Глава 21. Всемирная выставка

Поднаторев на строительстве Осборна и Балморала, принц Альберт готов был приступить к делу всей своей жизни – открытию Всемирной выставки в Лондоне. Переговоры о ней начались еще в 1849 году на заседаниях Королевского общества искусств, промышленности и коммерции, в котором председательствовал принц Альберт.

Идея выставки последних достижений науки и техники была не нова. В 1844 году промышленники со всех княжеств Германии собрались на выставке в Берлине, а в 1849 году еще более грандиозная выставка прошла в Лувре. Но целью этих выставок была демонстрация именно отечественных товаров, тогда как члены Королевского общества искусств мыслили более глобально. По их плану, достижения английской науки, искусств и ремесел должны составить ядро выставки, но у всех стран, от США до Китая, была бы возможность показать, кто чем богат.

Весь мир приедет в гости к Англии. У подданных британской короны, никогда не покидавших родных берегов, вдруг появится возможность пощупать разноцветные шелка из Китая, вдохнуть аромат индийских специй, полюбоваться на мраморные статуи Италии. Выставка стала бы ожившей энциклопедией, листать которую сможет как лорд, так и простой рабочий. Такой проект обязательно привлечет публику, поэтому вложенные в него средства окупятся с лихвой.

Устремления Альберта поддержали другие члены Королевского общества, в числе которых были инженер Роберт Стивенсон и архитектор Томас Кубитт. Но для того чтобы запустить процесс, потребовалась кипучая энергия Генри Коула, одного из самых талантливых людей своего времени. Он писал детские книги, редактировал газеты и журналы, занимался керамикой и устраивал выставки в Королевской академии художеств. Коула считают изобретателем первой почтовой марки, а заодно первой рождественской открытки, дизайн которой он заказал художнику Джону Хорсли. Уже в преклонном возрасте он станет директором Музея Виктории и Альберта.

Задачей Всемирной выставки Генри Коул считал сотрудничество между изобретателями и промышленниками, которые смогли бы обменяться идеями и заключить выгодные контракты. Английской публике тоже следовало увидеть воочию, сколько труда вложено в производство самых обычных вещей – от хлопчатобумажных тканей до медицинских инструментов. Видение Альберта было окрашено в более романтичные тона. Он рассчитывал, что выставка станет форумом для наций, которые позабудут вражду и, проникнувшись духом прогресса, перекуют мечи на орала.

Королева от всей души поддержала замысел мужа и назначила его председателем Королевского комитета по подготовке Всемирной выставки 1851 года. В комитет вошли трое влиятельных политиков – герцог Веллингтон, сэр Роберт Пиль и лорд Джон Расселл. Но даже такая команда не гарантировала успех.

Помочь деньгами королева не могла: проект получался настолько дорогостоящим, что королевская казна его бы просто не потянула. Парламент тоже не спешил раскошеливаться, поэтому средства на строительство павильона собирали с миру по нитке. На одной из карикатур в журнале «Панч» Альберт изображен в виде мальчика со шляпой для подаяния. Застенчиво улыбаясь, усатый карапуз просит подать на выставку, кто сколько сможет.

Поначалу казалось, что вся затея обречена на провал, ведь любое предложение Королевского комитета горожане принимали в штыки. Когда местом проведения выставки был выбран Гайд-парк, столичные денди подняли шум. По Гайд-парку пролегала дорога Роттен-роу, излюбленный маршрут для верховых прогулок знати. Вдруг ее перекроют на время строительства? Жители соседних домов опасались наплыва грабителей. Любители живой природы заранее оплакивали деревья, которые погибнут под топором строителей. «Кто-то назовет это предприятие успехом, но, по моему мнению, это полный провал. Не хотелось бы, чтобы здание было разрушено насильственным путем, но я могу лишь уповать, что Бог пошлет град или молнию, дабы уничтожить этот противоречащий здравому смыслу проект»[143], – заявлял полковник Томас Сибтроп, член парламента от Линкольна.

На членов комитета обрушили критику ультраконсервативные тори. Они восстали против самой идеи «всемирной» выставки. Не хватало еще, чтобы в Лондон понаехали орды иностранцев. Где разместить такую толпу? И не принесут ли они с собой смертоносную заразу? Оппоненты пытались выставить принца Альберта безумцем, который только и ждет, чтобы открыть ворота варварам.

Тори уже готовились подрезать крылья мечте Альберта, но помешала трагедия. Внезапная смерть Роберта Пиля, одного из организаторов выставки, отрезвила палату общин. Порицать его последний проект казалось кощунством. Парламенту не оставалось ничего иного, как дать добро на строительство павильона в Гайд-парке.

Перед комитетом возникла новая задача – разработать план выставочного павильона. В комитет поступило более 230 чертежей, но все они были отвергнуты. Удача улыбнулась Генри Коулу, когда в поле его зрения попал не кто иной, как Джозеф Пакстон, старший садовник герцога Девонширского и известный ландшафтный архитектор. Не так давно он создал уникальную теплицу для гигантской кувшинки Victoria regia. Наблюдая за диковинным растением, Пакстон заинтересовался строением его листьев, которые могли удерживать большой вес. Этот образ всплыл в его памяти, когда ему было предложено спроектировать павильон.

Неутомимый садовник взялся за карандаш. На то, чтобы закончить чертеж, у него ушло всего девять дней, но от увиденного у членов комитета перехватило дыхание. По викторианским меркам проект мистер Пакстона был выполнен в стиле хай-тек. Вместо кирпича или каменных плит он предлагал использовать железные модульные конструкции и огромные стеклянные панели.

Лет десять назад Пакстона подняли бы на смех, но в 1851 году его предприимчивость вызывала восхищение. После того как в 1845 году были отменены высокие акцизы на продажу стекла, этот материал стал общедоступным. Производство железа тоже значительно подешевело, так что изготовить несущие конструкции можно было в кратчайший срок. Как садовник, Пакстон бережно относился к растительности и не в последнюю очередь подумал о деревьях. Рубить их не придется, они будут заключены под стеклянный купол, как в теплице, и станут частью уникального интерьера. Павильон получился бы не только сказочным, почти невесомым и пронизанным лучами солнца, но и очень дешевым.

После публикации проекта в прессе «Панч» попытался сострить, окрестив здание «огуречным парником», но это название не прижилось. Англичане стали называть его «Хрустальным дворцом». Хотя хрусталя там и в помине не было.

На строительство павильона, включая освещение, декор и ландшафтный дизайн, было затрачено 169 998 фунтов стерлингов – сумма, невообразимая даже для королевской семьи. Но результат превзошел все ожидания. В северо-западной части Гайд-парка возникло величественное здание протяженностью в 564 м и высотой в 39 м. Для наружных стен было использовано 83 238 кв. м стекла. Над сводчатым трансептом реяли флаги государств – участников выставки, а под прозрачной крышей, в самом центре павильона, бил фонтан, на строительство которого понадобилось 4 т розового стекла. По обе стороны продольного нефа, «главного проспекта», располагались залы и отделы, отведенные под экспонаты британской промышленности и диковинки из заморских стран.

«Математики предсказывали, что Хрустальный дворец сдует первым же порывом ветра. Инженеры – что галереи обрушатся и погребут под собой посетителей. Экономисты – что в Лондоне начнется нехватка еды в связи с притоком приезжих. Доктора – что из-за смешения наций Англию постигнет новая эпидемия чумы, как после Крестовых походов. Моралисты – что на Англию обрушатся все пороки как цивилизованных, так и варварских стран. Богословы – что строительство новой Вавилонской башни прогневает Бога»[144], – усмехался принц Альберт.

На каждую придирку у него был готов ответ. Когда возникли опасения, что от топота тысяч ног задрожат и обрушатся стены, принц распорядился привести в Хрустальный дворец солдат. Они маршировали от стены до стены, то в ногу, то невпопад, но стеклянные стены даже не дрогнули. Тогда скептики обратили взор на деревья, подпиравшие кронам покатую крышу. На ветвях могут гнездиться воробьи, а им только дай нагадить людям на цилиндр или чепчик. Принц долго ломал голову над воробьиным вопросом, пока Веллингтон не предложил простое решение – завести ястребов.

Вопросы безопасности тоже были решены предельно просто. Выступления чартистов тремя годами ранее еще волновали умы горожан, а лондонские власти опасались новых мятежей. Старый вояка Веллингтон предлагал призвать на помощь кавалеристов, премьер-министр – выписать полицейских из Парижа, раз уж им часто приходится разгонять демонстрации. Полковник Рейд из столичной полиции советовал обнести Хрустальный дворец забором из колючей проволоки, чтобы ночной порой туда не забрались воры.

Ни одно из этих предложений не устраивало принца Альберта, который рассчитывал, что выставка станет триумфом гармонии и прогресса. Вместо колючей проволоки павильон был обнесен невысоким чугунным забором, а вместо кавалеристов с саблями его охраняли три сотни вооруженных дубинками констеблей. «Никаких солдат, полицейских почти не видно, но при этом повсюду такой порядок и доброжелательность», – удивлялся въедливый Чарльз Гренвилл.

* * *

Торжественное открытие было назначено на полдень 1 мая 1851 года. По такому случаю Виктория облачилась в парадное платье из белого и розового атласа, словно собиралась на открытие парламента или прием высокопоставленных гостей. Голову венчала бриллиантовая тиара из бриллиантов и страусовых перьев. На груди лучилась брошь с огромным алмазом «Кохинур». Принц Альберт величаво смотрелся в алом фельдмаршальском мундире – настоящий хозяин, который проводит смотр усадьбы. Принца Уэльского, как всегда, нарядили в килт, а принцесса Вики рекламировала отечественную продукцию, прохаживаясь в отделанном ноттингемским кружевом платье. Вместо шляпки она украсила голову венком из роз.

Путь от Букингемского дворца до Гайд-парка королева проделала в открытой карете. Она не опасалась, что в толпе окажется грабитель, положивший глаз на алмазную брошь, или заграничный террорист на вольных хлебах. В такой день ничто не могло омрачить ее настроение.

«В Грин-парке и Гайд-парке, – писала она в дневнике, – я наблюдала столпотворение, и все собравшиеся пребывали в веселом расположении духа. Никогда еще мне не доводилось видеть такую картину в Гайд-парке, повсюду, куда хватало глаз, толпились люди. Когда мы выехали из дворца, накрапывал дождь, но когда подъехали к Хрустальному дворцу, ярко засветило солнце и заиграло на огромном здании, над которым развевались флаги всех стран и народов»[145].

Едва королевская семья вошла в центральный трансепт, как послышались поздравления и приветственные возгласы. На церемонию открытия собрались 25 тысяч гостей. Они ловили каждое слово королевы, но Виктория в основном помалкивала. Это был звездный час принца Альберта, и она не собиралась отнимать у него заслуженные лавры. «Восторженные крики, сияющие от радости лица, необъятность павильона, смешение пальм, цветов, деревьев, скульптур и фонтанов… И все это дело рук моего мужа, который задумал “праздник мира”, дабы объединить промышленность всех стран… Боже, благослави моего дражайшего Альберта и мою дражайшую страну, которая явила сегодня свое благородство!»[146] – ликовала Виктория, отмечая, что не знала такого счастья с самой коронации.

Оркестр заиграл государственный гимн, а затем «Мессию» Генделя, и Хрустальный дворец наполнился упоительной музыкой: своей акустикой он мог соперничать с любым собором. После торжественного открытия и молитвы, которую возглавил архиепископ Кентерберийский, королева наконец ознакомилась с экспонатами выставки. За ее величеством последовала процессия почетных гостей, в число которых затесался китаец с косицей и в живописном костюме. Когда он распростерся перед троном, Виктория посчитала, что человек с такими хорошими манерами неприменно должен быть дипломатом. Китайца поставили рядом с представителями посольств. Как выяснилось позже, это был всего лишь капитан китайской джонки.

В числе первых посетителей выставки оказалась Шарлотта Бронте. Скромную уроженку Йоркшира настолько потрясло грандиозное сооружение, похожее на диковинный ларец с драгоценностями, что она приходила на выставку пять раз. Свои впечатления Бронте изложила в письме отцу: «Здесь собраны все достижения промышленности. В просторных отделах выставлены паровозы и бойлерные котлы, фабричные станки за работой и великолепнейшие кареты с разными видами упряжи, а на стеклянных и покрытых бархатом витринах разложены лучшие творения ювелиров, и тут же, под бдительной охраной, стоят шкатулки с бриллиантами и жемчугами ценой в сотни тысяч фунтов»[147].

На выставке было представлено более 100 тысяч экспонатов из разных стран. Индия прислала трон раджи, искусно вырезанный из слоновой кости, ткани и драгоценные камни, а также роскошную попону для слона (подходящее чучело слона нашлось в Англии).

Из США были доставлены огромный орел, сжимавший в когтях звездно-полосатый флаг, и коллекция револьверов Кольта. Внимание публики привлекла мраморная статуя американского скульптора Хирама Пауэрса – греческая рабыня, чьим единственным предметом туалета была цепь. Ценители искусства восхищались безупречной работой резца, а те, кого больше интересовала политика, не могли не вспомнить про ужасы рабства в южных штатах.

Наибольшей пышностью отличался павильон, который занимала Франция. Модницы восхищались качеством лионских шелков и вздыхали, что на их фоне английский текстиль выглядит безвкусицей. В австрийском павильоне бил фонтанчик с одеколоном и любой желающий мог подставить руку под ароматные брызги, а саксонцы раздавали бесплатный шоколад. Из Российской империи прибыли соболя, сани и огромные малахитовые вазы, в которые без труда мог поместиться любой из гостей.

Британская промышленность тоже была на высоте. Самым массивным экспонатом оказался гидравлический пресс Стивенсона, поднимавший металлические сваи при строительстве моста в Бангоре. Прессу почти не уступал размерами паровоздушный молот Нэсмита: его использовали для штамповки металлических балок, но при этом его аккуратность была такова, что им можно было слегка расколоть яичную скорлупу.

Машины для счета монет грозились оставить банковских клерков без работы, зато врачи заинтересовались «помощником при ампутациях» – портативной пилой на паровой тяге. Встречались и более причудливые изделия, как то «защитные зонтики» со спрятанным стилетом, барометр, работавший при помощи пиявок, складной швейцарский нож с 80 лезвиями, церковная кафедра с протянутыми к скамьям резиновыми трубками, чтобы тугоухие могли внимать слову Божию, садовый стул из угля, докторская трость с клизмой в набалдашнике и, наконец, будильник, который не просто будил лежебок, но вышвыривал их из кровати, при желании в таз с ледяной водой.

Радость взрослым и детям дарила витрина немецкого таксидермиста. Учитывая вкусы викторианцев, обожавших браслеты из волос и фотографии пост-мортем, можно представить, сколько восторгов у них вызвало чаепитие мертвых котят.

Самым дорогим экспонатом был огромный алмаз «Кохинур» («Гора света»). Веками он украшал тюрбаны индийских раджей, но в 1848 году, когда в столице сикхского государства Лахор хозяйничали англичане, алмаз был конфискован. Посчитав, что таким сокровищем достойна владеть только королева, директора Ост-Индской компании передали его Виктории. После того как он украсил платье королевы в день открытия выставки, алмаз поместили в золотую клетку, словно диковинную тропическую птицу. Несмотря на окружавшие его легенды, алмаз не произвел впечатления на посетителей. Его огранка показалась им грубой, цвет – мутно-желтым, из-за неправильной подсветки он почти не искрился. Потребовалась новая, более искусная огранка, чтобы раскрыть его потенциал. В 1852 году над камнем потрудились амстердамские ювелиры. В результате переогранки, которую многие сочли варварской операцией, масса камня уменьшилась с 191 до 108 каратов, зато он стал прозрачнее и заиграл новыми красками. Годом позже сокровище раджей было вставлено в королевскую корону.

Как и другие гости выставки, Шарлотта Бронте отмечала идеальный порядок: «В толпе из 30 тысяч человек не раздавалось ни одного громкого звука и не было заметно резких движений. Живая волна медленно катилась вперед с гудением, похожим на шум далекого моря»[148].

Опасения тори не подтвердились. Не было ни орд озлобленных, кишащих вшами иностранцев, ни пьянчуг из Ист-Энда, которым не терпится перебить все окна. Тем не менее выставка была доступна всем желающим благодаря гибкой цене билетов. Сезонный пропуск обходился джентльменам в 3 фунта 3 шиллинга, а леди получали скидку и могли приобрести его за 2 фунта 2 шиллинга (принцу Альберту достался сезонный билет под номером один, с припиской «владелец»). После 26 мая цены упали: с понедельника по четверг вход стоил один шиллинг, по пятницам и субботам – 2 шиллинга и 6 пенсов. Для малоимущих было выделено несколько бесплатных дней.

Накопить пару шиллингов на билет мог любой клерк или мастеровой. Хозяева без возражений отпускали своих работников на выставку в будний день, чтобы те вкусили плоды прогресса. Из Суррея и Суссекса прибыло 800 крестьян, которых пустили по льготной цене – в конце концов, это ведь их продукция была выставлена под сводами Хрустального дворца. А Мэри Келинэк, неутомимая старушка из Корнуолла, прошла пешком 700 миль, чтобы купить заветный билет на выставку.

За первые 5 с половиной месяцев было продано более 6 миллионов билетов, и это при том, что население Великобритании составляло всего 20 миллионов.

После многочасовой экскурсии усталые гости могли подкрепиться чаем и булочками в одном из кафе. Горячительных напитков здесь не подавали. Организаторы выставки позаботились и о других насущных нуждах. В Хрустальном дворце появились первые общественные уборные – чистые, оборудованные сливными бачками. За один пенни можно было не только откликнуться на зов природы, но и почистить одежду щеткой.

Всемирная выставка стала успехом во всех смыслах этого слова. Она не только полностью окупилась, но и принесла доход в 186 тысяч фунтов. Деньги пошли на строительство музеев Южного Кенсингтона – Музея науки, Музея естествознания и Музея Виктории и Альберта. За тремя музеями закрепилось прозвище Альбертополис.

Даже критикам не оставалось ничего иного, как развести руками и присоединиться к хвалебному хору. Газета «Таймс» напечатала статью на целых три полосы. «Вот повод собраться всем миром, но при этом без намека на обиду, зависть или ненависть к другим нациям».

Для королевы это было не столько национальное торжество, сколько личный триумф. «Имя моего дорогого Альберта теперь будет навсегда увековечено грандиозной идеей, принадлежавшей ему лично, а моя дорогая страна показала, что она этого достойна!» У Виктории не оставалось ни тени сомнений, что Англия полюбит Альберта так же сильно, как его жена. Но пройдет всего лишь несколько лет и королева поймет, как же сильно она ошибалась.