Заключение ТАК ВСЕ-ТАКИ — БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?

Я не знаю и не могу знать, как неизвестные мне родители могут в неизвестных мне условиях воспитывать неизвестного мне ребенка, подчеркиваю — «могут», а не «хотят», а не «обязаны».

Януш Корчак

(Корчак Я., 1980)

Сегодня в России, как и во всем мире, широко обсуждается проблема защиты детей от насилия. Один из важнейших аспектов этой проблемы — телесные наказания. ООН и Совет Европы добиваются их законодательного запрещения. Однако эти рекомендации вызывают жаркие споры и разногласия.

В данной книге, опираясь на многочисленные мировые и отечественные антропологические, социологические, исторические, психолого-педагогические, сексологические и иные научные исследования, я пытался представить общую картину телесных наказаний детей как социокультурного явления. Каков их социальный и педагогический смысл, насколько они эффективны и почему вдруг эти почтенные тысячелетние практики вышли из моды? Или только кажется, что вышли?

Вот мои основные выводы.

Телесные наказания — древнейшая и универсальная форма дисциплинирования детей, оценить их функции, смысл и историческую динамику можно лишь в широком социокультурном контексте.

Подобно тому, как образ ребенка — плоть от плоти принятого в обществе образа человека, степень распространенности и интенсивности телесных наказаний детей зависит от принятых в обществе форм дисциплинирования взрослых.

Эволюция отношения к телесным наказаниям и соответствующих педагогических практик содержательно и статистически связана с целым рядом социально-экономических и культурных факторов (социальная сложность, культура насилия, количество социализаторов, неравенство социальных и властных возможностей и т. д.), соотношение которых может быть разным.

Один из главных факторов, от которых зависит распространенность телесных наказаний детей, — религиозные установки и ценности. Разные религии в этом отношении неодинаковы. Одни предписывают жесткие телесные наказания как необходимую предпосылку успешного воспитания, другие допускают их как крайнюю меру, третьи рекомендуют их избегать, но практически они применялись везде.

В архаических и патриархальных обществах телесное наказание было всеобщей и универсальной формой дисциплинирована детей, которая обеспечивала поддержание вертикали власти и межпоколенческую трансмиссию культуры. Древние философы спорили лишь о допустимой мере жестокости наказания и условиях его применения (например, может ли раб-воспитатель пороть свободнорожденного ребенка).

В связи с изменением содержания и усложнением методов социализации детей под влиянием философии гуманизма в начале Нового времени телесные наказания стали подвергаться все более резкой критике, но она касалась больше школы, чем семьи, и скорее обучения, нежели воспитания. Под сомнение ставился не столько сам метод, сколько его эффективность.

Отношение к телесным наказаниям детей производно от того, как в данном обществе принято обращаться с взрослыми. Раб или крепостной не обладал статусом человека, с ним можно было обращаться, как с животным. Дисциплина голода может быть не менее жесткой, чем палочная, но рыночная экономика не позволяет предпринимателю бить своих наемных работников, потому что они лично свободны. Новый социальный контракт постепенно изменяет философию наказания, исключая его наиболее жестокие, унизительные, «бесчеловечные» (обратите внимание на термин) компоненты. Тело, понимаемое как вместилище разума и духа, не должно быть средством мучительства и причинения боли. В конце XVIII — начале XIX в. из европейского обихода постепенно уходят публичные пытки и казни. Из средства возмездия и устрашения наказание начинает трактоваться как способ перевоспитания. Постепенно это распространяется и на детей.

Историческая эволюция телесных наказаний в западноевропейской школе, лучше всего прослеживаемая в Великобритании, включала а) смягчение их жестокости, б) появление формальной регламентации наказания, ослабление учительского произвола и в) попытки координации вертикальной учительской власти и горизонтальной власти соучеников, поскольку эти власти конфликтовали друг с другом и действовали разнонаправленно.

К концу XIX — началу XX в. под влиянием макросоциальных факторов и развития самой системы образования, включая появление женского образования и совместных (смешанных) школ, в государственных школах большинства европейских стран телесное наказание маргинализируется или запрещается (в церковных школах оно сохраняется). Семейные отношения оставались вне сферы государственного контроля, за исключением случаев явного и жестокого физического насилия над ребенком. Тем не менее ослабление отцовской власти и постепенная переориентация родительства и семейной дисциплины с авторитарного типа на авторитетный проявляется и в домашнем быту. Одновременно усиливается классовая дифференциация: в рабоче-крестьянских семьях воспитание детей чаще остается авторитарным, основанным на телесных наказаниях, чем в семьях среднего класса, особенно интеллигентских.

После Второй мировой войны на волне общей демократизации мира, в рамках борьбы за права человека, одним из аспектов которых являются «права ребенка», началось международное движение за полный запрет телесных наказаний, достигшее кульминации в начале нового столетия, когда Парламентская Ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) провозгласила Общеевропейский запрет на телесные наказания детей, который законодательно поддержали 27 государств. Эта инициатива официально одобрена и поддержана представителями всех ведущих мировых религий.

Изменение отношения к телесным наказаниям детей не локальное явление. Вторая половина XX в. существенно расширила объем понятия «человеческого», включив в него категории существ, которые раньше туда не относились или относились с оговорками. Крушение мировой колониальной системы не допускает истребления, обращения в рабство, дискриминации и нарушения прав представителей других рас или религий. Гендерная революция подрывает старый принцип господства мужчины над женщиной, делая морально и юридически неприемлемыми любые формы насилия, как бы широко они ни были распространены и почитались «нормальными» в историческом прошлом. Понимание единства мироздания не терпит жестокого обращения с животными, о которых все чаще говорят не только как о пищевом ресурсе и рабочей силе, но и как о братьях наших меньших.

Более динамичное общество требует от человека повышенной самостоятельности в принятии решений, соответствующие качества закладываются в детстве, а жесткое силовое воспитание этому не способствует. Пока школьное обучение концентрировалось на механическом заучивании формальных правил и текстов, ребенка приходилось удерживать в классе силой. Как только зубрежка уступает место «учению с увлечением», телесные наказания становятся неэффективными и контрпродуктивными. Они больше не нужны ни ученику, ни учителю.

Изменился и сам образ ребенка. Детей стали больше ценить. Их воспитание сегодня обходится родителям и обществу значительно дороже, чем раньше. К экономическим соображениям присоединяются демографические: с уменьшением рождаемости в развитых странах детей становится меньше, отсюда — повышение ценности каждого отдельного ребенка, требование индивидуального подхода к нему и т. п.

Радикально меняется характер семейных ценностей. По мере того как некоторые старые экономические и социальные функции семьи отмирают или приобретают подчиненное значение, увеличивается ценность психологической близости между членами семьи, повышается автономия и значимость каждого отдельного члена семьи. В оценке брачно-семейных отношений формальные количественные (например, продолжительность брачного союза) показатели сменяются качественными. На первый план выходит понятие субъективного благополучия. Счастливой считается лишь та семья, в которой хорошо всем ее членам. В этих условиях силовые методы воспитания выглядят архаичными.

Опыт Швеции и нескольких других европейских стран, последовавших ее примеру, показывает, что запрет телесных наказаний, если он сочетается с активной разъяснительной работой и экономически подкрепленной конструктивной семейной политикой, находит сочувственный отклик у большинства населения, а изменение бытовых дисциплинарных практик положительно сказывается на условиях жизни детей.

Хотя телесные наказания детей стали в современном мире проблематичными, далеко не все страны и люди поддерживают их законодательный запрет. Внутри каждой страны по этим вопросам идет острая полемика. Нормативные установки и реальные родительские дисциплинарные практики людей сплошь и рядом не совпадают. Они различны не только у населения разных стран, но и в разных социально-экономических и культурных слоях одного и того же общества.

Темп соответствующих изменений зависит не только от степени модернизации каждого конкретного общества, но и от исторических особенностей его традиционной, прежде всего религиозной, культуры. Одними политическими и административными мерами эта инициатива осуществлена быть не может. Механическое копирование чужого опыта может вызвать отторжение и эффект бумеранга.

Любая частная форма дисциплины функционирует и имеет смысл лишь в рамках целостной системы социализации детей, структуры семьи, стиля родительства, которые не могут быть изменены по щучьему веленью. Против юридического запрета телесных наказаний выступают не только религиозные фундаменталисты, защитники авторитарной семьи, но и некоторые либералы, которые опасаются расширения вмешательства государства в частную жизнь. Кроме того, отказ от привычной практики телесных наказаний ставит перед обществом многочисленные новые социально-педагогические и психологические проблемы.

Главная разница между царской Россией и Европой в том, что касается телесных наказаний, коренится не в особенностях нормативной педагогики и способах воспитания детей, которые в то время везде были достаточно жесткими, а в положении взрослых. В крепостнической и деспотической России телесные наказания взрослых мужчин и женщин сохранились значительно дольше, чем в Европе, и были более жестокими и массовыми.

Начавшаяся в XVIII в. постепенная либерализация телесных наказаний имела характер сословных привилегий, которые на основную массу населения не распространялись. Это способствовало укреплению сословных различий, уже ослабевавших к тому времени в Европе.

Помимо юридически «законных» телесных наказаний крепостное право открывало неограниченные возможности для бытового насилия, которое символизировалось как наказание и тормозило формирование личностного самосознания и чувства собственного достоинства. Такое положение вещей отчасти сохранилось даже после отмены крепостного права вплоть до революции 1905 г., а то и позже. Отношение к телесным наказаниям в России второй половины XIX в. не менее важный социально-политический водораздел, чем отношение к крепостному праву.

Общество, которое допускает и оправдывает телесные наказания взрослых мужчин и женщин, по определению не может осуждать телесные наказания детей. Дети в нем еще более бесправны, чем их родители. Хотя в русском законодательстве XVIII в. появляются некоторые «возрастные» послабления, ни сословные привилегии, ни законодательное ограничение меры телесных наказаний не распространялись на детей автоматически. Церковный канон и народная педагогика считали строгие телесные наказания детей необходимыми и полезными. Такова же была и повседневная практика. Первые протесты против нее начинаются в XVIII в. со ссылками на Руссо и Локка.

Как и в Европе, первые сомнения в правомерности и эффективности телесных наказаний в России касались школы и лишь много лет спустя распространились на родительскую семью.

Судя по мемуарам и другим историческим источникам, телесные наказания в российских учебных заведениях конца XVIII — первой половины XIX в. были не менее, а возможно, даже более массовыми и жестокими, чем в аналогичных европейских учреждениях. Как и в Европе, легальный учительский произвол дополнялся и усугублялся полулегальным произволом соучеников. Частота и интенсивность телесных наказаний зависела от сословного происхождения и социально-экономического положения учащихся (самыми жестокими были церковные школы), типа и индивидуальных особенностей учебного заведения. Особенно жестокой и щедрой на расправу была эпоха Николая I. В отличие от Европы первой половины XIX г., в которой школы обладали достаточно широкой автономией, в России школьная дисциплина была непосредственной частью и продолжением дисциплины государственной, что делало ее еще более всеобъемлющей и жесткой.

Вопрос об отношении к телесным наказаниям в школе встал особенно остро и приобрел открытое политическое звучание накануне крестьянской реформы 1861 г. Либеральную позицию в этом вопросе, со ссылками на английский опыт (смягчение и строгая регламентация телесных наказаний), занимал Н. И. Пирогов, а радикальную (полный запрет телесных наказаний) — Н. А. Добролюбов. Правящая бюрократия никаких реформ проводить не желала, но в пореформенные годы была вынуждена на них пойти. Сначала при этом возобладала умеренно-либеральная стратегия, а в конце XIX в. гимназии и кадетские корпуса вовсе отказались от телесных наказаний. В сельских и отдаленных школах они сохранились вплоть до 1917 г.

Домашние «телесно-педагогические» практики во второй половине XIX — начале XX в. стали более социально дифференцированными, в зависимости от социального происхождения и уровня образования родителей. В рабоче-крестьянских и купеческих семьях телесное наказание продолжало считаться нормальным и применялось регулярно, но в дворянских и интеллигентских семьях оно постепенно становится скорее исключением, чем правилом. Многое зависело также от культурно-идеологических факторов (уровень религиозности). Восприятие и оценка этих практик самими детьми также дифференцируется.

Величайшую роль в деле гуманизации российского воспитания и в признании телесных наказаний детей морально неприемлемыми сыграла русская классическая литература (Толстой, Достоевский, Чехов, Гарин-Михайловский и др.).

Мальчиков в школе и дома телесно наказывали чаще и интенсивнее, чем девочек. Однако это впечатление может быть не вполне адекватным, потому что, в отличие от полнометражной ритуальной порки, эпизодические телесные наказания (щипки, удары и подзатыльники) зачастую не фиксируются и не обсуждаются.

Продолжая прогрессивные тенденции русской педагогики и литературы, Советский Союз запретил и признал недопустимыми телесные наказания в школе. Для советской педагогики эта позиция всегда оставалась принципиальной. Однако обеспечить реальный контроль за соблюдением этого запрета власть не могла, да и не хотела. Тоталитарный строй невозможен без телесного насилия над личностью, и принятие этого порядка закладывается уже в детстве.

Главными очагами и рассадниками телесных наказаний в советское время были «тотальные институты» типа исправительных и иных закрытых специальных учебных заведений, приютов и детских домов.

Семейное воспитание было дифференцированным и зависело главным образом от усмотрения родителей. Государственные органы вмешивались в родительские дисциплинарные практики лишь в тех случаях, когда последние казались «слишком жестокими», но масштабы и возможности такого вмешательства были ограниченны. В рабоче-крестьянских семьях телесные наказания детей, особенно мальчиков, считались нормальными и применялись достаточно широко. Соседи и родственники предпочитали ничего не замечать.

Начавшаяся в 1960-х годах постепенная либерализация советской жизни способствовала артикуляции более критического отношения к телесным наказаниям, отчетливо выраженного в сочинениях таких авторов, как С. Я. Долецкий, С. Л. Соловейчик и А. И. Приставкин, которые оказали заметное влияние на общественное сознание, особенно — городской интеллигенции.

Отношение к телесным наказаниям в постсоветской России отражает и воспроизводит существующую в ней общую идеологическую поляризацию. Судя по результатам массовых опросов, значительная часть населения страны в теории или на практике (это не всегда совпадает) уже не прибегает и/или не хочет прибегать к телесным наказаниям детей, они для нее случайны и пережиточны. Однако есть немало россиян, для которых эти установки неприемлемы. Идейный водораздел между ними проходит по той же линии, что и отношение к рыночной экономике, демократии, модернизации и правам человека. Самые значимые факторы здесь — возраст, уровень образования, характер политических взглядов и, в данном случае это особенно важно, личный жизненный опыт. Эти факторы могут переплетаться друг с другом по-разному. Самыми горячими сторонниками телесных наказаний являются православные фундаменталисты и выходцы из семей «силовиков».

Степень реального распространения и интенсивности телесных наказаний, как и прямого насилия над детьми, неизвестна. Государственная криминальная статистика в данном вопросе политизирована и недостоверна, а независимые социологические опросы не всегда достаточно репрезентативны и сопоставимы друг с другом.

В последние годы российское государство стало уделять проблемам личной, в том числе телесной и сексуальной, безопасности детей значительно больше внимания. Однако нередко эта деятельность остается имитационной. О «незащищенных детях» воспоминают, когда хотят отвлечь внимание людей от насущных политических и экономических проблем. Теледебаты по этим вопросам часто имеют открыто антизападную направленность и производят впечатление, что главная задача — защитить российских детей от американских усыновителей или финляндских органов опеки.

Хотя вызывающие много эмоций российские споры по этим вопросам внешне похожи на европейские, между ними есть принципиальная разница. Во-первых, от них ничего не зависит, все заранее предрешено властью. Во-вторых, в них практически отсутствует базовая для европейцев категория «прав ребенка», которую традиционализм и религиозный фундаментализм считают подрывной и антисемейной. Вопрос о соотношении «телесного наказания» и «насилия над ребенком» всерьез не обсуждается, а содержательную аргументацию заменяют пропагандистские страшилки, похожие на те, с помощью которых в конце 1990-х была скомпрометирована и намертво заблокирована идея сексуального образования молодежи.

Учитывая общую социально-политическую ситуацию в России, включая фактическое сращивание церкви и государства, шансы на законодательное запрещение телесных наказаний в нашей стране близки к нулю, «сильная родительская власть» — одна из духовных опор авторитаризма. Однако практическое значение этой полемики, возможно, окажется меньше, чем думают ее участники. На поведенческом и мотивационном уровне все решают не церковно-государственные догмы, а повседневные родительские практики: готовы ли россияне регулярно, в духе «национальной традиции», пороть своих детей? Ответ на этот вопрос даст будущее.

В последние десятилетия в мире проведено множество социологических, психологических и социально-педагогических исследований, оценивающих степень эффективности и побочные последствия телесных наказаний.

За исключением христианских фундаменталистов, базирующих свои суждения на традиции и личном опыте, экспертные оценки телесных наказаний, как правило, отрицательны. Спор идет лишь о том, являются ли все телесные наказания вредными, или же существует некая градация, в свете которой некоторые телесные наказания (например, шлепки в отличие от ремня или розги) в некоторых условиях признаются допустимыми и/или неустранимыми.

Судя по данным эмпирических исследований, телесные наказания в целом не более, а часто менее эффективны, чем другие дисциплинарные средства; они имеют больше возрастных ограничений (даже те, кто признает их допустимыми, возражают против телесного наказания детей младше полутора-двух лет и подростков старше двенадцати-тринадцати лет); телесные наказания дают значительно больше нежелательных побочных результатов, чем другие наказания.

Установлены многочисленные статистические корреляции, а иногда и причинная связь между телесными наказаниями ребенка и его агрессивностью, склонностью к насилию и антисоциальному поведению.

Телесные наказания объективно существенно повышают риск причинения ребенку физических травм и часто являются не чем иным, как физическим насилием над ребенком.

Частые и интенсивные телесные наказания отрицательно влияют на психическое состояние и здоровье ребенка, они могут быть основной или сопутствующей причиной депрессии, тревожности и ряда других расстройств, причем не только в детском возрасте, но и во взрослом состоянии.

В современном обществе, когда телесные наказания перестали быть всеобщей обязательной практикой, они могут существенно осложнять и ухудшать взаимоотношения ребенка с родителями и воспитателями. Это особенно касается подростков.

Отрицательное влияние телесных наказаний на учебную успеваемость, когнитивные процессы и умственные способности ребенка возможно, но проблематично.

Вместе с тем, демонизировать телесные наказания, представляя их единственной или главной причиной чуть ли не всех социально-педагогических трудностей и проблем развития ребенка, как делают некоторые западные правозащитники, не следует. Общеизвестно, что влияние на ребенка любых воспитательных воздействий зависит от целой системы опосредований, социальной ситуации развития и т. д.

Наиболее методологически сложные современные исследования показывают, что долгосрочный психологический эффект телесных наказаний зависит не только от их частоты и интенсивности, но и от контекста, точнее — нескольких контекстов:

1. Личностный контекст — как ребенок воспринимает пережитое им наказание в свете своих долгосрочных отношений с родителями, учитывая их эмоциональное тепло, заботу и прочие качества;

2. Соционормативный контекст — насколько телесные наказания распространены и морально приемлемы в данном социуме и микросреде;

3. Гендерный контекст — особенности восприятия телесных наказаний мальчиками и девочками;

4. Возрастной контекст — чем старше ребенок, тем негативнее и болезненнее он воспринимает телесные наказания.

Оценить влияние на личность ребенка отдельно взятой дисциплинарной практики, вроде телесного наказания, принципиально невозможно. Ребенка можно ни разу в жизни пальцем не тронуть, но если все время говорить ему, что он туп и ни на что не годен, последствия будут не лучше.

Ключевой момент для социальной педагогики — не частный прием, а то, как он вписывается в конкретный стиль родительства и характерные для данного общества и среды принципы социализации. Авторитетным родителям телесные наказания практически не нужны, а авторитарным родителям они часто оказывают медвежью услугу, хотя бы потому, что по свойствам своего характера эти люди склонны перегибать палку. «Новое отцовство», не признающее телесных наказаний, возникает не потому, что эти мужчины читают резолюции ООН и чтут уголовный кодекс, а потому, что дети для них важны и они не желают превращаться в «наказующую машину», даже если их к тому призывают.

Законодательное запрещение телесных наказаний — важная политическая установка, фокусирующая в себе множество социально-педагогических и философских проблем. Но это лишь начало теоретической рефлексии. «Кризис телесного наказания» лишь одно из проявлений гораздо более емкого кризиса авторитарного воспитания, ответом на который могут быть только позитивные разработки.

Одна из серьезнейших проблем, ассоциирующихся с телесным наказанием, — это то, что оно, предположительно, способствует возникновению и развитию целого ряда психосексуальных трудностей и парафилий (садизм, мазохизм, эксгибиционизм).

Общеизвестно, что телесные наказания, особенно порка, вызывают сильные сексуально-эротические переживания как у наказывающего и наказуемого, так и, если порка является публичной, у зрителей. Такие переживания широко представлены в воспоминаниях и рассказах о порке, а также в научно-медицинской и художественной литературе. Некоторые авторы видят главный вред и опасность телесного наказания именно в том, что оно имеет неискоренимые психосексуальные последствия.

Общепринятой теории происхождения (этиологии) привязанности к порке (спанкинг-фетишизма) в современной сексологии и психиатрии не существует, все предположения остаются гипотетическими. Хотя пережитые в детстве телесные наказания, возможно, способствуют появлению такого пристрастия, это зависит от множества конкретных условий и обстоятельств.

Зрелище чужих телесных наказаний часто бывает даже более сильным стимулом, чем собственный опыт. Эротические фантазии такого рода также возникают до и независимо от него.

Детские переживания, с которыми субъект ассоциирует происхождение своей парафилии, в большинстве случаев не «травма», а триггер, спусковой крючок, который выводит на поверхность, делает достоянием сознания то, что раньше дремало в подсознании субъекта, затем эти переживания закрепляются в мастурбационных фантазиях и становятся неискоренимыми.

Возможный психосексуальный эффект телесного наказания зависит не столько от силы наказания, сколько от наличия в нем компонентов, которые могут быть восприняты и пережиты ребенком как эротические (оголение, связывание и т. п.). Подзатыльник или зуботычина могут быть болезненнее, чем шлепок по голой попе, но во втором случае нежелательные психосексуальные последствия значительно вероятнее, чем в первом.

Сознаем мы это или нет, телесные наказания нередко изначально бывают или становятся формой сексуального насилия над ребенком. Единственная возможность минимизировать связанные с этим психосексуальные риски — уважать телесную неприкосновенность ребенка.

Все эти доводы приемлемы только для того, кто в состоянии контролировать свои агрессивные и сексуальные импульсы и рассматривает ребенка не как собственность, а как автономную личность.

Из того, что «телесное наказание» при ближайшем рассмотрении оказывается «сексуальной практикой», не вытекает, что ее жертв и адептов нужно демонизировать. Костры инквизиции не сделали воздух Испании чище, сгорали на них не преступники, а жертвы.

Какие выводы вытекают из всего сказанного для конкретных родителей? Если иметь в виду нечто рекомендационно-директивное — никаких. Производство рецептов семейного счастья и личного благополучия — не моя специальность. Но некоторую пищу для ума эта книга, возможно, дает.

Каждый нормальный, психически здоровый родитель желает своему ребенку благополучия. Но не всё в его власти. Если вы живете в развитой культуре насилия, оградить от нее своего ребенка вы не можете. Правда, можно попытаться изменить среду. Я помню, как в позднесоветское время одна моя знакомая супружеская пара с огромными трудностями поменяла отличную квартиру в социально неблагоприятном районе на значительно меньшую в центре Москвы, чтобы избавить свою растущую дочь от опасной среды. Сегодня по аналогичным соображениям многие состоятельные родители отправляют своих детей за рубеж, откуда они уже никогда не вернутся.

Но это не всем доступно, да и не от всех опасностей можно уберечь ребенка перемещением его в пространстве. Родительское влияние на ребенка максимально, пока он маленький. В этом возрасте порка наиболее эффективна, но, к сожалению, ее эффект часто противоречит ожиданию, порождая в ребенке чувство незащищенности, страх и склонность решать все проблемы с помощью силы. Это не фатально, но достаточно вероятно. То же можно сказать и о других телесно-воспитательных эффектах.

Если родитель не будет злоупотреблять беззащитностью ребенка, а попытается влиять на него иначе, возможно, это поможет ребенку выработать ядро самоуважения и привьет ему, нет, не иммунитет, но хотя бы отвращение к насилию. Позже, когда насилие и унижение коснется его (рано или поздно это неизбежно случится), он найдет в себе силы сопротивляться. А может быть, и нет…

Нравится нам это или нет, решение — бить или не бить? — часто принимается не столько на сознательном, сколько на эмоциональном уровне. Благополучный родитель не бьет своего ребенка не потому, что это запрещено законом, или потому, что наука считает это вредным, а просто потому, что ему этого не хочется. Если же у него вдруг возникает такое желание — каждый человек иногда хочет кого-то побить и даже убить, — он сознает, что это его проблема и что, если он поддастся соблазну, ему придется раскаиваться. Не случайно все больше россиян не хотят пороть своих детей, видя в этом признак не силы, а слабости.

Главное отличие современной философии детства от средневековой: на ребенка никто не имеет права собственности.

При желании толерантность можно выразить и в религиозных терминах. Ребенок — дар Божий, с которым нужно обращаться бережно. Вы не выбираете и не формируете ребенка, а только передаете ему сначала свои гены, а затем свой жизненный опыт, помогая стать тем, кто он есть.

Социализация — не просто трансмиссия норм и ценностей, знаний, умений и навыков, это не монолог, а диалог, который предполагает взаимность и интерактивность. Если диалог не срабатывает, приходится прибегать к силе. Иногда это помогает. Но по большому счету и в долгосрочной перспективе, это — признак слабости. Современные дети понимают это не хуже своих родителей.