Глава первая ВОЙНА НАЧАЛАСЬ

Воскресенье 22 июня 1941 года Игорь Васильевич с Мариной Дмитриевной встретили в Крыму, в Гаспре, куда прибыли в санаторий, чтобы провести отпуск. Ошеломленные вестью о начале войны, они немедленно вернулись в Ленинград. Неизбежные испытания и потрясения вошли в жизнь семьи. Многие из родных-уральцев ушли на фронт добровольцами.

С приближением фронта к Ленинграду сотрудники Физтеха эвакуировались с семьями на восток, в Казань. К отъезду готовились и Курчатовы, но тяжело заболел отец. Решили: вначале выедут Борис и Марина, обоснуются на месте и затем встретят родителей. Но город был отрезан блокадным кольцом, отец умер, и старушка-мать осталась в полном одиночестве.

Ленинград, Москва, военно-морские базы Крыма и Северного Кавказа, Казань, опять Москва и снова базы флота — Полярное и Ваенга — теперь уже на Севере, затем уральские заводы и полигоны и вновь Казань и Москва — на многих дорогах Великой Отечественной войны остались следы трудной и героической работы Игоря Васильевича Курчатова.

Он мог быть убит в ноябре 1941 года, когда плавбазу «Волга», одну из трех последних, уходивших из Севастополя с ранеными и учеными, чудом не потопили фашистские самолеты. Налеты в пути продолжались всю ночь, две плавбазы были потоплены. Он мог умереть во время тяжелой болезни в Казани в январе — марте 1942 года, но выжил, опять чудом. Провидение хранило Курчатова для великого будущего, где, очевидно, был нужен только он.

О многом из пережитого с первых дней войны и до начала работ по урановой проблеме рассказывают собранные в его Доме-музее письма, воспоминания, фотографии военных лет, характеристики, командировочные удостоверения, пропуска, дипломы. Они дают некоторое представление о том, как встретил Курчатов новые испытания, что делал, как жил и работал в ту пору.

Невыразимой печалью и безысходностью наполнены письма матери Марии Васильевны из блокадного Ленинграда детям в Казань и Крым о смерти отца, о ее трагическом положении и медленном умирании. Тяжело читать выведенные химическим карандашом на листах ученической тетради, в темноте, все более и более слабеющей рукой, полные любви слова, которыми она благословляет своих детей на будущую счастливую жизнь и просит у них прощения.

Письма Игоря Васильевича, Марины Дмитриевны, Бориса Васильевича Курчатовых 1941–1943 годов из Севастополя и Поти в Казань и из Казани в Севастополь и Поти повествуют о войне глазами каждого из них. Игорь Васильевич, как и прежде, был оптимистичен; сообщая о своей работе и жизни в объятом войной Крыму, он старался не волновать, ободрять родных, лишь изредка и скупо писал о боевой работе и о планах на скорое будущее.

В письмах от друзей, учеников, родных Курчатов получает горькие вести о их страданиях и потерях, о тех, кого безжалостно унесла проклятая война. Его ответы полны душевного сочувствия — он умел разделить горе ближнего, помочь и словом и делом, как это было с семьей погибшего в Ленинграде его лаборанта П. И. Короткевича. Курчатов не оставлял в нужде и семьи погибших, и многочисленную семью с Урала, все послевоенные годы помогая им материально. Повествуя о пережитых событиях военного времени с безвозвратными потерями и лишениями, голоса из прошлого в этих бумагах позволяют зримо представить военный отрезок жизни и деятельности Курчатова.

Война потребовала всеобщей помощи фронту, мобилизации всех сил и ресурсов страны на борьбу с врагом, перестройки народного хозяйства. 16 июля 1941 года правительство приняло решение об эвакуации в восточные районы страны Академии наук СССР. Большая часть академических институтов и лабораторий перебазировалась в Казань. До войны в столице Татарии было 13 вузов и 25 научных учреждений, 1200 сотрудников кафедр и лабораторий занимались научной работой. Ответственность за организацию и проведение эвакуации Академии наук была возложена на вице-президента академии О. Ю. Шмидта. Чтобы подготовить встречи и расквартирование академических институтов и их сотрудников, 19 июля Шмидт прилетел в Казань. Уполномоченным по устройству эвакуированных учреждений в Казани от Президиума Академии наук был назначен глава казанской химической школы академик Александр Ерминингельдович Арбузов.

23 июля казанцы встречали первые эшелоны эвакуированных ученых с их домочадцами. «Прошло какое-то мгновение после того, как остановился поезд, и вот уже около нас стояли вице-президент АН СССР академик О. Ю. Шмидт с его легендарной бородой… академик Б. Д. Греков с его седой благородной шевелюрой, академик Е. В. Тарле в коротком и несколько старомодном пальто и шляпе… академик А. К. Крылов, знаменитый русский ученый-кораблестроитель с импозантной бородой в виде лопаты, бледный, с острыми глазами член-корреспондент Академии наук Е. А. Косминский», — вспоминал профессор-историк Г. Н. Вульфсон, тогдашний студент, встречавший приезжих в толпе молодежи^[271]. Знаменитым академикам пришлось заниматься весьма прозаическими делами: в кратчайшие сроки обеспечить эвакуированных площадями для работы и жилья. В Казань из Москвы и Ленинграда прибыло 93 академика и члена-корреспондента Академии наук, 1650 научных сотрудников и служащих из 33 академических учреждений, а с семьями — около пяти тысяч человек. К декабрю на площадях университета разместилось большинство академических институтов и лабораторий.

Президиум Академии наук начал работать в Казани в августе 1941 года. Но когда немцы во второй половине 1942 года прорвались к Волге и Сталинграду, президиум был эвакуирован еще дальше — в Свердловск. Работа основной группы физических, химических и технических институтов налаживалась с помощью местных властей. Для руководства научно-исследовательскими работами в Татарии и координации деятельности академических учреждений была образована Научно-техническая комиссия во главе с тем же О. Ю. Шмидтом.

Для эффективной организации научных исследований в Академии наук СССР был создан ряд комиссий, в их числе Комиссия по научно-техническим военно-морским вопросам, в состав которой вошли видные ученые А. Н. Крылов, В. Л. Поздюнин, И. В. Курчатов, А. П. Александров. План научно-исследовательских работ академии, включавший более двухсот тем, связанных с задачами обороны, уже в сентябре 1941 года был одобрен. В нем подчеркивалось, чтобы «все вопросы дальнейшей работы Академии решались исключительно с точки зрения неотложных нужд обороны и неразрывной связи наших исследований с важнейшими вопросами народного хозяйства».

Деятельность академических институтов сосредоточилась в основном на военных вопросах, научной помощи промышленности, мобилизации сырьевых ресурсов для нужд обороны по первому плану работы академии в условиях войны. Заработала Тематическая комиссия в составе академиков Шмидта, Чудакова, Иоффе, Семенова, Капицы, Вольфковича, Терпигорова, Орбели и других ученых, которые в годы войны, самоотверженно работая в Казани, внесли большой вклад в общую битву с врагом, заложили многие новые направления в развитии науки.

В первые месяцы войны, когда в стране были потеряны многие арсеналы боеприпасов, катастрофически не хватало взрывчатки, химики предложили в качестве взрывчатых веществ (прежде всего для авиационных бомб) смеси жидкого кислорода с горючими веществами, например с опилками. Здесь свою роль сыграли новые методы получения жидкого кислорода, разработанные академиком П. Л. Капицей. С первых дней эвакуации в Казань его Институт физических проблем начал монтаж оборудования для получения жидкого воздуха и газообразного кислорода. Жидкий воздух отправляли на военные заводы, а кислород в госпитали для раненых. «Война обостряет нужду страны в кислороде, — говорил Капица, — приходится самим, засучив рукава, всеми силами браться за доработку машин под промышленный тип, изучать вопросы выносливости, продолжительности эксплуатации…» Во время войны Капица создал в Казани самую мощную в мире турбинную установку для получения в больших масштабах жидкого кислорода. В 1944 году за эту работу 30 сотрудников института были награждены орденами и медалями, а сам Капица получил звание Героя Социалистического Труда.

В лабораториях ФИАН под руководством академика Н. Д. Папалекси при активном участии члена-корреспондента И. Е. Тамма и В. Л. Гинзбурга С. М. Рыжов создал макет рамки антенны для самолетов с пермоллоевым сердечником. Разрабатывались проблемы радиолокации и конструирования генераторов. В акустической лаборатории ФИАН создавались мощные приборы для борьбы с акустическими минами противника и для дистанционного подрыва мин. В лаборатории академика Б. М. Вула был сконструирован прибор для предупреждения обледенения самолетов. Лаборатория академика Д. В. Скобельцына занималась проблемой использования рентгеновских лучей для контроля изделий, в частности, клапанов авиационных моторов, а также совершенствованием метода акустического обнаружения самолетов. В. И. Векслер сформулировал принципиально новую идею в области ускорения элементарных частиц, И. Е. Тамм предложил расчеты магнитных полей сложной конфигурации, чем оказал помощь И. В. Курчатову и А. П. Александрову в деятельности по обеспечению защиты кораблей от магнитных мин^[272].

Ленинградский физико-технический институт был втиснут в помещение Этнографического музея Казанского университета. Лаборатории разделили фанерными перегородками. Академик И. Е. Тамм рассказывал, что сотрудники Физтеха использовали некоторые экспонаты музея по их прямому назначению: один из них с огромным трудом смолол горстку ржи с помощью примитивных жерновов, принадлежащих какому-то индейскому племени. Конечно, заботы о хлебе насущном, навязчивые мысли о доме, о судьбе родных отвлекали от научной работы. Много времени отнимали поиски дров, обработка огородов и продажа вещей на базаре. В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба» рассказал о житье-бытье в Казани эвакуированных ученых. И все же спустя годы сотрудники академических институтов, заброшенные из столиц в далекую Казань, вспоминали, что нигде им не работалось так хорошо, как в эвакуации.

Надо сказать, что граница между фундаментальной и прикладной наукой тогда почти стерлась. Самые отвлеченные на первый взгляд теоретические изыскания неожиданно вносили ценнейшие конкретные рекомендации в оборонную промышленность. Таковы были, например, фундаментальные открытия в математике, сделанные академиками И. М. Виноградовым, П. С. Александровым, Л. С. Понтрягиным, С. Л. Соболевым, И. Г. Петровским. Теория вероятности помогла академику А. Н. Колмогорову в определении условий наивыгоднейшего рассеивания снарядов. Математики решили сложную задачу оптимальной крутизны нарезки стволов орудий, что обеспечивало кучность боя и большую устойчивость снарядов в полете. Институт машиноведения во главе с академиком Е. А. Чудаковым решал проблемы оперативной помощи фронту — создавал новые образцы автоматического стрелкового оружия, разрабатывал методы устранения дефектов в деталях авиамоторов, ошибок в бомбометании, внедрял новые технологии на производстве «оборонки». В Институте механики академик Н. Е. Кочин вел исследования, имевшие огромное значение для скоростной авиации. Энергетический институт создал новый тип зажигательных бомб. Институт органической химии разработал гидравлический разряжатель немецких фугасных бомб с взрывателями замедленного действия и т. д. и т. д.

Все это дает представление о роли интеллекта нации в годы, когда решалась ее судьба. В годы Великой Отечественной войны в Казани консолидировались силы ведущих ученых страны — Иоффе, Капицы, Курчатова, Александрова, Зельдовича, Харитона, Хлопина, Флерова — для работы по исследованию атомной энергии. Здесь и в казанских «шарашках» вынашивал свои ракетные идеи Королев, а авиационные — Туполев. Казанские ученые работали бок о бок с коллегами, чьи имена были известны во всем мире, а казанские студенты слушали в годы войны лекции таких мэтров науки, о каких в мирное время могли только мечтать. И, когда академические институты покинули приютившую их Казань, город уже был другим. Местное научное сообщество за военные годы получило богатейший опыт столичной академической школы.

Ученые ленинградского Физтеха, прибывшие в Казань, немедленно включились в работы, которые больше всего нужны были фронту. Руководство институтом в эвакуации осуществлял Абрам Федорович Иоффе. Часть сотрудников осталась в Ленинграде, лаборатории в осажденном городе возглавил Павел Павлович Кобеко, талантливейший ученый, друг Курчатова и соавтор его работ по сегнетоэлектрикам. Научная и инженерно-техническая работа по решению практических задач, выдвигаемых потребностями фронта и тыла в Казанском филиале ЛФТИ, развернулась уже в октябре 1941 года. Академик Иоффе организовал десять научных групп, которые вскоре стали называться лабораториями. К концу года институт работал уже в полную силу, как и подобает по режиму военного времени — то, что раньше решалось годами, теперь выполнялось за несколько месяцев.

Те, кто жил в Казани в то время, вспоминают, что в 1941–1942 годах трудностей было немало. В первую очередь нужно было организовать и наладить общий ритм, решить проблемы, связанные с жильем и питанием. Город переполнился эвакуированными. Жили без удобств, в общежитиях, в помещениях спортзала и складах университета. Курчатову с женой выделили восьмиметровую проходную комнату в доме 2 по Школьной улице. Его брат Борис Васильевич поселился рядом, в отдельной, но сырой и холодной пятиметровке.

В сентябре наступили осенние холода. Поторопилась и зима — сильные морозы грянули уже в конце октября. Работали 12–14 часов в сутки, без нужного оборудования, часто без электричества — свет подавался в лаборатории с перебоями, приходилось зажигать свечи, плошки на два фитиля с воском или керосином. Не хватало воды. Помещения отапливались дровами, которых почти не было. Жгли сухую полынь, разбирали сараи и заборы, пуская их на топливо. Для заготовки и доставки дров, разгрузки угля в институте создавались бригады. Их возглавляли Ю. Б. Харитон, Л. А. Арцимович, Б. П. Александров, Б. М. Гохберг^[273]. На эти работы ходили все ученые поочередно — от младшего научного сотрудника до директора института, и лаборанты, и академики.

Члены их семей сутками простаивали в бесконечных очередях за хлебом насущным, за причитающимся пайком. Немалые цены «правили бал» на городском рынке: банка рыбных консервов и кубометр дров стоили одинаково — по 200 рублей. Везло, когда удавалось обменять на базаре вещи на съестное. Тогда на столе появлялись жареная картошка или жидкие щи. Но большинству менять было нечего: в эвакуацию лишних вещей не брали. Жили впроголодь, ели даже ракушки.

Для улучшения материального положения ученых в сентябре 1942 года правительством было принято решение повысить оклады сотрудникам научных учреждений и приравнять их по снабжению продовольственными товарами к рабочим промышленных предприятий. По месячному пайку выдавалось 200 граммов мяса, 900 граммов селедки, 400 граммов сахара, 1 килограмм 200 граммов лапши и 400 граммов растительного масла. Недосыпали, недоедали, замерзали, болели, но работали самоотверженно. Понимали: напряженный труд — это единственное, что может помочь фронту. А как работали, рассказывал 7 мая 1942 года на общем собрании АН СССР в Свердловске А. Ф. Иоффе: целая группа сотрудников ЛФТИ, желая скорее закончить работу, в течение трех недель не покидала институт, а физики, выполняя оборонное задание, работали на открытом воздухе при сорокаградусном морозе с приборами, к которым прилипала кожа рук.

Благодаря самоотверженности людей, несмотря на тяготы, лишения и смерти, на заводах внедрялись в производство сотни изобретений и открытий. Нельзя не сказать об эффективном руководстве со стороны партийных организаций, быстро установивших тесное сотрудничество между наукой и промышленностью. Ученые часто выезжали на фронт и в боевых условиях испытывали свои разработки. А те сотрудники ЛФТИ, которые находились с первых дней войны на флотах, вели круглосуточную работу под артобстрелами и бомбежками. В работах по размагничиванию участвовали А. П. Александров, И. В. Курчатов, В. М. Тучкевич, М. М. Бредов, Б. С. Джелепов, В. А. Иоффе, Ю. С. Лазуркин, Е. В. Лысенко, Л. М. Неменов, Н. Л. Писаренко, А. Р. Регель, В. Р. Регель, Н. Ф. Федоренко, А. С. Федюрко, И. М. Шмушкевич, Г. Я. Щепкин, М. Г. Фролов, Б. М. Докукин, П. П. Кобеко.

Физтеховцы руководили работами по противоминной защите, совершенствовали новые методы и способы защиты кораблей, лично участвовали в экспериментах на флотах, внедряли организацию и технологию размагничивания судов, организовывали безобмоточное размагничивание, помогали в наладке и регулировке магнитометров. Ими были заложены основы по созданию служб размагничивания. Их опыт быстро распространялся по флотам. К исследованиям привлекались разные академические институты. Так, в холоде и голоде, без сна и отдыха, днем и ночью, рискуя жизнью, видя рядом смерть, теряя близких, родных и товарищей, на пределе сил и возможностей работали ученые в осажденном Севастополе, блокированном Ленинграде, под Сталинградом, в Мурманске, Полярном, Казани…

Особую роль в огромном и сложном деле размагничивания кораблей сыграли А. П. Александров и И. В. Курчатов. Академик Александров, выступая в 1971 году перед ветеранами противоминной защиты, так оценил итоги работы по размагничиванию: «Благодаря беспримерному труду всех, кто принимал участие в борьбе с фашистскими минами, потери наших кораблей очень быстро были сведены к нулю и тем самым был сорван план немецко-фашистского командования блокировать наши корабли в базах и лишить их боеспособности». Действительно, работы ученых спасли жизнь многим морякам. Не были нарушены и бесперебойные перевозки военных грузов, в которых остро нуждался фронт.

Из писем, приходивших к нему на флот, Курчатов узнавал, как живут и работают его коллеги и бывшие ученики. Был горд за Павла Павловича Кобеко, оставшегося в Ленинграде за директора ЛФТИ, который с сотрудником Пономаревым создал новый тип высококачественного диэлектрика — «эскапон». Название ему придумал сам Кобеко, соединив в нем начальные буквы названия материала, из которого был сделан эбонитоподобный продукт, — синтетического каучука, с началом фамилии его автора Пономарева. На основе разработанной технологии было налажено массовое производство «эскапона», обеспечивавшее нужды Ленинградского фронта. Очень быстро завод «Севкабель» начал серийный выпуск кабеля на изоляции отечественного производства, который был принят на вооружение ВМФ. Новый диэлектрик использовался для производства первых отечественных артиллерийских локаторных установок. Эти работы были жизненно важны для фронта. Зимой 1941 года, когда Ленинград голодал, П. П. Кобеко открыл способ извлечения из масляных красок пищевого жира. Это изобретение помогало бороться с голодом, спасало жизнь людям.

Важное значение также имела работа по прокладке ледовой Дороги жизни. Позднее Кобеко рассказывал Курчатову, как это было сложно. При движении транспорта по льду развивались его волнообразные деформации, и бывало, что машины проваливались под лед. Ученые изучили свойства ледяного покрова, его вязкость, грузоподъемность, условия проломов и установили правила движения автоколонн по льду, благодаря которым дорога могла работать без аварий. А в конце 1942 года, когда началась подготовка к прорыву блокады, они подсчитали возможный режим движения танков. На лед вышли целые танковые части. Следить за деформациями льда при движении транспорта по нему помогали приборы-автоматы, созданные Н. М. Рейновым. Физтеховцы работали самоотверженно, даже умирая от голода. Так умер замерзший за лабораторным столом Петр Иванович Короткевич, разрабатывая прибор для фронта — он был передан на вооружение в 1942 году.

С большой отдачей работали ленинградцы-физтеховцы в Казани. Они внесли существенный вклад в создание кумулятивных снарядов, которые сыграли важную роль в боях последних лет войны. В частности, под руководством А. А. Харкевича был изготовлен акустический взрыватель, который испытывался в Сталинграде. По инициативе директора А. Ф. Иоффе новая лаборатория № 4 занималась электронно-оптическими системами. Разрабатывались и были созданы термобатареи, которые использовались в боях. Ученые ЛФТИ старались удовлетворить самые насущные потребности фронта. Иоффе предложил сконструировать котелки с дном из термоэлементов, чтобы обеспечить партизанские рации электроэнергией. Суть их работы состояла в следующем: в котелки наливали воду, и когда их помешали в огонь костра, за счет перепада температур вырабатывался электрический ток. Благодаря этим котелкам отпала необходимость снабжать отряды электробатареями^[274]. Брату Игоря Васильевича Б. В. Курчатову удалось создать чрезвычайно чувствительный к инфракрасному излучению состав, который фиксировал источник лучей мощностью порядка одного ватта на расстоянии 300 метров. На его основе был предложен ряд оптических приборов ночного видения, помогавших бойцам ориентироваться в условиях ночных танковых атак, делавших возможным распознавание в темноте вражеских самолетов и танков.

Курчатов прибыл в Казань морозным январем 1942 года. С вокзала он пешком отправился в «Соцгород» — на дальнюю окраину города, где на улице Школьная, в доме 8, его ожидала супруга. Легкий морской бушлат не спасал от пронизывающего холода, и Курчатова «свалило» тяжелейшее крупозное воспаление легких (третье в его жизни). Жена и брат круглые сутки дежурили у его постели. За три месяца тяжелой болезни отросла его знаменитая борода, с которой он уже не расставался. К счастью, Игорь Васильевич выжил и 16 апреля 1942 года вышел на работу. Оставаясь сотрудником лаборатории по защите кораблей, он возглавил «броневую лабораторию». Прежний ее заведующий и заместитель Иоффе В. Л. Куприенко внезапно умер, и Курчатову пришлось заменить его на должности в лаборатории и продолжить работы по бронезащите. В этой лаборатории, размещавшейся в подвале Казанского авиационного института (КАИ), он продолжил разработку новых принципов топливных баков и новой брони путем изменения конструкции защитного слоя металла. Броня, экранированная решетчатой преградой, прошла полевые испытания уже через полгода.

В Казани Курчатов продолжал сражаться, но теперь уже решая новую задачу. Вместе со всем тылом, с промышленностью и сельским хозяйством, с Красной армией ученые были едины в общей цели — победить врага. В октябре 1942 года были подведены итоги общеакадемического соревнования. Состоялось институтское собрание, на котором многим сотрудникам объявили благодарность. Ученые заверили, что сделают всё, чтобы и дальше помогать фронту. Перед физтеховцами выступил и Курчатов. Сохранилась его речь, написанная от руки на двух пожелтевших страничках школьной тетради. Она ярко свидетельствует о глубоко заинтересованном внимании Курчатова к решению общеинститутских научных проблем. В ней Игорь Васильевич, говоря о вкладе сотрудников ЛФТИ в укрепление Красной армии, призвал своих коллег к еще более самоотверженной работе, обнаруживая при этом знание решаемых институтом проблем, их основных исполнителей и руководителей. «Товарищи! — обратился Курчатов к сотрудникам. — Жюри по соцсоревнованию присудило Ленинградскому физико-техническому институту вторую премию за работы 1942 года. Эта премия, полученная институтским коллективом, не является случайным явлением, а вполне заслужена напряженной и упорной работой научных сотрудников института. Нужно заявить, что в первые дни войны с фашистской Германией научный руководитель академик А. Ф. Иоффе в чрезвычайно короткие сроки создал совершенно новую тематику, перестроил институт на новые рельсы и направил его на решение актуальных задач в соответствии с запросами жизни и времени.

За год работы в Казани институт дал стране ряд хороших и ценных работ, внедренных на вооружение и в промышленность. Военно-морской флот нашей Родины хорошо знает сотрудника физико-технического института профессора Анатолия Петровича Александрова, чьи работы получили широкое признание на всех морях нашей страны. С большой любовью и уважением произносится имя другого сотрудника физико-технического института — профессора Павла Павловича Кобеко[275], давшего Ленинградскому фронту целый ряд замечательных работ. Я, естественно, не могу подробно говорить о всех законченных работах, мне хочется только отметить, что вся научная продукция, отданная нами фронту и промышленности, не является каким-то голым изобретательством, а является логическим продолжением теоретических изысканий, нашедших себе применение в практике.

Мы сделали далеко не все, что ждет от нас страна и фронт. Лозунг: „Что ты сделал сегодня для фронта?“ еще далеко не реализован… среди личного состава института. Еще не все лаборатории работают в полную силу всех своих возможностей. Но мы понимаем свои недостатки и изживем их. Впереди нас ожидает еще более напряженная работа. Победа не приходит сама, ее нужно завоевать. Современная война — это не только война танков, самолетов, живой силы, это, помимо всего прочего, еще война научных лабораторий. Это чувствуем и понимаем мы, это чувствует и понимает фронт. Сейчас, когда Красная армия кровью лучших своих сынов решает судьбы всего человечества, наш тыл — промышленность, сельское хозяйство, наука — едины как никогда в единой цели уничтожить врага»^[276].

В этом коротком выступлении — живой Курчатов, с болью за судьбу родины, с желанием сделать все для ее победы. И он сделал: с конца 1942 года под руководством Игоря Васильевича стал стремительно разворачиваться советский урановый проект, успешное решение которого на много лет вперед обеспечило безопасность отечества.

Игорь Васильевич верил, что наступит светлый и счастливый День Победы «для нашей Родины, а значит, и для нас» — так писал он с фронта домой. Этот день он приближал всей своей жизнью и судьбой.