Дева из Новодевичьего

В сентябре 1689 года ворота монастыря закрылись за Софьей навсегда. О последних четырнадцати годах ее жизни мы знаем совсем мало, поскольку официальные источники почти не сообщают об опальной царевне, которой государь предписал удалиться от мира. Нельзя ждать помощи и от мемуаристов — им ничего не могло быть известно о жизни монастырской затворницы. Даже иностранные послы, стремившиеся донести до своих дворов исчерпывающие сведения о царской семье и пользовавшиеся любой доступной информацией, включая сплетни и слухи, почти не говорят о бывшей правительнице, а лишь пересказывают измышления идеологов петровского царствования об ужасных замыслах Софьи относительно младшего брата, который сумел уберечь себя от опасности и заслуженно покарал коварную сестру, поступив с ней значительно мягче, чем она заслуживала своими преступлениями.

Можно лишь утверждать, что место заточения царевны было выбрано по ее собственному желанию. Бывшая правительница всегда очень любила Новодевичий монастырь, куда в лучшие годы своей жизни часто являлась на богомолье.

Обитель во имя Смоленской иконы Божией Матери была основана еще в 1524 году великим князем Василием III в благодарность за взятие Смоленска (1514). Новодевичьим монастырь стали называть, чтобы отличать от основанного еще в 1360-х годах святителем Алексием девичьего монастыря, вначале именовавшегося Алексеевским, затем Зачатьевским. В 1524–1525 годах в Новодевичьем был возведен главный храм — Смоленский собор. Южный придел храма был освящен во имя святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.

Ярким доказательством того, что царевна Софья активно покровительствовала этой обители, являются проводившиеся в годы ее правления интенсивные строительные и ремонтные работы монастырских зданий, осуществлявшиеся за счет казны. Были обновлены сохранившиеся до наших дней стены и башни.

В настоящее время общая протяженность монастырских стен составляет около 950 метров. Во времена Софьи территория обители была несколько меньше: тогдашний периметр ее стен был 638 метров, а вместо двенадцати ныне существующих башен стояли только десять. Посередине северной и южной стен находилось по одной проездной (воротной) башне, украшенной росписями. Над южной проездной башней была выстроена надвратная Покровская церковь, к которой примыкают кирпичные палаты, названные позже Мариинскими, поскольку в них в 1690-х годах жила старшая сестра Софьи Мария Алексеевна. Покровская церковь и палаты имеют единое архитектурное оформление. Храм и третий этаж палат поставлены на общую галерею. Существует предположение, что в тех же палатах некоторое время обитала и царевна Софья.^{457}

К 1687–1688 годам относятся парадные северные трехстворчатые ворота со Спасо-Преображенской церковью. Стройный четверик маленького храма, великолепно декорированный деталями из резного белого камня, возвышается на широких белокаменных воротах. Церковь венчается полукруглыми раковинами и пятью стройными главками. Внутри расположен великолепный золоченый иконостас, в создании которого принимал участие один из наиболее известных иконописцев Оружейной палаты Карп Золотарев. С западной стороны к храму примыкают жилые палаты, выстроенные одновременно с воротами. Они предназначались для царевны Екатерины Алексеевны, которая больше сестер увлекалась архитектурой и оформлением интерьеров. Впоследствии эти палаты получили название Лопухинских, поскольку в них последние четыре года жизни (с 1727 по 1731) провела первая супруга Петра Великого царица Евдокия Федоровна Лопухина.

Монастырские строения дошли до нас практически в том виде, в каком они были во времена пребывания Софьи. Все они выполнены из красного кирпича и украшены белыми известняковыми колоннами, порталами и наличниками. Их формы в стиле московского барокко свидетельствуют о влиянии западной архитектуры на русское придворное зодчество. Влияние европейского стиля сказалось даже на форме зубцов, увенчавших мощные монастырские стены в годы регентства Софьи.

Для главного храма монастыря — Смоленского собора — по заказу царевны в 1683–1685 годах был изготовлен великолепный позолоченный иконостас. Иконы для него были написаны в те же годы ведущими мастерами Оружейной палаты Симоном Ушаковым и Федором Зубовым. Благодаря щедрым вкладам правительницы для собора были приобретены купель, лампады и церковные ризы. По замыслу ктиторши иконостас в приделе в честь ее святой покровительницы был посвящен теме женской святости: традиционные иконы деисусного ряда заменены образами благоверных княгинь и преподобных жен, в частности Евфросинии Суздальской. Храмовой иконой придела стал образ святой Софии с дочерьми-мученицами.^{458}

В 1682–1687 годах было возведено одно из самых больших сооружений ансамбля Новодевичьего монастыря — церковь Успения Богоматери с трапезной, замечательный памятник московского барокко. Трапезная служила как для повседневного столования монахинь, так и для угощения знатных посетителей во время праздников и поминальных обедов. Главный зал площадью 400 квадратных метров покрыт единым сводом, без дополнительных опор, что явилось редким достижением строительной техники XVII века. Многочисленные помещения в западной части здания имели хозяйственное назначение. В расположенных в подклетях подвалах варили пиво, готовили квас, хранили съестные припасы.

По инициативе царевны Софьи Алексеевны в Новодевичьем монастыре было возведено одно из лучших произведений русской архитектуры XVII века — колокольня высотой 72 метра, составленная из шести постепенно сужающихся восьмериков. Строитель этого прекрасного сооружения — вероятно, «подмастерье каменных дел» Осип Старцев — не только обозначил колокольней центр всего монастырского ансамбля, но и замкнул дорогу, ведущую от Кремля.^{459}

Надпись на монастырских колоколах, отлитых в 1684 и 1685 годах, гласит, что они изготовлены по указу царей Ивана и Петра и «общими же с ними великими Государи изволением и согласием сестры их Государския, великия Государыни, благоверныя Царевны и великия княжны Софии Алексеевны всея Великия и Малыя и Белыя России, понеже она Государыня того святого дому из давних лет строительница, а ныне наипаче имеет прилежное попечение к устроению, как от всех видимо».^{460}

В Новодевичьем монастыре Софья находилась под домашним арестом, но не была особенно стеснена в условиях жизни. Ей было разрешено взять с собой бывшую няньку Марфу Вяземскую, двух казначей и девять постельниц. Из царского дворца в монастырь для бывшей правительницы и ее штата ежедневно присылались съестные припасы: хлеб, рыба, мед, пиво и водка. Примечательно, что вино в этом списке не фигурирует — очевидно, царевна предпочитала «утешаться» более крепкими напитками. Обращает на себя внимание также отсутствие в составе присылаемых продуктов мяса, что является показателем давней привычки Софьи к постнической жизни.

Первые десять лет монастырского затворничества царевна продолжала располагать собственными денежными средствами. В это время она продолжала делать вклады в святые обители. Например, в феврале 1695 года она подарила Новодевичьему монастырю лампаду к домовой Смоленской иконе Божьей Матери в поминовение своих родителей.^{461} 10 декабря 1693 года в Саввино-Сторожевском монастыре была освящена церковь Преображения Господня, построенная по заказу Софьи в стиле московского барокко, в память «спасения от Хованских». Вероятно, строительство храма было начато на средства царевны годом раньше, в ознаменование десятой годовщины этого события. Данный факт позволяет в полной мере понять, какое значение придавала Софья устранению князей Хованских и последующему подавлению стрелецкого восстания, без чего невозможно было наладить нормальную жизнь в Москве, да и во всей стране. Царевна проявляла заботу о Саввино-Сторожевском монастыре, помня, что он стал убежищем для царской семьи в самый напряженный момент «Хованщины». В период ее регентства в обители был построен каменный двухэтажный дворец. В конце XIX века в нем хранились портреты Софьи в монашеском одеянии, впоследствии утраченные.^{462}

Во многих отношениях жизнь Софьи в Новодевичьем монастыре была сходна с традиционным постничеством русских царевен в тереме. Как и прежде, она ревностно соблюдала церковные обряды, молилась, постилась и занималась чтением и переписыванием духовных книг.

В первые годы пребывания в обители бывшая правительница России была еще не готова отрешиться от мирской жизни. Вне всякого сомнения, она внимательно следила за происходившими в Москве событиями. Получать соответствующую информацию поначалу было несложно: царь Петр разрешил сестрам посещать Софью. Конечно, от них опальная узнала о перестановках в правительстве. Руководство Посольским приказом было поручено бездарному, малообразованному и ленивому дяде юного государя Льву Кирилловичу Нарышкину. Есть сведения, что Василий Васильевич Голицын, проведав об этом, вскричал в ярости:

— Уж не сошел ли его царское величество с ума?

Несомненно, это удивительное назначение столь неподходящего человека на важнейший государственный пост вызвало схожую реакцию и у Софьи Алексеевны.

Другие правительственные назначения были, в общем, вполне обоснованными и диктовались стремлением Петра I и Нарышкиных сосредоточить основные государственные должности в руках своих сторонников. Тихон Никитич Стрешнев сосредоточил под своим началом управление тремя весьма важными учреждениями: Разрядом, Сыскным приказом и приказом Розыскных дел. По современным понятиям, он стал одновременно министром обороны и руководителем службы безопасности. Стрелецкий приказ перешел в руки князя Ивана Борисовича Троекурова. Иноземный, Пушкарский и Рейтарский приказы оказались объединены под началом князя Федора Семеновича Урусова. Боярин Петр Абрамович Лопухин, младший брат тестя Петра I, оказался во главе приказа Большого дворца и Дворцового судного приказа. Поместный приказ был доверен боярину Петру Васильевичу Шереметеву. Нарышкины поделились властью и с приближенными царя Ивана Алексеевича: князь Петр Иванович Прозоровский получил в свое ведение приказ Большой казны.^{463}

К началу следующего года относятся последние известные репрессии в отношении лиц, входивших прежде в окружение правительницы Софьи: 10 января у дьяка Разрядного приказа Еремея Полянского «по памяти из Стрелецкого приказа чин за вину отнят и велено жить в деревне».^{464}

Князь Борис Алексеевич Голицын, так много сделавший для завоевания власти Петром I, по возвращении двора из Троице-Сергиева монастыря в Москву утратил значение главного фаворита царя. Причинами этому стали заступничество князя за своего двоюродного брата Василия Голицына и происки Нарышкиных, которые явились к молодому государю во главе с его дедом Кириллом Полуектовичем и со слезами умоляли покончить с чрезмерным влиянием Бориса Голицына. Как сообщает Невилль, князь Борис даже подвергся опале, однако она была краткосрочной. Тем не менее позиции правительственного лидера были утрачены Голицыным навсегда. Он сохранил за собой почетную должность кравчего, однако ему не нашлось места ни в Боярской думе, ни в руководстве приказами. В январе 1690 года Патрик Гордон в дневнике назвал Льва Нарышкина «новым любимцем, или первым министром». Софья могла только сетовать по поводу новых правительственных назначений и сожалеть, что важнейшие государственные посты доверены людям, способностями столь явно уступавшим лицам из ее бывшего окружения.

Царевна продолжала интересоваться семейными делами брата Ивана. Невестка Прасковья Федоровна производила на свет только девочек, окончательно развеяв мечты Софьи о продолжении старшей ветви царского рода по прямой мужской линии. После первенца, царевны Марии, прожившей всего три неполных года, родилась Феодосия, умершая в возрасте одиннадцати месяцев. В 1691 году на свет появилась Екатерина, которой суждено было продолжить царский род, хотя и по женской линии. Через полвека она стала бабкой младенца-императора Ивана Антоновича. В 1693 году родилась Анна — будущая герцогиня Курляндская и русская императрица. Так на российском престоле продолжилась линия потомков Милославских, находившихся у власти с февраля 1730 года. Дворцовый переворот в ноябре 1741 года привел к окончательному торжеству отпрысков рода Нарышкиных в лице императрицы Елизаветы Петровны.

В 1694 году родилась последняя дочь Ивана Алексеевича и Прасковьи Федоровны Прасковья. Она прожила 37 лет и была замужем за видным соратником Петра Великого генералом и сенатором Иваном Ильичом Дмитриевым-Мамоновым. Царь дал согласие на этот морганатический брак, но официально он не был объявлен.^{465}

Царица Прасковья Федоровна не кичилась положением супруги государя и всячески старалась угождать деверю. Как отмечает историк М. И. Семевский, «она не входила в сношения с нелюбезными ему сестрами, неосторожно судившими и осуждавшими Петра и его сторонников. Имея возможность часто навещать заключенную царевну Софью, Прасковья уклонялась от этих свиданий».^{466}

Царь Иван тем временем продолжал формально быть соправителем брата, присутствуя на всевозможных торжествах и церемониях рядом с ним, но не играя при этом никакой реальной роли. Вероятно, старший государь тяготился утомительными обязанностями монаршего сана, которые отвлекали его от излюбленных молитвенных занятий и вынуждали напрягать изнуренный болезнями организм. Он умер 29 января 1696 года в возрасте неполных тридцати лет, страдая, как и его старшие братья, от многочисленных недугов, вызванных наследственной «цинготной хворью». Исследовательница Л. Хьюз пишет: «Хотя он был заложником политических амбиций Софьи, можно с уверенностью сказать, что царевна была искренне привязана к нему и мысленно присутствовала на его похоронах в Архангельском соборе, состоявшихся на следующий день после его кончины».^{467}

Трудно сказать, какие чувства испытала Софья Алексеевна, получив 25 января 1694 года известие о смерти 42-летней царицы Натальи Кирилловны. Однако вряд ли уход из жизни давней соперницы обрадовал царевну — она была слишком религиозна и чиста душой, хотя и не имела особых причин скорбеть о мачехе.

В источниках не удалось обнаружить никаких данных о визитах Петра к сестре до сентября 1698 года. Правда, историк С. Ф. Либрович на основании каких-то сведений неустановленного происхождения утверждал, что государь навестил царевну незадолго до своего отъезда в Европу в 1697 году, но «нашел ее до того надменною, холодною и непримиримою, что в крайнем волнении вышел из Новодевичьего монастыря». Однако, думается, это всего лишь легенда. Так же считает Л. Хьюз: «Вряд ли бы Петру захотелось нанести „визит вежливости“ своей сестре, с которой у него были связаны столь неприятные воспоминания».^{468}

Вне всякого сомнения, сестры передавали Софье слухи, рассказывали, что народ недоволен поведением царя, пренебрегающего древними традициями и отдающего предпочтение «поганым немецким обычаям». Бывшая правительница отнюдь не придерживалась консервативных убеждений и не считала Европу источником зла, однако ее собственная прозападная ориентация была несравненно мягче, чем грубые и решительные действия Петра в его стремлении к копированию голландской и немецкой жизни. Великого реформатора привлекали образцы протестантской культуры, тогда как Софье и Федору была более близка католическая Польша. Вместе с тем она, возможно, полагала, что настроения народа могут дать ей надежду на возвращение утраченной власти.

Имя бывшей правительницы после восьмилетнего забвения впервые всплыло в политических проектах в феврале 1697 года. Тогда был «раскрыт» мнимый заговор стрелецкого полковника Ивана Цыклера, который из-за «многого нестроения» в государстве якобы намеревался убить царя Петра I и «посадить на царство» Софью, а руководителем правительства «учинить» возвращенного из ссылки князя Василия Голицына. Примечательно, что в роли «доброжелателя» вновь выступил уже известный нам доносчик по делу Шакловитого Ларион Елизарьев — он сообщил Льву Нарышкину и следователям Преображенского приказа о разговоре, который затеял с ним Цыклер.

— Смирно ли у вас в полках? — спросил он.

— Смирно, — ответил Елизарьев.

— Ныне великий государь идет за море, — продолжал полковник, — и как над ним что сделается, кто у нас государь будет?

— У нас есть государь царевич Алексей Петрович.

Тогда Цыклер озвучил крамольную мысль:

— В то время кого Бог изберет, а тщится и государыня царевна Софья Алексеевна, что в Девичьем монастыре.

Елизарьев сослался также на свидетельство пятидесятника своего полка Григория Силина, с которым Цыклер вел еще более откровенный и опасный разговор:

— Можно государя царя Петра Алексеевича изрезать ножей в пять. Хотел государь над моей женою и дочерью учинить блудное дело. И я над ним, государем, знаю, что сделать.

Цыклер был немедленно арестован и под пыткой дал показания против боярина Алексея Прокофьевича Соковнина, который, узнав, что стрельцы ведут себя тихо, возмущался:

— Где они, б… дети, передевались? Знать, спят! Где они пропали? Можно им государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством, и около Посольского двора ездит одиночеством. Что они спят, по се число ничего не учинят?

— В них малолюдство, — пояснил полковник, — и чаю, что опасаются потешных.

Далее между Соковниным и Цыклером произошел весьма бестолковый разговор о перспективах выдвижения на царство Софьи Алексеевны.

— Чаю, — предположил боярин, — стрельцы возьмут по-прежнему царевну, а царевна возьмет царевича, и как она войдет, и она возьмет князя Василья Голицына, а князь Василий по-прежнему станет орать.

Цыклер возразил:

— В них, стрельцах, я того не чаю, что возьмут царевну.

Тогда Соковнин вдруг высказал совершеннейшую чушь:

— Если то учинится смертное убийство над государем, мы и тебя на царство выберем.

Из этих неожиданных поворотов беседы можно без труда понять, что «заговорщики» находились в состоянии сильного опьянения. Все их разглагольствования ничего не значили бы, если бы собутыльников не угораздило затеять рассуждения о судьбах престола.

Арестованный Соковнин под пытками назвал еще нескольких людей, которые спьяну вели разговоры про бунт и ругали государя.^{469} Никакого реального заговора за ними не существовало. Можно констатировать лишь наличие отзвуков широкого недовольства правлением Петра I как среди бояр, так и среди стрельцов и посадских.

На очередном допросе с применением пыток Цыклер дал показания против бывшей правительницы Софьи, полные нелепых инсинуаций. Совершенно очевидно, что все эти заявления были выбиты у него кнутом.

— Перед Крымским первым походом, — рассказывал полковник, — государыня царевна София Алексеевна меня призывала и говаривала почасту, чтоб я с Федькою Шакловитым над государем царем и великим князем Петром Алексеевичем учинил смертное убийство. Да и в Хорошеве, в нижних хоромах, призвав меня к хоромам, царевна в окно говорила мне про то ж, чтобы я вместе с Шакловитым над государем убийство учинил, а я в том ей отказал.

Грубая ложь Цыклера в данном случае видна невооруженным глазом. Мало того что описанное им поведение Софьи совершенно не согласуется с ее позицией, которую, как показано выше, можно определить на основании материалов следствия по делу Шакловитого. В показаниях Цыклера правительница предстает фанатичкой, одержимой стремлением сохранить власть путем убийства младшего брата. Невозможно, чтобы Софья обращалась с таким предложением к полковнику через окно, при этом невольно повышая голос. Неужели царевна не могла призвать Цыклера к себе в покои и шепотом поведать свои страшные замыслы? Однако следователей подобные несуразности совершенно не волновали — им было важно положить на стол царю Петру показания обвиняемого, в которых Софья представала в самом злодейском виде.

Цыклер, Соковнин и еще несколько человек были обезглавлены. Петр превратил казнь в страшный спектакль, приказав выкопать гроб с останками Ивана Милославского, умершего 12 лет назад. Полусгнившую домовину поставили под плахой, чтобы на нее стекала кровь «изменников». Тем самым царь в очередной раз продемонстрировал злопамятность и дал понять, что не простил организаторов кровавого стрелецкого бунта 1682 года.

К счастью, показания Цыклера и Соковнина никак не повлияли на участь Софьи. Видимо, государю хватило ума не использовать против нее столь нелепые свидетельства людей, доведенных пытками до полубезумного состояния. Однако впереди был гораздо более опасный инцидент, изменивший дальнейшую судьбу царевны Софьи Алексеевны.