Глава 3. «Кто за Господа – ко мне!»

Давайте, читатель, чуть остановимся и попробуем снова посмотреть на происходящее глазами человека, не верящего в Божественную природу Синайского откровения. Ему не так-то сложно объяснить все происходящее с чисто рациональных позиций – скажем, с позиций социопсихологии.

Тот факт, что Моисей, побудив ведомый им народ пережить необычайный душевный подъем, неожиданно покидает его, можно объяснить, как угодно. Можно – тем, что реализовав определенную часть задуманного им плана, он почувствовал потребность уединиться и тщательно обдумать следующий его этап. Это звучит тем более логично, что для Моисея, как и для любого лидера, было крайне важно внушать людям ощущение, что у него продуман каждый шаг, что он прекрасно предугадывает последующее развитие событий и с легкостью находит решения возникающих по ходу дела проблем. Понятно, что, оставшись без вождя, еще совершенно неприспособленные к самостоятельной жизни и вдобавок абсолютно незнакомые ни с пустыней, ни с искусством выживания в ней, бывшие рабы просто не могли не запаниковать – их реакция на «исчезновение» Моисея выглядит вполне естественной и психологически оправданной.

Но можно найти уходу Моисея на сорок дней и куда более циничное объяснение. Скажем, его желанием доказать, что здесь, посреди пустыни, ему нет замены как лидеру – и с точки зрения этой версии он прекрасно понимал, что без него в лагере начнется паника и вернулся только после того, как она начиналась.

Но в том-то и дело, что вся дальнейшая логика повествования, весь последующий ход событий опровергает эти и другие подобные версии. Чтобы понять это, давайте снова вернемся ко все тем же древним источникам.

Мидраш говорит, что видение, вызванное принявшим облик языческого жреца Сатаной, не было ложным. Тело Моисея и в самом деле лежало в это время на отроге ущелья, и с точки зрения физических законов нашего мира было мертво или выглядело как мертвое. На время разговора с Богом, поясняет это предание далее, душа Моисея вышла из его материальной оболочки, и состояние, в которое погрузился пророк, не было простым сном – все процессы жизнедеятельности в его теле на этот период прекратились.

Видение мертвого Моисея настолько потрясло евреев, что даже те из них, кто до сих пор не поддавался общему настроению, впали в истерику. Тут обращенные в рабство египтянами и вышедшие вместе с евреями из Египта жрицы-моавитянки поняли, что пробил их час. Облачившись в прозрачные ритуальные одежды, взяв в руки бубны и призывно покачивая бедрами, они появились перед толпой.

– Не Бог мертвого Моше, а великие боги Египта и Моава поведут вас в землю Ханаанскую. Так воздайте же им почести! – пели они.

И вот уже наэлектризованная ими толпа обступает Аарона.

– Сделай нам божество вместо Моисея, которое поведет нас дальше, ибо этот человек, Моисей, который вывел нас из Египта – не знаем, что стало с ним!

Библия, как обычно, вмешает множество происходивших в эти часы событий в несколько коротких предложений:

«И сказал им Аарон: «Снимите серьги из ушей ваших жен, сыновей и дочерей, и принесите их мне». Снял весь народ золотые кольца со своих ушей и принес их Аарону. И взял тот из рук их, и обработал резцом, сделал литого тельца, и воскликнули они: «Вот твое божество Израиль, которое вывело тебя из страны Египетской!» И увидел Аарон, и построил жертвенник перед ним, и объявил Аарон: «Завтра – празднество в честь Бога!» И встали они назавтра пораньше, и вознесли жертвы всесожжения, и уселся народ есть и пить, и поднялись забавляться…» (Исх., 32:2-6).

Устные предания вновь рисуют все происходящее куда более подробно. Если верить им, увидев наседающую на него со всех сторон толпу, требующую сделать им идола вместо Моисея, Аарон испугался – испугался того, что его убьют. Но вот объяснения этому страху различные толкователи Библии дают разное. «Аарон испугался за народ – ведь, если бы тот убил его, то нарушил бы заповедь «Не убий». То есть вдобавок нарушения заповедей, касающихся отношений с Богом, евреи нарушили бы важнейшую заповедь, касающуюся отношений между людьми – и тогда бы точно подлежали уничтожению», – считают наиболее идеалистически настроенные комментаторы.

Однако другие комментаторы убеждены, что речь идет об обычном человеческом страхе: Аарон испугался не за народ, а за себя – за свою собственную жизнь, за жизнь своей семьи. А потому, прекрасно сознавая преступность требований толпы, вместо того, чтобы попробовать вразумить ее, предпочел сделать вид, что полностью подчиняется ее воле. На самом же деле он решил любой ценой тянуть время в надежде, что Моисей вот-вот вернется, и тогда все само собой образуется.

Именно поэтому он потребовал, чтобы для изготовления идола были собраны серьги из ушей жен и детей – он был уверен, что женщины не захотят так просто отдавать свои украшения. Так все и оказалось, однако мужчины были настолько охвачены религиозным экстазом, что, не слушая возражений, вырывали серьги из ушей своих жен, а также – чтобы быстрее завершить сбор необходимого количества золота, отдавали Аарону свои собственные украшения.

Затем Аарон отправил все собранные украшения на переплавку, чтобы затем вырезать идола из получившейся болванки. И тут снова версии расходятся. Одни мидраши утверждают, что во время этой переплавки золото – то ли под влиянием все того же Сатаны в облике ханаанейского жреца, то ли благодаря кому-то из египтян, владевшему колдовством – само собой приняло форму тельца. Другие источники утверждают, что находившиеся в стане египтяне изначально поместили золото в форму тельца – хорошо знакомого им Аписа, бога плодородия, одного из воплощений Осириса.

Согласно третьим мидрашам, в результате переплавки получилась вытянутая золотая болванка, которой Аарон резцом стал придавать форму тельца – что опять-таки позволяло ему потянуть время.

Четвертые настаивают на том, что евреи с самого начала требовали у Аарона сделать идола именно в виде тельца, так как во время Синайского откровения среди множества видений, которые перед ними предстали, было и видение тельца – духовного существа и в самом деле имеющего некое сходство с этим земным животным.

Как бы то ни было, когда телец был закончен, прибившиеся к евреям египтяне, опознав в нем знакомый им образ, но стремясь внушить евреям, что это и их бог тоже, закричали: «Вот божество твое, Израиль, которое вывело тебя из Египта!».

В этот момент у сына Мирьям Хура сдали нервы. Вспомнив наказ Моисея, он встал между народом и еще горячим от огня идолом и закричал:

– Опомнитесь, люди! Вспомните, что все мы слышали вон там, у Синая: ««Да не будет у тебя других Богов, кроме Меня. Не делай себе изваяния и всякого изображения того, что на небе наверху и что на земле внизу, и того, что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им, ибо Я – Бог, Всесильный твой, Бог-ревнитель… Не навлекайте беды на себя и своих детей!..»

Но закончить начатую речь Хур не успел – чей-то метко пущенный камень попал ему в лоб, и он рухнул на землю. С залитым кровью лицом Хур поднялся, но тут же был сбит с ног новым камнем, ударившим его в грудь. Камни все продолжали лететь уже и тогда, когда безжизненное тело Хура уже лежало на земле – сотни людей приняли участие в этой кровавой расправе.

Когда все было кончено, труп сына Мирьям отнесли за границу стана и бросили там, даже не похоронив. Нам остается только догадываться, с каким чувством смотрел на убийство племянника Аарон, прекрасно сознавая, что на его месте вполне мог быть он сам.

И, тем не менее, начать немедленно служение в честь тельца Аарон отказался, отложив его на завтра и объяснив это народу тем, что ему еще нужно сложить для этого жертвенник.

Сооружение жертвенника заняло у Аарона весь вечер, а утром, едва занялся рассвет, самые ретивые поклонники нового «божества» стали будить народ «на праздник». Так и случилось, что уже до полудня в честь тельца были принесены многочисленные жертвы, затем начался грандиозный пир, пляски, а вслед за ним и разнузданные языческие оргии…

* * *

И вот тут, на три с половиной тысячи лет опережая приемы кинематографа, в тексте «Пятикнижия» стремительно меняется ракурс, ближний план сменяется дальним, и мы вдруг видим все происходящее с иной точки – не изнутри еврейского стана, а так как это видится из Высших миров, беседующим между собой Моисею и Богу.

Точнее, Бог, согласно билейскому тексту, действительно, словно на огромном экране, видит все происходящее в стане, и от Него не остается сокрытой ни одна, самая мелкая подробность. Моисею же, как становится понятным из дальнейшего, этого видеть было не дано, он мог только знать о происходящем со слов Бога, и это обстоятельство, как мы скоро увидим, является ключом к пониманию дальнейших событий.

«И говорил Бог, обращаясь к Моше: «Иди вниз, ибо растлился твой народ, который вывел ты из страны Египетской. Быстро сошли они с пути, который Я заповедовал вам, – сделали себе литого тельца, и пали ниц перед ним, и принесли ему жертвы, и сказали: «Вот божество твое, Израиль, которое вывело тебя из страны Египетской»…» (Исх., 32:7-8)

Эти слова Бога звучат, как речь прокурора, уличающего подсудимого в нарушении закона. В самом деле, разве евреям не было сказано «Не делай себе изваяния и всякого изображения» – а они сделали золотого тельца! Сказано им было «не поклоняйся» – а они «пали ниц перед ним»! Заповедано им было «не служи им» – а они принесли ему жертвы! Наконец, самая первая заповедь звучала как «Я – Бог Всесильный твой, который вывел тебя из страны Египетской, из дома рабства» – но никто из евреев не возразил, когда перед ними провозгласили «Вот божество твое, Израиль, которое вывело тебя из страны Египетской»!

И дальше Бог вроде бы готов вынести смертный приговор еврейскому народу, а заодно делает Моисею… весьма заманчивое предложение;

«А теперь оставь Меня и воспылает Мой гнева на них, и уничтожу Я их, а от тебя произведу великий народ!» (Исх., 32:10).

Отказавшись менее чем через сорок дней от взятых ими на себе обязательств перед Всевышним, евреи вроде бы вполне заслужили такую участь. С другой стороны, если Всевышний произведет новый великий народ от Моисея, то Он никак не нарушит обетование, данное ему праотцам еврейского народа Аврааму, Исааку и Иакову о том, что он сделает их потомков великим и вечным народом – ведь Моисей тоже является потомком этих трех праотцов.

Но вот тут-то и оказывается, что Моисея такое изменение хода мировой истории никак не устраивает. Истинный глава народа, он не мыслит себя без народа и вне народа; сама его личная судьба неразрывно связана с судьбой его народа – и тем самым Моисей являет нам пример поведения вождя нации на все времена. Одновременно в самих словах Господа Моисей слышит скрытый намек на просьбу удержать Его от столь радикальных действий – ведь тот, кто уже принял решение, не обращается с просьбой к собеседнику оставить его и отойти в сторону, чтобы привести данное решение в исполнение – он просто свершает то, что задумал. Если это справедливо по отношению к человеку, то тем более справедливо по отношению к Богу. И Моисей решает использовать данный ему шанс, но как?! Видимо, осознав, что просто просить Всевышнего еврейский народ в данном случае малоэффективно, он приводит другие доводы.

Во-первых, говорит Моисей, подобным шагом Всевышний не только не будет способствовать осуществлению Своего трансцендентного плана о приведении всего человечества через евреев к признанию существования Творца и необходимости исполнять Его волю, но и породит искаженное представление о Нем.

Во-вторых, Моисей убеждает Всевышнего, что это будет прямым нарушением Его обетований Аврааму, Исааку и Иакову.

Но – самое главное! – в ответ на упреки Всевышнего в адрес Моисея о том, что это его народ сбился с пути, Моисей мягко и ненавязчиво поправляет Бога: нет, это – Твой народ, Ты сам назвал его Своим народом и таковым он и остается:

«И стал умолять Моше Бога Всесильного Своего, и сказал: «Зачем, Боже, гневаться Тебе на народ Твой, который вывел Ты из страны Египетской мощью великой и дланью могучей? Зачем допускать, чтобы египтяне говорили: на беду Он их вывел – чтобы убить их в горах и стереть их с лица земли. Отступись от гнева Твоего и передумай – не губи народ Свой! Вспомни Авраама, Ицхака и Яакова, рабов Твоих, которым Ты поклялся Самим Собою и говорил им: умножу потомство ваше, сделав его многочисленным, подобно звездам небесным, и всю ту страну, о которой Я говорил, отдам вашим потомкам, и будут они владеть ею вечно».

И передумал Бог, решив не делать того зла, которым он угрожал народу Своему» (Исх, 32:11-14).

Но значил ли отказ Бога от намерения уничтожить еврейский народ, что Тот окончательно сменил гнев на милость и собирается по прежнему исполнить данные праотцам этого народа обещание? Ответа на этот вопрос в тот момент Моисей так и не получил – он очнулся лежащим на жестких камнях горы Синай и обнаружил рядом с собой две сапфировые Скрижали Завета с выбитыми на них Десятью речениями. Согласно раввинистической традиции, эти, первые Скрижали Завета были квадратными, размером в 6 на 6 ладоней (48 на 48 см) и толщиной в 3 ладони (24 см). Эта же традиция утверждает, что эти, первые скрижали не были творением рук человеческих, а представляли собой трансформацию духовного, «небесного сапфира» в материальный сапфир, а потому вырезанный на них текст Десяти заповедей читался с обоих сторон одинаково.

Когда Моисей спустился с вершины Синая, его встретил Иисус Навин, и дальше они уже продолжили путь вдвоем. Вскоре их взору открылись шатры, стоявшие на окраине стана, и донесся несущийся из него гомон. Иисус пригляделся – и заметил неподалеку от одного из шатров брошенный на съедение диким зверям труп Хура.

– Что случилось? – спросил Иешуа учителя. – В стане идет битва?

– Не похоже, – ответил Моисей. – В шуме битвы боевой клич победителей всегда мешается с воплем терпящих поражение… Нет, я слышу только песнопения и крики восторга!

Чем ближе подходил Моисей к стану, тем мрачнее и тревожнее становилось у него на душе. Он вновь и вновь мысленно возвращался к своему разговору с Богом. И чем дальше, тем яснее осознавал, что сотворение золотого тельца означало крушение самой идеи единственности Бога, под знаменем которой и, по большому счету, ради которой и произошло освобождение евреев из египетского рабства. Даже если допустить, что евреи не отказались от веры в единственного Творца Вселенной и видели в тельце всего лишь «заместителя», «преемника» Моисея, это означало, что самому Моисею – человеку из плоти и крови – они приписывали некие черты божества, без которого Сам Всевышний, исключительно Своей волей, не может творить историю. И сама по себе эта мысль была посягательством на чистоту идеи монотеизма.

Но Библия утверждает, что в подлинную ярость Моисей пришел после того, как вместе с Иешуа дошел до центра лагеря и увидел отвратительные языческие игрища вокруг золотого тельца. Дело в том, что слова «и поднялись забавляться» многие комментаторы трактуют как эвфемизм сексуальной оргии.

Но в чем именно заключалась эта оргия? По всей видимости, в том, что участники пляски вокруг золотого тельца начали совокупляться перед ним – как известно, в языческих культах секс был одной из форм служения богам. Однако если учесть, что еврейское предание настаивает на том, что в служении золотому тельцу принимали участие только мужчины, то выходит, что и… игрища вокруг его изваяния носили гомосексуальный характер. Если это так, то это полностью объясняет последующее поведение Моисея и его кровавую крайне жестокую расправу с участниками оргии – весь текст Библии однозначно свидетельствует о том, что Моисей был нетерпим к каким-либо сексуальным отклонениям и половой распущеннсти вообще, и был убежден, что их носители однозначно подлежат смерти.

Дошедшее до нас описание египетских религиозных культов включает в себя сексуальные оргии, однако, что касается культа Аписа, то, согласно историческим источникам, служение ему заключалось в обнажении и в неких сексуальных жестах, в обнажении и демонстрации половых органов (то есть своеобразной игре, «забавах») перед его статуей в образе быка. Не исключено, что именно эти игрища и имеет в виду Библия, когда говорит «И уселся народ есть и пить, и поднялись забавляться» (Ис., 32:6).

Именно зрелище оргии вокруг золотого тельца привело Моисея в ярость, так как до того он лишь слышал от Бога о том, что произошло, однако сама картина происходящего, как уже говорилось, была скрыта – и потому он представлял себе ее лишь умозрительно. К тому же Всевышний ни словом упомянул, до какой мерзости, до какой степени нравственного падения скатились евреи в своем служении золотому тельцу. Словом, Моисею при виде «забавляющихся» евреев стало ясно, что дело обстоит куда хуже, чем он себе представлял.

Рав Ш.-Р. Гирш в своих комментариях дает блестящее объяснение, почему пляски и оргии в честь тельца были расценены Моисеем как деяние куда более худшее, чем само его изготовление. До тех пор, пока народ требовал у Аарона отлить золотого тельца, мотивируя это теми или иными логическими доводами, это означало, что он в состоянии прислушаться к голосу разума, и на этом этапе его вполне можно было убедить отказаться от своего заблуждения с помощью той же логики. Но пляски и оргии означали, что с интеллектуального плана заблуждение перешло на эмоциональный, стало как бы второй натурой этих людей – и с этого момента они становятся совершенно глухи к доводам разума. На все доводы они теперь будут приводить контрдоводы, оправдывающие их скотское поведение, и при этом упорно не замечать, что в этих доводах отсутствует какая-либо логика.

О том, что происходило дальше, хорошо известно любому, даже никогда не читавшему Библию человеку – Моисей разбивает полученные им от Бога скрижали:

«И было, когда он приблизился к стану и увидел тельца и пляски вокруг него, воспылал гнев Моше, и бросил он скрижали, которые нес в руках и разбил их о подножие горы…» (Исх., 32:19)

При этом обычно данная сцена воспринимается как еще одно доказательство того, что в состоянии гнева Моисей совершенно не владел собой, а, между тем, впадал он, якобы, в это состояние достаточно легко и часто. Однако, если задуматься и внимательно вчитаться в текст Библии и мидрашей, то становится ясно, насколько поверхностной является подобная версия событий.

Если бы Моисей впал в безудержную, неконтролируемую ярость, он бы разбил Скрижали тут же, как только увидел пляски вокруг тельца. Но он продолжает свой путь к главной площади стана, месту народного гульбища и только оказавшись в его центре, более того, видимо, поднявшись на какое-то возвышение – подножие горы или холма – в гневе на глазах у всех разбивает Скрижали Завета.

Все это невольно наводит на мысль, что хотя Моисей, безусловно, гневался и сильно гневался, он отнюдь не потерял контроля над собой. Напротив – он прекрасно осознавал то, что он делает. Скажем больше: совершенно понятно, почему Моисей поступает именно так.

Если он в эту минуту начал бы взывать к толпе, попытался бы прочитать ей проповедь, то есть стал бы обращаться к ее разуму, его бы закидали камнями, как Хура – хотя само появление Моисея, которого считали погибшим, вне сомнения, произвело определенное впечатление. Но в тот момент, когда вместо каких бы то ни было слов Моисей поднимает над головой драгоценные Скрижали и на глазах у всех с диким криком разбивает их вдребезги, это производит на разгулявшихся людей ошеломляющее впечатление[81]. На какие-то мгновения они впадают в состояние шока, ступора. В лагере устанавливается гробовая тишина, и Моисей спешит воспользоваться достигнутым эффектом: схватив золотого тельца, он бросает его в пылающий на жертвеннике огонь и подкидывает туда поленья, чтобы пламя разгорелось жарче.

Это повергает толпу в новый шок: люди заворожено следят за тем, как тот, кого они только что считали богом или символом бога, на глазах расплывается, теряет форму и превращается в сверкающую на солнце тягучую жидкость, а Моисей все продолжает и продолжает наращивать температуру пламени, пока эта жидкость не загорается и не превращается в темный порошок. Дальше Моисей бросает этот порошок в чан с водой, зачерпывает из него воду и протягивает ее столпившимся вокруг него людям, предлагая им выпить эту воду.

«Первый поступок Моисея состоял в том, чтобы посредством какого-то конкретного действия дать понять народу, что бог их заблуждений – полнейшее ничтожество, – комментирует эту сцену рав Ш.-Р. Гирш. – Он не только разбил тельца, но и приказал каждому члену своей нации физически участвовать в полном разрушении этого бога. Люди должны были, так сказать, выпить своего бога… Тот факт, что никто и пальцем не пошевелил, чтобы спасти своего бога от рук «этого человека Моисея» и то, что ни один не отказался выпить прах своего идола, было первым знаком покаяния в народе и, в то же время, доказательством того, что более энергичное воздействие могло бы уберечь людей от заблуждения»[82].

С этой точки зрения становится понятным, почему свои первые словесные претензии Моисей обращает не к народу, а к Аарону.

– Что тебе сделал этот народ, что ты ввел его в такой страшный грех?! – вопрошает он брата.

Это еще один вечный урок лидерства: с точки зрения Моисея, подлинные вожди нации никогда не должны искать объяснения тех или иных трагических событий в том, что толпа поддалась своим низким инстинктам и стала неуправляемой. Роль политического и идейного лидера как раз и заключается в том, чтобы уметь пресекать подобные вспышки в народе, уметь вести за собой народ, поворачивать его настроения в нужное ему русло, а не потакать его пагубным желаниям. Своим вопросом к Аарону Моисей провозглашает, что лидер всегда несет ответственность за деяния своего народа и за его нравственное и духовное состояние, и никакие оговорки здесь неприемлемы.

И Аарону не остается ничего, кроме как оправдываться, опять-таки возлагая, по меньшей мере, часть вины за случившееся на народ:

– Ты же знаешь, каков этот народ, когда он одержим злом, – говорит Аарон.

Но пока Аарон подробно отчитывался Моисею о происшедшем, напряжение в стане нарастало. Шок прошел, и теперь те, кто решил, что служить таким идолам, как телец, куда приятнее чем суровому Богу Моисея, начали явственно сжимать кольцо вокруг пророка и его брата, и их намерения не вызывали никаких сомнений.

В этой ситуации Моисей (тот самый Моисей, которого так часто на протяжении истории обвиняли в неумении владеть собой) проявляет поистине железное хладнокровие.

– Кто за Господа – ко мне! – выкрикивает он короткую фразу, и несколько сотен левитов, словно очнувшись от оцепенения, бросаются к нему на помощь.

И дальше Моисей произносит следующие слова, наверняка пугающе звучащие для слуха современного человека.

– Так сказал Бог, Бог Израиля, – говорит Моисей левитам. – Повесьте каждый свой меч на бедро и пройдите по стану, туда и сюда, от ворот до ворот, и убивайте – каждый своего брата и каждый своего друга и каждый своего родственника из тех, кто принимал участие в плясках вокруг тельца!..

Нигде в Библии мы не находим подтверждения тому, что Бог отдал Моисею такое распоряжение. Нет, в данном случае речь явно идет о решении, принятом им сугубо самостоятельно и ссылка на то, что «так сказал Бог» нужна ему лишь для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений в правомочности и справедливости отданного им страшного приказа. В сущности, перед нами – одно из самых древних описаний гражданской войны, в которой брат шел на брата, сын на отца, друг на друга именно по идеологическим, а не каким-либо другим соображениям.

«И сделали левиты, как повелел Моше, и пало в тот день из народа около трех тысяч человек. И сказал Моше: «Сегодня посвятились вы для служения Богу, потому что каждый из вас показал готовность убить собственного сына и собственного брата по приказу Его, заслужили вы сегодня благословение» (Исх., 32:28-29).

Можно, наверное, долго спорить о том, насколько прав был Моисей, отдавая приказ, приведший к убийству почти трех тысяч человек. Однако многие не только теологи, но и историки считают эти его действия вполне оправданными – если он действительно задался целью сформировать народ, верный идее единственного Бога, то только такие решительные и необычайно жесткие меры могли на том этапе истории убедить евреев, что Моисей может снисходительно отнестись к попыткам оспорить его право на лидерство, но никогда не позволит покуситься на данный через него Закон, на саму идею единственности Творца Вселенной и Его безграничной власти над природой и человечеством. Тем более, повторим, что вероятно служение золотому тельцу приняло формы, вызывавшие у Моисея такое омерзение, что он не испытывал к участникам этого служения и тени жалости.

Так – похоронами Хура и трех тысяч отступников – закончился жаркий и долгий день 17 таммуза 2448 года по еврейскому летосчислению, лета 1313 года до н. э.