Лагерь «Тайшет»

Лагерь «Тайшет»

Три четверти дня мы пробыли в дороге и прибыли в лагерь Тайшет, который считается центральным лагерем особо-режимных и закрытых лагерей, где нас не особенно приятно встретили. Внимательно осматриваем внутренность лагеря. Лагерь, как и все подобные лагеря, окружен очень высоким забором, чтобы вольные люди не видели того, что делается в лагере. Сторожевых вышек нет, но часовые вокруг лагеря размещены так, что им видно все а их трудно увидеть.

Это сделано потому, что лагерь Тайшет находится на главной железнодорожной линии и чтобы проезжающие иностранцы не знали, что это лагерь несчастных советских заключенных. В центре лагерного двора находятся канцелярия и склады. В одном углу двора стоит барак, огороженный колючей проволокой.

В этом бараке помещаются пересыльные заключенные женщины и культ-кружок. Нас разместили в свободной половине того же барака. Пробыли в этом бараке два дня. На третий день нас решили перебросить дальше. Перед погрузкой в вагоны должны были сделать основательный шмон (обыск). Загнали нас, как скотину, в один барак.

Пришел конвой, со звериными выражениями на лицах. Началось какое то дикое представление. По приказанию начальника конвоя мы разделись и все заключенные стояли в адамовских костюмах. Начался осмотр со всеми нужными и ненужными мелочами. Заглядывали в рот, нос, уши и заставляли становиться на четвереньки, чтобы заглянуть в нижнее отверстие. Самым внимательным образом осмотрели нашу одежду и сапоги, всюду искали оружия и ножей.

Отобрали котелки, ложки, кружки, фляги, чемоданы и сундучки. Все, что было отобрано у нас, конвоиры забрали себе. Осмотр закончен. Оделись и отправились на погрузку в вагоны. Закончили погрузку, конвоиры замкнули двери и наш жел. состав двинулся в путь, дороженьку. Состав был довольно большой и медленно двигался через густую и труднопроходимую тайгу. На 25 километре нашего пути наш состав остановился. Мы выгрузились и конвоиры нас погнали по грунтовой дороге. Прошли мы 5–6 км. и подошли к лагерному отделению № 25. Здесь я встретил многих своих старых знакомых по Югославии и сослуживцев по армии; ген. М. К. С аломахина, ген. В. М. Т качева, есаула Толбатовского, войск, старш. Н. Г оловко, есаула Синякина, инж. Тамирова, хор. Плешакова и многих других офицеров Кубани и Дона. Они тоже ожидали отправки в другие лагерные отделения. Лагерное отделение № 25 со всех сторон было окружено тайгой и таежником. На восток от него находилось огромное кладбище. От нашего лагеря в 11 километрах находилась главная больница № 1. Еще из Новосибирска я выехал с температурой, а теперь она поднялась до 39 градусов. В этом лагерном отделении меня положили но десять дней в сан-часть. Больных было очень много. Лагерное начальство решило отделение расселить. Довольно большую группу заключенных отправили в больницу № 1.

В этой группе находилось и несколько моих знакомых Во время перехода произошло одно довольно трагическое приключение с одним заключенным. После сильного дождя на дороге образовались большие лужи. Чтобы не забрести в лужу в валенках, один больной решил лужу обойти. Не успел он сделать 3–4 шага, как конвоир по нем сделал выстрел и больной мертвым свалился в лужу.

Об этом печальном случае рассказали мои знакомые, на глазах которых это случилось. Конвоиры не любят шутить, а, наоборот, стараются сразу же пристреливать тех заключенных, которые делают шаг вправо или влево, чтобы от лагерного начальства получить награду за ревностную службу: часы и отпуск.

Контингент заключенных лагерного отделения № 25 по народностям был очень разнообразен. Здесь я встретил одного глухонемого турка сорока пяти лет. У самой границы СССР он пас на своей турецкой земле овец. Ревностные советские пограничники забрали турецкого чабана с овцами и пригнали на спой пограничный пост.

Овец, как и полагается в Советском Союзе, забрали и поели а несчастного чабана обвинили в шпионаже и отправили в Сибирь в Оверковский лагерь, не желая считаться с тем, что он был турецким гражданином.

В лагере было среди заключенных два хунхуза из Монголии. По своему виду они настоящие дикари. Они угрюмы, неприветливы, дико озирались по сторонам, молчаливы. Типичные разбойники. Были японцы, китайцы, корейцы, и др. представители народов восточной Азии и Европы.

Больные и обессиленные на наружные работы не назначались. Находясь в бараке они но смели лечь на нары. Если кто и попытался прилечь на нары, то его сразу же отправляли в изолятор. Часто таких смельчаков, за нарушение лагерных распоряжений, назначали на чистку лагерного двора и клозетных ям. Эти больные и ослабевшие должны были ведрами вычерпывать содержимое, наполнять бочки и отвозить туда, куда прикажет лагерный агроном.

После полутора-месячного пребывания в этом лагерном отделении, выделили 500 заключенных, в том число и меня, погрузили в вагоны и отправили в направлении Братска. Проехали мы 70–80 километров и неожиданно поезд останавливается. Подастся команда конвоиров: «Пулей вылетай». Заключенные не вылетают пулей а довольно медленно вываливаются из вагонов, падая друг на друга с приличной высоты. Сползли с высокой железнодорожной насыпи на большую зеленую площадь. Конвоиры приказали построиться в колонну по два и раздеться до гола. Забелели наши тела, со дня нашей выдачи Советам, не видевшие солнечных лучей. Кожа усеяна красными пятнами, от укусов клопов и вшей. В трехстах шагах от нас стояли вольные поселенцы, качали головами и наблюдали за «шмоном»-обыском.

Я уже писал, что нас обобрали, как следует, в Тайшете, потом в лагерном отделении № 25 и в др. куда нас привозили и откуда отвозили. При уходе из лагеря группы заключенных или одиночки «шмон» — обыск был обязательным и очень тщательным.

Частые обыски страшно действовали на наши нервы» Вот и здесь конвоиры начали рыться в нашем барахлишке, стараясь найти оружие, а главным образом деньги. Обыск продолжался довольно долго.

Одно было при обыске приятно, это стоять голышом на солнце, лучи которого так приятно обогревали наши тела. Но вот солнце начало скрываться за высоким соснами тайги и сделалось прохладно. Начали наступать сумерки, которые заставили конвоиров поспешить с окончанием обыска. Конвоиры, которым обыск ничего не дал, начали обыскивать абы как, чтобы только отбыть очередь.

Обыск закончен. Мы одели на себя свое барахлишко и полезли в вагоны. Привезли нас, как оказалось, в лагерное отделение № 7. Выгрузили, построили в колонну и разместили по баракам. После двухдневного перерыва, понадобившегося на проверку и разбивку но рабочим бригадам, нас лагерное начальство взяло в эксплуатацию, т. е. начало выматывать из нас последние силы.

Началась та же горькая жизнь в «знаменитых ««особо-режимных» и закрытых лагерях. В наших бараках на окнах были сетки из толстой проволоки, а двери из железа. Утром, после полуголодного завтрака, выстраивались у ворот. Больных приказано было вести под руки на работу. После долгих поучений и предупреждений, начальник конвоиров делал строгое заявление, что тот заключенный, который попытается совершить побег будет убит без предупреждения, а потому будет убит всякий заключенный, который сделает шаг вправо или влево.

Под усиленным конвоем нас отправляли, по пешему хождению, на работу, которая находилась от нашего лагеря в 4–5 километрах. В рабочей бригаде нас было до трехсот человек. Так-же было и много новичков, которых еще не были хорошо известны лагерные порядки и правила. Новичков интересовало все, а потому они со вниманием осматривали сосны — гиганты, березы в несколько обхватов, лужайки тайги, поворачивали свои головы в сторону прокричавшего глухаря. От любопытства их головы вертелись то в одну, то в другую сторону. Несчастные новички не могли допустить, что за это безобидное любопытство их ждет наказание.

Старшина, с остервенением наносит удары палкой по головам и плечам новичков. Удары бывали настолько сильными, что от палки летели куски. Трудно сказать, о количестве палок, перебитых на плечах и головах заключенных. В этом лагере нам, заключенным, пришлось испытать страшные мучения еще от одного бича людей и животных.

16 июля появились целые облака мошки, которая набросилась на людей и животных. Мошка была настолько маленькой что не чувствовалось когда она прилипала к коже лица и рук. Она, как и комар, с жадностью пила нашу кровь. Эта мошкара была настолько маленькой, что свободно пролазила через отверстия той сетки, которую мы имели на лицах, защищаясь от такой же массы комаров.

Была еще и другая мошка более крупная и своим видом напоминала нам собачью муху. Впивалась она в открытое тело и разъедала его до ран. Во время еды эта мошка на стенках посуды с едой и на хлебе садилась тонким пластом. Борьба с этим бичем бесполезная. «Голод не тетка», все будешь есть, чтобы утолить голод.

Ночью я почувствовал большое недомогание. Утром пошел в санчасть. Измерили температуру и послали в барак. Это был редкий случай, что заключенного с температурой освободили от работы и послали в барак. От яда мошкары у меня оказалась пониженная температура. Следующие дни я ходил на работу.

Работали мы возле большой реки. Жара была ужасная. Заключенные мучились от жажды. Попросили конвоира, чтобы он разрешил, одному из нас, принести воды из реки. Конвоир разрешил. Наш бригадир (из заключенных) послал одноглазого инвалида полк. Полупанова В. В. с ведром к реке.

Но успел Полупанов сделать несколько шагов, как неожиданно раздался выстрел и он, раненный в грудь, свалился мертвым на землю. Мы, заключенные, не имели права подойти к смертельно раненному, чтобы оказать помощь. Конвоиры нам запретили подходить к нему. Только через четыре часа из лагеря прибыла комиссия с лагерным офицером. Собрали всех заключенных, построили вокруг убитого и стали говорить свои глупейшие речи.

Восхваляли бдительность конвоиров и предупреждали их о том, что мы являемся самыми злейшими врагами их коммунистического режима. Слушая их речи, я невольно радовался и даже гордился.

Уж больно высоко коммунисты нас возносят, как своих злейших врагов, а потому боятся и наших теней. Приказывал офицер конвоирам не жалеть для нас пуль и палок. Беречься нас, ибо мы, не считаясь со своей физической слабостью, тигром ножом наброситься на конвоира, при удобном случае, и перегрызть горло.

Можем ли мы сделать прыжок тигра, обессиленные и с большим трудом передвигая свои слабые ноги, и перегрызть горло часового своими зубами, которые от цинги слабо держатся в наших челюстях?

Но насмешке ли это и не издевательство над нами московских палачей. За это незаконное убийство часовой получил в награду от лагерного начальства часы и трехдневный отпуск.

Дело к вечеру. Прекращаем работу. Усталые, с опухшими лицами от укусов мошкары, под охраной часовых, с трудом передвигая ноги рабочая бригада заключенных двигается по пыльной дорого. Часовые усталости не чувствуют. Все время приказывают нам ускорить шаг.

Вдруг раздастся команда «бегом». Раздается гул трехсот ног, спотыкаемся, падаем, бежим к реке, чтобы захватить паром. Часовым хочется нас скорее передать под охрану лагерной охраны и быть свободными. С большим трудом добежали к реке и падаем на землю.

Сердце вот, вот разорвется. В груди чувствуется жар. Дыхание захватывает. Подошедший паром забирает только одну сотню, перевозит на другой берег, выгружает и сразу же возвращается за остальными заключенными. Мы сидим на земле и ожидаем остальных.

Когда все переправились через року, по приказанию начальника конвоя построились. Нас пересчитали и по команде «шагом» двинулись в путь, растянувшись на 100–150 метров. Мы настолько устали что с трудом передвигали ноги и не обращали внимания на понукания часовых идти скорее.

К наступлению темноты мы подошли к лагерным воротам. Построились, нас пересчитали и сделали поверхностный обыск. Открыли ворота и мы вошли в лагерный двор. Лагерь принял 3/ка в свою утробу усталым, голодным и жаждущим. От перехода во рту пересохло, а в лагере вода ценилась на вес золота: в самом лагере воды не было.

Лагерь очень старый и в нем перебывали не десятки, а сотни. Во дворе лагеря рылись большие и глубокие ямы для уборных. Эти ямы быстро заполнялись, рылись новые, заполнялись и снова рылись и так уборными ямами был ископан весь двор.

Жижа уборных просочилась в два лагерных колодца и загрязнила в них воду. В теплые дни а в особенности летом, в лагерном дворе стояла невероятная вонь. Атмосфера была убийственная. Вот в каких атмосферных условиях кили в советских исправительно-трудовых лагерях миллионы заключенных.

Зловонием было пропитано буквально все. Особенно тяжело было нам переносить жажду. А воды в лагерном дворе нот. Чтобы достать воды, нужно, прежде всего, от лагерного начальства получить разрешение, чтобы с водовозной двуколкой, с большой бочкой отправиться в соседний двор по золу* Если такое разрешение получишь, то несколько человек берутся за двуколку и под охраной часового отправляются чтобы наполнить бочку водой. Все заключенные с нетерпением ожидают водовозов. Бочка за один миг освобождается от воды. Как приятна эта живительная влага, а в особенности тогда, когда в продолжении нескольких часов тебя мучила жажда.

Зловонные испарения лезут в нос, горло и легкие.

Появление в лагерном дворе водовозов с водой — целое событие. Со всех сторон слышны выкрики «вода, вода». Из бараков бегут к водовозам заключенные со всякого рода посудой. Окружают водовозную двуколку и начинается толкотня возле бочки. Как я уже сказал выше, бочка за один миг освобождается от воды. Холодная, она с жадностью, проглатывается здесь же возле двуколки. Редко кто возвращается в барак с посудой наполненной водой.

В зловонной исправительно-трудовом лагере коммунистического «рая» заключенный страдает но только от голода, но и от жажды.