Желтые дьяволы

Вот уже четвертый день, как N-я пехотная дивизия, окопавшаяся на подступах к Варшаве, ведет непрерывный, ожесточенный бой, отбивая немецкие атаки.

У подножия окопов Z-ского полка этой дивизии лежат бесчисленные трупы германцев шести различных частей, не могущих выполнить боевой задачи — быть послезавтра в Варшаве.

Густой туман, спустившийся к вечеру на землю, отделил противников «молочной» непроницаемой завесой и скрыл от немцев трагическую картину разрушений и потерь, учиненных огнем их тяжелой артиллерии в наших окопах. Обе стороны, не видя и не зная, что творится у противника, — нервничали, и это настроение отражалось на характере ведения огня, то разгоравшегося, то потухавшего, то пробегавшего по всей линии, подобно электрическому току, то еле обозначавшемуся короткими залпами.

* * *

Начальник немецкой дивизии, действовавшей против Z-ского полка, полный решимости, настойчивости и инициативы молодой генерал, отправив директиву для предстоящего утром боя, вызвал к телефону того из командиров полков, два батальона которого только что произвели безрезультатную атаку на Z-ский полк.

— Полковник, — сказал он, — сейчас вы получите мое приказание на завтра. К нему я имею добавить, что от пленных нам удалось узнать, что у русских нет снарядов. Против нас бессменно стоит все тот же полк этих «желтых дьяволов», которые, хотя и проявили нечеловеческую стойкость, но по всем признакам, должны будут в конце концов сдать, так как за ними нет резерва. К 4 часам к вам подойдут два свежих батальона померанских гренадер…

Артиллерия наша, усиленная вновь установленной тяжелой гаубичной батареей, сметет все на вашем пути. Я уверен, что завтра вы будете иметь полный успех…

* * *

Под прикрытием тумана в Z-ском полку срочно происходила последняя перегруппировка.

Командир N-й артиллерийской бригады уведомил командира Z-ского полка, на участке которого стояло две легких батареи его бригады, что с разрешения начальника дивизии, он приказал одной батарее сняться с позиции и отойти в тыл, из-за полного отсутствия снарядов…

В то же самое время капитан князь Мангуладзе, типичный кавказец, старый боевой офицер, потомок славных витязей Кавказа, весь воплощение их заветов, духа, достоинств, слабостей и недостатков, — отдавал приказание своему 4-му батальону.

Батальон его только что сменился с участка полка соседней дивизии, откуда он утром выбил ворвавшихся в окопы соседей немцев.

— Ротные командиры, идем сюда, — сказал князь, подходя к строю батальона, вытянувшемуся вдоль одной из бесчисленных дорог, обсаженных деревьями, указывая на уцелевшую халупу. В четырех ротах князя насчитывалось после сегодняшнего боя едва 600 человек.

Ротные командиры этих рот — поручик Пашков, подпоручик Зотов и прапорщики Тихонов и Борисов, вышли из рядов и прошли в халупу, указанную им батальонным.

— Послушай, Пашков, — сказал князь, обращаясь к старшему из ротных.

— Посмотри на карте, где мы находимся?

— Вот здесь, ваше сиятельство, — указал Пашков на красную черту, начинавшуюся у названия деревни, в которой остановился батальон.

— Ты верно говоришь? — недоверчиво и в то же время добродушно переспросил князь.

— Так точно. Верно.

— Ну, отлично… Это я для вас, — пояснил князь.

— Мне карты не нужны, карты — это для генерального штаба и для «зеленых».

— Для вас, — посмотрел он на прапорщиков.

— Наша задача теперь… черт их знает… — начал было князь, но спохватился и продолжал: — поддержать наш правый фланг.

— Ну-ка, посмотри там эту… Орлы… Орлы — Касины — Массины.

— Орлы-Цесины, ваше сиятельство? — поправил Пашков, склонившийся к карте.

— Эта самая — Весины.

— Вот там сейчас правый флаг нашего 1-го батальона.

— Ты, Пашков, Тихонов и Борисов, идите туда, явитесь командиру 1-го батальона и вступайте под его команду.

— Ты, Зотов, станешь за 2-м батальоном и тоже явись — кому следует.

— А вы где будете, ваше сиятельство? — спросил кто-то.

— Я теперь «Тришкин кафтан», — неожиданно заявил князь и, самодовольно улыбнувшись своей «остроте», добавил: — Я иду в штаб полка, пусть мне дадут чем командовать.

— Одним словом, господа, вы сами должны знать, что делать, — закончил князь.

Получив это лаконическое приказание, батальон тронулся по указанным местам.

* * *

Подпоручик Зотов, или просто Рома, как уменьшительно звали его товарищи по полку, молодой, стройный, красивый офицер. Он два года тому назад кончил Тифлисское военное училище одним из первых — старшим портупей-юнкером 2-й роты и считался лучшим гимнастом, стрелком и фехтовальщиком.

За гимнастику и стрельбу он имел первые призы и училищные жетоны — эти первые знаки отличия на заре военной карьеры. В полку на него сразу же обратили внимание, когда на состязательной стрельбе из револьвера он перебил приз у «почетного потомственного» полкового призера — Карла Карловича Гросбах.

— Это какое училище дало нам такого стрелка? — подходя к Зотову, осведомился старший штаб-офицер.

— Тифлисское, — краснея до корней волос, ответил подпоручик Зотов, а обступившая его со всех сторон молодежь пожимала ему руки и приговаривала:

— Браво, Тифлиссцы! Ай молодца, Тифлиссцы!

Зотов вышел в Z-ский полк, имевший захолустную стоянку в Закавказье, — не случайно, а принципиально. Он считал и доказывал своим приятелям и товарищам по выпуску, что каждый должен отдавать предпочтение не полкам с хорошими стоянками, или со стоянками в отдаленных местах, куда шли из-за денег, — а полкам старым, со славной боевой историей и традициями и дружным составом офицеров.

В полку Зотов был с места отличен и назначен в учебную команду к специалисту своего дела, капитану Пружакову, под руководством которого многое постиг из той области военной науки, предметом изучения которой служат быт и психология русского солдата. Он тщательно работал над людьми порученного ему взвода и теперь, в полку, значительная часть унтер-офицеров была или непосредственно его выучки, или же лично ему известна. Солдаты его обожали и, зная, что офицеры зовут его Рома, между собой говорили:

— Наш Рома молодчага… этот не подкачает… за ним хоть куда… Одним словом, геройский офицер.

* * *

— Рота, стой! — скомандовал Рома после часовой ходьбы, подойдя к знакомому перекрестку дорог, где по сторонам одной, идущей параллельно фронту, была углублена канава и вырыт окоп полной профили, еще накануне стоявшим здесь 4-м батальоном.

— А хорошо, ваше благородие, что ребята солому успели повыбивать, глядите, немец и последнюю халупу спалил.

— Где таперича чай греть будем? — сказал подошедший к Роме фельдфебель Ласточкин.

Рома, ничего не отвечая, обдумывал, что надо сделать, вообще, что раньше и что позже.

— Солома, значит, есть, — произнес он вслух после некоторого раздумья, отвечая сам себе на какой-то вопрос, и уже громко приказал:

— Взводные, ко мне! Слушать внимательно!.. Три взвода могут спать, не раздеваясь, вот здесь, — указал он на окоп. — Если соломы мало, можно будет послать несколько человек. Один взвод бодрствует в полной готовности. Халупу нашу сожгли, — сказал он, озираясь вокруг, — тогда чай можно кипятить у костров, которых должно быть не больше, как по одному на взвод. Тут такой сегодня туман, что хоть избу запали, а огня в двадцати шагах не увидишь. За кухней и патронной двуколкой послать проводников к штабу полка. Проводники пусть доложат князю, что 16-я рота пришла на свое место благополучно. Двух связников мне назначить сейчас. Я их сам отведу к батальонному 2-го батальона. Мы с тобой, Ласточкин, будем дежурить поочередно.

— Понимаю, ваше благородие, — не замедлил вставить Ласточкин.

— А вы бы, ваше благородие, сначала чайку, согреться, — предложил кто-то из взводных.

— Какой чай, Петров, — с суровой ноткой в голосе возразил Рома. — Сначала дело, а потом чай.

— Ерчев, ты здесь? — крикнул Рома в пространство.

— Так точно, здесь я, Ерчев! — послышался ответ, и из тумана обрисовалась фигура громадного Ерчева с винтовкой на ремне.

— Фельдфебель Ласточкин! — нарочито громко приказал Рома, — останьтесь за меня. Я пойду вперед к командиру батальона с докладом… Чтобы все было в порядке.

— Ну, пошли! — скомандовал Рома, и четыре фигуры, пройдя всего несколько шагов, скрылись в непроницаемом тумане.

— Какая это рота? — спросил Рома, подойдя к окопу, на дне которого копошилась какая-то фигура.

— А тебе на что? — ответил недовольный голос.

— С тобой говорит офицер, — невозмутимо, но внушительно пояснил Рома.

Последовала пауза.

— Я тебя спрашиваю, какая рота?

— Шестая, ваше благородие.

Рома и сам знал, что здесь должна находиться шестая рота, и он нарочно пришел сюда для того, чтобы повидать своего закадычного друга, товарища по выпуску и сослуживца по учебной команде — Бориса Корфа.

Хотелось немного отвести душу, поделиться своими мыслями и сомнениями, а кстати, посмотреть, как ведет дело и чувствует себя Борис в этой ужасной обстановке четырехдневного адского боя.

— А где ротный командир?

— Не могу знать, ваше благородие.

— Ах ты, балда еловая! — с досадой произнес Рома, чувствуя потребность добавить более крепкое слово… как из окопа поднялась другая фигура, радостно произнесшая:

— Ваше благородие, это вы? Это я, унтер-офицер Чижиков, ваше благородие.

— А! Чижиков! Здравствуй, молодец! Как живешь?

— Живем пока, сами не знаем, что завтра будет… Жалко, не видать ничего, ваше благородие, вы бы посмотрели, сколько германа наложили, — не без гордости произнес Чижиков. — Ну и нам тоже досталось. Антиллерией немец шибко зашибает… а у нас будто антилерии — мало. Пулемет наш, последний, разбило сегодня снарядом. Целое отделение засыпало снарядом нонче во втором взводе. Два чемойдана запустил сразу. Дорошенко, помните, ваше благородие, по учебной команде — высокий такой хохол, что на лестнице не мог подтянуться — сегодня убило, а уже имел Георгия. Да уж многих наших нет. Сейчас в роте и ста человек не наберется. Четыре дня держим позицию-то.

— Ну, а ротный как? — спросил Рома.

— Ничего! — воодушевляясь, продолжал Чижиков. — Ротный наш молодец. Без него мы бы совсем пропали. На них, да на капитане Пильченке весь наш батальон держится. Батальонный наш хороший человек, так как будто и не трус, — а ни к чему. Я, говорит, сказывали телефонисты, пришел в восьмую, знаю, что не выдаст, — и сидит себе у ротного в землянке.

— Ротный Пильченко, тот боевой. Командует, и сам везде, а батальонный — хоть бы что… под охрану сдался восьмой роте, — выпалил в минуту все новости Чижиков.

— Их благородие, поручик Корф, наверное в первом взводе. Они только что пошли туда, — чинить окоп будут. Совсем завалило. Дозвольте, я вас провожу, ваше благородие, это близко.

— Здесь ротный! Кому я нужен? — послышался вскоре голос подпоручика Корфа, имевшего привычку говорить, для солидности, деланным басом.

— Это я, Борис, — приветливо отозвался Рома. — Ну, как у тебя?

— Все отлично. Как видишь. Немцев наложили массу. Человек двести одних убитых лежит перед ротой. Потери только большие, и еще что обидно, под самый вечер пулемет разбили вдребезги. Еще отвечать за него придется, — не без опаски произнес Борис. — Ну, а ты как? Где ты теперь и как сюда попал?

— Очень просто: я стою за твоей ротой в резерве.

— В резерве? — удивился Борис. — Это здорово!.. а связь у тебя с ротой есть?

— Пока нет.

— Да, брат, телефон хоть не тяни, — перебивают провода моментально. Кабель наш чинен-перечинен. Девять телефонистов за четыре дня выбыло из строя. Огонь, брат, ужасный. Кстати, какой это батальон наш отличился сегодня утром? Говорят, лихое дело сделал.

— Это наш, четвертый.

— И ты там тоже был?

— Как же, был, — скромно подтвердил Рома.

— Расскажи, расскажи, это брат интересно.

— Я, дорогой мой, должен сначала явиться к командиру батальона. Сейчас некогда.

— Ну, голубчик, явиться ты явись… да на обратном пути зайди на одну минуту ко мне. Мне нужно тебе кое-что сказать.

* * *

Командир 2-го батальона подполковник Алилуев, или «архиерей», как его называли между собой офицеры за его фамилию, необычайную набожность и елейность, принял Рому очень приветливо. Он приказал ему оставаться там, где он расположился, и обещал, в случае чего, прислать приказание со связниками, которых Рома предусмотрительно захватил с собой.

* * *

Через 15 минут Рома и Борис стояли вдвоем, без посторонних свидетелей, пожимая друг другу руки.

— Я буду краток, — говорил Борис, — ты меня поймешь с полуслова: если к нам не подвезут снарядов и не пришлют резерв в эту ночь, — завтра нас задавят… Я знаю, что резервов нет; снарядов — тоже. Пулемет мой погиб… Нам остается дороже продать свою жизнь и не посрамить нашего славного полка. И поэтому… понимаешь… как я счастлив, что в этот именно момент, никто другой, а ты оказался за моей спиной…

При этих словах кисти их рук сжались в едином порыве нахлынувших чувств.

— Нам нужно только условиться, — продолжал Борис Корф, — что будет служить сигналом идти тебе на выручку. На телефон плохая надежда, его сейчас же перебьют. Связники не успеют, хотя ты и близко. Светового сигнала подать наверное не удастся, так как стоят туманы, и в 250 шагах ничего уже не видно, даже днем. Тут нужно что-то придумать. Ведь немцы залегли не далее 150 шагов…

— Я нашел! — оживился вдруг Рома. — Предупреди свою роту, что когда немцы бросятся на вас в атаку, пусть все дружно крикнут ура.

— А ведь это идея! — воскликнули оба.

— Ура слышно и днем и ночью, а на 300 шагов, во всяком разе: и в тумане, и в непогоду, и стрельба его не заглушит — ведь оно особенное. Недаром же мы поем нашу песнь: «Ура! Ура, Ура, Ура! Ура четвертый батальон!»…

— Ну, прощай! — заторопились вдруг оба, пожимая друг другу руки.

— Смотри, не прозевай только! Выручи! — донеслось Роме вслед.

* * *

— Теперь только не прозевать, — засело гвоздем у Ромы.

В эту ночь Рома был мучеником. Он не только не мог спать… он весь, обратившись в слух, порой доходил до галлюцинаций… Ему мерещилось слабое, предсмертное ура 6-ой роты. Он по очереди беседовал с дежурными взводами, объясняя каждому:

— Ребята, — говорил Рома, — мы условились со вторым батальоном, все как надо: они нам сказали, что если немец начнет одолевать, то нужно взять его хитростью. Тогда наши крикнут — ура! Как услыхал ура! — все за мной, как один, — в штыки. Не забывай только держаться ближайшего начальника. Помни, что если немец ворвался к нам в окопы, — он растерялся. Тут его и бить. Не дай бог, дать ему устроиться и подвезти пулеметы. Захватывай и бей с налета. Я вам говорю и совестью своей утверждаю — никто не устоит.

— Так точно, ваше благородие, — гудели голоса, и Рома чувствовал, что его понимают и ему верят.

Рома знал, что нужно заразить этой уверенностью десяток-другой людей, убедить их, что победа будет, показать им пример… и они тогда пойдут и увлекут за собой остальных, которых подтолкнет незримая сила, именуемая стадным чувством… И он видел и чувствовал, что цель свою он достиг.

Утро настало пасмурное и туманное… и как только стали различимы контуры предметов на 100–200 шагов… Началось…

Можно было подумать, что разверзлась земля, и все подземные духи роем выскочили наружу, толкая друг друга, сотрясая землю и оглашая ее неистовым воем…

Немецкая артиллерия расчищала дорогу четырем батальонам своих гренадер, изготовившимся к атаке. Страшно и жутко было глядеть туда, где вдоль дороги, обсаженной деревьями, шла линия окопов 2-го батальона. Впрочем, и справа и слева, всюду, насколько хватало зрения, — рвались сотни снарядов, взметая тучи земли, вырывая с корнем деревья или срезая их, как былинки, и снося с лица земли все, что попадалось по пути.

— Вот, кабы наша антилерия так себя показала, — произнес кто-то, но тотчас же уткнулся носом в землю, так как рой осколков вихрем пронесся над головами.

Так продолжалось с час…

Вдруг все смолкло, как по мановению волшебного жезла, и из окопов 2-го батальона часто-часто застучали винтовки. Еще момент… и вся туча снарядов повисла между ротой Ромы и злосчастным 2-м батальоном. Теперь все ясно. Заградительный огонь! — мелькнуло в голове Ромы. Сейчас будет и атака…

— Рота, приготовсь! — зычным голосом воскликнул Рома.

— Слушай мою команду!

И в этот самый момент все ясно услышали глухое стонущее ура 6-й роты.

— Вперед, на выручку! — раздался пронзительный голос Ромы, рванувшегося вперед с наганом в руке…

Человек двадцать солдат осталось в полосе заградительного огня — истерзанными на куски… остальные неслись вперед, увлекаемые Ромой. Это был момент, когда весь успех атаки зависел от того, дойдет ли один человек — Рома Зотов. Все видели, как Рома дважды останавливался и стрелял… и каждый раз падал немец… Остальное лишь промелькнуло и кончилось очень быстро…

Натиск нашей шестнадцатой был неотразим…

* * *

И в то время, когда Рома старался привести в порядок свою роту и собрать оставшихся людей — шестой…

Немецкий генерал сердито выговаривал неудачнику командиру, успевшему доложить, что к «желтым дьяволам» подошли резервы и что увенчавшаяся было успехом атака отбита с большими потерями.

— Сейчас же атаку повторить, — говорил генерал. — Я послал к вам последний батальон. Мне доподлинно известно, что никаких резервов у этих русских свиней нет. За новую неудачу ответите — вы.

* * *

Поле боя представляло поистине тяжелую картину. Рома только что прошел мимо солдата с распоротым животом и вывалившимися внутренностями… Глаза солдата уже тускнели, но он был еще жив и бессознательно копошился в своих собственных внутренностях…

— Здесь лежит ротный 6-й роты. Они ранены, — доложил подбежавший, запыхавшийся Ласточкин.

Борис был без сознания и залит кровью…

— Но я ведь ничего сейчас не чувствую, — подумал Рома, смотря, как санитары, наскоро перевязав раненого, клали на носилки его лучшего друга.

— Ну, нужно продолжать, — вслух произнес Рома и, машинально повторяя вопросы, на которые должно отвечать каждое донесение, извлек свою «видавшую виды» полевую книжку, вложил копировальную бумагу в очередной лист и отчетливо вывел:

Командиру Z-го полка…

* * *

В штабе Z-го полка еще с вечера царила тревога. Командир — высокий, плотный, уже седеющий полковник, красивой благородной внешности, нервно ходил по диагонали халупы, в которой приютился штаб полка.

Тут же за стаканом недопитого чая сидел оставшийся не у дел капитан князь Мангуладзе. Адъютант и начальник службы связи стояли в другой комнате — напротив, склонившись к старшему телефонисту.

Телефонист уговаривал Чиричкина отозваться, но никто не отзывался… Промежуточная… промежуточная… пе-пе-пе… сопел аппарат…

Кругом стоял ад. Земля гудела, тряслась и заволакивалась дымом. Стекла в халупе дребезжали от разрывавшихся неподалеку снарядов.

Все чувствовали, что назревает последний акт трагедии…

Только что пронесли раненого Корфа и убитого пулеметчика поручика Мирдулькиса…

— Мне нужно узнать, что делается в первом и втором батальонах во что бы то ни стало, — произнес командир, появляясь на пороге комнаты службы связи.

— Вызовите охотников из знаменного взвода… Каждому обещаю Георгия.

— Охотники готовы, — шесть человек, — докладывал ровно через три минуты адъютант.

— Где они?

— Здесь на дороге.

— Отлично. Я сейчас сам к ним выйду…

— Здорово, молодцы! — подходя к охотникам, поздоровался командир, пытливо всматриваясь в их бесстрашные лица.

— Здравия желаем, ваше высокоблагородие! — дружно ответили солдаты.

Командир взглянул туда, где за лесом кипел бой, и взгляд его остановился на группе немцев, приближавшихся с носилками под конвоем пяти солдат.

— Кого вы несете? — обратился командир к конвойным.

— Так что, поручика нашего Зотова, — отвечал конвойный, делая знак носильщикам поставить носилки на землю.

— Куда он ранен? — спросил командир.

— Так что, ваше высокоблагородие, под самое сердце. Еще по дороге скончались. Они приказали передать вам донесение, — сказал конвойный, откидывая шинель, которой было покрыто тело Ромы.

Вот их книжка, — протянул он руку с желтой книжкой, на обложке которой было написано: Полевая Книжка. Издал В. Березовский, комиссионер военно-учебных заведений.

Командир взял в руки книжку и взглянул в мертвенно-бледное, с посиневшими губами, спокойное лицо Ромы.

— Бедный Рома! Что ты нам теперь скажешь? — с невыразимой грустью подумал командир… и, перелистав копии прежних донесений Ромы, дошел до последнего, еще не вырванного листа, на котором значилось:

Командиру Z-го полка.

1914 года 28 ноября. 9 ч. 45 минут.

Номер 38, из окопов 6-й роты нашего полка, что по дороге из д. Вулька-Нова в д. Пясечно. Крест у отметки 48. Карта 2 версты в дюйме.

Немецкие гренадеры, в количестве около 2-х батальонов, после сильной артиллерийской подготовки, продолжавшейся с 71/2 — 81/2 часов утра с. г. 28 ноября, атаковали и ворвались в окопы нашего 2-го батальона. Я с 16-ю ротой находился в это время на участке за 6-й ротой и по условленному сигналу перешел в контратаку и выбил противника из занятых им окопов нашей 6-й роты на всем их протяжении. Влево от меня, где должна была стоять 5-я рота, — никого не оказалось. Разведка, посланная вправо, еще не вернулась. В моей роте осталось всего 43 человека, 6-й роты почти что не существует. Я занял своими людьми окопы 6-й роты и буду в них держаться до последней возможности.

Подписи под донесением не было…

Вместо нее отпечатался большой палец какого-то солдата, вымазанный кровью…