ЗАПИСКИ. Т. XV 1933-1934 ГОДЫ. ЮГОСЛАВИЯ

1933 год

Моя семилетняя служба в Харьковском институте (1926-1932) вывела меня из колеи беженской жизни. Это не была беженская жизнь уже по одному тому, что я получал определенный и притом вполне достаточный оклад содержания и служил хотя и в эмигрантском, но все же правительственном учреждении. Полная обеспеченность и прочное служебное положение изменили и мою беженскую психологию. Забота о хлебе насущном, мысль о завтрашнем дне и сознание бесправного положения на чужбине отошли на задний план. За моей спиной стоял институт с его канцелярией, куда мы, служащие, обязаны были обращаться по всем делам вместо того, чтобы идти в казенные учреждения ходатайствовать как просители.

Заболеешь ли или уедешь в отпуск, жалованье идет. Документы выправляются без особых хлопот. Да еще пользуешься всякими льготами по поездке. К нашим услугам русский врач при институте, сестры милосердия и чуть не все медицинские средства. Можно пользоваться отличной институтской библиотекой и ежедневно читать в учительской газеты и журналы. Лето свободное. На Рождество, на Пасху и даже на Масленой неделе можно съездить в Белград, куда-нибудь в другое место. Речь русская. Не надо себя насиловать подысканием слов местных наречий. Русская среда и своя русская церковь делали жизнь в чужой стране легкой и даже, сказал бы, беспечной. Только в магазинах иногда приходится говорить на чужом языке, да и то больше по-немецки, что нам доступнее с детства.

Так устраиваются немногие, и в этом отношении я попал в число громадного меньшинства. Вот отсюда, со стороны, вне атмосферы лишений, страданий, недоеданий и убогой беженской обстановки, была виднее настоящая беженская жизнь. Здесь можно было объективнее и глубже вникать в жизнь русских людей на чужбине. Я знаю очень многих, уже пятнадцатый год мечтающих купить большую плитку шоколада за 10 динар, именно большую, и сразу съесть ее. Мы сами испытывали это когда-то и глубоко сочувствуем этим людям, с завистью смотрящим на покрытые скатертью столики в кондитерской, где люди пьют кофе и шоколад.

Я часто посещаю кондитерские и в провинции и в Белграде. Я люблю выпить чашку шоколада с битыми сливками. Зная это, мне говорили мои ученицы в институте: «Счастливый вы». Громадное большинство этих русских девочек не знает этого баловства. Мне писала как-то летом одна моя ученица, девочка 13 лет из Панчево, что она не может равнодушно смотреть, проходя мимо кондитерской, как местная интеллигенция пьет кофе и шоколад и ест вкусные пирожные.

Мне и до сих пор, то есть на четырнадцатом году беженской жизни, сплошь и рядом приходится встречать людей полуголодных. По моему мнению, это одно из самых острых и безотрадных явлений нашей беженской жизни. Хроническое недоедание в течение очень многих лет, а для некоторых с первых дней эвакуации, которая уже начинает забываться, - это явление столь обычное, что о нем даже не говорят, но оно видно.

Стоит попасть куда-нибудь на именины или иной русский праздник, где угощают, и тут видны эти полуголодные люди. Несмотря на всю воспитанность человека, здесь видна его жадность, которая вызвана голодовкой. Вкусные блюда, закуски - это такой соблазн, перед которым не устоит и сытый человек. И вот ешь сколько угодно, но организм отвык и не в состоянии переварить всего съеденного. И на следующий день человек болен. Я слышал часто распоряжение начальницы института о том, чтобы приезжающие родители не перекармливали своих детей. Они не привыкли к этому.

Но бывает и наоборот. Приезжающие из дома воспитанницы набрасываются в институте на пищу, потому что дома они были полуголодные. Испытавши сам не только полуголодное, но и голодное состояние, я не могу примирить свою мысль с существованием голода в культурной среде человечества. Это равносильно простонародной болезни вроде сыпного тифа, который распространяется только в некультурной среде.

Жизнь беженца в этом отношении противоречива. С одной стороны, он живет высококультурной жизнью, работая в области науки, искусства и техники, с другой - это настоящий пролетарий. Я помню, как мой брат читал в начале лекции в Загребском университете, будучи одет в потрепанный френч, и был далеко не сыт. У нас не было вовсе белья, и мы ходили в башмаках на босу ногу. И сейчас в Белграде сплошь и рядом можно видеть бедствующих русских людей, похожих по своему внешнему виду скорее на нищих, чем на русских офицеров.

И тем не менее эти люди работают, принимая участие в культурной жизни европейских народов. Офицер Русской армии теперь играет по ка-фанам в оркестре балалаечников. Это зрелище производит удручающее впечатление. И вот однажды я разговорился с таким офицером, пригласив его выпить со мной чашку пива. Это был еще молодой человек, лет тридцати. Меня поражала его логика. Он рубил свои мысли как топором и в результате сказал: «Для того ли мы сидели в окопах и воевали, чтобы теперь услаждать по кафанам слух того сербского народа, из-за которого погибла Россия». Он был в полотняной сорочке, подпоясанной ремешком, то есть в маскарадном костюме. Вокруг нас сидела за столиками многочисленная публика. Он опустил голову и долго смотрел вниз. Затем, точно спохватившись, встал и, прощаясь, сказал: «Ну, пора идти». Они отлично играли, но мне не хотелось их слушать, и я ушел домой.

Эта мысль высказывается редко, потому что в ней есть зависть побежденного к победителю, но что она живет в русском беженстве, это не подлежит сомнению. Каждый раз, идя в праздничный день на сеанс кинематографа, я невольно всматриваюсь в толпу, заполняющую тротуары. Хорошо одетая, даже нарядная, толпа движется спокойная, довольная, веселая, сытая. Молодежь болтает, смеется. Тут же зимой молодые люди катают в санях своих дам и красуются своими выездами. У подъезда кино стоит полицейский, но ему тут нечего делать. Мир, спокойствие, ровная уютная жизнь, свобода, а завтра планомерная работа, без всякого принуждения и надзора комиссаров-большевиков. Это ли не то, что дано этому народу в результате войны!

Мы - русские спасли их и принесли им в жертву себя и все, что было у нас. И я вспоминаю, как в начале войны, начавшейся в защиту этого народа, в русском журнале «Солнце России» было помещено изображение сербской девушки, почти во весь рост. Этот номер ходил по рукам. Его вырывали друг у друга из рук. Молодежь перерисовывала этот портрет и вставляла его в золотые рамки. Сколько идеи, сколько нежности и обожания проявлялось в эти дни по отношению к сербскому народу. Энтузиазм был всеобщий.

Сербский народ изображался в поэтических образах, живущим в горах и в общении с природой. За этот идеализированный народ шли на войну русские люди, как рыцари, и им воображалось спасение маленького угнетаемого православного народа. Это настроение переживалось буквально всеми. Этот идеал рисовали себе и политические и государственные люди. Сам Государь Император Николай Александрович был настоящим славянином и решил не дать в обиду сербский народ. И это знали сербы, а Никола Пашич, будучи в Москве, мог лично убедиться, как высоко ставил русский народ интересы своего младшего «братушки» серба.

И вот я часто смотрю на эту нарядную, хотя и простонародную, толпу и думаю: где же тот идеал, которому поклонялся русский народ? Где тот народ, за который мы - русские отдали свою жизнь. Да! Он здесь и виден на улице, где стоит полицейский. И полицейский этот не немецкий или мадьярский, а свой серб. Великая Россия добилась своей цели. Она освободила сербский народ и устроила ему благополучие. И вот в этой толпе идем мы - русские, потерявшие все, и чувствуем полное одиночество. Мы чужие в этой толпе, и им нет никакого дела до нас. Мы живем среди них как изгнанники, без прав, лишенные самых элементарных требований жизни.

Но еще прискорбнее видеть враждебные выпады, исходящие от этого народа. В 1924 году член скупщины в Белграде Московлевич с компанией сделал запрос министру иностранных дел по русскому вопросу, требуя упразднения военных русских организаций в королевстве

С. Х. С. и насильственной репатриации русских (газета «Новое время» от 13-15 августа 1924 года). Мы, к сожалению, не сохранили газет, в которых часто печатались враждебные и заведомо клеветнические статьи, направленные против русских беженцев, но все же кое-что сохранилось у нас.

Совсем недавно газета «Югословенска политика» от 4 июня 1932 года, возглавляемая Душаном Павичевичем и Драгомиром Терзич, напечатала гнусную статью о русских, живущих в Югославии.

Мы сделали эту вырезку из газеты и помещаем, кроме того, эту статью в переводе на русский язык.