года и проживёт недолго, что в 1814 году родители с Олей, Лёвушкой и Марьей Алексеевной переедут в Петербург и станут навещать его в Царском Селе, что младший брат поступит в Царскосельский Благородный пансион.
Впереди у Александра Пушкина была учёба в Лицее, встречи с новыми друзьями и наставниками, отроческие шалости и серьёзные занятия, радости и огорчения, любовь, надежды, разочарования и счастливые муки сочинительства, в которых рождаются чудные стихи… Впереди была вся жизнь.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.