Н. Астров

I. Судьба

Разные жребии раздает судьба людям. Разную участь готовит она им. По-разному наделяет их своими дарами и терновыми венцами.

Только что отошедший от нас в вечность князь Г. Е. Львов имел исключительную судьбу, яркую и красочную. Путь его интересной и разнообразной жизни привел его на самую вершину государственной пирамиды в самую страшную минуту истории русского народа. Колесо истории повернуло в сторону, и пирамида рухнула, увлекая в своем падении и великое, и малое, и случайное, и органически сросшееся с государственной жизнью.

Жребий Львова был в том, что ему пришлось взять на свои плечи непосильное. Под непосильным он сломился… Один ли он сломился? Кто не падал под непосильной ношей из тех, кто нес что-либо и хотел спасти разрушавшееся государство… По-разному, в разных условиях и обстановках, на разных высотах этой гигантской пирамиды погибали люди, желавшие сохранить русское государство. Львов был на самой высоте. Падение его оказалось заметнее других падений. Период русской истории, знаменующийся разрушением, не имеет героев-победителей, хотя подвиг и самопожертвование павших этим не умаляются.

Нам хотелось бы бегло проследить тот путь, который прошел кн. Г. Е. Львов.

Это путь наш, русских людей, оказавшихся брошенными судьбой в эпоху исключительных по грандиозности и сложности событий.

Кн. Львов, хотя и имел свои собственные, индивидуальные черты и особенности духа, но был плотью от плоти, кровью от крови современного ему русского культурного общества. Достоинства и недостатки, свойства и характерные черты этого общества были достоинствами и недостатками и свойствами Львова.

Кто же он, этот кн. Львов, и как совершил он свой интересный и страшный путь?

Это рюрикович, числивший тридцать поколений, отделявших его от предка. Его восходящие долгое время несли дипломатическую службу России за границей. Какие черты атавизма отражала на себе индивидуальность кн. Львова и что было отражением общественной среды, в которой он рос, — было бы трудно сказать в короткой статье. Не подлежит, однако, сомнению, что некоторые его черты резко определяли его индивидуальность. Он нес в себе свои самобытные свойства, которые привлекали к нему, выделяли его из толпы. Его нельзя было не заметить и не поддаться его обаянию. Это свойство располагать к себе было особенно сильно в нем в то время, когда он делал свое дело, дело, свойственное ему, его духовному складу. Это свойство было менее действенно, когда ему пришлось делать не его, чуждое его духу и дарованиям дело. Он привлекал к себе внимание людей и общества не яркостью своей фигуры, не особой талантливостью, не красноречием, а каким-то неуловимым излучением обаяния всей своей личности, гармоническим сочетанием чрезвычайной простоты и внимательности к людям, каким-то особенным подходом к ним, в котором была большая доверчивость, приязнь и признание в каждом полноты его личных свойств. Совершенно не владевший словом в многолюдных собраниях, застенчивый и смущавшийся на людях, он оказывался очаровательным и незаменимым собеседником в деловых разговорах, обнаруживая большой такт, находчивость, решительность, настойчивость и остроумие. Может быть, в этом искусстве сказывались поколениями воспитанные свойства.

Эти внешние свойства имели под собой крепкие устои. Это был человек глубокого религиозного настроения. А его отношения к жизни и смерти, к миру и человеку, несмотря на развитые практические и хозяйственно-деловые навыки, были полны своеобразных представлений подчас мистического свойства. Неслучайны его метафоры и неожиданные образы, в которых он любил выражать свои отношения к явлениям народной, общественной и государственной жизни. Его статьи в «Русских ведомостях», его вводные статьи в «Известиях Земского союза», которые мы называли в то время стихотворениями в прозе, бывали полны такими образами и обобщениями, своеобразными определениями, которые показывали, что жизнь мира, жизнь народа, процессы социальные и экономические воспринимались и истолковывались им совершенно особенно и что этому реалисту-практику чужд материалистический подход к пониманию вещей и явлений жизни.

Его большая привязанность к народу, чуждая, однако, «народничества», его восторженные отзывы об одаренности русского крестьянина давали чувствовать, что в нем живет особая непоколебимая вера в русского мужика, который должен активно участвовать в строительстве государственном.

В этом отношении князь — Рюрикович — был истинным и своеобразным, не в отвлечении и теории, а в подлинной действительности, демократом.

Свойства его духа станут, может быть, более понятными, если вспомнить, кто из его современников привлекал наибольшее его внимание. Его соединяло чувство исключительной приязни и дружбы с ныне покойным Д. Н. Шиповым. Эта приязнь была обоюдная. Шипов, этот безукоризнейший человек, чрезвычайно высоко ценил моральный и духовный склад кн. Г. Е. Львова. С другой стороны, кн. Г. Е. с живейшим вниманием и интересом следил за ростом русского гиганта — Льва Толстого и, по-видимому, много созвучий улавливал он в своей душе с порядком идей Толстого.

Его индивидуальность не укладывалась ни в одну из схем, которые представляли в то время программы русских политических партий. Он не поступался своими чертами, воззрениями и ощущениями, не ломал себя во имя подчинения партийной дисциплине.

Он участвовал в освободительном движении в качестве одного из выдающихся земских деятелей по Тульской губернии. Был участником знаменитого земского съезда 6–8 ноября 1904 года с его конституционным постановлением. Был в депутации земцев и горожан, возглавленной кн. С. Н. Трубецким, 6 июня 1905 года. Был избран в первую Государственную Думу. Был в Выборге, но не подписал Выборгского воззвания, не будучи в силах сломить своего сопротивления акту, который он считал нецелесообразным и вредным.

Он прошел весь путь, который проходили тогда избранные, который проходила тогда вся русская интеллигенция.

Но не на этом политическом пути было его стремление и не на нем лежали задачи и цели его жизни.

Его влекла к себе реальная практическая работа на пользу людей, на пользу народа. В этой работе он был силен. В ней была его стихия.

Мы видели его в земстве. В земской среде он пользовался признанной известностью. Вместе с Шиповым он организует объединение земской работы. Это объединение выступает в новой роли в печальную пору Японской войны. Общеземская организация впервые идет на помощь государству, организуя помощь раненым и больным. Во главе этого нового дела оказывается кн. Г. Е. Львов. Здесь сказался его большой организаторский талант и настойчивость. Именно он преодолел сопротивление рутины и принес общественную помощь на самые поля роковых для русских битв.

В дальнейшем, как-то естественно и само собой, общеземская организация во главе с кн. Львовым появляется там, где обнаруживается народное бедствие, где нужна скорая и действенная помощь. Засуха, суховей, голод мобилизуют Львова и земскую организацию. Он несет помощь погорельцам Сызрани, переселенцам на Дальний Восток.

Львов не только организует помощь и помогает. Он изучает и знакомит Россию с ее сокровищами. Вместе со своими сотрудниками Львов составил громадную книгу в несколько сот страниц — «Приамурье», представляющую серьезное и интересное исследование края.

Подвижный и неутомимый, он едет в Америку к русским духоборам. Он везде, где требуется живое дело, практическая работа, непосредственная помощь людям.

В условиях русской жизни того времени такая деятельность на виду у всех не могла не создать прочной, твердо установившейся репутации. И эта репутация делового, самоотверженного, умеющего достигать и создавать работника прочно и по достоинству укрепилась за кн. Г. Е. Львовым.

Поэтому немудрено, что в июле 1914 года, когда объявлена была война, земцы, по телеграфу созванные Московской губернской управой в Москву, поставили кн. Львова во главе новой земской организации, которая получила наименование Всероссийского Земского союза. Первоначально задачей Союза была помощь больным и раненым. Вскоре, однако, Союз, руководимый Львовым, развил свою деятельность в широчайших размерах. Не осталось, кажется, ни одной области и потребности, вызванной войной, в которой Земский союз не проявил бы своей творческой деятельности.

Искусство кн. Львова, его дарования сказались в этой работе во всей силе. Расцвет его индивидуальности достиг всей полноты.

Неутомимый, постоянно занятый, бодрый и ободряющий, он был живым и вдохновляющим центром поистине громадной работы, производимой Союзом в годину великого бедствия войны для армии и государства. Искусство Львова было в том, что он умел привлекать людей и помогать им самостоятельно работать. Пускай работа эта, как всякое дело рук человеческих, имела недостатки и несовершенства. Но эта работа была нужна, а бесчисленное количество свидетельств высокой полезности этой работы имеется у всех, кто видел эту работу и знает ее. Работа Земского союза шла рука об руку с работой Союза городов. Вскоре был создан так называемый «Земгор», то есть объединение Земского союза и Союза городов в их некраснокрестной работе. Во главе новой организации фактически стал кн. Львов. Если Союзы оказывали армии помощь медико-санитарную, то Земгор стал готовить снаряды, вооружение и снаряжение для армии, развивая до громадных размеров промышленную деятельность.

Репутация кн. Львова как исключительного по размаху деятельности практического работника и организатора была на полной высоте и признавалась всеми. Известность Львова росла с каждым днем. Его знала вся Россия. Его знала Россия земская и Россия городская. Нужно вспомнить, что еще в январе 1913 года Московская Городская Дума избрала кн. Львова своим городским головой. Правительственная власть не утвердила Львова в этой должности. Знала Львова и армия в лице военачальников и солдат, которые повсюду встречали общественную помощь. Эта помощь связывалась с именем кн. Львова. Россия знала его и ценила. Узнавала и научалась ценить и заграница.

Когда пал старый строй, я помню тревожную фразу, произнесенную встревоженным кн. Львовым:

«Я вижу, что линия идет через мою голову».

И, действительно, судьба вела его от его стихии, от его дела в новые сферы, где у него не было ни корней, ни навыков, в которых он чувствовал себя чужим…

Что делать, когда русская действительность никого не приготовила к этому страшному часу.

В этот час мог овладеть положением только тот, в ком, как в фокусе, сосредоточилась бы вся воля, все напряжение народное. Львов, с его мистическими образами и отвлечениями, оказался вне революционной действительности, и она его смела.

Повинен ли в этом Львов, которого хотели принять не за того, каким он был в самом деле? Ему поручили вести уже тонувший корабль русской государственности среди уже разыгравшейся бури революционной стихии. Задача оказалась не по силам. Но кто мог с ней справиться?

Характерно, что, измученный физически и морально, кн. Г. Е., покинув Временное правительство, укрылся в Оптиной Пустыни… и там искал ответа на терзавшие его совесть вопросы…

Что дальше?.. Тюмень… Арест… Тюрьма в Екатеринбурге… Смерть, уже занесшая над ним свою руку…

Потом изгнание и полные тоски взоры, устремленные на далекую Россию.

Потом новая большая работа на русских в изгнании, на русских детей.

Почтение со стороны чужих и поругание со стороны своих.

Тихая и мирная смерть во сне…

Так пройден большой и трудный путь, который оставит свой след в истории русского народа.

Н. Астров

II. Памяти кн. Г. Е. Львова

15 марта под председательством П. П. Юренева состоялось заседание, созванное временным Главным комитетом Всероссийского Союза городов.

Краткую вступительную речь произнес П. П. Юренев, указавший на крайнюю сложность натуры покойного князя Г. Е. Львова. Несомненно, он был под сильным влиянием морального учения Толстого, но совершенно неправильно считать его «непротивленцем». В своей общественной работе он руководствовался не непротивлением злу, а мудрым невмешательством. По отношению к Земскому союзу, имевшему в лице земских управ и целого ряда испытанных земских деятелей готовый рабочий аппарат, эта позиция невмешательства была правильна и дала блестящие результаты. Для Временного правительства ее оказалось недостаточно.

Сложность натуры кн. Г. Е. Львова Юренев объясняет и его одиночеством, и отсутствием у него близких друзей, кроме разве Д. Н. Шипова. Но в то же время кн. Г. Е. Львов был весь, целиком «наш», типичным лучшим представителем русской интеллигенции. Мы хороним теперь не только кн. Г. Е. Львова, но вместе с ним и большой кусок отошедшей в вечность нашей личной жизни. Оглядываясь с тоской назад, мы с тревогой смотрим в будущее. И мы верим, что если суждено России освободиться и возродиться, то только на началах права, правды и справедливости, поборником которых был кн. Г. Е. Львов.

Затем кн. П. Д. Долгоруков поделился личными воспоминаниями о кн. Г. Е. Львове, начиная с первых шагов его земской деятельности в Тульской губернии. В это время сильное влияние на Львова имел выдающийся по своим моральным качествам тульский помещик Р. М. Писарев, человек очень богатый, знатный и образованный, посвятивший всю свою жизнь деревне и ее нуждам. Есть французская пословица: человечество затмило человека. К Писареву и Львову она неприменима. Они всегда и прежде всего служили человеку. Это вытекало из самых глубин морального существа кн. Львова и осталось на всю жизнь его отличительным свойством. Характерно, что и в области земского дела Г. Е. Львов особенно интересовался вопросами общественного призрения, а также близким к этой области вопросом о переселении крестьян и судьбе переселенцев. С целью изучения переселенческого дела кн. Г. Е. Львов совершил поездки в Сибирь и в Америку.

Отметив затем более или менее известные факты из жизни кн. Г. Е. Львова — его работу во главе Земского союза во время Японской войны, его работу в первой Гос. Думе, неподписание им Выборгского воззвания, работу в Земском союзе в годы великой войны и, наконец, во Временном Правительстве, кн. П. Д. Долгоруков кончил рассказом о своих двух последних встречах с покойным — в августе 1917 года в России, после ухода его из Временного Правительства, и в прошлом году — в Праге.

В заключение с большой прочувствованной речью выступил Н. И. Астров.

Перед таким уходом в вечность, как уход кн. Г. Е. Львова, нет никакого утешения. Умереть на чужбине с тоской по родине, отдать всю жизнь России и умереть оклеве тайным одними, забытым другими — какое более страшное наказание можно придумать за грехи прошлого, вольные и невольные?

Мы не можем ни судить, ни обвинять, ни оправдывать покойного. Мы — сами участники его дел. Мы хотим только напомнить его жизненный путь, вспомнить с любовью черты его лица. Вспоминая жизнь кн. Г. Е. Львова, с удивлением останавливаешься на одном факте — всегда, когда случается большая беда, когда грозит большая опасность, во главе тех, кто приходит на помощь, всегда стоит кн. Г. Е. Львов. Он никогда не проявлял честолюбия, но по натуре, по талантам своим он был организатор, человек практического дела. Именно поэтому он так и выделился в среде русской интеллигенции, всегда страдавшей отсутствием практичности и деловитости.

Популярность кн. Г. Е. Львова росла сама собой постепенно, но неуклонно. Каждый пост, который он занимал, служил ему ступенью к следующему, более высокому. Даже чисто отрицательные факты, как неутверждение его в должности Московского городского головы, служили к увеличению его популярности. Когда в начале войны 1914 года организовался Земский союз, сразу единственным кандидатом в его председатели явился кн. Г. Е. Львов. На этой работе его узнали и оценили и армия, и начальство, и солдаты. С некоторыми генералами у него завязались личные отношения — например с Алексеевым. Вряд ли у него были с ними политические разговоры. Говорили просто о России, о жизни, о смерти, и в этих разговорах не могли не вырисоваться ярко вся глубина и своеобразие натуры Львова.

Наступила революция. Образовалось Временное правительство, и во главе его — опять совершенно бесспорно — занял место Львов. И в эту ответственную минуту не оказалось другого кандидата. Но он не был политическим деятелем. Он оказался в чуждой ему стихии, и эта стихия победила его. Он не выдержал и ушел. Враги его ставят ему в вину то, что он пошел во Временное правительство. Но нельзя с точки зрения сегодняшнего дня судить поступки людей в феврале 1917 года. Стоит только вспомнить, что тогда все мы переживали.

Уйдя из Временного правительства, Львов исчез. Никто не знал, где он. Уже после стало известно, что он провел некоторое время в Оптиной Пустыни. В этом сказалась его религиозность. Затем случайный арест — уже при большевиках — в Тюмени и, казалось, верная гибель. Но тут спасло его умение подойти к мужику, к солдату. Никто не умел так просто говорить с простым народом, как князь Львов. Он очаровал своих тюремщиков и был освобожден. Затем Сибирь и эмиграция, где он занял малозаметный для широких кругов эмиграции, но чрезвычайно ответственный пост главы земской организации. Снова началась кипучая работа. Только его энергии, его авторитету у иностранцев обязана русская эмиграция всем тем, что удалось добиться Земскому союзу в деле защиты ее интересов.

Часто говорят, что Львов был безволен. Это неправда. Факт неподписания им Выборгского воззвания вопреки мнению всей партии Народной свободы, к которой он тогда принадлежал, указывает, что он всегда твердо и неуклонно шел по той дороге, которую подсказывала ему совесть.

По окончании речи Н. И. Астрова память кн. Г. Е. Львова была почтена вставанием.[16]