Глава пятая «ВСЕ ДОСТИЖЕНИЯ — БЛАГУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»

В 1951 году по предложению Курчатова начались исследования по проблеме управляемого термоядерного синтеза (УТС). Он добился, чтобы в число важнейших научных направлений ЛИПАН постановлением правительства от 5 мая была включена термоядерная программа^[798]. Так родилась проблема магнитно-термоядерного реактора (МТР). О событиях, предшествовавших принятию этого постановления, автору рассказал в 1984 году И. Н. Головин:

«Во второй половине октября 1950 года мне по телефону позвонил Николай Иванович Павлов. Я только-только начал работать как заместитель Игоря Васильевича, он меня знал хорошо, здесь в лаборатории мы с ним встречались многократно. „Ты, Игорь Николаевич, приходи ко мне. Вот назначаю тебе дату 22 октября. У меня будет твой учитель и Андрей“. Я говорю: „Какой Андрей?“ — „Ты что, Сахарова не знаешь? Ха, — говорит, — познакомлю тебя, это наш парень! Узнаешь, что он делает, расскажет, что придумал“. Ну я пришел туда. В Первое главное управление, в кабинет Павлова. Там уже они оба были — Тамм и Сахаров. Так мы познакомились много лет тому назад. А Сахарова я видел впервые. И Сахаров тут изложил свою идею бублика с током в плазме. Рассказал основные соображения по дрейфу, по компенсации дрейфа этим током, который течет по плазме. Но это было еще единственное знание реактора на D-D реакцию, и думали, что он понадобится для водородной бомбы, ибо в реакции дейтерий-дейтерий образуется тритий. Что это будет средство получения трития, нужного для водородной бомбы.

Игорь Васильевич в это время был в командировке, а когда он через недельку приехал, я ему про это рассказал. А он весьма, так сказать, прислушался к этому и… немедленно созвонился и вызвал к себе обоих (Тамма и Сахарова. — Р. К.). Они ему рассказали про это дело. Тогда Игорь Васильевич, как всегда, говорит: „Давай писдокументы^[799]. Что у вас написано по этому поводу?“ По этому поводу в то время в ФИАНе, в теоретическом отделе, у Тамма Виталием Лазаревичем Гинзбургом был написан уже некоторый отчет по ионизации плазмы, диффузии. Этот отчет и второй отчет, который Гинзбург дал, Игорь Васильевич в ноябре месяце проштудировал, вызывая по очереди А. Б. Мигдала, А. Будкера, В. М. Галицкого, Н. Н. Боголюбова, А. Д. Сахарова опять же. Всех этих теоретиков он вызвал к себе в течение ноября 1950 года.

К концу декабря [был] уже весьма воодушевленный, что открывается возможность не только сделать взрывную реакцию, не только оружие, но и управляемую термоядерную реакцию, которая может служить для энергетики, для мира. И тогда он задумал то, о чем в моей книжке об Игоре Васильевиче написано, что в новогоднюю ночь, когда мы с ним задержались, он говорит, прохаживаясь по кабинету и размышляя о том, что надо сделать: „Давай начнем Новый год не с оружия, а с МТР (как тогда уже Тамм предложил назвать магнитный термоядерный реактор МТР), начнем с этого. Это дело серьезное, надо развивать. Но чтобы развивать, нужна поддержка. Обратимся в правительство. Надо собраться и посовещаться с нашими наиболее авторитетными людьми. Вот давай такое совещание. Вот с этого начнем Новый год“.

Состоялось наше заседание в январе 1951 года. После этого заседания решили готовить проект постановления правительства. И засели. Кто засел — Явлинский, Головин, Андрианов, Лукьянов, Осовец. Вот в таком составе. А Игорь Васильевич тогда правил, а мы тем временем писали постановление правительства. Тогда уже поняли, что-то никак с энергетикой не выходит, и задумали, что нам нужны конденсаторы, магнитные накопители (тогда сверхпроводящие не существовали).

В первых же вариантах реактора мы с Сахаровым обсуждали это, и он предложил к этому времени медную оболочку для удержания токов Фуко, а Михаил Александрович (Леонтович. — Р. К.) спустя несколько месяцев повел точные расчеты самой идеи. Удержание токов Фуко принадлежит Андрею Дмитриевичу, а эти расчеты оболочек с разрезом — Михаилу Александровичу. Все это было предложено сложно. Это был февраль — март 1951 года. И, значит, составили проект постановления, в котором нужно было Серпуховской завод сильно развить по конденсаторному строению и дать там разную аппаратуру, заказать на трансформаторном заводе железные ярма и всякую всячину. Отослали проект в Совет министров. Курчатов в то время обладал правами министра, мог прямо сам подписывать письма как к Берии, так и к Сталину (с проектом постановления), что он и сделал, не теряя времени. В марте… отослали. У меня существует дневник по датам, когда это письмо было отослано, когда сидим, ждем, когда волнуемся. Проходит март, из Кремля никакого вызова нет, ответа нет на нашу посылку. Наступает апрель. Вот уже прошел месяц, а постановление еще, так сказать, не подписано. В это время, в апреле месяце, случилась вот эта самая публикация (Рихтера) и примчался Дмитрий Васильевич Ефремов в кабинет к Игорю Васильевичу с радостной вестью: „Вот, смотрите, там уже есть нейтроны от термоядерной реакции в газовом разряде у этого Рихтера, как хорошо, что мы уже послали свои бумаги в правительство. А то бы нам досталось. Вот там уже результаты, а вы чикаетесь, еще сообразить не можете, что делать надо. А мы уже успели“.

Игорь Васильевич говорит: „Давайте сейчас немедленно доложим Берии о сообщении из Аргентины“. Сам позвонил ему. Через три дня нас вызвали в Кремль. Кабинет Лаврентия Павловича. Сцена такая: приемная, где всегда на ногах, никогда не садящийся его адъютант у дверей. Нас приглашает Лаврентий Павлович. Мы входим. Справа от двери у окна за письменным столом сидит Берия. По правую руку от него генерал Мешик и ряд других генералов, в том числе и Василий Алексеевич Махнев, его референт, как мы называли „просвещенный генерал“. Там уже был Завенягин. А мы — Курчатов, Тамм (Сахарова не было, по-моему), кажется, Арцимович и я вошли в кабинет. „Расскажите, в чем дело?“ — спросил Берия. Игорь Васильевич коротко докладывает: „Вот, Игорь Евгеньевич тут вывел расчеты…“ — „Игорь Васильевич, нет, нет, не я, это Андрей Дмитриевич, все это он, это его предложение, я ему только помогал, я ему только помогал“, — говорит Тамм. „Садитесь“, — приглашает Берия, говорит: „Знаем, как вы помогаете“. Игорь Васильевич продолжает докладывать. Говорит, что Игорю Евгеньевичу Тамму надо к этой работе привлечь Михаила Александровича Леонтовича. И тогда Мешик таким театральным шепотом обращается к Берии: „А у Леонтовича имеются независимые мысли, не всегда подходящие“. Тот: „А, это — ваше дело за мыслями следить, а работать — мы его заставим“. И посадил его. И так все послушали. „Ну, что ж, — говорит Берия, — ваше предложение принимается“. Это было во второй половине апреля 1951 года. А 5 мая вышло в свет постановление — первое постановление о термоядерной программе, подписанное Сталиным».

Курчатов предвидел, что осуществление термоядерной реакции невозможно не только в отдельной лаборатории, но и в любой отдельной стране. Эта задача столь сложна и грандиозна, что решить ее можно только совместными усилиями многих стран. С трибуны XX съезда КПСС Курчатов пророчески произнес: «У мирового сообщества важнейшая, генеральная, научная задача, решить которую можно лишь совместными усилиями многих государств — это осуществление управляемой термоядерной реакции. Решение этой труднейшей и величественной задачи навсегда сняло бы с человечества заботу о необходимых запасах энергии»^[800].

26 апреля 1956 года в английском атомном центре в Харуэлле Игорь Васильевич доложил об исследованиях в своем институте, о полученных результатах. «Красный профессор», как его называли журналисты в Англии, призвал научную общественность всех стран к открытому международному сотрудничеству, приглашая зарубежных коллег к себе в институт^[801]. Впервые в послевоенной истории советский ученый призвал сорвать занавес недоверия, начать сотрудничать с рассекречивания работ и через это прийти к лучшему взаимопониманию. Предложение Курчатова в Харуэлле дало возможность людям заглянуть в будущее не с ужасом, а с надеждой. Он не был одинок в этом. Среди западных ученых-ядерщиков рядом с ним стояли Ф. Жолио-Кюри, Д. Кокрофт и др. Они стремились не просто предотвратить надвигавшуюся катастрофу, а повернуть ядерные исследования на путь созидания и мира. Этот доклад Курчатова способствовал снятию секретности с работ по управляемому термоядерному синтезу в Великобритании и США, сыграл роль катализатора в развитии международного сотрудничества в этой проблеме. После пятнадцатилетнего перерыва имя ученого вновь появилось на страницах мировых научных и общественно-политических изданий. После этого выступления Курчатова работы в области управляемого термоядерного синтеза получили мощное начало в сотрудничестве между советскими и зарубежными научными центрами.

В 1958 году под его руководством в СССР в невероятном темпе строятся установки «ОГРА» и «АЛЬФА» для исследования физики плазмы, модели которых были представлены в том же году на конференции в Женеве. «Потрясающим подвигом» назвал создание установки «ОГРА» нобелевский лауреат Кокрофт, отметив, что советские ученые и рабочие создали ее всего за шесть месяцев^[802]. На Женевской конференции термоядерные исследования обсуждались всесторонне и открыто. В 1958 году была снята секретность с британских и американских термоядерных исследований и началось широкое международное сотрудничество в этой области. Во многом благодаря усилиям Курчатова проблема УТС стала делом жизни ученых и инженеров во всем мире. Международные и национальные конференции по физике высокотемпературной плазмы, а позднее и по инженерным проблемам термоядерных реакторов с тех пор служат местом регулярных встреч ученых разных стран. Начатое Курчатовым дело с успехом продолжилось. Так, в 1968 году ученые Курчатовского института, работавшие под руководством академика Л. А. Арцимовича на усовершенствованных экспериментальных установках типа «Токамак»[803], добились результатов, которые принесли токамакам мировое первенство среди других вариантов термоядерных реакторов.

В 1980-е годы по инициативе академика Е. П. Велихова возник уникальный международный коллектив физиков и инженеров СССР, США, Европейского союза и Японии с целью разработки проекта Международного термоядерного экспериментального реактора (ITER). Позднее к этому проекту присоединился еще ряд стран. Сегодня работы продвинулись далеко вперед: благодаря слаженным усилиям большого международного сообщества ученых и инженеров осуществляется сооружение первого экспериментального термоядерного реактора, в основу конструкции которого положена концепция токамака. Добиться этих успехов удалось благодаря кооперации ведущих лабораторий мира, к чему в 1950-е годы призывал Игорь Васильевич Курчатов.

В последние годы жизни Курчатов тяжело болел, но в поле его зрения находилось столько проблем, что для решения их не хватило бы и самой продолжительной жизни. Несмотря на сложности со здоровьем, его не покидало чувство юмора. Так, он назвал вариант нового реактора «ДОУД-3», что означало — «успеть до третьего удара» (два у него уже были). Его волновали даже, казалось бы, далекие от атомной науки проблемы биологии и генетики. Но это не было случайным увлечением или хобби талантливого человека. Ю. Б. Харитон вспоминал: «Игорь Васильевич был человеком широчайшего кругозора и обширных научных интересов… Его очень тревожило положение в биологической науке… Вместе с тогдашним президентом АН СССР А. Н. Несмеяновым он специально обратился в Правительство с представлением о необходимости развития ряда разделов биологической науки»^[804]. В то время как в 1948 году сессия ВАСХНИЛ осудила труды ряда биологов и генетику в целом, Курчатов развернул работы по изучению влияния ионизирующих излучений на живые организмы. Они были начаты в 1947 году в Москве, на первом реакторе Ф-1 в Лаборатории № 2, и вышли на качественно новый уровень с пуском промышленного реактора «А» на Урале. Биологи и медики, в том числе один из основоположников популяционной и радиационной генетики Н. В. Тимофеев-Ресовский, герой романа Д. Гранина «Зубр», проводили там биологические исследования в рамках атомного проекта. Вопросы защиты человека от ионизирующих излучений и предотвращения радиоактивного загрязнения окружающей среды всегда находились в центре внимания Курчатова и были предметом его заботы.

В первой половине 1950-х годов Курчатов, как член Президиума АН СССР, добивается рассмотрения Академией наук вопроса о расширении радиобиологических исследований. На 1954 год академия наметила «углубить теоретические работы в области биологии»^[805]. Его интересуют вопросы использования радиоизотопов в биохимии (включая биохимию растений и фотосинтез), в физиологии человека, животных и растений, в изучении проблем питания человека и животных, в научных исследованиях по медицине и фармацевтике, в сельском хозяйстве (включая проблемы питания растений и плодородия почвы). Он собирает и изучает соответствующую зарубежную и отечественную литературу, устраивает обсуждения биологических проблем, вступая в решительную и непримиримую борьбу с лжеучением Т. Д. Лысенко. Человек государственного ума, Курчатов был чрезвычайно требователен и спуску не давал никому. В 1955 году именно Курчатов передал Н. С. Хрущеву письмо 298 ученых о ненормальном положении в отечественной биологии, адресованное ими в ЦК КПСС^[806]. Ему удалось добиться начала открытой дискуссии в стране по проблемам генетики.

У себя в Институте атомной энергии Курчатов организовал научный семинар, собрав в нем выдающихся ученых: И. Е. Тамма, В. А. Энгельгардта, А. Н. Несмеянова, Б. Л. Астаурова, Н. В. Тимофеева-Ресовского и др. Вводную лекцию о положении в биологии по просьбе Игоря Васильевича прочел И. Е. Тамм, дав дискуссии нужное направление. О достижениях в генетике докладывали известные биологи А. А. Прокофьева-Бельговская, М. А. Пешков и др. Сам Курчатов, как прилежный студент, посещал все лекции семинара: «Слушал, конспектировал, задавал вопросы… Он учился всю жизнь, сохранив до последних дней радость восприятия, способность к познанию и удивлению»^[807]. Семинар был тогда единственной возможностью реально оценить обстановку, познакомиться с людьми, работающими в разных организациях, составить о них мнение, оценить ресурсы для широкого развития намечаемой программы, рассмотреть новые идеи. Постепенно Курчатовский семинар превратился в научный центр по подготовке программы решения проблем радиобиологии, в том числе генетических исследований. Поддерживая биологов, Курчатов предпринял решительные шаги по подготовке научных кадров генетиков. Е. П. Славский вспоминает: «В 1956 г., когда я стал министром, Игорь Васильевич решил Дубинина[808] защитить и — к Хрущеву. А тот: „Игорь Васильевич! Мы вас очень ценим и уважаем, а здесь вы неграмотный, не суйтесь к этому делу!“ И вот тогда Игорь Васильевич обратился ко мне: „Давай деньги! Прикажи построить помещение!“ Я приказал. Построили помещение и генетиков вырастили втайне от Хрущева… (потом) отдали их из Института атомной энергии в Академию наук — целый Институт молекулярной генетики!»^[809]

В воспоминаниях Славского события представлены несколько упрощенно. На самом деле это был длительный процесс, потребовавший от Курчатова и его сторонников чрезвычайного напряжения сил и организаторского таланта. Не поддержанный Хрущевым, Курчатов действовал через Академию наук СССР. В марте 1957 года он предложил на специальном заседании президиума заслушать доклады академиков А. П. Виноградова, А. А. Благонравова, Л. А. Арцимовича и профессора А. П. Кузина о результатах работ, выполненных с применением изотопов и ядерных излучений в 1956 году, и о плане исследований на 1957 год. В постановлении отмечалось, что исследования по радиобиологии проводятся в разрозненных лабораториях, они не обеспечены современными источниками радиации, виварным хозяйством и т. д. Президиум Академии наук потребовал «в кратчайшие сроки исправить это положение, широко организовать радиобиологические исследования во вновь создаваемом институте, а также расширить исследования в существующих Лабораториях»^[810]. Для обеспечения работ Президиум АН СССР обязал Отделение биологических наук академии оборудовать современными рентгеновскими аппаратами и источниками ядерных излучений кабинет в Институте биофизики АН СССР, выделить для этого необходимую площадь.

Курчатов помогал создавать Институт радиационной и физико-химической биологии, преобразованный в 1965 году в Институт молекулярной биологии АН СССР. Он обсуждает с директором института академиком В. А. Энгельгардтом перспективный план исследований по проблеме «Химическая структура и биологические свойства белковых веществ», готовя его на рассмотрение Президиума Академии наук. В сентябре 1956 года Курчатов поручил Энгельгардту, командированному в США на Генеральную ассамблею Международного совета научных союзов, ознакомиться с работами по радиационной селекции и получить семена сортов растений, выведенных этим способом. С академиком Б. Л. Астауровым он обсуждает план создания Лаборатории радиационной цитологии и помогает в этом ему. Отправляемой в США делегации ученых «своего» института Курчатов поручил ознакомиться, как организован комплекс зданий отдела биологии Окриджской национальной лаборатории^[811].

В 1958 году Игорь Васильевич создал биологический отдел у себя в институте. О своих планах он рассказал нобелевскому лауреату английскому физику Джону Кокрофту, прибывшему в ноябре 1958 года с визитом к Курчатову. Строительство здания для радиобиологического отдела началось еще при жизни Курчатова в 1959 году, сдали же его «под ключ» в 1961-м. Результаты проводимых в нем исследований находили разносторонние применения в науке, технике, военном деле, для создания современной системы обеспечения радиационной безопасности персонала АЭС и экипажей атомных судов. В 1977 году он был преобразован в Институт молекулярной генетики Академии наук СССР, вскоре превратившись в один из ведущих научных центров.

Центром усилий Курчатова все последние годы оставалась проблема сохранения мира на Земле. Атомное оружие было создано, защита отечества — обеспечена, и Курчатов со всем пылом выступил за запрещение ядерных испытаний. Академик имел прямое отношение к подготовке документов советского правительства, представляемых в Генеральную Ассамблею ООН, где СССР с 1945 года настойчиво добивался запрещения испытаний ядерного оружия и всеобщего разоружения. Он научно обосновывал готовящиеся от имени СССР предложения, не давая шанса дипломатическим уверткам и ссылкам на «принципиальную невозможность» контроля без инспекций. Чтобы «не дать испортить шарик», создал в стране службу контроля за ядерными испытаниями, настаивая на ее распространении на весь мир. Ознакомившись с книгой Э. Теллера и А. Леттера «Наше ядерное будущее», Курчатов резко критиковал авторов, выступавших за продолжение ядерных испытаний и гонки вооружений^[812]. С 1956 года ученый пишет статьи, которые читает весь мир, выступает на съездах КПСС, заседаниях Верховного Совета СССР, перед зарубежной научной общественностью, готовит делегатов на переговоры в Женеву о запрещении испытаний. Он предлагает правительствам государств, имеющих ядерное оружие, заключить соглашения о прекращении испытаний «повсеместно и на все времена», призывает к «полному разоружению» и уничтожению оружия и верит, что «стремление народов к миру победит»^[813].

И как ученый, и как депутат Верховного Совета СССР (с 1954 по 1960 год Курчатов избирался от Свердловского округа) Игорь Васильевич выступал за запрещение ядерного оружия. Он говорил: «Ядерное разоружение начинается с прекращения испытательных взрывов»^[814]. В 1958 году СССР решил прекратить их в одностороннем порядке, но США не последовали этому примеру. Только весной того года они провели свыше пятидесяти испытаний, после чего СССР был вынужден возобновить испытания, с чем Курчатов был не согласен. Для создания соответствующего обращения в правительство он поручил академику Сахарову подготовить материал по проблеме радиоактивной опасности ядерных испытаний. Большой резонанс вызвала статья Сахарова от 5 мая 1958 года, написанная по просьбе Игоря Васильевича и опубликованная в журнале «Атомная энергия».

В своем последнем публичном выступлении 15 января 1960 года на сессии Верховного Совета СССР Курчатов призывал все правительства «тщательно, как зеницу ока» беречь то хорошее, что достигнуто при договоренности в верхах, не давать повода для возобновления гонки ядерных вооружений. То, к чему полвека назад Курчатов призывал советских и американских ученых — «к совместной работе над увлекательными, сложными и глубокими проблемами современной атомной науки и техники, сулящей радостные перспективы счастливой жизни людей», созвучно современности. Он был убежден, что от ядерного разоружения выиграло бы все человечество, а ученые «смогли бы сосредоточить свои усилия только на мирном использовании могучих сил природы»^[815].

Теми же мыслями проникнуты его беседы с Фредериком Жолио-Кюри и сэром Джоном Кокрофтом, которых он принимал у себя весной и осенью 1958 года, а также доклады и лекции, с которыми он посылал за границу своих учеников — Е. Д. Воробьева в Пекин и Н. А. Власова в Тирану, и его последняя лекция, которую он собирался прочесть во Франции, в Сакле, но не успел…

В последние годы жизни Курчатова, только благодаря его авторитету и настойчивости, был запущен ряд военных, научных и сугубо мирных проектов, не потерявших значение и сейчас, в XXI веке. До самых последних дней Курчатов руководил и поддерживал создание новых атомных научных и исследовательских центров в Российской Федерации, республиках бывшего Советского Союза, странах народной демократии. Он не переставал участвовать в экспериментальных, пусковых и наладочных работах на ядерных реакторах… Игорь Васильевич Курчатов до последних дней жизни самоотверженно работал во имя науки и блага родины, стремясь как можно больше сделать «до третьего удара», который случился с ним на 58-м году жизни 7 февраля 1960 года.