Слово о торговцах

Конечно, князь, увлечённый идеей собирательства, должен был поддерживать связи с торговцами живописью. Представителей этого племени – торговцев – в нашей прошлой советской жизни презирали. Само собой подразумевалось, что они не чисты на руку. Но перед ними и заискивали. В стране дефицита они были очень влиятельными людьми. Впрочем, если заглянуть в словарь Даля, то там торговец обозначается, как промышляющий торговлей. Тут же выдаётся и рекомендация: лучше торговать, нежели воровать. Только и всего! В Советском Союзе особо промышлять торговцам не было нужды. Спрос превышал всякие предложения. Купить что-либо возможности не было. Приходилось доставать. Счастливчики добывали всё нужное через валютные магазины «Берёзка», закрытые распределители для номенклатуры, комиссионные магазины и по блату. Помню, комиссионный магазин на старом Арбате, торговавший предметами искусства, постоянно находился в центре внимания прессы: директоров и продавцов регулярно сажали и назначали новых. С таким мнением о работниках торговли я прибыл в эмиграцию. И только теперь, знакомясь с именами дилеров, с которыми князь имел дело, я проникся к ним таким уважением, что впервые пожалел: была ведь у меня возможность сделаться в Советском Союзе директором книжного магазина. Впрочем, наверное, эта карьера кончилась бы тюрьмой! Не дали бы мне честно продавать книги.

Князь же с первых шагов коллекционирования увидел в людях, торгующих предметами искусства, живописью, не просто продавцов, а своего рода в высшей степени сведущих искусствоведов. Поэтому стремился подружиться с ними. До 1960 года он, по его собственному признанию, больше смотрел и слушал, чем покупал. Он частенько приводил к торговцам и художникам своих друзей и наблюдал за процессом покупки ими произведений искусства. Его интерес к сценической живописи в соединении с невозможностью поначалу приобретения самих работ заставлял его собирать информацию, анализировать и систематизировать её, чем князь и занимался с 1958 года, переехав в Нью-Йорк. Этой аналитической работе помогали его связи с торговцами Нью-Йорка и Парижа. Благодаря им, будущий коллекционер проходил стажировку в искусстве поисков.

Если не считать упомянутого уже Василия Васильевича Тютчева, у которого князь в рассрочку купил картину художника Сверчкова, первым настоящим дилером, с которым познакомился Никита Дмитриевич, был Семён Якимович Болан, известный в Нью-Йорке торговец русскими книгами и картинами. Он эмигрировал в США с Украины в 1913 году. В годы революции и гражданской войны с 1917 по 1919 годы служил в американской армии. Болан стал известен тем, что в 20-е годы в Берлине скупал предметы культурного наследия, которые Советский Союз распродавал на аукционах. Как специалист по книжному антиквариату, он поддерживал связь не только через представительство «Международная книга» в Берлине, но и через «Амторг» в Нью-Йорке. Например, он выкупил часть книг из культурного наследия, которое Советский Союз в 1920-е годы выставлял на аукционах, а затем переправил и продал их в библиотеки американских университетов. Так в 1956 году Болан поехал в Советский Союз с тем, чтобы обменять рукописи Ленина и Лермонтова и копии писем Горького на недостающие экземпляры советских газет и журналов для библиотеки Колумбийского университета.

С творчеством Сергея Судейкина, перебравшимся из Парижа в Нью-Йорк в 1923 году, Никита Дмитриевич познакомился исключительно благодаря Болану Он выяснил, что за два года до смерти художник продал Болану более тысячи акварелей к восьми полным театральным постановкам, которые он приготовил для «Метрополитен-опера». Сделка эта, состоявшаяся в 1944 году, предполагала, что Болан, используя свои контакты в книжной торговле, перепродаст эти работы Советскому Союзу. Но те, к кому он обращался, тогда не заинтересовались не только искусством Судейкина, но и костюмами и театральными работами Александра Бенуа, Натальи Гончаровой, Константина Коровина, которые также приобрёл Болан. В частности, Болан во время гастролей Большого театра в США в 50-х годах, встретился с Галиной Улановой и сказал ей о работах Судейкина. Но разговор не имел последствий. В результате Болан начал распродавать работы Судейкина в Нью-Йорке. Таким образом, вплоть до 1972 года, когда Болан умер, все работы наследия Судейкина шли через него. И очень немногие проданы вдовой художника.

Добрые отношения с Воланом у Никиты Дмитриевича сложились не случайно. Фамилия Лобанов-Ростовский для этого выдающегося торговца и букиниста была очень значимой. Он знал, что часть книг, которые он скупал в Берлине, была из знаменитейшей библиотеки Алексея Борисовича Лобанова-Ростовского, к концу жизни занимавшего пост министра иностранных дел. Эта библиотека, являвшаяся двенадцатой из числа «собственных», хранилась в отдельном помещении в Зимнем дворце. После смерти министра она была приобретена Николаем II и поступила в Собственную Его Императорского Величества библиотеку. В 1917 году собрание книг А.Б.Лобанова-Ростовского, чьим прямым потомком являлся князь, было разрознено. Около половины его библиотеки в 1928 году поступило в библиотеку Эрмитажа. Часть лобановской библиотеки Советы распродавали в Берлине, которую и скупал Болан. Так что отношения молодого князя с торговцем имели хорошую базу, когда он решил сделать у него первую покупку – приобрести эскизы Сергея Судейкина. С видимым удовольствием Никита Дмитриевич вспоминает тот первый шаг к коллекции:

– Мне удалось у Болана купить несколько работ этого изумительного художника, когда я приехал учиться в Нью-Йорк. У него я встретился со второй женой Судейкина – Верой Стравинской. При первой же встрече я сказал ей, что хорошо её знаю. Она удивилась и ответила, что видит меня впервые. Так и было. Но я напомнил ей, что был такой большой альбом на 50 листах, где Судейкин увековечил её. Потом я познакомился с последней женой Судейкина – Джин Палмер-Судейкин, и приобрёл у неё достаточно много работ, в том числе, архив Судейкина, который в 1970 году передал в ЦГАЛИ.

Исследуя связи князя с торговцами, я искал следы настороженности, недоверия в отношениях между ними. Но Лобанов тепло вспоминает о большинстве из них. Например Н.И.Гордый – хозяин маленькой лавки на 129 Аллен-Стрит. Он, будучи сам художником, хорошо разбирался в живописи и покупал русское искусство у эмигрантов, уехавших из Российской империи ещё до 1917 года. У него было мало картин, но все – отменные. Гордый знал им цену и не дешевил. Безденежному в то время молодому князю, по его собственному признанию, редко удавалось у него что-либо купить. Но отказать себе в удовольствии пообщаться с Гордым он не мог.

С А.П.Малицким, ещё одним нью-йоркским торговцем, Никита Дмитриевич познакомился, когда тот уже ушёл из книжного магазина «Брентано», располагавшегося на Пятой авеню. Малиц-кий был известен тем, что, торгуя редкими книгами, уговорил хозяина магазина открыть отдел театрального искусства русских художников. Раз в год он ездил в Париж и скупал у дилеров работы Ларионова, Гончаровой и Бакста. Работы этих художников Никита Дмитриевич купил позже у Малицкого, который, уйдя на пенсию, торговал книгами и картинами из своего дома в Нью-Йорке.

Среди известных торговцев в Нью-Йорке Лобанов называет Петра Павловича Третьякова, владельца галереи, находившейся неподалёку от Пятой авеню. Это была галерея русской живописи, где продавались в основном картины, написанные маслом. Но там появлялись и работы театральных художников, включая акварели.

Когда князь стал регулярно бывать в Париже и даже периодами жить там, он познакомился со многими торговцами. Среди тех, кого князь выделял, он вспоминает моего однофамильца, Гурвича Иссара Сауловича. С ним у супругов Лобановых сложились близкие отношения. Будучи холостяком, Гурвич каждое воскресенье отправлялся на чашку чая в семейство Александра Бенуа. И даже после смерти художника в 1960 году этот ритуал сохранялся. Благодаря Гурвичу, князь познакомился с семейством А.Н.Бенуа. Квартира Бенуа располагалась на улице Огюста Виту, в 15-м квартале Парижа, неподалёку от завода «Ситроен». Квартира была двухэтажная. Внизу – студия Бенуа, наверху спальня и столовая. На воскресные чаепития приходили С.Эрнст, Д.Бушен, И.Гурвич. Приходил и Лифарь, когда ему нужно было посмотреть эскизы. Обо всём этом князю рассказывала дочь художника Анна Александровна. Она показывала князю не только студию отца, но и его комнату на верхнем этаже, где он писал свои воспоминания, статьи. Там же, в кабинете, хранились его книги.

Сам Гурвич, у которого князь бывал часто, жил в мастерской приятеля-художника на улице Валь де Грае в 5-м квартале. У него было столько произведений искусства, что хозяин этого богатства сам не представлял себе, что именно у него есть. С 30-х годов до самой смерти в 1974 году Гурвич каждый день ходил на аукцион в «Саль Дрюо» и покупал работы русских художников. Стоили они тогда совсем недорого. Торговец был приятным в общении человеком, понимал психологию коллекционеров и цены у него были вполне приемлемые, особенно если вы ему нравились, лукаво подмечает Никита Дмитриевич. У Гурвича он купил эскизы А.Бенуа, Добужинского, К.Коровина, Чехонина и упомянутые уже силуэты Фёдора Толстого.

А вот Семёна Львовича Белица, известного парижского антиквара, жившего на улице Клод-Лорен в 16-м квартале, коллекционер вспоминает не совсем добрым словом. Этот торговец хорошо знал и понимал искусство. Только у него в Париже можно было увидеть картины Врубеля и Венецианова. Но когда князь пришёл к нему в 1964 году со 100 долларами в кармане, тот сказал: «Молодой человек, приходите через 20 лет, когда заработаете себе состояние». Конечно, такое неуважение, наверное, прощать трудно. Потому оно и запоминается. С другой стороны – это бизнес, пояснял мне Никита Дмитриевич.

Картины из собрания Белица, а он был не только торговец, но и коллекционер, ценятся на рынке очень высоко. На аукционе «Кристи», например, «Похищение Европы» продавалась за полмиллиона фунтов стерлингов. Подобная работа Серова «Похищение Европы» находится и в собрании Лобановых-Ростовских.

Князь, по его признанию, получил эту картину фактически задаром в «Сотби» на неудачном аукционе. В зале почти никого не было, и он не поверил своим ушам, когда аукционист назвал окончательную цену – 10 тысяч долларов. По слухам, моделью для Европы в этой картине служила Ида Рубинштейн. Серов сделал, по меньшей мере, шесть вариантов этого сюжета – один из них находится в Третьяковской галерее в Москве, другой – в Русском музее в Петербурге.

Среди всех дилеров в Париже, занимавшихся театральным искусством, князь выделяет Иосифа Мироновича Лемперта (умер в 2009 году.) Его магазин «Санкт-Петербург» на улице Ми-ромениль в 8-м квартале был и продолжает оставаться центром русского антиквариата в Париже последние сорок лет. Лемперт основал этот магазин не сразу. Приехав в Париж в 1967 году, он сначала работал в книжном деле Каплана, а затем преподавал в лицеях русский язык. Его дочь, Роза, спустя год после смерти отца, переписываясь с князем, рассказывала ему, что в свободное время отец любил бродить по толкучкам и «блошиным рынкам», которых в самом Париже и вокруг великое множество. Иосиф Миронович был большим знатоком русской литературы, искусства Серебряного века и русского авангарда.

Дочь рассказывает в письме князю, что жилка коллекционера и собирателя была в нём с самых ранних лет. Во Львове, откуда семья приехала в Париж, Лемперт коллекционировал книги и пластинки. У него была самая большая в СССР коллекция пластинок Вертинского. «Однажды отец принёс домой русские ордена, за которые он заплатил всю свою мизерную зарплату. И заявил: «Не мог не купить! Продавали прямо на тротуаре, за гроши. У меня было чувство, что я спасаю русскую историю!». Наверное, это чувство объединяло коллекционеров и торговцев.

Князь бывал не только в магазине, но и в квартире Лемпертов, которую в своих воспоминаниях он описывает со всеми подробностями: «В жилом помещении висели и хранились экспонаты, с которыми семья Лемпертов не расставалась: редчайший русский агитфарфор, коллекция русских орденов, русское серебро, гарднеровский фарфор, книги и фотографии с автографами. Когда вещь попадала в квартиру, её больше не продавали, невзирая на уговоры друзей-покупателей. Она входила в семейную коллекцию. Хорошо помню огромнейший (2.30?1.30 м) портрет Петра Великого, висевший на лестнице, ведущей из магазина в квартиру. Лемперт не хотел с ним расставаться, но в квартире для него не было места. Этот портрет был написан в 1697 году по заказу короля Вильгельма III сэром Годфреем Кнеллером».

Одним из первых ценных приобретений Лемперта, как полагает князь, был пейзаж Левитана за 500 франков. Много позже, листая кнебелевский шеститомник «История русского искусства», который издавался с 1904 по 1916 год. Иосиф Миронович заметил, что глава о Левитане открывалась этим самым пейзажем с примечанием, что картина «находится в коллекции княгини Тенишевой», что подтвердило его уверенность в приобретении подлинника из этой коллекции. Лемперт продал картину за 4 тысячи франков из-за того, что в ней была дырка. Тогда он ещё не понимал, что холст можно реставрировать.

…А магазин этот начался потому, что Лемперт стал приносить домой всё русское. Эмигранты первой волны умирали, а их дети офранцузились, и, став наследниками, забыв русский язык, уже не могли оценить по достоинству то, что им досталось. Дочь Лемперта, Роза, в замечательных деталях описывает эту историю в переписке с князем.

«Отцу стали звонить: Иосиф Миронович, поезжайте на такой-то адрес! Там, мол, русские книги выкидывают! А ведь, бывало, и жгли! В 1974 году ещё до открытия магазина мы с папой купили у француженки, вдовы русского коллекционера, огромное количество книг, которыми был забит её гараж. Она нам позвонила и пригрозила: «Если не приедете покупать – всё выкину!». Пришлось ехать и покупать. Но денег-то не было!!! Мы с сестрой предложили папе отложенные на каникулы деньги.

Жили мы в муниципальном доме в северном пригороде Парижа. Книжек было много, и наши соседи великодушно одолжили нам свои подвалы, которые мы заполнили русскими книгами. В квартире стало совсем тесно – всюду книги. Так появилась необходимость открыть магазин. И вот в один прекрасный день, это случилось в 1975 году, я посадила папу в машину со словами: едем искать магазин. И нашли в тот же день маленький магазинчик в узком пассаже на улице Сент-Оноре под номером 91. Сегодня нас там давным-давно нет, зато в пассаже и вокруг него пооткрывались русские магазины. Видимо, мы там оставили свой дух…

Продавать в магазине мы решили, конечно же, книги. Но на одних русских книгах прожить было невозможно. Поэтому мы вынуждены были поставить на продажу и некоторые вещи из нашей личной коллекции, привезенной в Париж в 1967 году. Удивительное дело – обычно люди открывают магазин и покупают для него товар. В нашей же семье произошло как раз обратное: пришлось открыть магазин, чтобы продавать в нём то, что в нашей коллекции было лишнее. Вещь вынималась из шкафа, ставилась на стол, и мы все четверо должны были проголосовать за продажу. Если одному из нас вещь была почему-то дорога, речи не было, чтобы отправлять её в магазин. Это было наше право «вето». Поэтому в магазине и появились разные вещи: фарфор, бронза, картины. Магазин уже был открыт, а папа всё ещё продолжал преподавать, на всякий случай: вдруг магазин не пойдёт? Только убедившись, что магазин – полная удача, примерно через год, папа бросил преподавание.

Немного позже папа купил ценнейший архив Ремизова у вдовы издателя его произведений. После смерти издателя его вдова сложила все бумаги в прихожей, перед дверью, в ожидании папы и предложила забрать всё, не глядя и не разбираясь. Она назвала совсем небольшую цену, добавив: «Столько бумаг, хочу избавиться». Папа, не сказав ни слова, вынул деньги и заплатил. Говорила она только по-французски. И было такое впечатление, что она готова доплатить, чтобы забрали бумаги. «Опять спасли», – сказал папа, выходя от неё. Желающих купить архив Ремизова было много. Однако папа отказался разбивать архив и решил продать его только целиком музею, университету или серьёзному коллекционеру. Так и получилось. Архив купил коллекционер Томас Уитни. Он сдержал данное папе слово и в 2000 году передал архив Амхерстскому центру русской культуры при одноимённом колледже (город Амхерст, штат Массачусетс, США), который Уитни окончил в 1937 году.

Очень быстро магазин превратился в место встречи русской эмиграции в Париже. Надо сказать, что всё больше было пожилых людей, зачастую одиноких, которые стали приходить в магазин пообщаться, рассказать или посоветоваться. Кто искал помощника по дому, кому нужна была няня для новорождённого внука, кто советовался, куда бы поехать отдыхать».

Признаюсь, описание Розой Лемперт истории этого магазина, привлекло меня потому, что в самом начале моей эмигрантской жизни в Лондоне у меня возникали всякие фантастические идеи «открыть своё дело». Но они отвергались по многим причинам. Прежде всего, мне надо было расстаться со многими советскими представлениями о коммерции, основанной на распределении. Ну, скажем, я не понимал, почему в Лондоне открывается одна продуктовая лавка, а рядом или напротив тут же другая. То же самое происходило с парикмахерскими. Далее, почему успешен именно семейный бизнес? К счастью, вместо попыток «открыть дело», мне представился случай разобраться в одном таком семейном бизнесе – газетном киоске, который существует в Лондоне со времён Диккенса.

Уже много лет я покупаю русские газеты и журналы в этом киоске напротив станции метро «Холборн». Киоскёр Симон оставляла для меня газету «Известия» совершенно как в прошлом в России. Газетные киоски я люблю с детства, потому что моя мама в Москве была киоскёром «Союзпечати». Её киоск стоял на трамвайной остановке «Шмитовский проезд». В лютый холод и в летнюю духоту мама с шести часов утра встречала первый фургон из типографии газеты «Правда». Второй завоз из Краснопресненской районной конторы «Союзпечати» – с десятками пачек – был основной. Покупатели уже выстраивались в очередь, пока она выкладывала газеты и журналы на прилавок. Крошечная деревянная будка насквозь продувалась ветрами. В ногах ставился обогреватель. Но он мало помогал. Мама надевала тёплую шаль, валенки, меховую безрукавку под пальто, но всё равно мёрзла. Шерстяные перчатки со срезанными пальцами тепла не держали, кожа на руках трескалась. Но иначе мелочь не посчитаешь.

В пять утра она была уже на ногах, ставила термос с горячим чаем в сумку и спешила на первый трамвай «А», который и подвозил её к киоску. Я жалел тогда мать, но лишь повзрослев, понял, что она любила свою работу. У неё появились «свои» покупатели. Им она оставляла дефицитные журналы «Огонёк», «Смену», «Новый мир», «Юность», а позже «Литературную газету», которую называли «Гайд-парком при социализме» за её открытость и полемичность… Получить свежий номер таких лимитированных изданий, считалось редкой удачей.

Когда же стал издаваться иллюстрированный журнал «Америка», киоскёры «Союзпечати» сравнялись по престижу с продавцами дефицитной колбасы. Оставлять «под прилавком» категорически запрещалось. С этим злом боролись внезапными проверками. Но начальник мамы заранее предупреждал её о «внезапной проверке». Он знал: брать «чаевые» в виде коробки конфет она всегда стеснялась. А припрятывала «дефицит» любезности ради, не случайным, а постоянным покупателям. Ведь тот же журнал «Америка» в годы «холодной войны» оставался единственным источником непредвзятой информации, за которым охотилась интеллигенция. Журнал выпускался в СССР тиражом чуть больше 50 тысяч экземпляров на замечательной бумаге, с яркими цветными фотографиями. Один вид издания говорил советским людям об уровне жизни за океаном. Стоил он дорого, а купить невозможно. Издавали-то журнал по специальному правительственному соглашению между двумя странами – Советский Союз выпускал на территории США журнал «СССР», который пропагандировал «советский образ жизни». Но существовало секретное распоряжение ЦК КПСС, где указывалось, что появление журнала «Америка» «отнюдь не означает, что его содержание одобряется». Это лишь дипломатический акт. Потому распространение журнала должно всячески ограничиваться.

Журнал не должен попадать в руки незрелых в политическом отношении людей, не способных разобраться в тенденциозности его содержания. Материалы журнала не должны использоваться в пропагандистской и агитационной работе, в печати и радио. Пять тысяч экземпляров распространялись по подписке в 40 крупных городах страны, а остальные 45 тысяч – продавались через киоски «Союзпечати» в 80 городах страны. В этом распоряжении специально указывалось, что «нет никакой необходимости добиваться продажи всех номеров журнала. Советские органы связи имеют право возвращать до 50 процентов тиража, если его не удаётся реализовать… Партийные же организации должны позаботиться, чтобы вокруг распространения журнала «Америка» не создавалось «нездоровой обстановки ажиотажа». Ажиотаж, конечно, был. Так что те несколько экземпляров «Америки», которые мать получала, она «на всех законных основаниях» не выставляла на прилавок. Правда, продавала их как раз тем самым «незрелым в политическом отношении» людям, охотившимся за «лимитированными изданиями», отличавшимися от пропагандистской макулатуры. Один же экземпляр она всегда приносила домой. Мы читали его очень аккуратно с тем, чтобы он не потерял, как говорила мама, «товарный вид» и его можно было тут же продать.

Всё это я вспомнил, когда Симон однажды сообщила мне, что её семья продаёт тут газеты со времён Диккенса. Потому я обрадовался, когда Симон пригласила меня в дом её родителей, где я увидел фотографию её прадеда, Хэнрика Вебера, продававшего газеты на том самом углу Хай Холборн и Кингс-вэй. Тош, так почему-то прозвали его, жил неподалёку, на одной из улочек Ко-вен Гарден. Это ему впервые пришло в голову продавать газеты около самого известного тогда ресторана масонов. Ближе к вечеру, когда начинало темнеть, сюда съезжались гости. У входа в ресторан то и дело останавливались кареты. Тут-то богатых пассажиров поджидал Тош с пачкой газет. И получал щедрые чаевые.

Затем он поставил на углу картонные коробки из-под апельсинов. На них с самого утра раскладывал газеты и журналы, таким образом, «застолбив» это место за собой навсегда. Никто из конкурентов с тех пор не мог сунуться на угол Холборн… В те времена нынешняя станция «Холборн» называлась «Британский музей», здание которого располагалось поблизости. В здании музея был и круглый читальный зал знаменитой Британской библиотеки. Так что не исключено, смеётся Симон, что за газетой к моему прадеду Тошу приходил и Карл Маркс, работавший в той библиотеке над «Капиталом» около 30 лет, а позже и ваш Ленин, тоже частенько наведывавшийся в читальный зал.

В газетном бизнесе уже тогда участвовала вся семья. В середине дня на смену Тошу подходил кто-то из детей или его жена, Катрин, прабабушка Симон, торговавшая в Ковен Гарден женскими украшениями. В начале двадцатого века прадедушку сменил один из его сыновей, Грэйхэм Лонг-старший. В семейном архиве мы отыскали фотографии деда Симон. Он стоял рядом с газетной тумбой и газетным развалом, первым типом киоска. На руках у него точно такие же шерстяные перчатки с обрезанными «пальцами», как те, что надевала моя мама. Дед продавал газеты до самого начала Второй мировой войны. Когда же ушёл в армию – во время войны он служил в зенитной артиллерии на одном из британских островов – газеты продавала его жена Ани, бабушка Симон. В 1945 году Грэйхэм-старший опять появился на углу Холборн. Но тут выяснилось, что ему подросла настоящая смена – 14-летний сын, Грэйхэм-младший, твёрдо решил продолжить семейную традицию и постепенно оттеснял родителей. Это и был отец Симон, который очень гордился, когда у столика с газетами и журналами оказывался один…

– К моменту, когда ресторан масонов на углу сломали и возвели новое здание Банка, – рассказывал отец Симон, – место для газет оставалось за нашей семьёй. И уже служащие и клиенты покупали у нас газеты и журналы. Но однажды ко мне подошёл администратор Банка и сказал, что хозяин потратил огромные деньги, чтобы возвести мраморный фасад. И продавать газеты – тут не место. Киоск портит внешний вид. К тому времени я женился, и мы вместе с женой Фрэнсис решили – нет, отсюда не уйдём. Молодой администратор пообещал выгнать их с помощью полиции. Грэйхэм с женой стояли на своём. Когда же за газетой подошёл один из постоянных покупателей, член парламента, известный публицист Том Драйберг – он был автором знаменитой «колонки» в тогдашней газете «Дэйли экспресс» (где печатался под псевдонимом «УШат ШсЬеу»), – Грэйхэм рассказал ему об инциденте.

На следующий день Том отправил письмо лично Управляющему банка, лорду Мэнтону, где разъяснял, что семья Грэйхема Лонга на этом углу продаёт газеты с 19 века. И, по его мнению, продажа газет никак не может портить вид и наносить ущерб имиджу Банка. А совсем наоборот… Вскоре Лонги получили письмо от лорда, в котором семья уведомлялась, что газеты и журналы будут продаваться по-прежнему на этом самом месте, у входа в Банк. Тут же пришёл посыльный от ретивого администратора с просьбой зайти. И когда тот сообщил, что передумал и позволяет продавать газеты на этом углу, Грэйхэм вынул письмо из кармана и спросил, не оно ли причина такой перемены? С тех пор администратор старательно обходил место, где Лонги продавали газеты и журналы…

В ходе реконструкции микрорайона газетный киоск не раз передвигали. Одно время киоск переселился непосредственно во внутрь станции метро. Но потом его вернули на прежнее место. Однажды, уже на моих глазах, тут затеяли серьёзный ремонт дороги. Подъехал кран и аккуратно перенёс стеклянный киоск на 30 метров в сторону Буш Хауз. А когда ремонт закончился, киоск снова занял своё законное место – прямо напротив выхода станции метро «Холборн».

Но вернёмся к Лемпертам. Со временем в тот магазин на Сент-Оноре стало приезжать трудно. И дети решили, что родители должны жить над магазином. В 1980 году магазин Лемпер-та переехал в более престижный район, нарю де Миромениль. Хозяин регулярно посещал аукционы в том же «Саль Дрюо». Как человек очень сведущий, он удачно пополнял магазин антиквариатом. Лемперту же посчастливилось купить часть картин, оставшихся после кражи на квартире Иссара Сауловича Гурви-ча. После смерти торговца его квартиру, в которой находились сотни работ русской живописи и графики, опечатали с парадной лестницы. Но дверь заднего входа для прислуги осталась не опечатанной. Через неё из квартиры большинство шедевров было украдено.

Эту историю князь рассказывает с искренним сожалением ещё и потому, что он жаждал приобрести прекрасные работы Бакста, Сомовых, полотна Айвазовского. И вместе с Гурвичем мечтал и ждал, когда у него появятся средства. Теперь эти шедевры исчезли безвозвратно. У Гурвича не было наследников. Поэтому оставшиеся после кражи произведения были проданы на аукционе с молотка. Лемперт купил несколько картин, в частности три эскиза Бенуа к «Петрушке» в одной раме, с надписью Александра Николаевича: «Петрушка, Балерина и Мавр». Попытки князя откупить эскизы у Лемперта оказались тщетны. Уговорить продать их он не смог. Как уверяет князь, эскизы по сей день висят в квартире над магазином.

Завершая тему торговцев, стоит упомянуть ещё одну личность, подтверждая тем самым, что племя это объединяет, порой, действительно выдающихся людей. Джулиан Барран начал работать в «Сотби» носильщиком. Иначе говоря, помогал передвигать мебель и картины на складе аукционного дома. Как он смог стать одним из самых авторитетных торговцев, для многих остаётся загадкой. Ведь позже Барран даже открыл галерею, специализирующуюся на театрально-декорационном искусстве. Она так и называется «Галерея Джулиана Баррана», и располагается на самой роскошной улице Лондона – Нью-Бонд стрит, которая переходит в Олд-Бонд стрит. Это всего в 500 метрах от «Сотби». Все, кто приезжает туда на русские аукционы, обязательно заходят в «Галерею Джулиана Баррана»…

Князь утверждает, что мгновенному превращению бывшего носильщика в успешного аукциониста помогла обаятельная натура и исключительная зрительная память. За 30 лет, которые Барран проработал в «Сотби» на Олд Стрит, его имя прочно связано с продажей дягилевского театрального реквизита и с организацией им аукциона коллекции Лифаря.

– В 1967 году, – вспоминает сам Джулиан, – когда я работал в «Сотби», мы впервые устроили аукцион дягилевских балетных дизайнов и костюмов. Тогда я узнал тех 22 русских художников, которые творили для его постановок. Аукцион был необыкновенно успешным. Мы продолжили русские торги, устроив по две продажи в 1968 и 1969 году в Лондоне, и в 1970 году – в Нью-Йорке. Тогда же родилась мысль, что неплохо бы устроить торги, полностью посвященные авангарду. Мы знали очень мало об этом искусстве, но нам помогла самая авторитетная личность в этом направлении искусствознания – Камилла Грей.

Остаётся заметить, что биографии торговцев, подчас, такие сложные, что в них трудно отделить, где они торговцы, а где коллекционеры. Наверное, это характерно именно для торговли изобразительным искусством. Но условную границу в биографии князя, на мой взгляд, всё же можно провести. Никита Дмитриевич никогда не имел ни магазина, ни галереи. Так сказать, в чистом виде коллекционер. Впрочем, тут же подправлю себя: трудовую биографию князь завершал в торговом доме «Сотби», куда его пригласили консультантом. Поработал он и в другом известнейшем аукционном доме «Кристи». Но эти детали в биографии коллекционера делают ему честь! Ведь Никита Дмитриевич, как он утверждает, всего лишь геолог и банкир, и у него нет никакой специальной подготовки, специального образования. Стало быть, самоучка? Да, именно так!

В увлечении русским искусством он не только приобретал, но и наблюдал, учился разбираться в картинах, художниках, стилях, направлениях живописи, т. е. накапливал искусствоведческие знания. В этом самообразовании князь действительно преуспел: он составил справочник театральных художников «Кто есть кто и где». Триумфальным же итогом этой исследовательской работы стала коллекция Лобановых-Ростовских, которая считается сегодня крупнейшим в мире частным собранием русского театрально-декоративного искусства.