Ударом на удар

Кто приготовился к бою, тот его наполовину выиграл.

М. Сервантес

Ночные донесения разведчиков на рассвете дополнились новыми. Разведчики Владимир Сидоров и Наташа Деулина сообщили: выход гитлеровцев на Долгоруковскую закончен. Работало двести сорок грузовиков. Насчитано тысячи три солдат.

Несколькими минутами позже появляются дозорные Георгий Свиридов с группой разведчиков и словаки Александр Гира со Штефаном Маликом.

— Под Барабановкой и Петровкой, — сообщают они, — фронтом к лесу расположились два батальона противника. Еще один батальон, численностью до пятисот солдат находится возле Фриденталя.

Прибегает Тася Щербанова. Она из района пещеры Ходжи-Хоба, где в секрете группа наших разведчиков. Они прислали записку:

«На Караби-яйлу за ночь вышло более двух тысяч пехоты, три эскадрона кавалерии. Замечено девять артиллерийских и минометных батарей. Работает примерно двести автомобилей. Силантий».

— Все точно, — подводит итог Котельников, глядя на карту. — И численность сходится — более восьми тысяч, и исходные позиции те, что обозначены на их схемах.

— Стало быть, сведения Эм-эм верны, — говорит Мироныч.

Итак, окружены. Операция началась. И хотя ее ждали, в лесу тревожно. Видимо, привыкнуть к схваткам с врагом, да еще к неравным, человеку трудно.

Хорошо, что удар врага так удачно совпал с нашей рельсовой операцией. Пожалуй, лучше и не придумать. Минеры ушли седьмого — за сутки до немецкого наступления. Опоздай они хоть на день — не прошли бы сквозь кольцо окружения, которым опоясан сейчас лес.

В сроках повезло. Но это не значит, что нам, оставшимся в лесу, стало легче. Все боевые силы, сформированные в четверки диверсантов, ушли из бригады; а у нас осталось менее сотни человек — обкомовцы, штабисты, спецгруппы. В отрядах по три-четыре бойца — вот и все наше войско. С восьмитысячной экспедицией такими силами не повоюешь. Остается единственный выход — сманеврировать, скрыться. Пусть бьют в пустоту. Но… вся сложность нашей задачи и состоит в этом самом «но».

Сквозь полицейский заслон наши минеры проникли успешно, без единого столкновения. Расчет на то, что, собрав силы для наступления на лес, немцы ослабят охранную службу, видно, удался. Однако этого мало. Десятки групп минеров, ушедших из бригады и из автономно действующих отрядов, должны пробраться к железной дороге, взорвать ее и вернуться в лес. На это потребуется трое-четверо суток. Облегчить им обстановку можно, только задержав в лесу карателей подольше, хотя бы до ночи десятого сентября, когда на железные дороги Крыма обрушится удар партизан. А еще лучше — привлечь сюда новые силы фашистов. Следовательно, надо вступить в бой и показать немцам, что партизаны на месте, в лесу.

Мы стоим вблизи западных опушек лесного массива, близ иваненковской казармы. Вокруг выставлены наши дозоры. В каждом — два бойца. Какой-то из дозоров будет обнаружен первым и первым примет удар. Обнаружить себя в этом районе мы преднамеренно помогаем противнику и рацией: несмотря на плотное окружение, рация работает, и немцы могут ее пеленговать. Будто решив напомнить об этом, Степан Выскубов подает радиограмму.

Лес зловеще молчит. Но гробовая тишина его может взорваться в любой миг.

Мирон подносит спичку к бумажной ленте радиограммы, и в этот же момент рядом гремит выстрел, другой, затем длинная пулеметная очередь.

— Огонь!

Крики команд, треск, стрельба. Немцы откатываются. Залегают в низине. Бесприцельно стреляют. Подбегает Ильин.

— Немцы наступают с Долгоруковской! Политрук Казачков убит! — сообщает он и тут же падает раненый.

Прекратив огонь, ждем атаки. К нам долетают немецкие команды, но немцы не поднимаются. А шум стрельбы возрастает. Автоматы стучат восточнее, слышна перестрелка и в северном секторе, и на северо-западе.

В небо взлетают ракеты. Зеленые огни падают в район нашей стоянки. Это поисковые отряды противника указывают своим ударным силам: «Здесь партизаны». Им помогают наши дозорные. Расставленные в разных секторах, они шумят и стреляют: «Да, мы тут, и нас много».

Сейчас враг введет в действие главные силы. Они устремятся сюда.

— Пора! — говорит Николай Котельников, подползая.

Да. Надо переходить к маневру. Но враг вносит поправку.

— «Вперед! Вперед!» — вновь кричат немцы, кидаясь в атаку; они бегут на нас.

— Прицельным… Огонь! — Голоса тут же глохнут в шуме стрельбы.

Отряд, наткнувшийся на нас, невелик. В нем нет и сотни. Понеся потери, он вновь отступает. Огневая схватка глохнет.

— Пора отходить! — настоятельно повторяет начштаба.

Оставляем Федора Федоренко с его штабом: пять минут стрелять и создавать шум.

Выполнив эту задачу, он снимается с обороны и догоняет нас. Сбегаются и все дозорные. Теперь стреляют только с немецкой стороны…

Вступает в действие вторая часть нашего плана. Нашим оружием становится маневр и тишина. Нужно не обнаружить себя. Иначе, заметив направление нашего движения, немцы смогут определить и то место, куда мы стремимся.

В главном дозоре группа Костюка. Зоркие из зорких, ребята должны видеть и слышать все, что впереди. Однако даже на них полностью надеяться нельзя. От стычки в лесу уберечься трудно. Поэтому мы движемся в южном направлении, хотя место нашего укрытия находится на востоке: если враги заметят нас, то истинного направления не разгадают.

— Слева отряд. Движется навстречу, — передает Костюк по колонне.

— Ложись! К бою! Без сигнала не стрелять! — передаются команды. Напряженная тишина. Кажется, никто не дышит. Отряд проходит мимо. Там, где он движется, слышен шум шагов, хруст веток, редкие голоса.

После этого мы продвинулись к югу еще на километр.

И вот вся наша группа уже соседствует с фашистскими блокировщиками. Они — на Долгоруковской яйле, в двухстах метрах от опушки; тут же находимся и мы, только со стороны леса.

Обходим с Егоровым наше войско. Говорим вполголоса — больше глазами да жестами: не шуметь, глядеть в оба, быть готовыми к броску.

Задерживаемся возле матери с ребенком. Ксения Антоновна Братко — симферопольская подпольщица. Предупрежденная о готовящемся аресте, она пришла к нам вместе с малолетней дочкой.

— Зина! — берет девочку Мироныч. — Я все забываю, сколько тебе лет?

— Тли годика.

— О, уже большая. Фашистов, конечно, не боишься.

— Боюсь. Мама боится, и я боюсь.

Зина тянет ручонки к матери и, очутившись на ее руках, жмется к ней худеньким тельцем.

— Мама не боится, — успокаивает комиссар ребенка. — Ксения Антоновна, правда, вы не боитесь?

— Нет, конечно.

— Ну, а тебе, Зина, дадим защитника. А ты не шуми, чтоб фашисты не нашли нас. Ладно?

«Защитником» назначаем Васю Буряка. Снимаем его с обороны и поручаем носить ребенка при переходах, беречь в случае боя.

Возле Пети Ильина хлопочут медики.

— Три тяжелые раны, — сообщает врач. — Много крови потерял. Стрелял, говорит, после ранения. Потом, отходя, нес убитого Казачкова, пока хватило сил…

Густым мелколесьем пробираемся к краю опушки. С пригорка яйла видна, как на ладони. Прямо перед нами, совсем близко — немцы. Стоят колонны грузовиков. Вокруг машин толпы солдат.

Беспокойное соседство. Двинутся эти резервы в лес или пойдет сюда кто-нибудь — столкновения не избежать. Но вражеские стрелки жмутся к машинам: лес пугает их.

К горе Колан-Баир то и дело подлетают самолеты связи. Они сбрасывают вымпел за вымпелом. Туда же, к горной вершине, торопливо шагают пешие связные, тянутся провода полевых телефонов. Сомнения нет: на вершине Колан-Баира вражеский командный пункт.

А над Бурмой взлетают ракеты. Видны они и над Бурульчой. Поисковиков в лесу становится все больше. В этой обстановке к облюбованному тайнику спроста не проберешься.

— А что, если прижаться к немецкому капэ! — шепчет Мирон. — Искать партизан под носом у командующего никому и в голову не взбредет.

Эта дерзкая мысль не выходит из головы.

Дождались темноты. Немцы выставили заставы, и те, как всегда, стали беспорядочно стрелять и пускать ракеты. Обходим шумных охранников и проникаем к подножию Колан- Баира. До немецкого командного пункта рукой подать — полкилометра, не больше. Теперь он «охраняет» нас с запада. С востока таким «прикрытием» служит крупный подвижной отряд врага, расположившийся на ночевку на берегах Бурульчи. С севера и юга мы тоже имеем подобную «защиту». Чем не ночлег? Только бы не шуметь. Но с полной тишиной у нас не получается.

— Товарищ комиссар, поздравляем! — слышится в темноте с трудом сдерживаемый голос радиста Николая Григорьяна. Егоров бросается к нему:

— Ты что, у тещи в гостях? Наступи на язык!

Григорьян переключается на шепот:

— Простите, на радостях забыл.

— Какие радости? — смягчается Мироныч.

— Ваша родная Макеевка освобождена!

Взволнованный комиссар стиснул в объятиях радиста.

С этой минуты до самого рассвета никто не сомкнул глаз и не нарушил тишины. Огромная радость, прилетевшая с Большой земли, переживается молча.

С рассветом враг возобновил передвижение, занимая все новые рубежи. Дозорные сообщили, что отряд гитлеровцев, ночевавший в Бурульче, поднимается к Колан-Баиру. Это хорошо. Нам открывается путь к партизанскому тайнику.

Подбегает Федоренко:

— Давайте стукнем? — глаза Федора, красные от бессонницы, горят нетерпением.

— Я тебе стукну! Иди лучше вперед. А как только противник пройдет мимо, спустимся к месту ночевки вражеской колонны у Бурульчи. Понял?

Движемся к Бурульче по дороге, только что протоптанной неприятельской колонной.

Бурульча, как всегда, шумит. Тянет прохладой. На берегах речки среди камней еще тлеют костры. Повсюду консервные банки, обрывки бумаг, окурки.

Не задерживаясь, идем к цели. И через полчаса, достигнув скрытого места, располагаемся на отдых. Подкрепляемся всухомятку. Пусть каратели собирают силы туда, где вчера был бой, пусть ищут там партизан. Мы же отдыхаем у себя дома. Нас надежно укрывают густые заросли могучего леса и резко пересеченная местность. Чувствуем себя еще увереннее, чем вчера.

Пригревает солнце. Дрема прямо-таки одолевает. Но спать никому нельзя. И я, проверив посты, достаю из планшета дневник.

«Происходящее сейчас в блокированном врагами лесу удивляет. Офицеры Енекке и Клейста обрушивают на головы своих горных стрелков тысячи проклятий, но поднять их в атаку против горстки партизан не могут. А мы с Миронычем с трудом сдерживаем нашу горстку людей от схватки с восьмитысячной оравой»…

Этой же мыслью делюсь и с присевшим рядом комиссаром Егоровым.

— Что, Мироныч, политико-моральное состояние личного состава на уровне?!

— Выше всякого уровня, — с серьезной озабоченностью отвечает он. — Федоренко наш маневр окрестил «перемирием с немцами».

Собираем командиров и комиссаров отрядов. Обсуждаем вместе: ввязываться в бой с врагами или нет?

— В чем состоит задача противника? Обнаружить партизан, зажать и разгромить их. И если в лесу находится только командное ядро бригады, то уничтожить это ядро. Так?

Молчание.

— А в чем, в таком случае, состоит наша задача? Очевидно, никак не в том, чтобы подставить это ядро под удар. Вчера мы пошумели, привлекли силы противника, а сами переметнулись в противоположный сектор. А что дальше? Обнаружить себя и тут? Дать еще бой и затем вновь маневрировать? Или строго придерживаться принятого нами плана: на день-два исчезнуть, потом, когда каратели обшарят район аэродрома и расползутся вновь по всему массиву, второй раз обнаружить себя в том же месте, где дали им первый бой? Пусть опять стягивают туда силы и переворачивают там землю.

Кажется, подействовало. Разошлись. О «перемирии с немцами» ничего не слышно. Но утром вновь является Федор.

— Я не помню, как там по вашему плану, когда опять нам шуметь, но думаю, что сегодня уже пора. Поручите мне, — просит он.

Сдержать его невозможно. Принимаем предложение и разрабатываем задачи. Первое: вывести из леса Гузия с Островской, Владимира Сидорова и других разведчиков, идущих в города и села. Второе. Наступает время возвращения минеров с рельсовой операции. А в лесу прочес. Поэтому надо расставить по тайникам парные посты — «маяки», которые будут встречать наших минеров.

Третье. В «почтовых ящиках» оставить новые задания и пачки листовок для подпольщиков, чтобы те разъяснили населению, что партизаны не разбиты. Только после этого дать новый бой противнику в районе аэродрома.

Силы, которыми будут выполняться эти задачи, стоят в одной шеренге. Малы они до невероятности. В дневнике появляется новая запись: «Пришлось досрочно посылать второй отряд. В его составе: командир отряда Федор Федоренко, комиссар Сергей Черкез, начальник штаба Николай Сорока, начальник разведки Николай Колпаков, политруки групп Дмитрий Косушко и Николай Клемпарский, пулеметчик Михаил Капшук и бойцы: Василий Тоцкий, Григорий Чебота, Петр Помощник. Шесть начальников и четыре бойца. Седьмым начальником пошел Семен Осовский, новый заместитель командира бригады по разведке».

В полдень они уходят. А у нас, в тайнике, который еще больше обезлюдел, время проходит в томительной неизвестности.

Похоже, что нас не найдут. Но как обойдется у минеров? Беспокоит и судьба отряда Федоренко, разведчиков и «маяков». Ведь лес запружен войсками противника.

Но время мы даром не теряем. Комиссар Егоров, редактор Степанов и его помощник Грабовецкий закончили составление текста двух новых листовок.

«Друзья! — читает Степанов первую. — Начался распад искусственно созданного Гитлером союза — Италия вышла из войны…»

— Тс-с! — останавливает его Егоров. — Слышите?

Напрягаем слух. Оттуда, где в лесах затерялся наш аэродром, доносится перестук партизанских автоматов.

— Федя сцепился! — отмечает комиссар. — Не зарвался бы…

В предвечернюю пору мы услышали шум еще двух огневых схваток. А ночью отряд возвратился к нам. Усталый, но довольный Федоренко скупо доложил:

— Все задания выполнили. Разбили обоз противника и два боя дали поисковым отрядам. Внимание и силы противника теперь вновь привлечены туда. — Он перечислил потери противника, с радостью подчеркнул, что своих потерь не имеет, и закончил рапорт неожиданной новостью: — А кроме того, Николай Сорока провел политбеседу с венгром, которого нашел под повозкой.

Комиссар Егоров живо интересуется этим сообщением.

Сорока рассказывает. Разгромив обоз, партизаны сразу выбежали на дорогу и стали собирать трофеи. Под одной из повозок Николай Сорока обнаружил раненого венгерского солдата.

— Ранен? — спросил партизан. Венгр молчал.

— Отвоевался ты, солдат. Вот и автомат в сторону бросил. Заберу. Нам он нужнее. А тебе лучше вот это, — сказал Сорока и дал ему свой медицинский пакет.

На прощанье Николай сказал венгру:

— Расскажи другим о встрече с партизанами. Может, вы поумнеете и поймете, что стрелять вам надо не в нашу сторону…

Венгр вдруг шевельнулся, что-то стал шептать, неотрывно глядя на флягу. Сорока отцепил флягу, отвинтил крышку и стал поить венгра. А Федоренко уже из сосняка зовет:

— Николай! Немцы вон прут!

Оглянувшись, Сорока увидел, что из-под Колан-Баира приближается автоколонна.

— Ты лежи, — сказал он на прощанье венгру. — Скоро тебя подберут. А мне уходить надо…

— Никакой там политбеседы не получилось, — завершает разговор Сорока. — Дал бинт и напоил. Вот и все. А из слов моих он, конечно, ничего не понял.

— Не понял, говоришь? — возразил Егоров. — Ошибаешься, дорогой. Такое понимается без слов. И если выживет тот венгр, то об этой встрече расскажет обязательно, не умолчит.

Томительно тянется время. На девятые сутки гитлеровцы стали сворачивать свои силы. Лишь на баксанском и малом ортасыртовском аэродромах оставили около двух батальонов, чтобы возводить укрепления. Сообщение Эм-эм подтверждается: гитлеровцы блокируют наши аэродромы.

А несколько дней спустя вернулись с операции и наши минеры. Они рассказали о полном успехе. К железной дороге не прошла только группа Ахметова. Столкнувшись ночью с противником, она вышла из боя с двумя ранеными; пришлось отказаться от похода на задание и вернуться в лес. Все остальные подрывники бригады и отрядов подошли к дороге вовремя. В час ночи привязали толовые шашки к стыкам рельсов и подожгли фитили. Через несколько минут рельсы стали взрываться на всей дороге от Феодосии до Джанкоя, от Джанкоя до Симферополя и Севастополя.

Вслед за минерами в лесу появились наши разведчики. Все в один голос заявили: железная дорога выведена из строя полностью и бездействует уже пятые сутки. Это подтвердилось и донесениями других наших людей.

Собрав сведения об итогах рельсовой операции, проведенной в ночь на 10 сентября 1943 года, докладываем на Большую землю:

На участке железной дороги Ислам — Терек — Джанкой — Сарабуз взорвано 212 рельсовых стыков, выведено из строя 424 рельса (данные без отрядов Кузнецова и Македонского).

Кроме того, в процессе рельсовой операции группой Ивана Сырьева в составе Федора Мазурца, Василия Печеренко и Игната Беликова на перегоне Ислам — Терек — Киличи миной с колесным замыкателем пущен под откос воинский эшелон. Группой Кирилла Бабира в составе Сергея Даниленко и словака Штефана Малика на станции Колай маломагнитками взорван эшелон со снарядами. В совхозе «Красный» маломагнитками взорван воинский склад горючего. Уничтожено 140 тонн бензина. Организатор диверсии словак Белла.

По данным подпольщиков группы «Муси», а также разведчиков Григория Гузия, Беллы, Жени Островской и Михаила Григорова, движение по железной дороге Феодосия — Джанкой — Симферополь — Севастополь, прерванное в ночь на 10 сентября, не возобновлялось пять суток. Эти данные подтвердились немецкими источниками, полученными от начальника железнодорожной станции Симферополь Виктора Кирилловича Ефремова и начальника станции Колай Сидора Петровича Ухтомского, работающих на нас.

Таким образом, единственная железнодорожная коммуникация врага в Крыму, особенно важная сейчас, при отступлении оккупантов, выведена из строя…[52]