Князь А. Искандер [292] НЕБЕСНЫЙ ПОХОД [293]
Князь А. Искандер[292]
НЕБЕСНЫЙ ПОХОД[293]
Приехал я в Ташкент к родителям второго апреля 1918 года, в канун Пасхи, пробравшись из Крыма, где в Евпатории, в госпитале Красного Креста, заканчивал, на грязях, лечение тяжелой контузии с переломом обеих костей на правой ноге и где был застигнут нашествием большевиков (Севастопольская расправа с офицерами).
С четырьмя офицерами, себе подобными полукалеками, перешедшими только что с костылей на палки, пересекли мы Крым, частью пешком, частью на подводе, вышли к Днепру напротив города Николаева, чудом переехали в лодке реку широкую и затем через Николаев по железной дороге попали в Киев. Нас, в ожидании движения поездов, приютили родители одного из спутников под Киевом.
Наконец, чуть не через месяц, поручику Мышецкому и мне удалось сесть в поезд и добраться до Москвы. Оттуда уже один ехал до Петербурга. Раздобыв денег и взяв вещи со своей квартиры, двинулся на Туркестан. Проскочил за три дня до «Оренбургской пробки», когда всякое сообщение с Азией прекратилось.
Отец не дождался моего приезда и скончался 18 февраля этого года. [294] Ожидая меня, он приготовил для меня левый отдельный флигель (в котором я родился и жил до девяти лет), но его по «мандату» захватил и занял архиерей, приехав из города Верного, где я его знавал.
Поселился я в доме покойного дворецкого отца, где на пенсии жила его семья (правый флигель от дворца). Устроила меня вскоре мама на службу в суд (помог диплом Императорского Александровского лицея). Меня прикомандировали к судье четырнадцатого участка И. Н. Яскловскому помощником. Замечательная личность была и нашего толка. Не служба, а сплошной праздник начался было в его общении, и мы быстро стали друзьями. Время и шло незаметно.
Но вот седьмого января 1919 года вспыхнуло восстание в городе Ташкенте. Оно было, к удивлению, подготовлено действительно в строжайшей тайне. Узнал я о нем утром седьмого января, разбуженный пушечным выстрелом. Затем вскоре прибежал сын генерала Б. и сообщил мне, что в городе восстание против большевиков. Указал и адрес штаба восставших. Пушечный выстрел с крепости был при ее взятии. Мой отец про эту крепость сказал однажды пророческие слова: «Эту крепость, имея на то власть, я бы срыл, так как уверен, что она когда?нибудь послужит врагу против города». Эта крепость была когда?то за городом на подступах к Ташкенту, но когда город неимоверно разросся, то крепость очутилась уже не далеко и от «центра», а слова моего отца оказались пророческими.
Мне нужно было быстро решить: спрятаться ли в старом Сартовском городе (где у меня было много друзей среди влиятельных и богатых сартов) и там переждать, пока все уляжется, или идти примыкать к восставшим? Выбрал последнее. И хорошо сделал — несмотря на все трудности и ужасы похода, я все же был в движении, напряженно и неуклонно двигался вперед. Если бы спрятался, то сидел бы несколько месяцев спрятанный в подземелье, без воздуха и света, ожидая каждую секунду ареста и расстрела. Трое так спрятавшихся и выжидавших позже присоединились к нам в Бухаре. Сели они в подземелье молодыми людьми, а к нам прибыли поседевшими, полунормальными, с тиками стариками.
Итак, иду и являюсь в штаб повстанцев. Меня любезно встречают Осипов, Гагенский и К. Меня покоробило, что они были пьяны. Но может быть, выпить пришлось для успокоения нервов и для храбрости. Получаю винтовку и в командование роту мадьяр, с которыми и беру с налета кладбище, с засевшими там большевиками. Затем мне дают человек шестьдесят детей: гимназистов, кадетиков и штатских «добровольцев–охотников». Половина, если не больше из них и ружья никогда не держала в руках. Пришлось, на скорость, учить их хоть обращаться с ружьем и показать, что нужно делать, чтобы не выпалить случайно в спину своему же товарищу. С этой «ротой», мне дано было приказание охранять указанный район. Но у детей воодушевления и старания оказалось много, и все обошлось без «несчастных случаев». В первой же стычке с взрослыми большевиками они так подбодрились, что обезоружили их и взяли в плен человек тридцать пять.
В это время уже были захвачены крепость, казармы с киргизами–солдатами, которые не колеблясь перешли на нашу сторону, почта, банк, вокзал и другие учреждения.
Зима в этом году была снежная, но первые дни не было мороза. Днем светило солнышко и пригревало, но к вечеру поднимался холодный ветер и становилось очень даже прохладно. Вышел я из дому, надев все новенькое. Френч с значками учебными и полковым, элегантные, тонкие бриджи и мягкие высокие сапоги. В общем так я являлся вдовствующей Императрице — шефу нашего полка. Сверху надел, за неимением другого, легкое летнее серое штатское (от «Жокей–клуба» — в Петербурге), а на голову легкую защитную офицерскую фуражку. Конечно, в таком наряде я быстро стал страдать от холода — но пришлось привыкать к длительному терпению.
Наша «детская игра» длилась всего сутки. До нас иногда доходили слухи о том, что делается в городе. За это время нас раза два покормили и напоили горячим чаем жители занятого нами квартала. Но вот прибегает, под вечер второго дня, гимназистик и шепчет мне, что «отряд повстанцев покинул город, восстание сорвано рабочими, бывшими на нашей стороне. Спровоцированные большевиками–главарями (по нашему, конечно, упущению), они были приглашены явится якобы за оружием и патронами в мастерские завода. Их впустили и затем заперли там, угрожая оружием. Восстание лишилось главных сил.
Решил проверить «донесение» и с четырьмя «телохранителями» пошел на главную почту, которая была недалеко. Прихожу и вижу полную растерянность и отчаяние среди там присутствующих повстанцев. Узнаю, что «отряд» действительно вышел из города, будто по Чимкентской дороге. Задумался, что делать. Решил, что надо сперва спасать «детскую роту». Приказал им немедленно засунуть куда?либо оружие и бежать домой к их родителям (верно, уже потерявшим голову от беспокойства — за некоторыми матери уже приходили и за руку уводили воинов горько плачущих), ложиться спать, а наутро никому ни слова о том, где они были и что делали накануне. Будто это все они во сне видели. Всю речь к детям держал насколько мог убедительно. Обещали все исполнить в точности…
Вижу недалеко от почты стоит очень славная лошадка, запряженная в легкий двухколесный шарабанчик, весь набитый старым оружием. Тут же вертелся пленный австриец. Спрашиваю его по–немецки, чья лошадь. Оказывается, ему приказали взять ее в кооперативе и привезти оружие. Выбрав из оружия себе большой, пятизарядный «Смит–Вессон», остальное оружие приказал австрийцу выкинуть из экипажа. Сел и, не заезжая домой, поехал к своему знакомому, вспомнив, что он служит агрономом как раз на участке Чимкентской дороги. К счастью, застал его дома собирающимся ехать к себе на участок. Он мне дал шляпу, которую я и надел, а фуражку спрятал на груди. Закусив, мы двинулись в путь.
На выезде из города думал буду арестован собравшейся толпой рабочих, но все прошло благополучно, т. к. моего знакомого многие рабочие знали хорошо. Удалось узнать, что отряд большой, даже с пушками, прошел действительно по Чимкенской дороге. Мы ночью добрались до участка; хорошо пообедал, послушал хорошую музыку (знакомый великолепно играл на виолончели), выспался.
Наутро, поблагодарив за гостеприимство и простившись со знакомым, сел в шарабанчик и по снегу, уже на четверть (это его за ночь столько нападало, он начал идти, еще когда мы ехали), покатил догонять отряд, ушедший из Ташкента, предварительно выбрав себе псевдоним и записав его на бумажку).
Отряд нагнал в семи верстах, всего, значит, от Ташкента верстах в пятнадцати. Являюсь начальнику отряда, которым временно командовал генерал Ж., показываю ему бумажку без свидетелей и прошу тайны. Он понял, сжег бумажку и говорит громко: «Итак, штабс–ротмистр Михаил Михайлович Зернов, вы являетесь очень вовремя. Я организую конницу. Будьте любезны мне в этом помочь как старший в чине из моих немногочисленных кавалеристов. А лошадку с шарабанчиком я у вас конфискую. Мне, старику, эта упряжка очень подходит. Вам же будут выданы деньги, и вы купите себе хорошего коня и все необходимое для похода».
Купил себе сразу же очень выносливого казачьего конька с седлом, папаху, полушубок, а вот валенок так и не достал, оставшись в своих сапожках, быстро ознобил пальцы. Я уже позже в горах купил и надел сверху сапог меховые мокасины.
С отрядом из Ташкента вышли человек сорок — пятьдесят конных, среди которых было и несколько кавалеристов. Принялся, при содействии новых друзей, организовывать конный отряд–сотню. Как мы это быстро ни проделывали, но драгоценное время уходило. Сперва было решено весь отряд рассадить по дровням, пользуясь чудным, редким в этом крае снежным путем, и быстро налететь на Чимкент и его занять. Но генерал и его правые и левые руки воспротивились, говоря, что без конницы воевать нельзя. Это решение и погубило все дело.
Когда мы через трое суток (кажется), имея сотню или эскадрон, двинулись на Чимкент и пустили конницу в атаку, то потерпели сразу неудачу. Чимкент был уже вместо окопов обложен хлопковыми тюками, благо их там было немало, в город введен крупный отряд красных, и наша «кавалерия» была встречена картечью из орудий. К счастью, нас, атакующих, прикрыла складка местности, и картечь пронеслась над нашими головами. Пришлось отряду повернуть и идти обратно к Ташкенту, чтобы на полпути свернуть на дорогу, ведущую на селение Фогелевку.
Нам вслед вышел отряд большевиков из Чимкента, и хоть и медленно и осторожно, но пошел нас преследовать. Не доходя до нужного нам поворота, узнаем от хорошо к нам расположенных мусульман, что из Ташкента выдвинулся крупный отряд, посланный за нами. Дорога в сторону селения Фогелевка оказалась отрезанной, а мы очутились между двух сходящихся вражеских отрядов, как «между молотом и наковальней».
Устроили «маслахат» (совет) и решили уходить в горы, благо они были близко расположены, влево от нас. Предложили киргизам–солдатам и вообще мусульманам или идти с нами, или поскорее рассыпаться по хорошо им знакомым кишлакам. Мусульман–воинов было, если память не обманывает, больше тысячи. Им всем было выдано по сто рублей царскими деньгами, и мы с ними распростились. Тут уместно сказать, что отряд при уходе из Ташкента изъял под расписку, выданную директору (он был позже все равно расстрелян, обвиненный в соучастии с нами), из банка золотых монет на три миллиона и бумажных денег на пять миллионов. Эти деньги предполагалось сдать первому же белому командованию.
Когда мы отделались от киргизов, то нас, кроме нескольких не пожелавших уходить с нами, в том числе генерала Ж., который был пойман большевиками и замучен, — оказалось сто один всадник.
Испортив орудия, а замки бросив в глубокий колодец, мы рассчитывали с двумя пулеметами, вооруженные винтовками с большим количеством патронов двинуться в горы. Но тут произошел печальный инцидент. Никто не обратил внимания на старшего пулеметчика поручика Михайлова. Последний, будучи ранен в Великую войну в голову, уже был полунормальный, а тут при сильном шоке окончательно сошел с ума, разобрал пулеметы и забросил тоже в колодец… Он оставил, таким образом, нас с одними винтовками. А как бы в будущем, при боях в горах пулеметы нам пригодились — благо они были вьючные и на хорошо тренированных лошадях.
Надо было все равно двигаться, и мы, перегрузив золото и деньги с саней на вьюки, двинулись. Один мешок с золотыми монетами был злоумышленно вскрыт (позже мы узнали кем — это был казак–татарин и его шесть собратьев) и часть золота похищена.
Начался подъем. Меня догоняет поручик Иванов на великолепном вороном в яблоках скакуне, жеребце–текинце с прозвищем Шайтан (дьявол) и умоляет поменяться с ним конями. «Вы кавалерист и вам все равно, на какой лошади ехать, а меня Шайтан убьет. Дайте мне вашего конька и берите себе Шайтана». Я быстро соглашаюсь, так как уже был влюблен в чудного скакуна. Но о нем позже. Оказывается, конек поручика Иванова сбежал и последнему ничего не оставалось делать, как взгромоздиться на Шайтана, да еще без седла, забытого в суматохе при поспешном уходе в горы.
Только начали подниматься в горы, как, на наше счастье, встретили спускающегося в долину таджика. Узнав, что ему будет выдана крупная сумма «николаевскими» деньгами, так высоко тогда ценившимися, он быстро согласился быть нашим проводником и вести нас горами. И повел. Поднялись по тропинке на некоторое расстояние, а затем свернули вправо. Нам была хорошо видна покинутая недавно долина, вся белая от снега. И представилась нашим глазам замечательная, редкая картина. Два отряда красных сошлись, один из Ташкента, другой от Чимкента. Приняв друг друга за нас, они с остервенением начали бой. Потери с той и другой стороны были солидные. Затем, видно, выяснили ошибку, т. к. бой прекратили. Этот эпизод нам доставил большое удовольствие и приподнял нашу мораль.
На рассвете мы увидели глубоко внизу расположившийся поселок и имение Великого Князя Николая Константиновича — Искандер. Позже узнали, что все жители поселка высыпали на улицы и с крыш наблюдали наш проход высоко в горах. Мы долго были видны, т. к. тропа, по которой мы карабкались, все время шла спиралями параллельно поселку.
В первом же горном кишлаке мы поели и поспали, но от жителей узнали, что все дороги на перевалы в это время года непроходимы, а ближайший Александрийский перевал проходим вообще только два месяца в году: июнь и июль, чем и пользуются пастухи, перегоняя через него скот.
Но именно за этот?то Александрийский перевал судьба и вынудила нас идти. Пока что мы решили уйти еще глубже в горы и там выждать лучших времен. Но и тут нашим планам не удалось сбыться, т. к. вскоре нас нагнал очень сильный отряд красных и нам пришлось, защищаясь, уходить все глубже и глубже в горы. Выдерживать постоянный бой на месте мы, конечно, не могли. Нас осталось уже девяносто два человека. Девять, считая татарина–казака, накрав золота, решило от нас отстать и куда?либо спрятаться. Но большевики их нашли, под пытками узнали, куда они спрятали золотые монеты, затем ликвидировали.
Итак, девяносто два партизана, вооруженные только винтовками, начали борьбу с наступающим врагом, зачастую в двадцать раз нас более многочисленным, а подчас и еще более сильным. Правда, защищаться в горах куда проще. Наступать часто приходилось на нас по горной тропе. Несколько человек могли остановить батальон, но человеческие силы имеют предел, и с этим надо было считаться. Конечно, повторяю, будь у нас хоть один пулемет — было бы дело другое. Мы бы могли выдержать гораздо дольше атаки. Но его, увы, не было! Но нас окрыляло, что в этих боях мы были всегда победителями — враг неизменно отступал, подчас даже бежал, а мы, пользуясь этим, отходили и занимали и подготовляли новую позицию для боя. Горные обитатели нам в этом помогали, охотно давая проводников или указывая места удобные для защиты.
Мы гнали перед собой всякого рода скотину, купленную для еды, и везли на вьючных лошадях (тоже приобретенных в горах у жителей) фураж и нам рис и хлеб. Питались мы в это время очень хорошо, хотя из?за боев не очень часто.
Помню, как теперь, кишлак Кара–Булак, расположенный на плато, шедшее к противнику. Кишлак богатый и большой. Мы решили здесь побыть подольше. Нам жители (которым за это платили) сообщают, что большевики в версте от нас вышли из?за скал и направляются к нашему расположению. Нам их еще не было видно, т. к. они спустились, и накапливались в глубоком и очень широком рве — русле старой реки. Мы засели за домами, с обеих сторон дороги, проходившей по кишлаку, и затихли. Расстояние между кишлаком и рвом было нами заранее вымерено. Ставь только прицел. До рва было полторы тысячи шагов. Мы решили открыть огонь только тогда, когда неприятель будет в шестистах шагах. Там и была постановлена веха — елочка. С дороги в сторону свернуть было мудрено, т. к. снег был около аршина глубиной, местами и больше — тут не погуляешь.
Первые кто появились — это двенадцать конных разведчиков. От жителей они не могли добиться, где мы, поэтому так спокойно и въехали в кишлак, предполагая, что мы много дальше. Мы их пропустили за наших хорошо укрытых стрелков, а затем, не трогая лошадей (они нам пригодятся), дали залп по разведчикам. Все было кончено в несколько минут. Патроны были сняты с убитых, и оружие тоже, а трупы выброшены в овражек и засыпаны снегом. Лошадей завели в сарай. Только одна из них была ранена.
Красный пеший отряд, не получая вестей от разведчиков, решил, что дорога свободна, и двинулся вперед. На шестистах шагах он попал под такой огонь, что, хоть и залег, понес большие потери и затем стал спешно отступать — вернее, в панике бежать. Жители потом нам рассказали, что из отряда в тысячу восемьсот человек с вьючными пулеметами и даже горными орудиями (ни то ни другое не удалось использовать) на месте осталось убитыми и ранеными (которых они потом все же подобрали) около четырехсот человек. Возможно, что это было преувеличено. Это случается не только с европейцами, но с азиатами, и даже особенно с ними.
Большевики, после такого удара, бежали без оглядки, благо дорога шла вниз, до тех пор, пока не наткнулись на другой отряд красных, шедших им на подмогу, но нам дана была передышка.
Самое печальное было то, что нас травили как зверя, и не только красное воинство, но и… мужики поселка Искандер!
Они прослышали, что мы увозим золото. Вот их сердца и распылались жадностью. Это все были хорошие охотники, знающие горы как свои пять пальцев, и великолепные стрелки. Они часто сверху, с непроходимых высоких скал, открывали по нас огонь. Но нам было где укрыться и было чем ответить. Мы были к ним беспощадны и живых их не брали. Часто они, как мешки с овсом, сваливались со скал к нам на тропу, подкошенные нашими пулями. А стрелки у нас тоже были неплохие. Чего стоил один капитан Грамолин, выбивший первый приз офицерский в дивизии. Или старший Стайновский, [295] расстреливающий из винтовки влет подброшенную старую узбекскую галошу. Это быстро отвадило охотиться на нас переселенцев. И слава о нас покатилась. Нас начали уважать и бояться большевики — непросто им было нас преследовать, т. к. что ни бой, то у них большие потери. И прозвали нас «белыми дьяволами».
Вот еще случай, выпавший уже на мою долю. Мне была поручена разведка через жителей и выданы деньги для этого. Когда мне сообщалось, конечно, вовремя, что враг наступает, я этим горным осведомителям давал известную сумму. Жители и так охотно нам все сообщали сейчас же, а тут еще деньги попадали беднякам в руки. Старались все.
Оторвались мы как?то от красных и заняли удобный кишлак для защиты. Он стоял на ровном месте, а вниз, к оврагу, шел крутой скат, переходивший затем в ровно идущую тропинку. Справа утесы, слева глубокий обрыв, а на нем шумливо несущая свои воды горная речка, приток Заравшана. На другом берегу, на некотором расстоянии от гор, площадка, а на ней тоже кишлак. Уговорился с жителями этого кишлака, которые далеко назад выслали разведчиков, что как только они узнают о наступлении красных, то на берег выйдет девушка и три раза крикнет: «Ата! Ата! Ата!» (ата — отец) — будто она ищет и зовет отца. Вне всякого подозрения.
Покойно проходит у нас некоторое время, и вот, слышим, доносится с того берега грудной, музыкальный голос: «Ата! Ата! Ата!»
Раздается команда «В ружье!», и все партизаны разбегаются по заранее намеченным местам, на сооруженной нами из камней крепости. Нам видно, а нас не видно. Капитана Чечелева с четырнадцатью конными посылают на ту сторону. Вижу, как его разъезд спешивается, привязывает лошадей, укрыто среди деревьев, и идет к кишлаку.
Ту сторону нам было далеко хорошо видно, но на нашей стороне внизу, где тропка шла уже по ровному месту, нам мешала груда камней при повороте тропинки слегка вправо. Я предложил начальству пойти к этим глыбам камней и оттуда наблюдать. Охотно на это согласились. Забрав десяток кадет, отправился. Со мной пошел капитан Грамолин. (Мы с ним очень дружили и редко расставались.) Пока я отдавал приказания, Грамолин подошел к глыбам и засел за камнями. Мне думается, ему был виден тот берег, но не тропинка за глыбами впереди него. Когда мы подошли к нему шагов на пятнадцать, он стрелял по ту сторону, мы видим, что на той стороне хоть и далековато еще, но идет осторожное накапливание врага. Видим перебежки от камня к камню. Враг медленно, но верно приближался к кишлаку.
В это время происходит нечто таинственное. Сперва мы видим, что Чечелев со своими партизанами постреливает по наступающим на кишлак большевикам, и очень даже удачно, так как есть фигуры, лежащие плашмя и не двигающиеся среди врага. Но вот Чечелев, находящийся как раз напротив нас, бежит назад к лошадям со своими воинами и усиленно машет своей папахой в том же направлении. Не иначе как нам сигнализирует, чтобы мы, в свою очередь, тоже бежали обратно. Вижу, как они, не садясь на лошадей, бросаются в воду. Бр–р! Даже за них стало холодно (от этого купания Чечелев простудился очень сильно и позже заболел, чем нам доставил немало хлопот, т. к. его пришлось тащить).
Меня это так заинтриговало, что решил зайти за камни и посмотреть, что там такое творится. Делаю три шага вперед. Но в это время слышу, Грамолин тихо вскрикивает, а пульки с той стороны реки просвистали над нами. Он встает, опираясь на винтовку, и идет, прихрамывая, ко мне: «Я ранен в ногу!» Я улыбнулся, Грамолину ужасно не везло. Это пятый раз, что он ранен за горный поход, а я его и до этого в шутку уже называл «пулесобирателем». Он мрачно продолжает: «Знаешь, бери?ка мою винтовку, с которой я никогда не расстаюсь. Она хоть по крайней мере пристрелена, я из нее призы брал, а дай мне твое полено, оно мне подойдет, т. к. буду на него опираться, как на палку!» Радостно, с благоговением беру призовую винтовку у Грамолина и, не посмотрев с радости, сколькими патронами она заряжена (Грамолин стрелял перед этим), собираюсь идти к камням… Это, конечно, долго рассказывать — но, произошло все мгновенно… и вдруг уж можно сказать совсем неожиданно и для меня, и для засевших правее меня за камнями кадет… из?за глыбы камней выходит в затылок друг другу с десяток, а то и больше красных воинов… в малиновых шароварах, с красными звездами на папахах. В левых руках держат они винтовки, а в правых, поднятых кверху, — гранаты… Увидав нас, они завопили «Ура!»…
Еще до этого стрельба с этой стороны по нас прекратилась по неизвестной нам причине. Теперь было ясно почему! У меня мелькнула мысль: «Их много, они искалечат нас, заберут и замучат». От страха, вернее, даже ужаса я озверел… Я было при виде большевиков присел за камень, но тут я вскочил, расставил ноги и, как на охоте по зверю, вскинул винтовку и в десяти шагах выпалил прямо в грудь первому из наступающих… Эффект превзошел все мои ожидания… Красные стали валиться как пешки. Три уже лежали не шевелясь, а четвертый на карачках уползал за удирающими остальными. Еще раз выстрелил. Остался неподвижен и раненый. Вскидываю винтовку и стреляю по остальным. Чик!.. а выстрела нет. Открываю затвор — пусто… Патронов нет… Быстро вкладываю обойму, выскакиваю за камни, одушевленный таким удачным оборотом дела, и вижу человек больше тридцати, в малиновых же шароварах, удирающих во все лопатки. Ну и дал же я им жару.
Но в это время вокруг меня снова зажужжал рой пуль с другой стороны, и мне пришлось бросить охоту и скрыться за камнями. Решил быстро отходить к окопам. Моя миссия была закончена более чем удачно. Забрал кадетиков, которые как загипнотизированные распластались среди камней. Перебежками от камня к дереву двинулись. Посылаю одного кадетика вперед с донесением устным о происшедшем.
Только спрятался я за дерево, к этому же дереву бросается кадет, вскрикивает. Пуля пробила мякоть ляжки, очень близко от низа моего живота… Кисмет! Веду, то есть тащу его, а сам думаю, какое счастье, что в винтовке Грамолина оказалось все же два патрона!.. А если бы их не оказалось?! Даже неприятно об этом думать! Долго потом меня во сне мучил кошмар, если ложился поевши. Вскакиваю во сне, вскидываю винтовку — чик! — а она не стреляет. Хоть кому угодно простительно проснуться в холодном поту… Но вот и окопы.
Нас партизаны, уже осведомленные, встречают оглушительным «Ура!» и аплодисментами. Но пульки свистят с той стороны.
Обрываю комплименты и командую: «Внимание, прицел пятнадцать, залпами пальба…» И пошло! Через полчаса, а то и меньше на той стороне красных уже не было, кроме десятка с два трупов, оставленных на месте.
Дав урок большевикам, мы несколько дней отдыхали на месте по двум причинам. Во–первых, «крепость» уж очень была хороша, с трудными подступами к ней. Во–вторых, нам нужно было отправить побольше провизии вперед, т. к. там начинались дикие места, с очень редкими кишлаками.
Все было выполнено, когда большевики навалились на нас массой, о чем нас, конечно, заблаговременно предупредили жители, довольные полученным щедрым денежным подарком. Бились мы, бились, причиняя урон врагу, но в конце концов, истомленные дневными и ночными боями, могли и не выдержать. Большевики без перерыва и передышки лезли на нас, посылая вперед мобилизованных киргизов, подталкивая их сзади пулеметом. Большевики могли сменяться в атаках, а мы должны были защищаться все (кроме штаба), и только уж очень ослабевшим да раненым давали возможность поспать и поесть. Сами же дремали в промежутках между атаками и тут же и ели в траншее.
Но вот, на наше счастье, пошел снег, да какой! Мы под его прикрытием сели на коней и ушли еще глубже в горы. Но большевики нас теснят и теснят и все глубже загоняют в горы.
Но вот нас ждет сюрприз. Узнаем в одном кишлаке, что теперь очень не скоро будет еще кишлак и что… дальше (в конном строю) на лошадях двигаться уже больше нельзя… Это была настоящая драма! Что делать?! Но события решили за Нас. Нас настиг крупный отряд большевиков, теперь уже не из туземцев, а из русаков. Обозленные тяжелыми потерями и неудачами, они бросились на нас как волки.
Дав им хороший отпор и отбросив их назад, двинулись дальше и стали сразу набирать высоту по крутым, идущим в скалах тропам, где и козам было трудно идти… но главное, бросить лошадей на произвол судьбы.
Просили мы, правда, жителей поднебесного кишлака куда?либо их угнать и спрятать от большевиков, и денег даже дали. Нам обещали — но выполнили ли обещание — не знаю.
Многие из нас плакали, не скрывая своих слез, прощаясь с дорогими друзьями — скакунами… Многие тащили свои седла и уздечки на плечах, не желая с ними расстаться. Впереди себя гнали табунок горных коз, для еды, охотно нам проданных жителями.
Теперь мы шли пешком. Хорошо хоть, что еще давно обзавелись мокасинами — мехом внутрь и наружу — и тепло, и не скользят.
Много мы муки перетерпели до этого, но сколько ее нас ждало еще впереди!!! У нас, правда, убитых еще не было, только раненые, да и то не тяжело, и они успели уже окрепнуть. Хорошо, что хоть у нас еще были медикаменты и перевязочный материал. Но конечно, когда пошли пешком, то он сразу уменьшился, т. к. его нес каждый понемногу, в своем вещевом мешке. В нем же были лепешки (местный хлеб) и сахар, случайно захваченный с собой при уходе из Ташкента.
Подъемы делались все круче и опаснее. Мы шли уже часто так: с одной стороны узкой тропы — отвесные скалы, а с другой — бездонные пропасти с глубочайшим снегом, наметанным ветрами. На тропе не шелохнись, а вниз лучше не смотри…
В одном месте я поскользнулся и сорвался… но меня подхватили, т. к. нас соединяла веревка. Повисев несколько секунд над пропастью — я заболел болезнью высоты. То же было и с другими.
Начались стужи, а мы забрались в места, где и деревца нет, следовательно, огня развести нельзя. Коз поели и до кишлака шли долго с пустыми желудками. Шагали как автоматы, иногда без отдыха, делая большие переходы, боясь присесть. Сядешь, а потом и не встанешь. Что и случилось с некоторыми из нас.
Наконец, доплелись до кишлака. Жители дали нам сперва только горячего козьего молока, когда узнали, что мы несколько суток не ели, а только после того, как мы выспались, уж разрешили поесть. Ох и хорошо же мы отдохнули! Но надо было идти вперед, пользуясь хорошей погодой.
Двинулись. Днем еще было ничего, но ночью кошмар. По такой страшной дороге ночью не пойдешь, а как спать без костра на снегу?!
Уж мы всяко пробовали. Лучший способ оказался такой: рыли «могилы» в снегу в рост человека в глубину и в ширину. Вниз клали палки наши, затем винтовки, закутывались в полушубки, ложились в ров, а в «могилу» на этот ряд ложился другой ряд — так и грелись. Первыми замерзали ноги. Когда делалось невтерпеж, то выскакивали и начинали танцевать на месте. В длинных полушубках было хорошо сидеть на коне, на снегу тоже, но ходить в них было мучительно тяжело.
А холод все возрастал, у нас уже были случаи, что выставленные часовые замерзали, хоть их и часто сменяли. А идти теперь нужно было уже до самого перевала Александрийского. Чего на этом пути мы ни натерпелись!
Идем мы однажды, друг другу в затылок, по тропе и видим справа спускаются два громадных кабана. Один останавливается и смотрит, а другой, спустившись на нашу тропу, не пожелал дать нам дорогу, а опустив вниз морду с громадными клыками, ринулся на нас в атаку. Не знаю, что бы из этого вышло, думаю, что он, сбросил бы не одного из нас в пропасть, если бы шедший в голове партизан, не растерявшись, приложился и уложил кабана на месте. Позже он мне признался, что наделал разрывных пуль… вот и пригодилось.
По другому кабану мы могли открыть огонь уже сообща, т. к. он стоял выше нас. Конечно, его сразу же и ухлопали. Потащили свиней диких за собой. Тропинка стала спускаться, и мы вышли в долину, не длинную, но хорошо укрытую от ветров и внизу у полузамершей горной речки… Ура!.. несколько корявых деревьев. Принялись разводить огонь из поломанных и отрезанных ножами веток. В это время любители принялись свежевать кабанов, торопясь это проделать, пока они не замерзли и не окаменели. Затем мясо, совсем парное, нарезали кусками, посадили на шомпола и принялись жарить. Вкусно, но неугрызимо! Из осторожности почти не ел, решив захватить с собой несколько кусков, думая их поджарить и съесть позже, но это проделать не удалось, по той простой причине, что дальше топлива не было.
Наконец подошли к перевалу. Переночевав кое?как, рано двинулись и начали подниматься. Вот и перевал, между двух скал уже виден. Но мы опоздали… перевал возможно еще перейти до девяти часов утра, но позже… начался сразу буран, заревел ветер, пошел снег и начались обвалы… Оставалось только нам поворачивать и бежать обратно. Просто сказать «обратно»… но это значит, снова тащиться до кишлака… в нескольких днях пути…
Тут уж ослабевшими морально партизанами овладела паника… т. к. несколько человек сорвались и исчезли в бездонном снегу пропасти… были такие, которые в изнеможении легли и отказывались двигаться.
Несколько человек лежало в столбняке, не будучи в состоянии двинуться даже при желании и при нашей помощи… глядя на все это, один сошел с ума…
А мы дали друг другу клятву в таких случаях пристреливать друг друга… но пока этого еще не совершали — это было уже позже…
Стащили всех несчастных ниже и, устроив между скал, сами быстрым шагом пошли к покинутому нами недавно кишлаку, благо дорога спускалась. Шли мы очень быстро, но все же времени потратили много, пока не стал виден кишлак. Наступала ночь. К нам подходят неожиданно несколько каких?то теней, вышедших из?за скал. Смотрим, таджики из кишлака Гаудан–Сай пришли, увидев нас, предупредить, что в их кишлаке отряд большевиков, поев, лег спать. Указали, где стоят часовые. Большевики, конечно, нас не ждали, т. к. предполагали, что мы уже перевалили «перевал» и ушли в Фергану.
Часовые после сытного ужина дремали. Мы им и пикнуть не дали. Затем бросились в кишлак. Часть большевиков проснулась — начался ночной рукопашный бой. Действовали и приклады.
Мы быстро совладали с полусонными людьми, наскочив на них, как черти, и… к нашему великому стыду, не оставили ни одного живого… Да простит нас Аллах!!!
В этом бою был убит поручик Иванов. Спокойно отдохнув, поели, выждали, пока погода уляжется, т. к. часто шел снег. Снегу в горах навалило ужасно много.
С обновленными силами и энергией двинулись на перевал. На пути у ручья, где растут деревья и где мы жарили кабанье мясо (между прочим, многие, наевшись этого «шашлыку», серьезно заболели), решили отдохнуть хорошенько.
Сидим у костра, докуриваем остатки табака, поджариваем хлеб и подогреваем жареное мясо, захваченное из кишлака… Смотрим, к нам от перевала идут пять человек мусульман… мы обомлели и глазам своим не верим. Впереди шагает мусульманин прямо геркулес, красавец мужчина, с широкими плечами и грудью — просто Самсон… Подошли к нам, подсели к костру, закурили нашего табаку и повели разговор, полный азиатской дипломатии.
Их интересовало, куда мы идем? Кто мы такие и зачем идем? Но это не сразу спросили, а сперва разговор был просто, как говорит мудрая мусульманская поговорка: «Язык человеку дан для того, чтобы скрывать его мысли». Но когда в конце концов они узнали, что мы не большевики, а «Николай–Адам», что в переводе означает «Царские люди», то переглянулись и богатырь (имя которого записано на скрижалях партизан), Нурмаш, заявил: «А нас Медамин–Бек прислал вам навстречу, чтобы провести через перевал. Он услышал, что вы в горах бьетесь с большевиками, вот и послал нас. Медамин–Бек вас ждет с нетерпением в Фергане».
Как громом пораженные остались мы сидеть, не веря своим ушам. Вот откуда Матерь Божия прислала нам избавление.
А все потому, что, заняв в Ташкенте тюрьму, младшему Стайновскому выпало на счастье выпустить среди других осужденных и Медамин–Бека. Он ушел в Фергану, поднял там снова восстание и стал национальным героем! И вот теперь нас ждет.
Новая энергия окрылила наши исстрадавшиеся души. Ко всем несчастьям мы, поспав в тепле на кошмах в кишлаках, набрались насекомых, и они нас буквально поедали. От зуда хоть догола раздевайся, что мы и проделывали на солнце. Так вот Чечелев, не оправившийся еще от своей простуды после купания в студеной реке, еще сильнее простудился и стал терять временами сознание. Ну и намучились же мы с ним. Но, при такой удачной вести, не хотели его бросать и волокли на арканах по снегу за собой, устроив род салазок. Подойдя к месту, где оставили больных… нашли их замерзшими… Да это было, пожалуй, лучше. По крайней мере, не нужно их пристреливать или оставлять на расправу большевикам.
Еще раньше началась у многих цинга, т. к. воды не было, ели снег и плохо питались…
Снег теперь был местами глубокий — чуть не пол–аршина, а ближе к перевалу стал доходить до колена. Продвигаться было безумно трудно. Приходилось по очереди протаптывать тропинку. Идти было куда труднее, чем во время первой нашей попытки перейти перевал. Стояла чудная погода, без малейшего ветерка, но с ослепительным солнцем. Белизна снега на солнце слепила.
У меня была случайно приобретенная в одном из кишлаков синего бархата шапка, отороченная по борту черным с белым налетом, китайской лисицы, мехом. Это меня и спасло. Опустишь на глаза шапку, мех тебя и спасает от лучей солнечных. А вот другим досталось, кто просто в папахах шли. Ослепли многие. Кто на неделю, кто на две, кто и на месяц. Нурмаш, наш проводник, три месяца ходил с поводырем.
Сперва протаптывали снег Нурмаш и его помощники, т. к. надо было просто иметь особое чутье, чтобы находить под снегом тропу. Затем стали мы протаптывать по очереди, под указанием Нурмаша. Это была мука, подниматься все время в гору, да еще протаптывать снег. Все выбились из сил.
Настала снова моя очередь идти первому. Брел я, брел, барахтаясь в снегу, наконец изнемог и повалился на снег. Чувствую, что дальше не могу идти. Нет сил, да и только. Было уже собрался стреляться. Кричу назад по цепи: «Ложитесь и отдыхайте». Все охотно ложатся. Нурмаш тревожно поглядывает на перевал — верно, думает, успеем ли мы до метели и обвалов проскочить. Лежу я и в отчаянии начинаю молиться: «Матерь Божия, не оставь, дай мне силы подняться и дальше идти!» Поднимаю глаза на перевал, который уже хорошо виден (нам Нурмаш объяснил, где две скалы стоят — слева высокая а справа пониже). И… вижу мираж: на высокой скале, весь в солнечных лучах, стоит ангел с мечом в руке, с венком терновым на голове. Меч его блестит на солнце, и им он меня манит…
У меня вдруг возвращаются силы и энергия, я встаю и другим командую «Встать!» и иду дальше. Меня сменяют, и вот мы добрались до двух скал. Видение, конечно, давно уже исчезло, но прилив сил во мне сохранился. Площадка. Но где перевал?! Делаем еще сотню шагов и… из наших грудей вырываются стон, а затем «Ура!»… Какой восторг нами овладевает… Перед нами начинается пологий спуск… и ведет он в Фергану, т. е., вернее, мы уже в Фергане. Многие, даже сильные духом, зарыдали от волнения, и слез этих было не стыдно.
Тут же дал слово себе, если вернусь в Туркестан и буду иметь возможность, то непременно поставлю статую ангела с мечом на той скале, где его видел.
Мы прямо скатились вниз, а не сошли, и оказалось, очень быстро дошли до первого кишлака. Нурмаш и его спутники ослепли, и им было не до нас. Теперь мы их вели. У одной из юрт остановились и заказали барана. Хитрый хозяин–ферганец привел нам огромного барана — сразу видно, очень старого, и заломил с нас цену, кажется, пятнадцать рублей, тогда как и молодой?то баран стоил на царские деньги два рубля или три. Согласились. Он уже хотел резать барана, чтобы приготовить плов… в это время прискакал молодой ферганец на взмыленной лошади, соскочил и что?то забормотал быстро. Хозяин его внимательно слушал. Грамолин мне тихо переводит: «Это его Меда–мин–Бек прислал, приказывает нам оказывать всякое гостеприимство и с нас ничего не брать, а давать все лучшее. Он сам за все рассчитается позже…»
Хозяин сразу изменился… Позеленел от страха, он внимательно слушал гонца, затем согнулся вдвое, прижав руки к животу, принялся отвешивать нам почтительные поклоны, бормоча извинения и сбивчивые объяснения. Так, полусогнутый, он и потом ходил в нашем присутствии. Мы еле удерживались от смеха и улыбки свои прятали в рукава полушубков.
Хозяин что?то буркнул своему сыну и махнул рукой, после чего старый огромный баран исчез и был заменен чудным молодым барашком. Жены хозяина принялись за стряпню, мы же легли отдохнуть. При нашем пробуждении был подан чудесный, жирный, сильно поперченный плов, с прямо тающими во рту кусочками «курдючного» барашка, столь знаменитого своим мясом.
Затем мы двинулись уже по Фергане, и началась… сказка из «Тысячи и одной ночи». Что нас поразило, это то, что все фруктовые деревья были в цвету внизу — а мы только что вышли из снега выше колен!!! Какой контраст! Солнышко еще сильнее грело и светило, но иначе, чем в ледяных поднебесных горах, и от него люди не слепли… И вдруг вспоминаем, что уже март наступает, а вышли мы из Ташкента седьмого января…
Это мы два месяца блуждали по горам?! Боже мой! Два месяца!.. Вспоминаем с грустью, что многих из нас уже нет… Поредели наши ряды… Вышло нас сто один, а теперь и шестидесяти не досчитаешься!
Но вот прискакал конный гонец и предупредил, что Медамин–Бек идет нам навстречу. Встреча была трогательная.
Медамин–Бек, окруженный сотней своих телохранителей, слезает с великолепного белого коня Рубина и первым долгом спрашивает у нас, здесь ли Стайновский.
Мы выпихиваем вперед сконфуженного, всегда такого сдержанного младшего Стайновского, а Медамин–Бек его обнимает и еще раз благодарит за освобождение из тюрьмы. Затем, обратившись к нам, говорит, что очень рад, что нам удалось к нему присоединиться. Наговорив нам много приятного, посоветовал в кишлаке хорошенько отдохнуть, прежде чем идти дальше.
Приказав нам всем привести поседланных лошадей, простившись, ускакал «работать»…
Выспавшись, поев еще раз давно не виданной горячей пищи, отдохнув, двинулись уже в конном строю в глубь Ферганы. Когда пришлось проходить один кишлак поздно вечером, уже по темноте, то все жители–ферганцы вышли на улицу с зажженными факелами, а старики, убеленные сединой, спешили взять повод наших коней и поддержать стремя, когда мы слезали или садились. Другие старики, низко кланяясь, предлагали нам разные угощения на подносах.
Проходя днем большой кишлак, жители устилали дорогу коврами, выносили горячую пищу и чуть не силой стаскивали нас с лошадей и принимались радушно угощать: пловом, жареными барашками, жареной дичью и грудами фруктов и сластями.
В одном из кишлаков у меня резко захромал мой конек. Старый ферганец сейчас же подошел и держал лошадь до тех пор, пока я не осмотрел копыта и не извлек запавшего камешка в стрелке. Другой старик исчез и, вернувшись привел в поводу красавца огненно–светло–рыжего жеребца и, обращаясь ко мне, сказал: «Бери моего питомца, ему четыре с половиной года. Это хорошая лошадь. Зовут его Алгиджидран. Я стар для него, а моего единственного сына зарезали большевики. Садись на Алгиджидрана и бей побольше большевиков — отомсти за моего сына!»
Вот положеньице — отказаться, значит, обидеть. Купить — он его не продаст. Молодые ферганцы мигом положили свежий потник на Алгиджидрана и, взяв принесенное стариком седло, поседлали им его. Одно удовольствие было ехать на таком красавце жеребце, если бы не угрызения совести, что смалодушничал и принял коня. Успокоил себя тем, что решил позже спросить Медамин–Бека, как мне быть и как вернуть жеребца рыжего его владельцу?!
Медамин–Бека будет чем вспомнить, т. к. с ним нашему партизанскому отряду пришлось действовать довольно долго. Всего пребывания в Фергане описывать не буду, а расскажу только о некоторых эпизодах, сильнее всего укрепившихся в памяти, видно благодаря переживаниям. Их я излагаю в виде отдельных рассказов. Сюда же войдут, как приложение, уход наш в Бухару, действия там, а затем, как финал, уход мой в Персию, уже отдельно от отряда, с двумя моими «адъютантами»: Димитрием–Баем, Иваничем Пулей, англичанином полковником Белли и его спутниками.
© С. В. Волков, составление, предисловие, комментарии, 2001
© Художественное оформление серии, ЗАО «Издательство «Центрполиграф», 2001
© ЗАО «Издательство «Центрполиграф», 2001
Сопротивление большевизму. 1917 — 1918 гг. / Составление, научная редакция, предисловие и комментарии д. и. н. С. В. Волкова. — М.: ЗАО Изд–во Центрполиграф, 2001. — 606 с.
ISBN 5–227–01386–1
Научно–просветительное издание
СОПРОТИВЛЕНИЕ БОЛЬШЕВИЗМУ 1917–1918 гг.
Составление, научная редакция и комментарии д. и. н. Сергея Владимировича Волкова
Ответственный редактор С. А. Сапожников
Художественный редактор И. А. Озеров
Технический редактор A. M. Витушкина
Корректор И. С. Соловьева
Изд. лиц. ЛР № 065372 от 22.08.97 г.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 04.06.2001
Формат 60x90 1/16 Бумага типографская. Гарнитура «Лазурского»
Печать офсетная, усл. печ. л. 38,0
Уч. — изд. л. 42,48 + 1 альбом = 43
Тираж 3 000 экз Заказ № 1351
ЗАО «Издательство «Центрполиграф»
111024, Москва, 1–я ул. Энтузиастов, 15
E?MAIL: CNPOL@DOL. RU
Отпечатано с готовых диапозитивов
во ФГУП ИПК «Ульяновский Дом печати»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14