Возвращение в Англию

Киплинг говорил, что Запад и Восток никогда не могут встретиться. Почему-то мне вспоминалось его рассуждение о несовместимости западной и восточной культур всякий раз, когда я слышал от моих американских друзей, эмигрировавших из Советского Союза, что они предпочли бы всё-таки жить в Европе. Возможно, такие мысли посещали и князя, жившего с супругой в Сан-Франциско. И когда Нина высказала пожелание перебраться в Европу, поближе к родителям, живущим в Париже, где тяжело болел её отец, Никита Дмитриевич сопротивляться не стал. Логично было выбрать Францию – и не только потому, что Нина могла бы чаще навещать свою семью, но и благодаря климату. Но князь после недолгих размышлений предпочёл Англию. Тем более, что он получил предложение возглавить филиал Канадского банка в Великобритании. Так или иначе, чета Лобановых возвратилась в 1979 году в ещё тот, старый, добропорядочный Лондон. Вживаться в него обеспеченным супругам не составило никакого труда. Лондон привлекал Никиту Дмитриевича все годы, которые он находился в Америке, прежде всего устоявшимися традициями, ощущением свободы.

Но сначала небольшое отступление. В августе 2011 года политическую жизнь в Лондоне, как обычно, прервали отпуска. На летние каникулы разъехались премьер-министр, мэр, члены правительства, депутаты парламента. Полицейские мирно патрулировали город – предлагалось даже провести сокращения численности полицейских служб. И вдруг волна вандализма захватывает сначала Лондон, а потом всю страну. За первые три дня было ранено около 40 полицейских. Премьер-министр прервал отпуск, за ним вернулись члены парламента…

Всё это случилось в то лето, когда я писал книгу – поэтому мы с князем общались чуть ли не ежедневно. Я уже вчерне набросал главу, где излагал, почему Никита Дмитриевич думает, что Лондон предпочтительнее для свободолюбивого, независимого человека, чем любой другой европейский город. Именно свобода и демократия перевесили в его размышлениях, когда он выбирал после Америки местожительство – между дождливой Англией и более комфортным югом Франции. Я согласен с его мнением. Живя в Лондоне я ценю этот город тем, что всегда чувствую себя комфортно – хожу по улицам в самые поздние часы без всяких опасений. Однако кому-то не нравятся камеры слежения на улицах Лондона (самое большое количество в Европе). Кто-то говорит об ущемлении демократии. Я же полагаю, что камеры – это вопрос безопасности.

Волна бесчинств, главными участниками которых оказались подростки, и даже дети, косвенно коснулась и меня. На вторую ночь бесчинств я покинул мой маленький домик и перебрался в квартиру по соседству. Хозяйка в эти дни дежурила в госпитале в Челси. Её сын был в Литс – там он учился в университете. Так что в той квартире я оказался один. Окна большого дома выходили на канал между Кингс-Кросс и Камден Таун. С третьего этажа я наблюдал хулиганов, гурьбой сновавших вдоль берега. Чуть стемнело, мимо дома по переулочку, параллельному каналу, с гиком и свистом промчалась на велосипедах стая погромщиков в спортивных костюмах с капюшонами, скрывавшими лица. Они выскакивали на тротуары, распугивая редких прохожих, рвались вперёд, почему-то пренебрегая проезжей частью. По улице в направлении знаменитого рынка на Камден Таун тоже бежали погромщики. Я стоял у окна и как-то сразу подметил, что полицейских не видно. Около двух часов ночи вдруг у самого дома вновь показалась банда подростков в накинутых на головы капюшонах. В два счёта они могли разнести стеклянную входную дверь: в холле висели картины, хорошо видные с улицы. На всякий случай я накинул цепочку на дверь квартиры, приготовив себя к худшему. Дежурство хозяйки заканчивалось как раз в два часа. Я позвонил ей, что к дому, похоже, нельзя подъехать ни на ночном автобусе, ни на такси. Впрочем, наш район не был исключением. Она сообщила, что администрация госпиталя предоставила сотрудникам комнаты, где они могли переночевать. Лишь к утру полиции удалось навести порядок в городе. Ощущение же осталось неприятное…

В российских газетах и комментариях политиков тех дней легко прочитывался злорадный вопрос: вы там, на Западе указываете, как нам жить, а что у вас творится? Погромы, бесчинства, полиция не в состоянии справиться с беспорядками! Вот вам и свобода, блин! В том смысле, что куда лучше наша управляемая демократия! В переписке с князем в эти дни я, тем не менее, заметил, что у меня сохраняется прежняя уверенность, что живу в прекрасной стране, где очень быстро власть наводит порядок. За 25 лет эмиграции я был свидетелем, как она успешно справлялась и с ирландскими террористами, и с радикальными исламистами. И теперь, Бог даст, всё будет в порядке. Никаких сомнений! Князь ответил обстоятельно:

– Бунтовала непродуктивная часть населения. А именно, черные и белые, которые проживают в квартирах, субсидированных правительством, в семьях безработных, живущих на пособиях и практически не имеющих возможности когда-либо получить работу, ибо они генетически умственно ограничены. Как вы, вероятно, могли заметить, у них имеются деньги. Потому что в руках погромщиков были телефоны блэкберри, с помощью которых, они вели связь и «планировали» свои действия. А блэкберри стоит 240 фунтов. (Система блэкберри пока единственная, которую нельзя подслушивать, и поэтому полиции было очень трудно предугадать, где будет следующий мятеж). Значит, живя на пособии, которое обычно составляет 85 фунтов в неделю, такой телефончик не купишь. Эти подростки зарабатывают торговлей наркотиками. Их наглое и криминальное поведение на виду у полиции объясняется тем, что они знают, что особых наказаний не последует. Многим из участвовавших в грабежах – меньше 18-ти лет. Нынешняя политика политкорректности запрещает полиции даже вмешиваться, когда они видят, как грабят магазины. Ибо, если они дотронулись до черного подростка, или, того хуже, малолетнего, чтобы предотвратить грабёж, то отвечать придётся в Парламенте. Полицейские будут обвинены в жестокой расправе с национальными меньшинствами, за что их могут уволить с работы. А за бездействие не увольняют. На мой взгляд, правительство побоится принять серьезные меры против такого рода криминала, ибо огромный слой населения, примерно 12 % избирателей (7 миллионов голосов) – это люди, которые живут на социальные пособия и голосуют за ту партию, которая им дает такие поблажки. Но этим больна не только Великобритания. Выдающийся пример – Греция. Там каждое новое сменявшее друг друга правительство покупало голоса. И дело дошло до абсурда, когда учитель может в 42 года уйти на пенсию, размер которой 23 тысячи евро в год. Аналогичная ситуация в Италии, Испании, Португалии и Франции. Лидеры этих стран раздували бюджетные траты, щедро давая поблажки избирателям. Но ведь и США не смогут когда-либо вернуть свой государственный долг. При всей видимой неспособности правительства управлять страной, демократия в США, похоже, неизбежно входит в полосу заката…

Эти комментарии князя несколько потрепали мой оптимизм. Но я продолжаю верить в силу английской демократии. В самом деле, волна насилия на третий день была остановлена. В последующие дни арестовали сотни погромщиков. Суды работали до трёх часов ночи. Мародёры отправились в тюрьмы. Число полицейских на улицах Лондона увеличилось от 6 до 16 тысяч. В Парламенте начали обсуждать введение водомётов, а, главное, расширены права полицейских. Власть дала почувствовать участникам погромов силу закона. Да и общество не осталось в стороне. Зародилось «Движение швабр»: сотни тысяч граждан покупали щётки и выходили чистить улицы. Демократия и свобода дороги этим людям. И они будут отстаивать её.

Но дальше я стал рассуждать всё-таки в привычном русле. Мол, наверное, участие в погромах подростков и малолетних – серьёзный сигнал социального неблагополучия. Наряду с карательными мерами обществу придётся подумать не только об изменении правил получения социальных пособий, но и об увеличении спортивных и культурных учреждений в неблагополучных районах городов. А разговоры, якобы, о закате западной цивилизации, возможно, могут быть оспорены предположением, что общества в развитых странах сталкиваются сегодня с необходимостью вновь прислушаться к Джону Кейнсу: богатым, всё-таки надо делиться, чтобы капитализм не похоронил себя. Это моё предположение вызвало отповедь Никиты Дмитриевича. Раздражения он скрывать не стал:

– В вас настолько глубоко сидит идеология равенства, что вы, видимо, верите в свою последнюю строчку, т. е. что богатым все-таки надо делиться, чтобы капитализм себя не похоронил. То, что вы проповедуете, было установлено правительством Этли после войны, когда он ввел налоги до 95 %. С помощью этого налога, который погубил предпринимателей, и при помощи диктатуры профсоюзов, ему удалось угробить большую часть тяжелой промышленности и морской флот, превратив экономику страны в экономику услуг (сервисов). С того времени в Великобритании постоянный дисбаланс в торговле, который покрывается вливанием капитала, как например, от Абрамовича и Березовского. Г-жа Тэтчер попыталась восстановить экономику, и ей удалось на два года сбалансировать бюджет. Но, увы, у большинства нации, как и у парламентариев, тот же самый ваш менталитет: бери у тех, которые имеют, и давай большинству, которое за тебя голосует. Вот и результат: стагнация и попытка нынешнего правительства понизить максимальный налог на богатых, который ныне 50 %.

Вероятно, князь прав. Если поскрести бывшего советского гражданина, идея равенства в подсознании отыщется. Хотя, предположение, будто я верю в равенство, ошибочно. Я как раз боюсь, что был слишком категоричен, совсем не веря в равенство. Этот перекос в моём сознании возник не случайно. В то время, когда Запад после Великой депрессии балансировал между равенством и неравенством, в Советском Союзе идеология равенства была официальной. В ельцинской России, наоборот, идеологию равенства отвергли и приняли идеологию неравенства. В анализе событий августа 2011 года в Англии аргументы князя выглядят, в самом деле, убедительнее привычных рассуждений, будто «отверженные мстят обществу». Ведь эти погромы никак нельзя сравнивать с голодными бунтами 30-х годов прошлого века. Со времен Кейнса уровень потребления широких масс в такой развитой стране, как Англия, поднялся. И погромщики на велосипедах, в добротных спортивных костюмах с натянутыми на голову капюшонами и с блэкберри в руках, как отмечал князь, громили не хлебные и продуктовые лавки, а магазины с дорогой электронной техникой. Какие же это отверженные! Это уголовники…

На первый взгляд, мы, скрытые и явные сторонники равенства, этим бунтом получили новый импульс. Но рост производства после кризиса «кейнсианства» в 70-е годы обеспечивался ростом самих потребностей. В этом росте потребностей проявляется неравенство, потому что в потреблении нужны лидеры. Ими могут быть только состоятельные и очень состоятельные люди. Значит, в неравенстве заложена динамика развития, и оно должно сохраняться. Обществу же предстоит понять: с этими бунтами запахло новой революцией, или же просто уголовщиной, которую следует всеобщими усилиями подавить. Похоже, всё-таки, уголовщиной! Гангстерская субкультура стала модой для определённого типа чернокожих подростков и белых «люмпенов». Романтический флёр этой культуры, суть которой гангстерское насилие и деструктивный нигилизм подметил британский историк и телеведущий Дэвид Старки…

И всё-таки даже после бесчинств 2011 года я остаюсь патриотом Лондона. Более того, четверть века без малого не устаю радоваться, что судьба подарила мне такую возможность – стать лондонцем. Сначала я жил в районе Люишема, потом – в престижном Челси на Гилстон роуд, рядом с домом-дворцом шейха Бахрейна. Затем переселился в район Хайгейт. С балкона третьего этажа по утрам махал рукой Карлу Марксу, который покоится на Хайгейтском кладбище. В устах приятелей это звучало весело: мол, Карл, ты там, а я пока здесь! Теперь живу неподалёку от Британской библиотеки, которая находится у Кингс-Кросс, и доволен тем, что могу в любое время дойти до нее пешком.

Но на протяжении всех этих лет, каким бы скромным не было моё жилье, я везде в этих очень разных районах (элитных, средних, обычных) чувствовал себя комфортно. Более того, могу с уверенностью утверждать, что в Лондоне отношение к эмигрантам дружелюбнее, чем в Париже, Берлине, Милане, где я неоднократно бывал, и, подозреваю, в любом другом месте Европы. И на лондонских улицах больше терпимости, понимания, готовности прохожих помочь, разъяснить, даже проводить. Есть у лондонцев время на это, как бы они ни торопились.

Во время одной из наших встреч я поделился интересным наблюдением с князем:

– Представьте, Никита Дмитриевич, солнечное летнее утро. В 7.50 утра подхожу к Ливерпульскому вокзалу, где на маленькой площади перед входом в вокзал, прямо на улице – пианино. Оно стоит у памятника еврейским детям, прибывшим сюда с эшело ном из Восточной Европы: в последний момент их отправили родители, спасая от фашистской оккупации. На нём может играть всякий, кто хочет. Бесплатно. И в тот ранний час перед инстру ментом сидел человек и что-то наигрывал. В зале вокзала, прямо напротив табло, указывающего платформы, с которых отправляются поезда в аэропорт Стенстэд и Кембридж, элегантно одетая женщина пела чудным сопрано. Я прочитал, что она собирала деньги в Фонд борьбы с раком. Я обычно не подаю нищим, не участвую в акциях благотворительности – потому что проживаю на скромную пенсию. Я не хочу обманывать ни себя, ни нуж дающихся в помощи, чтобы выглядеть красиво. Это также аморально, как не помогать, если у тебя есть возможность. Однако в то солнечное утро меня вновь охватило ощущение, что я живу в прекрасном городе. Я уже прошёл мимо этой женщины, поднял ся по эскалатору, но что-то заставило меня вернуться. Сверху с балкона я бросил фунт, который, отскочив от пола перед женщиной, попал прямо в ведёрко… Певица, дававшая благотворительный концерт, подняла глаза и так улыбнулась мне, что я опять почувствовал душу и красоту Лондона.

Князь поддержал меня, подтвердив, что в Лондоне очень приятно жить.

– Население спокойное, соседи нелюбопытные и ненавязчивые. Эксцентриков, как я, не считают чудаками. Лондон состоит из многих городков, которые слились на протяжении столетий. Множество парков, разбросанных во всех частях города, придают ему человеческий образ, несмотря на имперскую архитектуру центра. Англия в целом для меня – это четыре прекрасных года студенчества, близкие друзья, темперамент людей, который мне подходит, демократический образ правления, вековые традиции. Пригород Лондона я хорошо знаю, потому что, уже спустя год после моего приезда в Оксфорд, мне представилась возможность охотиться в Хедингтоне, в двадцати минутах езды на автомобиле от центра Оксфорда. Таким образом, будучи студентом, я мог приглашать друзей на охоту раза два в неделю во время учебного года. А они взамен приглашали меня в имения родителей во время каникул. Те знакомства перешли в прочную дружбу. Так что, вернувшись в Лондон спустя двадцать с лишним лет, я нашел тех же друзей, для которых этот перерыв никак не повлиял на их отношение ко мне. Мы влились в светскую жизнь Лондона, как будто всегда там жили. Во Франции или других странах Европы это неосуществимо – там друзья забывают вас очень быстро…

Те, кто знал князя раньше, легко могли заметить, что прививка, полученная в Оксфорде, оказалась устойчивой. Годы, проведенные в Америке, мало что изменили в его внешности и поведении. В общении он сохранял безукоризненные манеры. Был по-европейски сдержан. Владел литературным слогом. В интонации же и мелодике речи не утерял того самого знаменитого оксфордского произношения. Более того, став состоятельным, князь не только не перенял привычки американских миллионеров одеваться в джинсы и кроссовки, а наоборот, выработал свой изысканный стиль в одежде… Мне в князе всё это очень нравилось тогда, много лет назад, нравится и теперь! Я даже стал в нагрудный карман пиджака класть цветной платок под тон галстука. К сожалению, не могу последовать за его стилем во всём остальном. Ведь в одежде князь предпочитает не престиж, а качество.

К примеру, туфли заказывает в Аргентине, галстуки и костюмы в Оксфорде.

Словом, вернувшись в 1979 году в Лондон, князь устраивал свою жизнь по своему вкусу и понятиям. Ужин заканчивал гаванской сигарой, предпочитал пиво любому плохому вину, причём, пиво живое, из бочки, то, что продаётся в пабах. Не читал ежедневно одну и ту же газету. В понедельник он просматривал «Дейли телеграф», во вторник покупал «Индепендент», в среду «Тайме», в четверг «Гардиан» и вечернюю «Ивнинг стандарт», в пятницу опять «Тайме», в субботу «Интернейшнл геральд трибюн» и «Финансовую газету». При этом его интересовали исключительно статьи по искусству, об аукционах и финансовая информация. Обычные новости он слушал по Би-би-си. Но всё это та самая мишура, за которой была подлинная жизнь. Мало кто знал, что личная жизнь Никиты Дмитриевича уже тогда складывалась не лучшим образом. В 1995 году мне довелось однажды побывать в квартире неподалёку от Холланд Парк, где поселились супруги и откуда князь спустя десять лет бежал, оставив всё, включая любимые картины!..

И вновь перейду на параллели: примерно в то же время я вынужден был уйти из дома, где проживал вместе с женой и дочерью (я впоследствии развёлся с женой). Князь рассказывал мне, что забрал лишь книги и чемодан с костюмами, оставил часть архива. Но у него была работа, были деньги. А я – без постоянной работы, с несколькими сотнями фунтов в кармане и с обязанностью продолжать выплачивать кредит, взятый на покупку дома, процент за него и даже эксплуатационные расходы. Моя бывшая жена, Марина, имела не меньше заслуг в нашей семейной жизни, чем Нина, без которой, по признанию князя, не было бы коллекции.

Благодаря Марине я оказался в Англии. Она родила мне чудесную дочь Сандру, и, наверное, заслуженно выставила меня из дома. А ведь я выехал на Запад, когда мне было уже 50. И встретился с такими трудностями, о которых и не подозревал. Тут мало было иметь «трамвайный» язык. Английский следовало знать так же хорошо, как и традиции, и порядки, раз и навсегда установленные в обществе на всех уровнях иерархии. Подвохи ожидали меня на каждом углу Даже сидя за столом у моего тогдашнего приятеля Мити, весьма успешного банкира, жившего в Челси, я испытывал неловкость – выпадая из разговора, не понимая контекста, нарушая какой-то неведомый мне порядок… И беседуя с князем, я как бы переживал всё заново.

Митя помогал мне выстоять. Он уговорил своих приятелей в Челси сдать мне жильё за мизерную плату, включавшую преподавание русского языка хозяйке. Приглашал к себе, в кафе, оплачивал теннисный корт, где мы играли с ним два-три раза в неделю. Приехав из Советского Союза, помнится, меня меньше всего на Западе восхитило обилие товаров в магазинах. И я был счастлив не вдруг открывшимся продуктовым выбором, возможностью посидеть в пабе, в кафе, а тем, что имел доступ в библиотеку факультета славянских языков Лондонского университета. Я мог теперь прочитать весь «самиздат» и «тамиздат», мог пойти в Британский музей, Национальную галерею… О новых продуктах и об этикете за столом я думал меньше всего. А без этого званые ужины у Мити не обходились. Хозяин терпеливо просвещал меня и в самый трудный период моей эмигрантской жизни поддерживал.

В памяти всплыло множество эпизодов. Жизнь питается порядком, утверждал Митя, упоминая основателя квантовой механики физика Шредингера. Так вот, в рамках этого порядка и проходил у него тот памятный ужин. Подали закуски, затем суп и горячее с овощным гарниром. Гости пили прекрасные вина, я, как всегда, водку. К чаю появился шоколад в бумажных фирменных пакетиках. И в каждом из пакетиков эксклюзивного шоколада было без повторений множество самых разных сортов, разной конфигурации и вкуса! Я на глаз прикинул – сколько гостей, столько и пакетиков! Придвинул к себе один и давай надкусывать одну конфету за другой: первую, третью, пятую. Откуда мне знать, что это был селекционный шоколад знаменитой бельгийской фирмы «Леди Годива», купленный в дорогущем магазине, чтобы попотчевать всех! Разговор за столом шёл на английском, французском и немецком. И всё о высоких материях! О низком говорили только на русском, единственном мне доступном языке. После того ужина я навсегда запомнил, что такое шоколад «Леди Го дива»…

Но шоколад, этикет – мелочи; в тот период я не мог разобраться в моей новой жизни, например, как отключить отопление, как открыть форточку или оконную раму, как перевести почту на новый адрес. Все эти мелочи осложняли мою эмигрантскую жизнь. И Митя подключал свою секретаршу… Аптека, где надо было объяснить, что мне нужно, покупка в магазине соуса чатни, принятого мною за любимое вишнёвое варенье, наконец, история с пиджаком… без карманов! В фирменном магазине на распродаже я купил себе пиджак с зашитыми карманами. Пиджак провисел несколько месяцев в шкафу, ибо я полагал, что промахнулся. И мучился, изредка надевая его, что не могу даже положить расчёску в карман, ключи. Наконец, поделился горем с Митей, который надоумил меня вспороть их…

На фоне рассказа о лондонском периоде жизни князя, заполненном визитами и посещениями салонов, клубов, домов высшего света, не удержусь от ещё одной забавной параллели, связанной с посещением одного из старейших мужских клубов Лондона «Атенеум» на Пэлл Мэлл, членом которого был Митя.

Митю в школьном возрасте вывезли в Америку. Закончив там престижный университет, он стал заниматься «рисковым» капиталом и был весьма удачлив. Вскоре из Америки Митя перебрался в Лондон. Посещал театры, выставки, галереи. Обзавёлся многими полезными знакомствами. Светскую жизнь удачно сочетал с бизнесом. При всём при этом отличался редким гостеприимством. Ну, нравилось ему украшать или, как он говорил, «угощать» свой импровизированный салон интересными людьми. Ничего плохого в этом не было. Тем более, что в их число попадал и я, как корреспондент американского альманаха «Панорама»…

Однажды Митя решил познакомить меня с закрытой стороной английской жизни, пригласив на обед в «Атенеум», и предупредил, что мне потребуется костюм.

Возьмите в аренду «диннер джакет аутфит», – сказал он. – Это будет вам стоить что-то. Но за обед плачу я. Пометьте себе в календаре: «12 мая – ужин в клубе». Хватит вам месяца для по иска костюма?

Хватит, – ответил я.

Мучила меня эта задача несколько дней неимоверно. И вот, проходя по Чипсайд, улице в деловой части Лондона, я увидел в витрине то, что, как полагал, и есть «диннер джакет аутфит». В магазине я попробовал уточнить на доступном мне английском. Продавец, будучи сам иностранцем, ничего не понял, но протянул мне буклет. Я внимательно просмотрел его, но слов «диннер джакет аутфит» не нашёл. Звоню Мите и сообщаю, что такого названия нет даже в буклете фирменного магазина на Чипсайд! Мол, куда уж выше! А он мне:

– Спросите иначе: «блэк тай аутфит».

– Хорошо, сейчас посмотрю в буклете…

– Не смотрите, а приходите вечером на ужин, я вам покажу, как это выглядит.

Вечером я увидел костюм с атласными бортами на пиджаке и лампасами на брюках.

– Всё понял, – бодро сказал я.

За два дня до ужина, уже на Кенсингтон Чёрч Стрит, я заглянул в магазин «сэконд хэнд» и увидел то, что мне показывал Митя. Пиджак оказался в самый раз, а брюки – на размер больше. И всё это в разы дешевле, чем на Чипсайд! Ничего, решил я про себя, стяну в поясе ремнём!..

Смею доложить, – радостно сообщил я Мите по телефону, – костюм имеется! Вот только ремень сейчас пойду куплю! Брюки великоваты!

Какой ремень, – возмутился Митя! – Ищите камербанд!

В том же магазине я нашёл этот самый пояс-камербанд, и, на следующий день, облачившись в костюм и надев чёрные туфли, ждал Митю у входа в клуб…

Для начала он завёл меня в «Могшпд Яоот», куда с 1826 года не ступала нога ни одной женщины. Трое джентльменов сидели в разных углах на потёртых кожаных диванах тёмнозелёного цвета и читали газеты. Издали раскланявшись с кем-то, Митя усадил меня в четвёртый угол и нажал кнопку. Раздался мягкий звонок. В баре появился старик в бакенбардах и бабочке, служивший тут с незапамятных времён. Митя заказал напитки… Из «Могшпд Room» мы направились вверх по широкой лестнице, на которой когда-то поссорились или помирились Диккенс с Теккереем, зашли в библиотеку, где насчитывалось свыше 70 тысяч томов, подошли к креслу, на котором сиживал Фарадей. Затем состоялось знакомство с членом клуба Рабиновичем из Вильнюса, который говорил по-русски и целыми днями просиживал в библиотеке. Я перекинулся с Рабиновичем парой фраз. Затем по той же лестнице мы спустились вниз, выпили по бокалу сока и когда мой новый знакомый отошёл, Митя заметил: «Редкая скотина, этот Рабинович!..».

Но тут раздался стук деревянной хлопушки и распорядитель прокричал: «Лорды, дамы и господа! Прошу в обеденный зал!». Мне пришлось сидеть рядом с пожилой дамой, которая хотела общаться. Я хотел тоже, но не мог. Ведь дама и мысли не допускала, что её сосед по столу слаб в английском! Я изо всех сил вслушивался, но ничего не понимал. Она ворковала, я кивал головой, мычал и производил впечатление внимательного собеседника. Дама была в восторге, пока не задала первый вопрос. Недоумение на её лице прервали официанты, разливавшие вино в бокалы и обносившие гостей холодными закусками.

Председательствующий встал. За ним все остальные. Я ухватился за фужер с вином и встал тоже, полагая, что это первый тост. Но тут увидел, что никто до бокалов не дотронулся. Досадуя на оплошность, я поставил фужер на место и попытался вслушаться, что говорил председательствующий. Но тот не говорил, а цедил слова. Все секунду помолчали, потом сели и принялись за трапезу. Вскоре официанты стали собирать тарелки, а следом подавать горячее: какую-то крохотную гвинейскую дичь – маленькую птичку размером с куриное яйцо и три варёные морковки в качестве гарнира. Перед горячим председательствующий опять встал. Я был уже учёный и фужер не тронул. Но опять не попал! На этот раз все стояли с бокалами вина. Я быстро исправился и снова попытался вслушаться в произносимую речь. Понял только, что пить надо стоя, как все. Митя, конечно, видел всё, но просвещал меня пост-фактум. Оказалось первый раз встали, потому, что это была молитва и пить не следовало. Второй раз пили за королеву! Но испытания мои на этом не кончились.

Официант в последний раз обносил гостей вином. Я был начеку. Официант подошёл ко мне и что-то спросил. Я ответил «сэнкью!» И он мне опять подлил, хотя бокал был почти полон. Следом за этим официантом двигались два господина – один чуть впереди нёс деревянный ящик, другой – позади, нёс ящик поменьше. Что там, мне понять было трудно. Для этого следовало привстать. Но я, стянутый кабермандом, который поддерживал штаны, решил не двигаться. Наконец, ящики оказались за моей спиной. Господин, державший ящик, что-то спросил. И я опять сказал «сенкью!» И тотчас же ящичек оказался перед моим носом. Там лежали сигары. Только тут вмешался Митя.

– Вы что, действительно хотите сигару? Это дорогое удовольствие в клубе. Но я готов сделать вам приятное, если вы такой тонкий ценитель табака! Сигары первоклассные…

– Нет, конечно, вы знаете, я не курю. Я сказал «сенкью», в смысле, нет!

– Когда вы говорите «сенкью» – это значит «Да, хочу!». В вашем случае следовало сказать – «Ноу, сенкью»!

Услыхав это самое «Ноу, сенкью!», официанты с сигарами забрали ящичек и удалились. Члены клуба задымили сигарами. И тут выяснилось, что теперь сидевшие будут говорить об… ответственности в медицинских исследованиях. Оказалось, что за этим столом собрался весь цвет британской науки, медицинские светила, занимающиеся пересадкой органов, клеток и прочего… Развернулась дискуссия. Дама, сидевшая рядом, со мной уже не общалась, а та, что я видел напротив, задремала! Тем временем её супруг внимательно слушал выступления, хорохорился, что-то записывал, а затем и сам попросил слова… С час продолжалась дискуссия. Я изо всех сил боролся со сном. А когда выходил из клуба и горячо благодарил Митю, сказал себе: «Больше никогда!»

Князь является членом престижнейшего английского мужского клуба «Уайте», история которого насчитывает три сотни лет. Хотя широко распространено мнение, что клубы – институт чисто англосаксонский, первый из них, этот самый «Уайте», пояснял мне князь, был основан в 1693 году итальянцем Франческо Бьянки. Его члены известны «остальному миру» прежде всего экстравагантностью пари, тщательно зафиксированных в огромном фолианте, хранящемся в библиотеке клуба. Например, три тысячи фунтов стерлингов поставили два уважаемых «клабмена», поспорив о том, какая из двух дождевых капель упадет раньше другой или тысяча фунтов стерлингов была премией тому, кто выиграет в споре о том, какая из двух знакомых графинь наставит больше рогов своему мужу. В истории клуба сохранилось имя графа Портлендского, который выиграл полмиллиона в карты, а член парламента Саттон – приличную сумму за то, что в час «пик» ему удалось докатить мяч для гольфа от портика Английского банка до подъезда клуба всего за 197 ударов. До наших дней сохранились в неприкосновенности условия приема новых членов в «Уайте»: кандидату необходимо терпеливо дожидаться приема десять лет, не получить при голосовании ни одного черного шара и не запятнать биографию коммерческой деятельностью…

Как же изменилась жизнь князя? Да, развёлся с Ниной и счастливо женился вновь. Да, газеты читает реже. От пива отказался и предпочитает вино. Причем, утверждает, что недорогие болгарские вина гораздо лучше недорогих французских. Театры посещает нечасто.

Впрочем, я наблюдал князя и в театре. Первый раз в «Колизее», когда отмечалось 100-летие Галины Улановой. И второй раз в Королевском театре оперы и балета во время юбилейных выступлений Мариинского театра, отмечавшего 50-летие своих первых гастролей в Лондоне. Забавно, что случайно наши места оказались совсем рядом: я сидел перед Лобановыми-Ростовскими. Я впервые привёл мою 20-летнюю дочь на русский балет! Во время спектакля «Баядерка» я спросил, видел ли князь в роли воина Солора Рудольфа Нуриева. С сожалением он признал, что не пришлось… Я поинтересовался мнением князя об этих гастролях и высказал предположение, что Мариинка всё-таки уступает Большому!

– Трудно сказать, дорогой, что лучше: Большой или Мариинский? Можно судить по отдельным постановкам. Вот, например, в «Баядерке» был явно изумительный, высочайший класс кордебалет, а солисты, кроме Никии (Виктория Терешкина), были хороши, но не запоминающиеся. Оркестр играл первоклассно, в особенности, соло виолончели. Зато, как во всех русских оркестрах, трубная секция скрипит на высоких нотах, что неприятно. Но, наверное, в России все к этому привыкли и считают это нормальным…

Я рад был поговорить о спектакле со знающим человеком. И на таких местах сидел редко – купил эти билеты только ради дочери (они стоили половину моей месячной пенсии). Мне хотелось дать ей импульс интереса к русскому балету, декорации к которому были превосходны. Ведь её мать – художница. Да и сама Сандра тоже рисует…

Обо всём этом мы в тот раз говорили в театре с князем. Он с интересом поглядывал на мою дочь, и сказал, что она выглядит русской. Я заметил, что она говорит по-русски очень плохо и только со мной, учить язык пока не хочет, побывала в России в младенчестве и свою жизнь с ней никак не связывает. Её университетская подруга, впрочем, изучает русский язык, провела в Томске три месяца и вывезла весьма негативные впечатления. В театре же мы заговорили с князем и о России. Я слегка задрался:

Где-то в одном из интервью вы, Никита Дмитриевич, сравнивали нынешнего национального лидера с Петром Первым. Вы это серьёзно? В самом начале его правления мои ощущения были иные. О них я написал в «Панораму» в 2000 году. И ответил на вопрос: «Кто есть кто?» Время только подтвердило мой взгляд – кагэбешник! Вы другого мнения? И почему за прошедшие пару десятилетий Запад стал хуже думать о России, а подчас, не думает о ней вовсе?

Это вопрос, которым занимаются уже 300 лет. А почему сегодня такое негативное отношение? Потому что Россия держит Европу «за яйца». Она в любой момент может перекрыть нефть и газ. А когда вы под прицелом, то чувствуете неудобство. Россия – ненадежный партнер! В отличие от СССР, который был одним из самых надежных партнеров в мире. Я знаю, что говорю, потому что занимался делами с СССР с 1970 года! В итоге «русский» стало таким словом для европейцев, как «немец» для шотландца. А в Шотландии «немцем» до сих пор называют любого неприятного туриста. Но Европа тоже себя глупо ведет. Каждая страна делает с Россией гешефт по отдельности, вместе того, чтобы собраться и сказать Газпрому – вот цена, если по ней не продадите, будете иметь такие-то проблемы. Хотя в России и так полно проблем, потому что она не производит ничего. Если цена на нефть упадет до 60 долларов, начнется дефицит. В России нет инфраструктуры, мозги бегут, русские не умеют работать, как американцы, для которых работа – это самоутверждение. К примеру, у компании «Boeing» огромный филиал в России. Его возглавляет русский ученый, раньше работавший на «Seat». И он поступает так: во главе группы из 3–4 человек ставит прошедшего американскую школу психопата, который за 4–5 лет заряжает других своей энергией и отношением к делу!

Вы часто бываете в Москве. Ваши впечатления о людях на улице – они сильно изменились внешне?

В России они приравнялись к нижнему мировому знаменателю. А общее стремление в мире – это выглядеть грязным и пло хо одетым, чтобы боком пройти незаметно. Когда мне было 11 лет, моя семья бежала из Болгарии в Грецию, и на границе нас схватили и посадили в тюрьму. Так что это я, как бывший зэк, который надевал мешок вместо одежды, стараюсь на фоне толпы нагло идти, выделяясь, и не стирать на лбу Маяковского роковые слова – «я посылаю вас всех на х…». У меня давно не вызывает ярости то, на что я не могу повлиять, но вызывает огромную горечь. Ну, почитываю «Коммерсантъ», «Независимую газету», приключения Фандорина. Это всё, что может быть интересно из прессы и книг современной России. Конечно, печально!

Будучи русским, проживающим вне России, я вижу, как меняется в мире отношение к русским. В Великобритании оно не было таким плохим даже во времена холодной войны. Тогда там жили белоэмигранты, про которых англичане знали: они – наши. Сейчас же вместо белоэмиграции появилась шпана. Те, которые эмигрировали на Запад ради социального обеспечения, это одна группа. А другая – «финансово одаренные» жулики. Почему они едут в Англию, а не, как говорят у нас в деревне, в Парижовку? Потому что Англия – единственная в мире страна, которая предоставляет свободу политическим преступникам, и позволяет им нести любую ересь. Чем пользовался еще Ленин. Но это касается и Березовского, и всех наших знаменитых восточных героев. И отношение к этим жуликам крайне негативное. 70 % европейских СМИ про Россию врут. Но опровержения, которые идут из России, не воспринимаются. Из России идет так много агрессивного, что русским больше не верят. Единственная возможность как-то на это повлиять – создать такую общественную организацию, которая представляла бы 12,5 миллионов русскоговорящих вне России, по модели Всемирного еврейского конгресса, хотя евреев вне Израиля только 3,5 миллиона. Но когда президент еврейского конгресса Лаудер что-то говорит – прислушиваются все сенаторы! А когда русские говорят – их посылают. Русских должен возглавить независимый, известный и уважаемый человек. Например, есть один русский академик, женившийся на дочке президента Эйзенхауэра, – Сагдеев! Вот он бы мог…

В Лондоне много русских. В метро я часто слышу скороговорение, которого не понимаю. Вижу и желание этих людей скрыть друг от друга, что они русские. Девушки, приезжающие из России, не понимают, почему большинство из них принимают за б…ей – да потому что создан имидж такой! В центре Лондона открылся магазин, торгующий русскоязычными книгами, но спроса на них нет. Есть «Пушкинский дом», но большинство событий там происходит на английском языке… А вот клуба, куда можно придти и почитать свежую газету, посмотреть фильм на русском языке – нет. Ресторана с русской кухней нет! У меня один вид ностальгии – русский театр. Но удовлетворить этот голод можно лишь изредка, когда приезжают московские театры.

Жизнь князя в Лондоне, конечно, составляла, прежде всего, работа. Канадский банк, который занимался финансированием арабских стран, долго продержаться не смог. Вопреки советам и рекомендациям Лобанова, банк продолжал раздавать кредиты, и как только появились первые признаки финансового кризиса, рухнул. А Лобанов принял предложение в очередной раз поменять место работы.