«Русские блаженствуют - наши голодают

Видели ли Вы когда-нибудь русского, который протянул бы руку за милостынею?

Нет! Этого русские не делают, это они предоставили нашим беднякам.

А заглядывали ли Вы когда-нибудь в городской бар или кабаре, приметили ли Вы там после полуночи элегантных дам и мужчин? Если Вы их заметили и подумали, что это наши люди, то Вы очень ошибаетесь. Нет! Это наши братья русские. В то время, когда это нас так обижает, русским живется здесь лучше, чем жилось дома.

Какой бы кризис здесь ни был, русский должен быть хорошо одет, сыт и иметь деньги, чтобы каждый вечер показаться в элегантных местах и играть роль господина довоенного времени.

Видели ли Вы нашу женщину, так сказать, голую и босую? И если видели, то вовсе это не редкость.

А видели ли вы русскую “матушку” без мехового пальто и драгоценностей? Конечно, нет. А это ужасно и печально.

В то время как наша женщина с утра до вечера с маленьким ребенком на руках работает, мучится, в это время «матушка» со своей любимой собачкой вплоть до обеда гуляет по улицам, после обеда отдыхает, чтобы к вечеру быть свежей для удовольствий. Мы знаем очень хорошо, что русские страдают, тоскуют по своей Родине, но также знаем и то, что они не должны эту свою тоску заглушать в разврате и роскоши.

Братья-русы должны быть немного осмотрительнее в отношениях к своим братьям-югославянам и отделили бы хотя одну третью часть от той суммы, которую они тратят на шампанское и танцовщиц, и предложили бы свою помощь югославянским безработным-рабочим или какой-нибудь другой гуманной организации.

Скорее мы можем ожидать, что наш бедняк отделит кусок от рта своего и поможет еще более бедному, нежели братья русские дадут часть денег, предназначенных на веселье, потому что бы тогда делали меховщики, цветочные магазины, ювелиры, варьете и т.д.

Если бы мы только ждали, что русские помогут нашим близким, они бы могли скорее пять раз умереть, чем дождаться помощи.

Д. Павичевич».

Но было еще хуже.

В 1932 году в какой-то сербской газете была помещена грубейшая и наглая статья, сравнивающая русских беженцев с бешеными собаками и призывающая просто убивать русских на улицах, как собак. Эта статья наделала много шума. Газета вырывалась из рук, почему я при всем старании не мог получить экземпляр. По поводу этой статьи отвечал в «Царском вестнике» С. Н. Палеолог, указывая русским людям на необходимость сохранить этот номер газеты для будущей России.

Теперь опять какой-то депутат Дмитрий Евич внес в скупщину запрос правительству об отношениях между Югославией и СССР (Возрождение. № 2976 от 26 июля 1933 г.), требуя признания власти большевиков. Обиднее всего это то, что этот депутат - серб, как сообщает газета, - добавил, что этот вопрос его особенно волнует вследствие племенных симпатий, существующих между Югославией и Россией.

Здесь, в Югославии, как и в Болгарии, простой народ, и в особенности старые сербы, совершенно иначе относятся к русским людям, чем их интеллигенция. Когда мы были в Болгарии, мы видели это осторожное отношение к нам интеллигенции. Они просто сторонились нас. Общение с контрреволюционерами считалось недемократичным.

Поклонение демократизму стало второй религией в Европе, и в этом отношении русский чиновник, боровшийся с большевиками, не вызывал симпатий европейского интеллигента. Простой народ, поскольку он не заражен коммунизмом и революционными идеями, отлично разбирается в истории. Он помнит помощь русского народа, не раз оказанную братушкам-сербам.

Сколько раз мне говорили старики-сербы, местные жители, что их подрастающая молодежь мыслит иначе. Для них совершенно безразлично, спасала ли Россия Сербию и оказала ли она ей услуги. Белое движение им не нравится. Царскую Россию они не любят. Им нет никакого дела до России. Культуру свою они берут более от Западной Европы, а славянская идея им совершенно чужда. До сих пор среди сербской интеллигенции царит убеждение, что революция в России произошла потому, что русская интеллигенция плохо обращалась с народом.

И я всегда с особым удовольствием задаю им вопрос: а почему у них была революция по окончании войны в 1918 году? Мне много рассказывали здесь и в Хорватии, как толпа разносила имущество местных граждан и как топорами разбивались отличные фортепиано, остатки которых выбрасывались на улицу. С особой обидой мне говорил Г Шлезингер, что у него в доме не пощадили даже портрет его умершей дочери. Какой-то солдат проколол его штыком. С чувством удовлетворения он рассказывал, что в Новом Бечее вошедшие сербские войска расстреляли у подножья памятника 60 революционеров-большевиков, а цыган Илья, руководивший грабежами, и до сих пор живет в Новом Бечее. Его тогда только выпороли в полиции.

А что делалось в Хорватии, где возле Загреба в с. Кашино убили бележника, а жупника волокли, привязанного веревкой к повозке, 7 километров? А как из Венгрии по Дунаю плыли трупы убитых знаменитым большевиком Бела Куном? А спартаковское движение в Германии, а революция в Испании, а бегство из Англии богатых помещиков после избрания Макдональда?..

Они не любят этих напоминаний и, как бы огрызаясь, говорят: «Да! Но это было всего три месяца», - точно в этом кроется вся сущность вопроса.

Одним словом, молодое поколение сербов, в особенности в Белграде, совершенно чуждо старой России и вообще славянской идее. Сейчас

Сербия находится под покровительством и водительством католической Франции и прониклась демократическими идеями. Славянство несомненно отжило свой век. Мы говорим то, что видим.

Хорваты - это не славяне. У них не сохранилось ничего славянского. Это типичные австрийцы, с которыми они совершенно ассимилировались. Своих братьев-славян, русских и сербов, они ненавидят.

Католическая Польша смотрит на Запад и несомненно должна отойти от славянства, тем более что своих же братьев-славян она ненавидит. И русские их ненавидят и, надо прибавить, всегда ненавидели. Один их грабеж на границе русских беженцев никогда не будет им прощен.

Сербия уже соединилась с католическими народностями, представляющими собой Югославию, и, конечно, под влиянием Франции отойдет от славянства.

Остается одна Болгария, которая так недавно состояла в войне с великим славянским народом русским, а свои симпатии к русским людям она показала во время избиения русских в Болгарии в 1922 году. Сейчас в связи с признанием большевиков в Болгарии опять назревают враждебные настроения против русских.

И это славянство! Нет! Славянства уже нет. В чистом виде оно сохранилось в подполье в советской России и в трех миллионах русской эмиграции, то есть славянин - это только русский.

Вообще славянская идея, по-видимому, была мало распространена на Западе. Тут об этом не говорят вовсе, а если мы, русские, заводим иногда разговор на эту тему, то встречаем односложные ответы и скучающие лица. Одни только русские продолжают искренно думать, что славянство должно когда-нибудь объединиться под скипетром возрожденной России, а их братья-славяне только улыбаются и с такой же искренностью говорят, что Россия кончила свое существование и никогда не возродится. Да и не хотят они ее возрождения.

Сейчас над всеми славянскими странами господствует католическая Франция. И вот мы приведем здесь поразительный случай, характеризующий славянские настроения.

При открытии в Новом Бечее памятника королю Петру на площади была вся русская колония, причем возле самого памятника стоял, выстроившись в полном составе, Харьковский институт с начальницей института М. А. Неклюдовой во главе. Когда на трибуну взошел бележник (нотариус) серб г. Пивнички, крупный правительственный чиновник, весьма благосклонно относившийся к русским беженцам, то все думали услышать от него упоминание о погибшем русском царе и русском народе.

И что же услышали здесь русские? «Благородная Франция спасла несчастную Сербию, и этого мы, сербы, забывать не должны», - сказал г. Пивнички. Ни слова о России, ни одного слова о русском императоре не упомянул оратор, точно Россия не участвовала в Европейской войне. Вот какая теперь ориентация! И так воспитывается народ. Мне лично сказал после этого один серб: «Мы русских не видели, а вот французы шли с нами и очистили Сербию от неприятеля».

Конечно, эта ориентация противоестественна. Французов здесь никто не знает и никогда не видел. Между тем русского знает каждый, и не потому, что их здесь много, а потому, что громадное число местных жителей были в русском плену. Очень многие говорят по-русски, а если не говорят, то понимают русский язык. Можно смело сказать, что владелец каждого пятого домика в Новом Бечее побывал в русском плену. Они говорят, что вынесли отличное впечатление о России и с удовольствием вспоминают этот плен. Некоторые говорят, что как только можно будет ехать в Россию, они сейчас же бросают свое имущество и едут в Россию.

При оккупации в 1918 году немцами Украины многие из местных жителей, состоя в австро-венгерских войсках, побывали и на Украине. Так, хозяин моего дома, серб Жива Томит, был в Екатеринославе жандармом. Выпивши как-то изрядно, он ввалился ко мне в комнату и очень долго рассказывал об этой оккупации, причем его мать-старушка наивно добавила к его рассказу, что он ушел на войну бедным человеком, а вернулся с деньгами и тотчас купил за 25 тысяч динар этот дом. «Я не любил расстреливать, - рассказывал мне Жива Томит, - но что же делать, приходилось мне это делать как жандарму». Ему больше нравились обыски, и в особенности на улице. Попадется богатый человек, чего только не возьмешь у него. Иногда попадались даже золотые портсигары. Вещи расстреливаемых тоже доставались тем, кто расстреливал их.

Есть в Новом Бечее и такие, которые побывали на службе у большевиков. Это в большинстве тот элемент, который держит сторону большевиков. Они не скрывают, что большевики при отъезде отобрали у них все капиталы, которые они составили себе грабежом в России. Правда, они больше молчат, но под пьяную руку проговариваются, что у них в России были миллионы, которые им не удалось вывезти. А бывает и так, что соседи шепотом говорят: «А вы знаете, он привез с собой из России громадные деньги».

Вообще очень многое я понял из общения с моим хозяином. Весьма навязчивый, он был болтлив и заходил часто ко мне по вечерам, так что мне приходилось запираться от него. Он любил рассказывать о пребывании своем в Екатеринославе в 1918 году. Зная это, я попросил его как-то рассказать, как оккупировавшие Екатеринослав солдаты Австро-Венгерской армии срывали погоны с немецких лейтенантов и убивали их. Эта тема не нравилась Живе Томит, и он почему-то, не смотря мне в глаза, уклонялся от этого разговора, говоря, что это было уже под конец, недели за две до оставления немецкими войсками Украины.

«А помните, как по городу возили фургоны, доверху переполненные расстрелянными, а сзади шел австрийский солдат? Не приходилось ли вам, как полевому жандарму, сопровождать эти фургоны?» - спросил я его. Почувствовав, что я знаю кое-что об оккупации Екатеринослава, Жива Томит прекратил разговор и никогда больше не возобновлял его. Жива Томит -это типичный коммунист по здешним понятиям. Как бывший на войне солдат, он получил из отобранной у помещиков земли 4,5 ютра.

У него во дворе ходят гуси, утки и масса цыплят. В свинушнике содержится две свиньи. Во дворе две скирды соломы и кукурузы. Чердак завален пшеницей и кукурузой. Человек этот вполне обеспечен и ничего не делает. Что же он говорит?

Я постараюсь точно воспроизвести эти рассуждения, потому что так рассуждает громадное большинство местных жителей, и этими тенденциями пропитаны окрестные села, называемые здесь коммунистическими (Меленцы, Куманово и т.д.):

«Краль нам не нужен. Власть должна быть от народа, как у вас в России. Министры воруют. Их надо повыгонять вон. Господари ничего не делают, а мы платим за них налоги. Вот, например, Гига Иванович³⁶идет по улице, выпятив вперед живот. На жилете болтается золотая цепочка. На руках кольца. Воротничок накрахмален, белая рубашка, новая шляпа. От него все это надо отобрать. Они завладели землей, содержат фабрики, купили дома и имеют в банке деньги. Все это от них надо отобрать. Государством должны править выборные от народа, свои люди-селяки, а не наемные министры».

Мои возражения им не воспринимались. Напротив, когда я привел ему примером мою работу, как учителя музыки, он рассмеялся и сказал: «Разве это работа?» И я невольно вспомнил, как несколько лет тому назад в газетах облетела весь мир весть об инциденте с великим художником Репиным в Финляндии. Когда он рисовал возле какого-то поселка, его окружили крестьяне и стали ему выговаривать, как ему, старику, не стыдно заниматься глупостями. «Какие же это глупости, я работаю над картиной», - возразил им великий художник. «Какая же это работа, ты пошел бы дрова колоть - вот это работа», - упорно настаивали на своем мужики высококультурной Финляндии.

И вот в защиту этих людей, за их свободу и самостоятельность, были брошены на войну миллионы русских людей и гибли десятками и сотнями тысяч, воображая, что они делают великое и святое дело. И те из высокообразованных иностранцев, которые поняли это, говорят нам: «Вы слишком сентиментальны и идеализировали то, чего нет».

И действительно. Почему теперь, живя среди сербского народа, русская эмиграция не идеализирует то, что еще не так давно, при других обстоятельствах, казалось таким красивым и идейным? Почему теперь, когда, казалось бы, цель достигнута, идея осуществлена, сербский народ освобожден, - почему теперь русские люди, носившиеся с этой святой славянской идеей, не чувствуют удовлетворения и так далеки от сербского народа?

Где же та мечта, которая, казалось бы, осуществилась в виде победы, одержанной сербским народом при помощи «великой майки России»?

Мы пользуемся, как говорится, гостеприимством, и за это нас всегда упрекают, напоминая, что мы должны быть благодарны за то, что нас приняли сюда. Ведь многих не приняли соседи, например греки, румыны, поляки, и они погибли в камышах.

Да! Мы благодарны нашему королю Александру, его правительству, но что сделали для русских народные представители в Скупщине и сербский народ в его массе? Ровно ничего! И вот за право жить и умереть на сербской земле мы должны вечно благодарить и благодарить.

Теперь, в связи с признанием СССР, в умах сербской интеллигенции нарождается новая мысль: истинная Россия не здесь, в эмиграции, а там, у большевиков в советской России, и потому Сталину и К^о надо помочь...

Мне хотелось бы здесь вспомнить весьма интересную встречу с человеком, который поразил меня своими самостоятельными взглядами, выработавшимися у него, несмотря на пропаганду демократизма, которая ведется теперь во всем мире. Это Шестич, Бранко Филиппович. Молодой человек, хорват, окончивший Загребский университет. Сын срезского начальника. Он окончил Загребскую консерваторию и вместе с тем рисует как настоящий художник. Мы провели с ним неделю и ездили в Марию-Быстрицу, где он мне много играл в пустующем костеле на органе. В конце концов мы отправились в горы, где г. Шестич начал рисовать общий вид Марии-Быстрицы.

К нам подошли селяки, работавшие тут же в поле. Резко оборвав вступивших с ним в разговор, Шестич сказал мне: «Уйдем отсюда». Мы пошли. По дороге он сказал мне: «Не терплю простонародье. Они все пропитаны большевизмом и только думают, как бы убить и ограбить интеллигентного человека. Они мешают развитию культуры. А власть наша подделывается к ним. Я ненавижу ничтожную, простонародную Хорватию с ее убогой культурой, несмотря на то что это моя родина. Я еду во Францию и вернусь обратно только тогда, когда будет уничтожено господство простонародья».

Мы, современники и очевидцы всего этого, отлично знаем, что в первый период большевизма по всей России господствовала безответственная сила тех миллионов военнопленных, которые в то время были в России. Все конные отряды при ЧК, все ударные батальоны внутренней стражи были заполнены военнопленными германцами, мадьярами и так называемыми австрийцами. Под австрийцами разумелась вся смесь народов, входивших в состав Австро-Венгрии: австрийцы, хорваты, словенцы, сербы, мадьяры, русины, швабы, чехи, галичане, поляки, бывшие в подданстве Австро-Венгрии. Вместе с китайцами и латышами они наводили ужас на обезоруженное население.

Многие из них, в особенности мадьяры, хорваты и латыши, занимали ответственные посты, как, например, председателей ЧК, комиссаров и заведующих отдельными частями. Все обыски и облавы не обходились без них. Бывало так, что при ночных обысках ни один из этих иностранцев не умел говорить по-русски, и потому они грабили молча, не отвечая на вопросы обывателей. Это так называемые самочинные обыски. Но параллельно с ними шли обыски от большевистской власти, при которых обыкновенно присутствовал комиссар, тогда эти иностранцы держали себя скромнее.

Они же, эти иностранцы, расстреливали вместе с членами ЧК приговоренных к расстрелу. Так было и при убийстве Государя Императора и его семьи. Я никогда не забуду, как на третий или четвертый день установления большевистской власти в Чернигове я с трепетом проходил мимо здания Чрезвычайки. На посту возле ворот с винтовками на плечах стояли два австрийца-военнопленных - не то чехи, не то русины, которых я знал лично, потому что они работали у меня в слесарной. С одним из них я разговаривал всегда по-немецки. Оба они приветливо раскланялись со мной.

Это все видел русский народ. Но что он мог сделать, когда все это исходило от большевистской власти? Она воспользовалась пребыванием на территории русского государства этих военнопленных, чтобы при их помощи разгромить прежний строй.

Россия, можно сказать, в первый момент большевизма была во власти военнопленных. Я был этому свидетель, но об этом как-то мало говорили. Но что скажет по этому поводу историк!

И вот почему-то все мы, современники и очевидцы, глубоко убеждены, что история умолчит об этом. Есть и в истории свои приемы. По некоторым вопросам не принято говорить, и лучше замолчать, в особенности если это не соответствует партийным взглядам историка. Один французский историк, не так давно описывая Европейскую войну, ни словом не обмолвился о России, точно она не принимала участия в Великой войне. Это говорил мне З. А. Макшеев, читавший эту книгу. Вот вам и история, по которой воспитываются целые поколения!

Помню, когда я был в Загребе в 1922 году, в газете была помещена заметка о том, что через Загреб проходит эшелон военнопленных мадьяр, прибывших из Советской России. Эшелон этот, состоявший из четырехсот с лишним человек, не будет выпущен на свободу, а будет прямо направлен в Венгрию, так как это те пленные, которые служили у большевиков в ЧК и отрядах Красной армии. Я видел, как вели этот эшелон, и подумал: вот где мне пришлось увидеть еще раз этих людей!

Это была мне знакомая картина. Те же красные шапочки с кисточками (мадьяры), в которых они ходили по Чернигову. Те же звериные физиономии, от которых приходило в ужас мирное население при ночных обысках. Но там они были еще страшнее, что они были чужие люди, и иной вор и русский человек был для них равно ничем. Они были хуже большевиков, потому что они не руководствовались никакой идеей, а просто были «шакалами», рыскающими по России и грабившими русских людей.

Я написал тогда об этом корреспонденцию в газету «Новое время», но газета эта из политических видов не напечатала эту статью. А ведь тут, может быть, были и те «австрийцы», которые расстреливали Царскую семью.

* * *

С закрытием Харьковского института Новый Бечей совершенно опустел. Русских осталось здесь с детьми 40 человек, которые объединились вокруг русской колонии. Правление колонии наняло приличное помещение и назначило по средам собрания, которые начинаются чаепитием, а затем переходят на игру в лото. Правление открыто ежедневно от 10 до 2 часов, и в это время можно приходить почитать газеты. Колония имеет также приличную библиотеку. К 12 часам очень часто собирается публика, которая устраивает здесь рюмку водки с русскими закусками. По воскресеньям на этой рюмке водки бывают и сербы, имеющие служебное отношение к нашим русским служащим в правительственных учреждениях.

Из оставшихся в Новом Бечее русских 5-6 человек служит в местных правительственных учреждениях. Это принявшие сербское подданство: Криун - помощник срезского начальника, Мартыненко - подбележ-ник, Булацель, Россосо, Медведев и граф Толстой (агроном). Столько же человек живет на частные заработки, а большинство живет на пособие, которое получают по старости лет или по болезни от Державной комиссии, причем служащие Харьковского института, оставшиеся за бортом, получают весьма приличную пенсию в сумме до 500 динар в месяц. Я не попал в число этих пенсионеров, потому что преподаватель музыки при институте не входит в число штатных преподавателей.

Колония, можно сказать, живет дружно. Весь беспокойный элемент, создававший атмосферу интриг, сплетен и гадостей, покинул Новый Бе-чей, получив назначение в другие русские учебные заведения. Председателем колонии и церковной общины был избран М. М. Родзянко, оказавшийся отличным регентом. Буквально из ничего он создал церковный хор, который придал торжественность и благолепие церковной службе. Он же исходатайствовал в полное наше владение малую монастырскую церковь на дамбе возле р. Тиссы, и тут собирается каждый праздник и под праздник все русское общество.

Первое время по закрытии института я как будто немного растерялся, хотя и имел достаточное количество частных уроков музыки. Мне казалось, что это не обеспечит меня и что мне надо искать чего-нибудь нового. У меня были сбережения, но они пропали в «гитедионице», где я хранил свои деньги. Банк лопнул, и денег оттуда их владельцам не выдали.

Это была главная причина, по которой я начал искать службы. В дни этих сомнений я получил из Белграда предложение от родителей одной своей ученицы приехать к ним и за стол и квартиру с небольшим жалованьем принять два урока музыки и присматривать за детьми. Я бросил все и поехал в Белград. Я пробыл у Филимоновых ровно месяц. Произошло недоразумение. Никакой музыки здесь в доме нет и быть не может. Я оказался в роли репетитора и гувернера, да еще с обязательством, чтобы дети не получали двоек. К счастью, меня с охотой звали вернуться в Новый Бечей, где за мной остались уроки музыки.

15 ноября 1932 года я вернулся в Новый Бечей и решил обосноваться здесь. Понемногу выяснилось, что конкурентов у меня в Новом Бечее нет и здесь можно иметь достаточное количество уроков. Я скоро перебрался на свою старую квартиру при прежней своей обстановке, но это была уже не прежняя жизнь служащего и обеспеченного человека, а опять беженская жизнь.

Прежде всего пришлось идти в канцелярию срезского начальника и выбирать документ - нансеновский паспорт, то есть выплачивать ежегодный налог, установленный Лигой наций для русских беженцев. Правда, этот документ мы должны были иметь и раньше, но у нас было еще удостоверение от Института, которое расценивалось больше нансе-новской марки.

Морально, конечно, это было ужасно. Нансеновский паспорт - это прежде всего удостоверение того, что налог на постройку дворца Лиги наций уплочен. Во-вторых, это удостоверение бесправия, то есть того, что в России считалось «волчьим паспортом» или «желтым билетом». С ним -никуда! Сиди в Новом Бечее под надзором полиции - вот и все.

В Новом Бечее, конечно, все друг друга знают, и потому особой сложности эта операция не представляет, но в Белграде это было что-то ужасное. Получить русскому человеку документ, то есть «дозвол» на жительство в Белграде, - это требует невероятных усилий, не только умственных и моральных, но и просто физических. В течение 17 дней я бегал из учреждения в учреждение, чтобы получить этот документ. Я получил его, но стал как после тяжелой болезни. Меня пропустили через фильтр и дозволили жить в Белграде, но ведь это только на 6 месяцев. Потом мне предстояла такая же процедура. Меня, как юриста, знающего и практически и теоретически административную систему регистрации, поражала эта установленная для русских процедура. 17 дней на выборку документа! Но когда же работать и сколько стоит такой документ?!

Как бы то ни было, я получил достаточное количество уроков, чтобы жить. Из них три урока даже интересных, и моя беженская жизнь в Новом Бечее вошла в колею. Вот что я писал не так давно одной моей хорошей ученице, которая очень просила меня описать мою жизнь в Новом Бечее.

«Утром до обеда я свободен. Это мое любимое время. У меня выработалась, как у всех одиноких людей, особая страсть к порядку. Не могу видеть, когда что-нибудь не на месте. И вот, вспоминая Женю, я ставлю ночные туфли носками вместе, чтобы они представляли собой пару, а не валялись разрозненными на полу возле кровати.

Если Вы спросите, что я делаю по утрам, то на этот вопрос я сам вряд ли сумею ответить. Сидя за письменным столом (кстати, у меня свой собственный стол), читаю, рисую, занимаюсь лепкой, пишу свои записки, иногда, как сегодня, пишу письма, читаю, привожу в порядок (или, вернее, любуюсь на) ноты; иногда пришиваю пуговицы и починяю белье.

Мой письменный стол стоит возле открытого окна, так что мне виден весь двор и мой садик. Зелень теперь свежая, яркая, сочная, а цветы - это один восторг. Не могу оторваться от них и иногда часами сижу без всякого дела и смотрю в это приветливо раскрытое окно. Воздух чудесный - еще весенний, свежий, бодрящий. В цвету каштаны, акации, жасмин. Запах от них одуряющий. У открытого окна еще слышно, как на реке квакают лягушки.

Сижу и наслаждаюсь этими яркими, весенними днями. Как легко дышится и как чувствуется это очарование природы! Вокруг тишина и покой, нарушаемый лишь звуками той же природы. Везде - и близко, и далеко, слышится петушиный крик. Где-то недалеко беспокойно квокчет квочка и кудахчет курица. По соседству, на большом дереве, симпатично воркуют горлицы. Иногда в окно врывается отдаленное мычание коровы или хрюканье пасущейся на улице свиньи. И только изредка, как диссонанс, послышатся через другое окно шаги прохожего и пробежит от него по комнате неясная тень. Но больше всего оживляют природу - это гудки буксирных пароходов, проходящих Н. Бечей...

На столе у меня всегда стоят в вазочках цветы по сезону. Сейчас стоят еще последние тюльпаны (по здешнему, лола). Это так украшает комнату и так гармонирует с теми, кто в рамках под стеклом неумело сопутствует моей жизни! Посмотрю на Вас, Женю, Нину, Нонну, Варю, Таню, и так грустно вспоминается наша работа в родном для Вас институте. Но вдруг в открытое окно влетает с пронзительным жужжанием громадная зеленая муха и, как аэроплан, стремительно начинает кружиться по комнате и затем так же стремительно исчезает в окне. Наступает опять тишина.

Но вот в комнате непрошеная гостья. Цветы привлекли внимание какой-то небольшой пчелки. Покружившись немного над столом, она спустилась на цветок и впилась в его лепесток. Но вот слышится рассекающий воздух звук приближающегося аэроплана - этого чудовища, созданного человеком для истребления друг друга. Не люблю я этот аппарат и радуюсь, когда после него, плавно рассекая своими громадными крыльями воздух, летит прямо перед моим окном аист. Я знаю его. Он со своей парой устроился на высокой скирде соломы во дворе, недалеко от А. Н. Кокорева. Говорят, что эта птица приносит счастье тому дому, возле которого она поселилась. Вот почему у нас в Малороссии на верхушках высоких деревьев прикрепляют старые колеса, привлекая этим аиста свить на нем гнездо.

Вот за что я люблю Н. Бечей. Это не деревня, не город, но все-таки здесь чувствуешь себя среди природы. Имею свой лук, укроп, редиску и салат, а в будущем огурцы и томаты. Я посеял это уже давно и теперь пользуюсь продуктами своего посева. Иногда с увлечением провожу все утро за работой в своем огороде. Все у меня в очереди.

Сейчас я занят лепкой и сам в восторге от своей работы. Семиклассница и зеленая институтка вышли отлично. Теперь работаю над восьмиклассницей по фотографии Ляли Рябиной. Это труднее, но, по-видимому, справлюсь с этой задачей. Скоро начну рисовать. Едем с графом Толстым (он тоже рисует) на старую крепость, где будем рисовать Старый Бечей.

К пяти часам я должен быть дома. Это часы моих уроков и упражнений. Играю по очереди у Никитиных, Толмачевых и Шлезингер. Играю с удовольствием. Очень часто играю оставшиеся у меня школьные произведения, которые были в ходу в институте и отлично игрались Олей Вейнштейн (Бах, Геллер, Мошковский, Jensen). Вечерами на сон грядущий читаю газеты, то есть занимаюсь политикой, или читаю романы.

Вот так сложилась моя жизнь. Я чувствую, что отдохнул и поправился. Это то, что мне было нужно. После пережитого в России и эвакуации - это мой первый отдых. Долго ли он будет продолжаться? Помню, в Загребе я смотрел на свое положение как на временное и всегда готовился к какому-то будущему, зная наверное, что это не последний этап моей жизни. Теперь же я часто задумываюсь над тем, а что же дальше... И вот этот вопрос мучает меня. Тоскливо хочется домой, к своим, в Россию, на русскую землю. На этом всегда прерывается моя мысль».

* * *

23 октября 1933 года исполнится ровно 14 лет моей скитальческой жизни. Ведь это почти четвертая часть жизни человека. Так ярко рисуются в памяти эти картины прошлого, и не хочется верить, что все это уже давно прошедшее, изжитое, уже забываемое и сглаживаемое последующими событиями. Как будто не так давно случилась эта катастрофа эвакуации части русского народа, оставшегося в меньшинстве в борьбе с большевиками. Сто двадцать тысяч русских людей были посажены генералом Врангелем на корабли и увезены из Крыма от преследования большевиков. Тогда это казалось явлением мирового масштаба и незабываемым событием. Мне удалось зарисовать эту картину эвакуации, и рисунок этот уже появился в печати <. .>

В средние учебные заведения уже поступили дети, родившиеся за границей. Те, кто был вывезен из России, окончили средние учебные заведения. Их сменило следующее поколение, не знающее России.

Европа в этом отношении счастливее нас. Там после войны все-таки уцелел тыл. Мы видим теперь этих героев тыла, неизвестно где бывших во время войны. Они сменили после войны стариков. Правда, они повергли Европу в полнейший хаос и просто уничтожают вековую культуру. Но все-таки они есть. Макдональд, Эберт, Эри, Бенеш и т.п. - это то же самое, что у нас в России были так называемые земгусары - те же герои тыла, разрушавшие государственные устои и фронт.

Мы далеки от политики и если касаемся иногда общих политических вопросов, то, во-первых, мы делаем это мимоходом, а во-вторых, потому, что переживаемые нами настроения не были бы понятны вне связи с мировыми событиями. Так, например, сейчас в Англии происходит мировая экономическая конференция, представляющая 66 государств. Людям прежнего масштаба, видевшим дела великих государств довоенного времени, кажутся убогими и наивными эти потуги современных государственных и общественных деятелей разрешить все трудности послевоенного времени.

Газеты приносят нам пустую болтовню, указывающую на отсутствие сколько-нибудь крупных и сильных людей на политическом горизонте. Единственная крупная фигура, которая выделяется на конференции, - это представитель Советской России еврей Литвинов, заставивший считаться с собой и умудрившийся даже добиться признания Советской России балканскими странами. Оправдываясь, некоторые государства заявляют, что это не признание, а лишь подписание какого-то пакта, которое еще не означает признания.

Чтобы не входить по существу в рассуждения по этому поводу, мы приводим здесь выписку из газеты «Возрождение» от 5 июля 1933 г. № 2955:

«Белград 4 июля. Подписание пакта Югославией означает фактическое признание Югославией СССР. В политических кругах, однако, указывают, что от такого фактического признания было бы еще далеко от признания de jure и установления нормальных отношений между обоими государствами».

Для нас, конечно, эти тонкости дипломатической игры безразличны, но мы не дети, чтобы дать себя провести. Раз два государства подписывают какой-то пакт, хотя бы и самый незначительный, то, естественно, они признают друг друга. А будет ли de jure или de facto - не все ли равно. Мы знаем только одно. Пятнадцать лет назад о таком признании и речи быть не могло, и если бы встречались отдельные лица, которые уверяли бы, что рано или поздно Сербия признает большевиков, то этому так же не верили, как не верилось бы в предсказание конца света.

Нас не интересует этот вопрос с политической точки зрения, а мы недоумеваем, как быть с православием. Православная Сербия вступает в переговоры и хочет установить дружеские отношения со страной, где официальной религией признается безбожие, где разрушаются и оскверняются церкви и где физически уничтожают духовенство. Нам это совершенно непонятно, и мы готовы утверждать, что эта помесь православия с безбожием неосуществима. Кто-нибудь должен уступить - или православие, или безбожие.

Какие последствия будет иметь это признание Югославией большевиков, трудно сказать, но в русской эмиграции, как пишут со всех сторон, царит угнетенное состояние. Не ожидали! И потому это особенно тяжело. Союз-пакт с правительством, уничтожающим русский народ!

России нет! Это название уничтожено 15 лет тому назад, и в том же королевстве С. Х. С. тогда было отдано распоряжение о том, чтобы письма, адресованные в Россию, не принимались на почте. Тем не менее Европа упорно называет этот Союз Советских Социалистических Республик Россией, отождествляя ее с бывшей Россией. Мы также упорно указываем им, что России нет, а они все-таки повторяют заученное с детства название, несмотря на то что ни в одном учебнике географии и ни в одном географическом атласе слово «Россия» не встречается.

Мы отлично знаем отношения югославянского короля Александра I к русским людям и к прежней Великой России. Среди общего европейского хаоса, вызванного демократическими тенденциями правителей даже самых крупных государств, личность короля Александра привлекает к себе прежде всего тем, что этот человек, если можно выразиться, довоенной структуры. И по своему образованию, по своему воспитанию и по складу своей личности это воспитанник того периода жизни народов, которого достигла цивилизация как кульминационного своего пункта.

Личность Александра I оказалась слишком определенной, чтобы идти по общему пути послевоенного развала. Этот человек остался тем, чем был человек до войны. Мы, русские, любим этого человека и глубоко ценим его отношение и к России и к нам - русским беженцам. Нам не нужны факты и доказательства, мы чувствуем эту искреннюю любовь к нам Короля Александра, и это чувство наше выше всяких доказательств. И мы отлично видим, что этот человек одинок среди окружающих его народов.

Монархизм теперь не в моде. Мы молим только об одном - чтобы Бог сохранил нам нашего любимого короля Югославии. Ему трудно. Он одинок. Говорят, что он страшно постарел и поседел. Да иначе и быть не может. Порядочному человеку нелегко видеть картину погрома современной цивилизации и сознавать свое бессилие в этом вопросе.

Пятнадцатилетнее пребывание русской эмиграции в Югославии требует, конечно, того, чтобы подытожить этот срок и сделать общие выводы. Ведь свидетели этой ужасной катастрофы уходят со сцены, и то, что они видели своими глазами, очень скоро сделается предметом истории и повествований по разным письменным материалам, которые достанутся потомству. Одни будут говорить так, другие иначе - в зависимости от материала, который будет в руках у историка. Если сейчас находятся люди, восхваляющие большевистский режим, то, очевидно, и историки разделятся на две группы. Одни будут восхвалять достижения большевиков, оправдывая все их зверства идейной стороной дела. Другие будут изображать действительность такой, как она есть, и публика не будет знать, кому верить.

Впрочем, еще вернее, что все скоро забудется. Я вспоминаю первую русскую революцию после Японской войны (1905-1906). Как современник и очевидец, записавший в свои записки все, что я видел во время этой революции, я утверждаю, что уже начиная с 1909 года эту революцию начали забывать, а с 1912 года ее даже никто не хотел вспоминать. А сколько людей тогда было убито!

А Кронштадт, Свеаборг, Севастополь, саперный бунт в Киеве, а Потемкин! И все это забыто. Я встречал потом в жизни уже взрослыми детей тех, кто был убит в 1905 году. Правда, они не забыли того, что было, но они были одиноки в своих воспоминаниях.

Теперь ситуация несколько иная. Тогда все происходило внутри России, и эвакуации не было. Теперь вопрос расчленяется. То, что происходит на территории бывшей России, - это несмываемый позор для всего цивилизованного мира, и позор прежде всего для интеллигенции всей Европы. Но мы об этом не будем говорить.

Наша эмиграция рассеяна по всему миру. О ней мы читаем в газетах и отдельных книгах и брошюрах, но мы лично знаем только нашу эмиграцию, осевшую в Югославии. Мы здесь живем почти с самого начала, и на наших глазах постепенно шла эволюция нашего беженства. В каком же порядке шла эта эволюция?

На этот вопрос можно ответить очень кратко. Русское беженство работало и работает так, как, вероятно, не работал ни один народ. И в этом отношении русские люди на чужбине отлично приспособились к исключительным условиям их жизни. Очень многие не выдержали этой борьбы за жизнь и ушли преждевременно в могилу. Многие просто умерли от голода и холода. Вот, в сущности, и вся эволюция русского беженства. Не о ней надо говорить, а об эволюции, которая произошла за эти 15-16 лет во внешних условиях жизни.

Большевики одержали за это время мировую победу. Почти весь мир, то есть все государства, признали их и поддерживают так называемый Союз Советских Социалистических Республик, вступив с правительством этого союза в дружеские отношения. Случилось это не сразу, но как именно это случилось, мы говорить об этом тоже не будем. Достаточно указать, что 16 лет потребовалось, чтобы общественное настроение эволюционировало до признания большевизма.

Этот вопрос не может не волновать русское беженство, и без упоминания о нем не были бы понятны русские настроения. Вот почему мы коснулись этого политического вопроса и с брезгливостью говорим о нем. По нашему мнению, вся вина за эти позорные страшные истории всецело ложится на ответственность европейской интеллигенции, убогость мысли и недомыслие которой стало очевидным для русского человека. Европу ненавидят и там, в Советской России, и здесь, в эмиграции.

Теперь только поняли русские люди, насколько высоко по сравнению с Европой стояла наша духовная русская культура. И это отлично понимается обеими сторонами, почему и во взаимных отношениях сербского народа и русской эмиграции произошли большие перемены. Появился вопрос, о котором и та и другая стороны умалчивают. Этого требует такт. «Не правда ли, сегодня очень хорошая погода?» - начинают разговор встретившиеся стороны, отлично понимая, что в этой фразе появилась фальшивая нотка.

В России страшный голод. Люди умирают миллионами. Большевики расправляются с голодным народом, усиливая террор. И в это время идет вопрос о признании советского правительства. Конечно, об этом лучше не говорить. И вот и та и другая стороны дали обет молчания. Вопрос о погоде стал доминирующим. С этого начинается разговор, и этим он заканчивается. Но так как эта неестественность слишком очевидна, то и та и другая стороны просто предпочитают избегать друг друга.

Мы сами испытываем это. Вот идет серб, с которым когда-то давно так легко говорилось о «майке России». Он был в России в качестве военнопленного. Теперь он молчит. Надо перейти улицу, на другой тротуар, чтобы избежать неловкой встречи. Люди, не сочувствующие этому сближению Сербии с безбожной советской властью, подчеркивают иногда свои симпатии к русским и начинают иногда разговор о России, но в этих случаях русские заговаривают о погоде, чтобы избежать щепетильной темы. Надо быть осторожным, тем более что многие и действительно переоценили свои взгляды и резко изменились в отношениях к русской эмиграции.

И вот русская эмиграция, или, вернее, русское беженство, замкнулось в себе и только издали следит за развитием назревающих событий. К сожалению, эти настроения передались и русскому беженству во взаимных отношениях. «Я очень рад, что у нас как-то установилось само собой, что нет разговоров о политике», - сказал мне председатель нашей колонии. «Но ведь, позвольте, в России голод - может, и наши близкие и родные там умирают. Ведь даже в Европе раздаются голоса возмущения», - отвечаю я. «Нет, это политика, пожалуйста, об этом не говорите» - так отвечают мне в нашей колонии.

Чего же теперь ждать нам? В 1922 году, когда правительство Болгарии вступило в связь с большевиками, болгарский народ пошел за ним и устроил в Болгарии побоище русских людей, находившихся на территории Болгарии, и только угрожающая телеграмма генерала Врангеля от 16 мая 1922 года председателю болгарского Совета министров прекратила это избиение русских людей. Но было уже поздно. Много избитых, убитых, умерших от ран и оскорблений поставили клеймо на эту страницу болгарской истории. Невольно по аналогии напрашивается вопрос, каково же будет теперь положение русской эмиграции в Югославии.

«Ну что же! Будет то же самое, что было в Болгарии», - отвечают с искривленной улыбкой русские люди. Вот в этом ответе мы видим ту эволюцию, которая произошла в беженской среде за 15 лет. Разве можно было получить такой ответ 15 лет тому назад в Сербии? И как убого после этого звучат потуги некоторых газет напомнить людям о существовании какой-то славянской идеи! Теперь Югославия не может считаться славянской страной. Она пошла рука об руку с католической Францией, а взгляд Франции на славянство всем известен. Он был громогласно высказан прокурором Франции на процессе Гургулова. И мы часто вспоминаем вместе с доктором Крамаржем Николу Пашича. При нем этого не могло быть. Мы приводим здесь выписку из статьи д. Крамаржа, которая лучше всего характеризует положение.