Глава вторая

Шамиль верил в силу Османской империи. Он не знал, что этот период был наитяжелейшим периодом крушения ее былого могущества. Раздираемая внутренними противоречиями, потрясаемая восстаниями зависимых народов, терзаемая косвенными дипломатическими махинациями и прямыми агрессивными действиями извне, Турция была на краю гибели. Входящие в ее состав африканские государства — Египет и Тунис — на деле уже принадлежали Англии. Европейская часть с проливами Дарданеллы и Босфор, являющимися воротами нескольких морей, были главной мечтой Англии и царской России, которые после победы над Наполеоном в войне 1812 года стали великими державами, вершившими судьбы народов Европы.

В своей беседе с английским послом Николай I говорил: «Я против постоянного занятия Константинополя русскими, но он ни в коем случае не должен перейти во владение англичан, французов или какой-нибудь другой великой нации. Также я никогда не допущу ни попытки восстановления Византийской империи, ни того расширения Греции, которое превратило бы ее в сильное государство. Тем более я не допущу раздробления Турции на мелкие республики — убежища европейских революционеров. Чем мириться с одной из этих возможностей, я скорее начну войну и буду вести ее, пока у меня останется хоть один солдат, хоть одно ружье. А в случае крушения Оттоманской империи княжества Сербия, Болгария и другие должны остаться под моим управлением. Египет, остров Крит могут стать английскими владениями». И вообще, заявил в заключение царь, в случае распада государства турок, разрешение территориальных вопросов не представит затруднений. Единственно, что необходимо, это чтобы Англия и Россия столкнулись между собой.

Турецкий султан Абдул-Гамид, несмотря на действенную помощь союзников, знал, что такое аппетит изголодавшейся по рынкам сбыта буржуазии Европы и догадывался об истинных целях союзников. Он больше надеялся на единоверные воинственные племена Кавказа, усматривая в этой соломинке спасительное весло. Начав движение в Гурию, султан спешно отправил к Шамилю и Магомед-Эмину в Черкесию письма с предложением немедля продвигать силы навстречу.

Известие о начале русско-турецкой войны Шамиль воспринял без особой реакции. Он сказал:

— Рано или поздно это должно было случиться. Свинцовые тучи военной грозы, гонимые ветром безумия, могут нависнуть и там, где небо вечно светлое, а над страной Османов они клубились давно. Да поможет аллах единоверцам великого халифата!

Начавшаяся война России с Турцией воодушевила горцев Кавказа. Они не сомневались в том, что рано или поздно султан явится в Тифлис и разобьет основы русского владычества в христианской Грузии. Особенно оживилась деятельность лазутчиков. Один за другим они являлись к имаму в Ведено с сообщениями, когда и в какую сторону отправляются на фронт полки с кордонных линий. На линиях Прикаспийского края оставалось небольшое количество царских войск, рассчитанных только на оборонительные действия. Многие предполагали, что теперь Шамиль развернет активные действия, очистит край от гяуров и двинется к югу на соединение с армией султана. Но имам медлил. Он не считал себя обязанным ни в чем правителю турецкого вилаета, который тоже ничем не помог ему как единоверцу за долгие годы разорительной войны. В нескончаемые дни тяжелых испытаний, в огне беспрерывной борьбы он научился не только действовать, скрывая цели, но и говорить, тая мысли.

Правительство Турции возлагало большие надежды на воинственных горцев Дагестана и Чечни. Их эмиссары и военные агенты хлынули сначала к Черноморскому побережью, к черкесам, с воззваниями, вооружением, деньгами. Но пробраться в горы Дагестана и Чечни теперь стало гораздо труднее. Десятки отчаянных смельчаков, знавших дороги к имамату, оставались у турецких границ, схваченные на заставах. И если самым ловким удавалось проникнуть в глубь гор к Шамилю, их обязательно схватывали где-нибудь на возвратном пути через Грузию или на землях Притеречья.

Вскоре после начала войны к Шамилю из Турции в Ведено пробрался человек с письмами от султана. Шамиль, как всегда, со сдержанной любезностью принял гостя. Прежде чем приступить к чтению поданных писем, он попросил посланника рассказать о себе и каким путем ему удалось пробраться в Ведено. Пришелец стал рассказывать:

— Зовут меня Измаил-Ага. Родом из Ахалциха. Родители мои еще в 1828 году при занятии русскими города бежали в Стамбул. С двенадцати лет скитался я по городам Турции и Ирана. Во время войны султана с египетским пашой я командовал сотней бузукбашей. После окончания войны уехал в Багдад и нанялся на службу к тамошнему валию. Год назад я получил приглашение от мусташира Анатолийской армии и вернулся в Стамбул, затем в Карс. До выступления турецких сил из Карса к Александрополю я был истребован муширом Абди-пашой, который вручил мне два письма на твое имя и просил передать словесно, что русский царь, требуя некоторых прав на Иерусалим, хотел унизить светлейшего. Надеясь на инлисов и французов, султан подвинул войска от Карса, Баязета и Ардагана к пределам Кавказа. Тебе теперь остается, надеясь на неограниченную милость Порты, довершить действия против гяуров. Мой путь шел через Карс до Баяндура вместе с войском. В Баяндуре я переоделся нищим и пошел по Дилинджанской дороге на Елисаветполь. Далее последовали Нуха, Шемаха, Куба, Ахты, Кази-Кумух, Чох, затем через Салатавию дошел до Ведено.

Когда Измаил-Ага закончил рассказ о себе, Шамиль прочитал письма от султана и корпусного командира Анатолийской армии — Зарифа-Мустафа-паши, которые призывали Шамиля к совместным действиям, а Мустафа-паша просил прислать топографическую карту Дагестана и Чечни с указанием численности войск имамата и плана намеченных действий.

— Хорошо, — сказал имам, — через несколько дней я дам тебе ответ на оба письма, приложу карту, составленную ранее египетским Хаджи-Юсуфом, копия с которой была отослана в Стамбул через Черкесию. Кроме того, приложу перевод русской газеты, найденной у недавно убитого на линии казака.

В ответном письме султану Абдул-Гамиду Шамиль написал:

«Имя бога самое лучшее. Хвала аллаху, который дал большую честь тому, кто для бога жертвует собой. В час получения вашего письма серый день мне казался солнечным. Исполняя ваше желание, сообщаю, что войско и артиллерию я имею в довольном числе. Письма, получаемые мной из других мусульманских вилайетов, доказывают, что русские боятся наших совместных действий и все магометане чрезвычайно воодушевлены войной. Вам следует обратиться с воззваниями лично к тем, кто до сих пор действовал на стороне неверных. Это к шамхалу Тарковскому, Юсуф-беку кюринскому, Аглар-хану казикумухскому. Далее прошу мушира и мусташира уведомить меня обо всем для верных соображений. Без предварительных оповещений в ваших планах я не могу приступить к движению, исключая обстоятельств, касающихся подвластного мне вилайета.

Да будет нам сопутствовать успех и помощь всевышнего.

Имам Шамиль».

Приблизительно такого же содержания было письмо, адресованное и Мустафа-паше.

На заседании Государственного совета, после того как секретарь Мухаммед-Тахир зачитал письма султана и мусташира, Шамиль сказал:

— Поистине нам не следует торопиться, поверив словам и написанному. Мы не раз убеждались в изменчивости власть имущих. В этом убедил нас и поход, недавно предпринятый в сторону Кабарды. Только аллаху ведомо, что может ожидать нас на равнинах юга. Мне кажется, нужно выждать, чтобы убедиться в силе султана и лишь тогда, когда аскеры его станут подходить к границам Грузии, следует пойти навстречу. В настоящее время наших сил и средств едва хватит, чтобы защитить собственные очаги. Разрухой и неурожаем вилайет доведен до нищеты. Не можем мы ради султана жертвовать остатком сил, тем более что он не пожертвовал нам ни одну монету.

Когда Шамиль закончил речь, стал говорить Даниель-бек:

— Ты прав, имам. Чечня и Дагестан до предела истощены войной. Но если мы не приложим усердия в некоторых действиях, аллах нам не даст ничего. Сейчас, когда основные силы империи отвлечены на действия против Турции, надо обратить взоры на богатую страну соседей. За счет набега на Грузию мы сможем пополнить казну без особых потерь, а главное, тем самым создадим видимость нашего стремления к соединению с армией султана и его союзников.

Предложение Даниель-бека было одобрено членами меджлиса. Шамиль приказал членам Государственного совета держать решение в строгом секрете.

По окончании посевной по приказу имама наибы Чечни и Дагестана приступили к сбору войск. Никто, кроме членов Государственного совета, не знал о направлении и цели похода. Даже сыну своему Гази-Магомеду — наибу Караты — Шамиль не открыл военной тайны. Местом сбора войск было назначено местечко Зуну, около Караты. Многочисленные отряды кавалерии, пехоты и артиллерии с боеприпасами и снаряжением потянулись по горным дорогам страны. Наибы, ученые и многие мюриды шептались меж собой, строя догадки и предположения. На сей раз им было непонятно поведение имама и членов меджлиса, которые всегда и всюду решали вопросы сообща с наибами, советовались с учеными и духовенством. Недоверием отца был озадачен и Гази-Магомед. В день прибытия Шамиля в Карату, где он стоял в ожидании подхода тылов, сын, не осмелившись прямо спросить отца о намерениях и направлении движения, решил подойти окольным путем, задав вопрос:

— В каком направлении прикажешь исправлять дорогу?

Шамиль глянул на Гази-Магомеда пытливым взглядом, помолчал минуту, затем спокойно ответил:

— В хорошем наибстве дороги всегда должны быть исправлены во все четыре стороны.

Только накануне выступления он созвал всех наибов для ознакомления с приказом, в котором было сказано кто, с каким количеством войск, в каком направлении и с какой целью должен идти.

Свое шестнадцатитысячное войско имам разбил на несколько отрядов. Наибы гумбетовский, салатавский и ауховский с полуторатысячным отрядом должны были переправиться через Сулак, ниже Султан-Янги-Юрта, для отвлечения сил, находящихся на линии, граничащей с Чечней и Дагестаном.

Кебед-Магома с устадом Джамалуддином-Гусейном каэикумухским и купцом Мусой должны были напасть на селения Ури и Мукарки казикумухского округа, с сугратлинским наибом Хуржи Даниель-бек должен был пройти в сторону Джар и Белокан с трехтысячным отрядом кавалерии. Сам Шамиль с Гази-Магомедом и с основными силами должен был двинуться в сторону Анцуха и Капучи.

Накануне выступления отрядов имам отправил самых искусных лазутчиков в разные стороны. Один из них явился на лезгинскую линию в крепость Чар к коменданту и с озабоченным видом добродетеля сообщил: «В вашу сторону идет имам с бесчисленным войском. Видимо, он хочет исправить ту ошибку, которую допустил при походе на Ахты. Прими все меры предосторожности».

Комендант крепости Чар поверил пришельцу. Он немедленно направил гонцов к командующим лезгинской и алазанской линий с донесением и требованием помощи.

Другой лазутчик поскакал в Тинди, где стоял гарнизон регулярной грузинской милиции. Он предупредил начальника тоном предостерегающим: «Шамиль направляется в Грузию по этой дороге с несметными полчищами, будьте готовы. Из Тинди тоже помчались связные к начальникам ближайших уездов Грузии с сообщением и просьбой подкрепления».

В Тифлисе, в штабе главнокомандующего, развели руками, когда поступило одновременно два сообщения о наступлении горцев в сторону крепости Чар и на Тинди. Штабисты пришли к заключению, что второй человек, сообщивший начальнику тиндинского гарнизона о наступлении Шамиля, — злоумышленник, специально направленный в эту сторону, чтобы ввести в заблуждение командование и отвлечь внимание командующих от крепости Чар. «Если даже неприятельские скопища появятся на левом фланге, это будет демонстрация. Мятежные горцы могут надеяться на большие и продолжительные успехи в джаро-белоканском и других округах лезгинской линии, нежели в христианских селах Кахетии», — сказал Воронцов.

В связи с тем что регулярных войск на лезгинской и алаэанской кордонных линиях было мало, защита округов вменялась в обязанности местной милиции.

Основное внимание командования было обращено на лезгинскую линию. Сюда был брошен генерал-майор князь Григорий Орбелиани с отрядами милиции, собранными в Сигнахском и других уездах. Незначительные регулярные казачьи войска, растянутые по линии, были сконцентрированы в крепости Закатал. У Муганлинской переправы через Алазань стояли сотни пешей и конной милиции. Отряды милиции были направлены к селениям Гомро и Каладар, через которые со стороны ширакской степи вели единственные дороги в Елисаветпольский уезд.

Начальник алазанской кордонной линии генерал-майор князь Андроников назначил местом сбора милиции деревню Анага. Здесь он провел смотр пеших и конных милиционеров, а также ополченцев. После благодарственного господу богу молебна, провозглашения многолетия всему августейшему императорскому дому и окропления святой водицей христианских воинов князь Андроников распорядился отправить части конной и пешей милиции на переправы к реке Алазани и на лезгинскую линию к Джарам и Белоканам для усмирения жителей на случай их возмущения.

Населению всех деревень, расположенных близко к Алазани, было приказано поголовно вооружиться, а начальнику гарнизона в Бежанинах — оказывать помощь населению в случае нападения шаек имама. Жители города Сигнахи вступили в ополчение, заперли свои лавки и дома, имущество снесли в одно место и выставили. В Кахетию на всякий случай было брошено небольшое подкрепление из Телавского уезда.

Шамиль с десятитысячным отрядом подошел к крепости Цунта, окружил ее. Через день начальник гарнизона полковник Сумцов сдал крепость. Пленных офицеров и солдат отправили в Ведено. Оставив в Цунта сотню мюридов, Шамиль пошел к высоте Пахали, на вершине которой стояли Пахалиставская и Шаугарская башни. Гарнизоны этих башен состояли из грузинских пеших дружин во главе с хорунжими. При появлении горцев хорунжие дали знать своему командиру полковнику Давиду Чавчавадзе, но помощь не подоспела. Обе башни были окружены и разбиты до основания, гарнизоны взяты в плен и отправлены в Чечню.

Имам остался на вершине Пахали. Своего сына Гази-Магомеда с несколькими наибами, во главе трех тысяч конницы и такого же количества пехоты отправил на равнину, через Шуагорское ущелье в предместье селений Шилды и Хондо. Здесь к нему должен был присоединиться отряд Даниель-бека. Даниель-бек, подойдя к джарским горам, несколько дней бездействовал, но зато хорошо работала его разведка, которая следила за ходом движения основных сил. Затем он подошел к селению Лякит мимо Мухохского ущелья и сделал движение в сторону Талы. Отсюда, неожиданно повернув, исчез, оставив изумленных противников, усердно готовившихся к обороне.

В предместье Шилды — Хондо трехтысячный кавалерийский отряд Даниель-бека присоединился к войскам Гази-Магомеда, и они вместе заняли большое пространство Кварельского участка и переправу через реку Алазань. Еще будучи в Новом Дарго, бывший элисуйский султан, знавший хорошо не только пределы своих владений, но и всю Грузию, соблазнял имама, рассказывая о больших богатствах, хранимых в Алавердинском соборе и Шуалитинском монастыре Телавского участка.

Для захвата бесценной древней утвари, образов и прочих богатств, состоящих из золота, серебра, драгоценных камней и жемчуга, имам послал Даниель-бека со своим сыном. Жители Телавского участка, привыкшие к набегам горцев, вначале не придали особого значения слухам, подумав, что небольшая партия мюридов, дерзнувших вновь появиться на их границе, будет легко отогнана. Но когда их взорам предстала огромная сила, телавцев охватила паника и они стали разбегаться кто куда. К полудню пешие сотни мюридов под прикрытием огня начали подступать к селению Шилды. Жители успели с утра укрыться в окрестных лесах. Грабя и сжигая дома, мюриды подошли к шилдинскому укреплению и осадили его.

Даниель-бек со своим отрядом отправился в Телав. Небольшой гарнизон успел замкнуться в крепости и встретил мюридов пушечным огнем. Начальник гарнизона отправил гонца за помощью.

Вместе с Даниель-беком переправились через Алазань и поскакали к другим селениям Хаджияв с Инкау чохским. Начальник Телавского уезда с отрядом милиции в несколько сотен попытался было остановить неприятеля у переправы, но, отброшенный мюридами Даниель-бека, едва успел укрыться в крепости. Тем временем Гази-Магомед, не снимая осады у крепости Шилды, где укрылся личный адъютант наместника полковник Чавчавадзе, бросил часть сил на Цинандали. Князь Чавчавадзе с башни крепости видел, как горели разоренные дома в Шилды. Огни пожарищ поднимались и над домами сел, расположенных вдоль Алазани. Мычали угоняемые стада, жутко завывали собаки.

Командование алазанской линии решило преградить путь к центру богатого Телавского уезда. К Гомбарскому проходу через Джинвальский мост был брошен прибывший из Тифлиса батальон Тенгинского полка. К Сагурамскому ущелью форсированным маршем подошел генерал-майор Меликов с двумя батальонами Тифлисского егерского полка, батальоном Новагинского полка и восемью орудиями.

На Кварельский участок был брошен генерал фон-Кульман. Узнав об этом, Даниель-бек вынужден был отойти от телавского укрепления. Он был слишком осторожен как бывший царский генерал, чтобы решиться, при таком положении дел, углубиться в центр уезда. Даниель не решился бы на это, если бы даже узнал, что мобилизованное ополчение для охраны Алавердинского собора и Шуалитинского монастыря разбежалось, бросив посты, оставив растерянного настоятеля, который, кстати сказать, успел упрятать все драгоценности в подземные хранилища. Кроме того, аскеры Даниель-бека, желая поживиться, как и остальные мюриды, настоятельно требовали отхода к более доступным Кондоли, Киснехеви, Шалаури, Цинандали и к другим селениям, где беспрепятственно предались мародерству мюриды Гази-Магомеда и других наибов.

В Тифлисе стояла тропическая жара. Личный адъютант главнокомандующего — князь Давид Чавчавадзе, один из богатейших дворян Кахетии, решил вывезти семью из Тифлиса на лето в свое родовое имение в Цинандали.

Подполковник царской службы по званию, Давид Чавчавадзе был командиром отрядов пешей и конной кахетинской милиции, которая осуществляла охрану верхней части алазанской кордонной линии и аваро-кахетинских границ.

Чавчавадзе был женат на внучке последнего грузинского царя Георгия XIII Анне Ильиничне. У Давида было пятеро детей — четыре дочери и один сын. Вместе с Анной Ильиничной приехала и ее младшая сестра Варвара Ильинична — жена недавно погибшего на турецком фронте Илико Орбелиани. Она очень страдала по мужу и согласилась уехать из Тифлиса ради сына — грудного младенца. Вместе с ними приехали престарелая тетушка Давида — Тания, племянница — княжна Нина Баратова, француженка — мадам Дрансе, прислуга и дворня. Шестилетняя Елена — дочь Чавчавадзе должна была приехать с сестрой Давида Ниной — вдовой Александра Сергеевича Грибоедова. Оставив семью в имении, князь Чавчавадзе уехал в урочище Хондо, где стояли пять сотен милиции. В день прибытия в урочище он получил известие через Пахалиставский горный караул о движении в их сторону многочисленного скопища горцев. Не придав особого значения донесению, думая, что горцы не решатся подойти к алазанским берегам, Чавчавадзе остался на месте в ожидании дальнейших известий. Накануне выезда из Тифлиса его поставили в известность о движении основных сил Шамиля в сторону джаро-белоканского округа, где и сосредоточивались силы для отражения удара.

На другой день утром Чавчавадзе увидел цепочки конных и пеших мюридов, которые спускались с пахалиставских высот по спускам Аса-Каде и Яйлаги. Человек из горного караула прибежал запыхавшись и сообщил Давиду Чавчавадзе о разрушении людьми Шамиля обеих караульных башен и пленении их гарнизонов. Он также сказал, что численность войск противника не укладывается в цифры, доступные его понятию. Тогда подполковник Чавчавадзе, находя свое расположение в урочище Хондо опасным, отступил к крепости Шилды. Отправив две сотни милиции на помощь жителям Шилды, с остальными тремя Чавчавадзе приготовился к обороне.

Утром следующего дня мюриды стали подступать к селению. На окраине, а затем на улицах селения завязался бой, который длился до вечера. Большинство из жителей селения с пожитками, еще до подхода горцев, бросилось к переправе через Алазань. Они были схвачены мюридами, которые растянулись цепью по берегу реки. Лишь тем, которые скрылись в лесистых горах, удалось спастись.

На заре третьего дня горцы обложили крепость Шилды. Гарнизон отчаянно оборонялся в течение дня. На рассвете Чавчавадзе доложили об уходе мюридов к реке. Чавчавадзе не сомневался в том, что горцы поспешили на противоположный берег с целью грабежей селений Телавского уезда, среди которых находилось и его родное Цинандали с семьей в родовом имении. Обеспокоенный, досадуя на себя за то, что за день до того отправил нарочного с письмом к семье, в котором писал, что нет причин для беспокойства и опасения, и не советовал выезжать из Цинандали, растерянный князь, взяв с собой из укрепления три роты Тифлисского, две — Мингрельского полков, с тремя орудиями и двумя сотнями милиции, поспешил за неприятелем. Но перебраться вброд на противоположный берег ему не удалось. Видимо, в горах прошли дожди, река разлилась, стала полноводной.

На правом берегу Алазани горели села. Доносились душераздирающие крики женщин, плач детей, угоняемых в плен вместе со скотом. Толпы пеших горцев тащили на себе котлы, кувшины, медные тазы, топоры, вилы, лопаты, косы и все, что могло пригодиться в хозяйстве. Конные шли, навьючив на животных матрацы, одеяла, подушки, ковры и прочее добро. Со всем награбленным они стали переходить реку вброд. Чавчавадзе со своим отрядом укрылся в засаде на левом берегу. Как только горцы с пленными и угоняемым скотом достигли середины реки, он скомандовал: «Пли!» Грянули орудия. Ошеломленные мюриды, бросив ноши, пленных и скот, повернули обратно. В это время к переправе прибежал посыльный и сообщил, что горцы вновь подступают к шилдинскому укреплению, деревянная церковь горит. Чавчавадзе кинул свою милицию к церкви. Мюриды отступили поспешно, скрываясь за стенами домов и заборов селения. Семь горцев, попавших в руки милиции, были брошены в пламя гигантского костра, который пылал, озаряя небо, на месте бывшей церкви.

Заметив движение новых отрядов к селу, Чавчавадзе отступил и вновь заперся в Шилдинской крепости. Безудержная людская стихия, хлынувшая с гор, подкатывала к Кварели. Слишком поздно поняло командование роковую ошибку. На помощь осажденному шилдинскому гарнизону поспешил полковник фон-Кульман с двумя ротами линейного батальона. Сюда же шел подполковник князь Кабулов с двумя ротами Мингрельского егерского полка. С Кодора спускался третий батальон Тифлисского егерского полка.

Но помощь запоздала.

Утопающее в зелени селение Цинандали было расположено на правом берегу Алазани. Обширная долина, богатая лугами и плодородными землями, была густо населена не знающими нужды народами Грузии. Гряда заснеженных гор станового хребта, поднимаясь вдоль левого побережья, несла прохладу залитой солнцем долине, ограждая ее от суровых северных ветров. Кукурузные плантации, виноградники, фруктовые сады, прекрасные пастбища для скота и чудесный климат заставляли поселян крепко держаться за благодатный край, несмотря на частые набеги воинственных племен Дагестана, которые селились, как стаи орлов, среди поднебесных суровых гор и бесплодных скал.

Алазани была глубокой рекой, которую не везде можно было пройти вброд. Там, где она сужалась, с берега на берег были перекинуты мосты, которые охранялись фортами русских солдат и местной милиции. На лесистых высотах левобережья, у дорог, ведущих из Кахетии в Аварию, возвышались крепости и сторожевые башни. Цинандали находилось в восьми милях от Телава. От Тифлиса до Цинандали можно было добраться на арбах в два дня.

Двухэтажный белый дом князя Чавчавадзе был расположен на одной из окраин села, в зелени садов и виноградников. Обширный двор с жилыми помещениями для прислуги, крепостных крестьян, с амбарами, винными погребами, конюшнями был огражден живой изгородью. С приездом княжеских семейств дом наполнился шумом голосов, детского смеха, суеты прислуги и дворовых. Только одна Варвара, вся в черном, молодая, стройная вдова, с крупными чертами выразительного лица постоянно уединялась в печали и скорби. Анна Ильинична, среднего роста брюнетка, склонная к полноте, целый день хлопотала по дому, отдавая распоряжения то прислуге, то поварам, то дворне. Миленькая, пикантная, подвижная мадам Дрансе занималась с Соломеей — старшей дочерью княгини Анны.

Когда слух о намерении горцев напасть на Телавский уезд дошел до княжеского имения, Анна забеспокоилась. Но управляющий имением успокоил княгиню, сказав, что уровень реки поднялся так, что если разбойничьи шайки появятся, то перебраться на этот берег не смогут, а переправы здесь всегда охраняемы. В тот же день после завтрака от князя Давида приехал нарочный с письмом. Чавчавадзе писал: «Не беспокойтесь и не вздумайте возвращаться в город, нет оснований для тревоги. Я дня через два буду дома».

А в обед от начальника Телавского уезда явился человек, который сказал: «Переезжайте в Телав срочно, оставаться в Цинандалях небезопасно». Княгиня Анна показала курьеру письмо мужа, но на всякий случай отправила в Телав кучера и лакея, чтобы узнать подробнее о положении дел. К вечеру кучер и лакей возвратились в Цинандали с шестиконной упряжкой почтовых лошадей и десятью конвоирами Телавского ополчения. Но княгиня Анна ответила:

— Я не могу выехать с семьей без ведома и согласия мужа.

Рано утром горничная, разбудив княгиню Анну, в испуге сообщила:

— Дворовые вместе с крепостными разбежались ночью, и в селении почти никого не осталось. Что будем делать?

— Ничего, пусть прячут свои шкуры эти жалкие трусы, я верю только своему мужу и никуда не уеду, — спокойно ответила Анна.

Она встала, наспех оделась и вышла на балкон. Ее глазам представился противоположный берег Алазани. Вдоль всей кордонной линии горели костры, суетились пешие, гарцевали конные горцы. Но княгиня Анна знала, что горцы никогда не пересекали Алазани и не спускались к низинам Грузии. Только по рассказам стариков она знала, что в начале века аварский нуцал Омар-хан с двадцатитысячным отрядом, сделав набег, чуть не дошел до Тифлиса. С тех пор подвергались набегам лишь форты, расположенные по ту сторону реки.

Анна, на всякий случай приказала нескольким слугам забраться на крышу и вести наблюдение за тем берегом. В то же время к ней явился управляющий имением вместе с сельским старостой. Нацвал посоветовал княгине:

— Госпожа, мне кажется, лучше будет, если вы со всем семейством укроетесь в лесу. Не дай бог, но беда может неожиданно нагрянуть.

— Нет, не могу я решиться сама и позволить родным и близким искать убежища в лесах, где прячется теперь трусливый сброд. Вот письмо мужа. Он не рядовой воин, знает лучше других о положении дел.

День был жаркий. Анна после возвращения из церкви улеглась спать. Варвара прогуливалась по саду, когда к ней подошел сосед-крестьянин и стал рассказывать:

— Говорят, отряд лезгин хотел перейти реку вброд, но был отбит милицией.

— Слава богу, — перекрестясь, сказала Варвара и продолжала гулять, не придав значения сообщению.

Вскоре в княжеский двор вбежал перепуганный сельчанин, говоря:

— Спасайтесь, пока не поздно. Я только что купался в реке, меня из кустов с той стороны обстреляли, я едва успел спастись бегством.

Он пошел на дворовую кухню, лег на пол и уснул.

— Этот Шалико — пьяница и брехун, не верьте ему, — сказала старая служанка, успокаивая Варвару.

Однако в обед наблюдавшие с крыши за левым берегом реки напугали княгиню Анну.

— Скопище горцев на том берегу не только не уменьшается, но даже увеличивается с каждым часом. Кроме того, слышны выстрелы и со стороны Шилды, там поднимаются дымы, — сказал один из них.

Княгиня Анна приказала позвать старосту. Когда сельский староста предстал перед ней, Анна распорядилась поставить стражу в саду и во дворе. Староста развел руками.

— Нет свободных людей. Еще вчера забрал к себе уездный начальник всех, кто может вооружиться.

— А где братья моего мужа? — спросила Анна.

Братья Давида — князья Гулбат и Роман — жили на другой окраине Цинандали.

— И Гулбат и Роман утром убежали в лес с семьями, — ответил староста.

— Они подумали только о себе! Но ничего, мой муж поговорит с ними! — воскликнула с раздражением Анна и добавила: — А нас сохранит господь бог.

В сумерках прислуга, наблюдавшая за окрестностью с крыши дома, увидела человека, быстро бегущего со стороны реки к имению. Кучер спустился с крыши, открыл калитку, чтобы узнать, кто и зачем спешит к дому князя.

— Я духанщик из Сигнаха. Меня зовут Шокро. Мне едва удалось избежать плена этих проклятых разбойников. С трудом переплыв реку возле Тогжини, преследуемый пулями косматых чертей, я бежал и теперь прошу ночлега.

Неизвестный чисто говорил по-грузински. Вид его был испуганный, одежда мокрой. Кучер доложил хозяйке о неизвестном.

— Ну что ж, дайте сухую одежду, накормите, уложите на кухне.

— А почему он с ружьем? — спросила старая служанка, когда кучер ввел на кухню пришельца.

— А кто в такое время осмелится выйти безоружным? — ответил кучер, устраивая гостя.

Оставив пришельца, кучер вновь поднялся на крышу дома, а старая служанка продолжала наблюдать за неизвестным, который показался ей человеком подозрительным. Шалико, разбуженный вошедшими, поднялся, сел и, часто мигая отечными веками, стал расспрашивать пришельца о телавских и сигнахских новостях. Неизвестный отвечал, что там все спокойно, горцев нет и что начальники уездов собирают ополчение, чтобы идти сюда и отогнать разбойников. Говоря это, человек, зарядив ружье, поставил его у стены и в свою очередь стал спрашивать у Шалико:

— Кто из цинандальских князей-братьев богаче — Гульбат, Роман или Давид?

— Давид богаче, — ответил Шалико.

— Что-то мне не хочется спать, похожу немного, — сказал неизвестный, поднимаясь. Взяв ружье, он вышел во двор. На дворе уже было почти темно.

Старая служанка, неотступно следившая за неизвестным, быстро поднялась наверх и сообщила княгине Анне о поведении и разговоре неизвестного с Шалико, добавив, что гость — человек явно подозрительный.

— Позови управляющего, — распорядилась Анна.

Управляющий имением отставной штабс-капитан Ахвердов тотчас явился в полном вооружении, с пистолетом в руке.

— Я боюсь здесь оставаться на ночь, может быть, лучше сесть на коней и уехать всем?

— Думаю, не стоит на ночь глядя, тем более что и я получил записку от князя Давида, в которой он пишет, что все благополучно, не беспокойтесь.

— Дайте письмо.

Управляющий протянул свернутый листок бумаги. Анна быстро пробежала глазами по строкам, перекрестилась и, сказав: «Слава богу», вернула записку управляющему.

— Все же на всякий случай вооружите всех оставшихся мужчин и будьте настороже.

«Вооруженная охрана» после сытного ужина с вином, видя, что странник сладко посапывает на полу кухни, оставила молодого лакея на страже и уснула. Стражник покинул пост у калитки, укрылся с молодой служанкой в саду, где вздремнул перед рассветом в обнимку с зазнобой на мягкой траве.

Чуть брезжил рассвет. Вдруг, нарушив предутреннюю тишину, во дворе раздался выстрел. Управляющий, который не раздеваясь прилег на тахту, вскочил, схватил пистолет и побежал к людской. Он заметил тень, мелькнувшую за деревьями у забора. Вбежав на кухню, управляющий не нашел подозрительного гостя.

Анна, вскочив с постели, кинулась к окну. В предрассветных сумерках она увидела какое-то движение в улочках села. В доме все проснулись, в испуге стали быстро одеваться. Анна успокаивала их, говоря, что вечером от Давида прискакал гонец с письмом к управляющему, где сказано: «Не беспокойтесь, все благополучно». Старая тетушка Тания, которая в страхе отбивала перед образами земные поклоны, поднялась с колен и тоже начала всех успокаивать.

Анна вышла на балкон и стала всматриваться в даль, где, так же как вчера, пылали костры. Предрассветную тишину нарушали протяжным плачем шакалы. Где-то близко раздался крик совы. Не к добру. «Сохрани и помилуй, боже», — прошептала Анна, обращая взоры к посветлевшему небу, где, словно кривое лезвие турецкого кинжала, сиял полумесяц. Анна склонила голову на грудь, утирая накатившуюся слезу. Вдруг она увидела высокого человека с ружьем через плечо, который, словно кошка, крадучись, пересек двор и скрылся за деревьями. Сердце княгини дрогнуло, но она взяла себя в руки, спокойно прошла в детскую. Четырехлетняя дочь Тамара, двухлетний сын Александр, четырехмесячная Лидия и семимесячный Георгий — сын Варвары, спали безмятежным сном. Только обе нянюшки, стоя на коленях перед иконками над детскими кроватками, молились.

— Будите детей, — шепотом сказала княгиня и, едва удерживая слезы, поспешила уйти из детской. Мадам Дрансе, разодетая, накрашенная, напудренная, со старшей девочкой встретила хозяйку в дверях детской. Сохраняя спокойствие, она сделала реверанс госпоже и как бы между прочим спросила по-французски:

— Мы останемся или готовиться к отъезду?

— Пока ничего не могу сказать, — ответила Анна.

Несмотря на то что старая служанка сообщила княгине, что и последняя стража сбежала со двора, Анна распорядилась приготовить чай, а сама спокойно спустилась вниз и стала укладывать вещи, часто поглядывая на противоположный берег Алазани. До восхода солнца все были одеты и находились в столовой. Старая служанка и няни подали чай.

В семь утра за домом послышался топот копыт и скрип колес. Через несколько минут вошел управляющий с докладом, что почтовые кареты, возвращенные накануне в Телав, опять прибыли с распоряжением начальника уезда немедленно выезжать.

Теперь Анна не стала противиться. Она видела, что в селении и в доме почти никого не осталось, кроме них. Кучеры стали выносить и укладывать вещи на подводы и в карету. Не успели господа усесться в карету, как из сада выбежал управляющий с бледным лицом, трясущимися руками и, не говоря ничего, быстро вскарабкался на огромный старый каштан, который рос возле ворот. За оградой сада и со стороны улицы вновь послышался топот множества копыт и шум бегущих людей.

— Наверх! — крикнула Анна женщинам и детям, которые выходили из дома.

Перепуганные дети с плачем бросились к лестнице и стали подниматься. За ними последовала и Анна. Все собрались в комнате, ведущей в бельведер. Служанка опустила дверь надлестничного хода и замкнула задвижку.

Мюриды окружили усадьбу. Первые смельчаки выскочили во двор. Осторожно, озираясь по сторонам, одни направились к дому, другие, широко распахнув ворота, подошли к подводам и арбам с конной и бычьей упряжкой. Сундуки, плетеные корзины, саквояжи и хурджины были вскрыты. Глазам мюридов представились драгоценности из золота, серебра, бронзы. Связанные и сложенные тюками ковры, бархатные скатерти, одеяла засияли пестротой восточных рисунков и красок. Ни одного выстрела, никакого сопротивления. Из подвод выпрягли быков и коней. Добро навьючили на животных. Шум смелых голосов, гортанные звуки аварских и чеченских наречий, крики и торжествующий смех господствовали в тихом княжеском имении.

А наверху в просторной уютной зале замерли в страхе женщины и дети, прижимаясь друг к другу и с ужасом прислушиваясь к грохоту и шуму, доносившемуся снизу. Из комнат первого этажа донесся звук ломаемой мебели, звон посуды, быстрые шаги торопливо орудовавших налетчиков. Но вот послышался топот шагов взбегающих наверх, скрип лестницы, треск надлестничной двери, в которую с силой упирались плечами злые гости. Задвижка поддалась натиску. Дверь с шумом откинулась. Несколько больших косматых папах, из-под которых виднелись горящие грабительским азартом глаза, показались над полом застекленной веранды. Затем поднялись руки с оголенными лезвиями кинжалов. Увидев их, дети подняли страшный крик. Дрожа, хватаясь цепкими ручонками за длинные платья матерей и нянь, они искали возле них спасения.

Чернобородые пришельцы поднялись на веранду и стали у двери в нерешительности. Княгиня Анна, передав грудного ребенка няне, шагнула вперед и стала перед остальными, как бы желая защитить их собой. Старая княгиня Тания стала рядом с ней и, скинув черную шаль с седых волос, кинула ее под ноги. Женщина знала, что этот знак остановит самую дикую толпу горцев от порыва злых намерений. Мюриды стояли несколько минут, удивленно разглядывая в необыкновенных по красоте нарядах женщин и детей. Они вложили лезвия в ножны в знак того, что не намерены совершить убийство. Широкоплечий мюрид с чалмой на папахе что-то сказал остальным и, подойдя к мадам Дрансе, взял ее за руку. Француженка запищала, но горец посмотрел на нее таким взглядом, после которого она, как покорная овца на веревке, последовала за ним. Другой мюрид обратился к женщинам по-грузински:

— Если вы не хотите, чтобы вас коснулись наши руки, чего не хотим делать и мы, чтобы не пришлось совершать омовения всего тела, как положено после прикосновения к неверным, то без сопротивления вместе с детьми следуйте вниз и делайте то, что вам прикажут.

Женщины, взяв на руки малых, спустились по лестнице во двор, где их усадили на лошадей и отправили в сопровождении вооруженных горцев на левый берег Алазани, затем через Яйлаги на гору Пахали. В лагере было большое количество раненых и ослабевших аскеров имама, несколько сотен пленных грузин — в основном крепостных крестьян, детей, огромное количество мелкого и крупного рогатого скота, табуны лошадей и большие тюки различного награбленного добра.

Когда княжеские семьи прибыли на пахальское плато, пленные грузинские крестьяне бросились к ним со слезами и словами сочувствия. Шамиля в лагере не было. Отправив связного с приказом к Гази-Магомеду и Даниель-беку не задерживаться внизу, Шамиль с отрядом муртазагетов и приближенных вернулся в Анцух, приказав отправить следом все, что взято во время набегов.

Утром в сторону Анцуха с высот Пахали двинулись пленники и караван с трофеями.

Даниель-беку хотелось взять Кварели. Оставив Гази-Магомеда на Телавском участке, бывший элисуйский султан направился к Кварельской крепости. Его встретили огнем орудий. Он окружил укрепление, но на штурм не решился. После обеда к Даниель-беку вернулась разведка, которая доложила, что к Кварели идут части регулярных войск и ополчения. Только Даниель-бек успел повернуться к тылу, как из-за холма показался отряд казачьих сотен и милиции с двумя орудиями. Завязалась схватка. Осажденный гарнизон кварельского укрепления, увидев своих, решился на вылазку, чтобы, ударив по тылам мюридов, идти на соединение со своими. Но неожиданно для них со стороны лесистого ущелья двинулась пехота, оставленная Даниель-беком. Гарнизон быстро возвратился в укрепление и заперся вновь. Отряд русских и грузин, пришедший на выручку, вынужден был отойти к правому флангу на господствующий холм, поросший лесом. Даниель, соединяясь со своей пехотой, отошел к ущелью.

Разграбив около пятнадцати грузинских сел, Гази-Магомед перебросил свои силы на левый берег и, соединившись с Даниель-беком, через Пахали пошел к Анцухо-Капучинской крепости.

Когда Давиду Чавчавадзе сообщили о нападении горцев на Цинандали, он тут же, вскочив в седло, поскакал к своему имению и, увидев облака дыма и языки огня над своим домом, в ужасе застыл. Ему не хотелось мириться с мыслью, что семья и родственники уничтожены или взяты в плен, как сотни других его соотечественников. Надеясь на милость господню, он думал, что родные успели выехать или укрыться в лесах. Но человек с того берега на его вопрос: «Что случилось с княжеским семейством?» — ответил:

— Их тоже угнали в горы.

Чавчавадзе бросился к ущелью, но его остановил отряд казаков и милиции, который шел от Кварели в горы.

* * *

На вершине и придорожном подножии Анцуха раскинулся огромный лагерь войск имама с бесчисленным количеством скота, с множеством пленных. Шамиль, когда прибыли Гази-Магомед и Даниель-бек со своими отрядами, собрал всех наибов, советников и влиятельных лиц:

— То, что сделано, было целью нашего похода. Цель мне пришлось скрыть потому, что некоторые люди, пользуясь моим доверием и не в силах удержать болтливые языки, выдают тайны тем, кому не следует их выдавать. Задуманное нами из-за этого становится достоянием наших врагов.

Когда имаму доложили о количестве пленных по сословному делению, он сказал:

— Людей знатного рода и дворянского происхождения отделите от остальных, доставьте в Новое Дарго, не унижая достоинства. За каждого из этого числа мы при обмене потребуем вернуть аманатов или плененных когда-либо мусульман. Рабов по справедливости разделите между наибами, их помошниками и учеными. Все драгоценности и прочее добро, взяв на учет, в полной сохранности доставить в Ведено, там строго по закону разделите на положенные доли. — А ты, — Шамиль обратился к Даниель-беку, — поскольку владеешь грузинским, русским и прочими языками, пойди к тем, кто назван дворянами и азнаварами, уточни их имена, род, положение в обществе, а также имена глав семейств.

Княгини, княжны, дети, француженка с нянями были помещены в одной из комнат Анцухо-Капучинской крепости. Настроение у всех было удрученным до крайности, за исключением красавицы княжны Нины и любительницы приключений — мадам Дрансе. Видя, что их отделили от остальных, поселили в комнате, и будучи уверенными, что им теперь не грозит смерть, члены рода Чавчавадзе всячески старались успокоить отчаявшихся княгинь и утешить детей. Княжна Нина Баратова, к удивлению всех, была даже в каком-то приподнятом настроении. Все думали, что это напускное, искусственное. На самом же деле девушка была польщена необыкновенным вниманием и заботой молодого черноусого красавца и щеголя Хаджиява.

Нина ехала на коне позади остальных. Хаджияв старался быть рядом, не спуская горящих глаз с ее лица, готовый в любую минуту прийти на помощь. Длинное бордовое бархатное платье, зеленый газовый шарф, который свисал с фески, украшенной золотым рисунком, тонкое бело-розовое лицо брюнетки казалось Хаджияву неотразимым. Нина, в свою очередь, поглядывая искоса, любовалась лихим видом джигита, который не только не внушал страх, но даже казался ей очень приятным.

Когда вошел в комнату Даниель-бек, все женщины и дети поднялись в испуге. Он поздоровался и заговорил на грузинском языке. Княгина Анна, гордо откинув голову, бесстрашно сверкнув глазами, сказала:

— Возмутительно! Вы не имели права! Как вы могли позволить этим диким грабителям, необузданным горцам так поступить с нами? Я не сомневаюсь в том, что мой муж и наш народ отомстят вам.

Варвара, скрестив руки на груди, устремив на старшую сестру умоляющий взгляд, остановила поток возмущения и упреков в адрес солидного на вид и вежливого в словах человека.

Старая княгиня Тания, став перед Анной, взмолилась:

— Христа ради, умоляю тебя, помолчи. Не забывай, что ты теперь пленница. Терпи, все от бога. — Глаза старушки были полны мольбы и смиренной скорби. Анна сжала губы.

Даниель-бек спокойным тоном стал говорить:

— Госпожа, в условиях войны права на любые действия сохраняются за победителями. В таком случае даже самые изысканные джентльмены забывают элементарные правила, а вы хотите, чтобы эти далекие от цивилизации сыны гор расшаркивались перед вами. Успокойтесь и помните, что благоразумие побежденных может стать залогом к спасению.

Княгиня Анна сникла.

— По распоряжению имама, — продолжал Даниель-бек, — я должен записать ваши имена, происхождение и положение, которое занимают мужья или главы ваших семейств. Начнем с вас, — наиб обратился к Анне.

Княгиня вновь гордо откинула голову и с чувством собственного превосходства ответила:

— Меня зовут Анной Ильиничной. Происхожу из царского рода: Георгий XIII был моим дедом. Замужем за личным адъютантом наместника — подполковником князем Давидом Чавчавадзе. Это мои дети. — Анна, вытянув палец, указала на двух девочек, малолетнего сына и грудного ребенка на руках няни. — Разрешите мне представить и остальных?

— Пожалуйста, — ответил любезно Даниель-бек.

Анна обратилась лицом к Варваре и, сделав движение рукой в ее сторону, продолжала:

— Варвара Ильинична, моя младшая сестра, вдова недавно погибшего на турецком фронте генерала князя Илико Орбелиани, а этот младенец — ее сын, — Анна указала на полугодовалого мальчика, которого держала на руках вторая няня.

Даниель-бек, отрываясь, продолжал смотреть на Варвару.

— Вы, наверное, знаете ее мужа? Он около года находился в плену у Шамиля, — продолжала Анна.

Даниель-бек ничего не ответил. Он смотрел на высокую бледнолицую молодую женщину, которая безучастно глядела на земляной пол комнаты. Наиб хорошо знал Илико Орбелиани. И не только в период его пленения, а еще в годы, когда учился в Тифлисском военном училище, когда позднее был султаном элисуйским. Встречались они на веселых вечерах и званых обедах во дворце наместника и в домах городской знати.

— Ваш муж был храбрый человек и отличный, достойный уважения офицер. Примите мое искреннее соболезнование по поводу его гибели, — сказал он.

Варвара, белое лицо которой особенно выделялось на фоне траурного наряда, сделала легкий кивок головой и вновь застыла, не поднимая взора.

— Это его сын Илико, — Анна указала на младенца, которого держала на руках няня.

— Удивительно похож на отца, — сказал Даниель-бек.

— Княгиня Тания, родная тетушка моего мужа.

Старушка сделала поклон.

— Княжна Нина Баратова — племянница моего мужа.

Черноглазая юная красавица смело посмотрела на шамилевского наиба.

— Мадам Дрансе — француженка, жена генерала, приехала к нам в гости из Питера и, как изволите видеть, попала в беду. — Анна сказала неправду по просьбе самой Дрансе, которая боялась, что ее, как бонну, могут отделить от княжеской семьи, как простое приложение. Француженка, тряхнув золотистыми кудрями, кокетливо покосилась на Даниель-бека, который, в свою очередь, бесцеремонно окинул ее с ног до головы, подумав, что вовсе не похожа мадам на генеральшу.

Мадам Дрансе, веселая, подвижная, маленькая, довольно грациозная блондинка шестнадцати лет вышла замуж за Жана-Батиста Дрансе — торговца прохладительными напитками. Через год родила сына, но не ужилась с веселым забулдыгой Жаном. Она вернулась к своим родителям с ребенком и поступила гувернанткой в один из богатых парижских домов. Вскоре одна из подруг уговорила ее поехать в Россию, где, по слухам, можно было заработать большие деньги.

Дрансе приехала в Питер. Здесь она познакомилась с Варварой Ильиничной, которая воспитывалась в пансионе благородных девиц. Анна Ильинична давно хотела найти приличную гувернантку-француженку, о чем и писала Варваре в Петербург. Возвращаясь на Кавказ, княжна Варвара уговорила мадам Дрансе поехать с ней в Тифлис, показав приглашение князя Давида.

Прожив несколько лет в семье князя Чавчавадзе, мадам Дрансе собиралась вернуться в Париж, но война, начавшаяся в 1853 году, помешала ей.

Когда Даниель-бек сообщил имаму о родословной пленниц, Шамиль захотел увидеть жену покойного Илико Орбелиани — княгиню Варвару Ильиничну. Даниель-бек сопровождал его. Охранник-цунтинец, знавший грузинский язык, предупредил княгинь о том, что к ним идет сам Шамиль.

Когда имам вошел, женщины и дети поднялись.

— Высокая молодая женщина в траурном одеянии — вдова Илико, — сказал Даниель-бек Шамилю по-аварски.

Имам, глянув на Варвару Ильиничну, поклонился, затем, обратившись к Даниель-беку, что-то сказал по-аварски. Даниель-бек перевел вдове Орбелиани слова, сказанные Шамилем:

— Имам говорит, что ваш муж был порядочным человеком, настоящим мужчиной, выражает вам соболезнование, заверяет, что сделает все возможное, чтобы вы не почувствовали унижения и тягот плена до тех пор, пока ваша судьба будет зависеть от него.

На лицах пленниц появилось оживление. Шамиль тут же распорядился возвратить княгиням и детям личные вещи.

На следующий день приодетых важных пленниц вновь усадили на мягкие черкесские седла и вместе с вьючным обозом под усиленной охраной отправили через Салатавию в Чечню. Пленницы хотя и воспрянули духом после слов имама, с каждым днем становились подавленнее.

Мадам Дрансе, окончательно осмелев, громко покрикивала, ругая проводников на всякий случай по-французски, и вела себя независимо, как и княжна Нина, возле которой продолжал увиваться, гарцуя на коне, Хаджияв. Сопровождающие, как и все горцы, приученные уважать бесстрашие и смелость, вели себя почтительно по отношению к высоким особам и, как положено, держались на расстоянии, бросая на них украдкой любопытные взгляды. С особенным вниманием относились сопровождающие к старушке в черном и женщине в траурном облачении.

Ехали медленно в течение пяти дней, делая короткие дневные и ночные привалы и остановки в высокогорных аулах. Дороги шли по крутым подъемам, обрывистым спускам, по узким карнизам и едва заметным тропам, по вершинам гор и вдоль глубоких, шумных рек в мрачных теснинах. В некоторых местах приходилось пробираться пешком, с детьми на руках. В самых опасных местах Хаджияв оказывался возле Нины, которая, встретившись с его сияющим взглядом, смущенно краснела и опускала глаза. Только ей — молодой и красивой — этот длинный тяжелый путь не казался таким страшно утомительным и бесконечным, как остальным. Она надеялась не только на добрые слова вождя этих племен, но и на непобедимую власть своей красоты, которая успела покорить одного из видных помощников грозного вождя.

Когда приходилось делать ночевку в горах под открытым небом, Хаджияв, распорядившись расстелить для женщин и детей войлочные паласы, с наступлением темноты снимал с плеч свою шелковистую бурку и клал ее возле ног молодой княжны. И не только Хаджияв, но и другие горцы, не остепененные холодным дыханием седин, при виде красивой грузинки покручивали усы.

Белокурая, веселая мадам Дрансе тоже, поймав на себе похотливый взгляд какого-нибудь молодого красавчика-дикаря, вспыхивала, потрясая золотым костром пышных волос. И только княгиня Варвара и Тания, как изваянные из черного мрамора, казались безучастными ко всему.

Наконец после долгого и тяжелого пути они достигли Нового Дарго. Пленниц и детей, согласно распоряжению имама, поместили в женской половине дома — харам, в двух комнатах. Туда не смела ступать нога постороннего мужчины. Простолюдинов расселили в разных домах в Ведено. Вслед за обозом и пленными, разрушив анцухо-капучинское укрепление, явился и Шамиль. Казначеи и прочие люди — преимущественно купцы — оценили захваченные богатства и, согласно шариатскому закону, разделили все на пять равных частей согласно определенной стоимости, из коих пятая часть полагалась вождю — имаму, вторая часть шла в доход госказны — байтул-мал, третья выделялась наибствам и две части — воинству. Кроме того, по низаму Шамиля, всякому, доставившему ту или иную ценность, выделялась десятая часть ее.

Комнаты, выделенные для пленниц, были большие и светлые. Окна выходили на открытую веранду, обращенную на деловой двор. Из мужской половины на женскую вел один ход через комнату, смежную со спальней имама. Никакой мебели не было. На глиняных полах, которые раз в неделю смачивались и смазывались раствором желтой глины, лежали войлочные ковры. Пестрыми коврами были увешаны и стены. Постели после сна скатывались и складывались у стен. У дверей стояли медные тазы с кувшинами для умывания. Одежда вешалась на гвоздики, вбитые в стену. Молодым женщинам разрешалось выходить на веранду и подниматься на крышу дома.

Такая обстановка удручающе подействовала на княжеские семьи, привыкшие не только к удобствам, но и к роскоши. Особенно сетовали княжна Нина и мадам Дрансе, сравнивая новое жилище с тюрьмой.

— Это и есть тюрьма, — с раздражением говорила княгиня Анна, поглядывая на племянницу мужа и француженку, которые не отходили от окон, несмотря на скучный вид делового двора.

— Ни деревца, ни кустика. Все серо, как серы души этих дикарей. О боже мой, скука и мука! — восклицала в отчаянии гувернантка.

— А ты, голубушка, чтоб не мучиться и не скучать, молись. В молитве найдешь утешение, — советовала княгиня Тания.

Княжна Нина молча поглядывала в тусклое стекло. В ее глазах просыпались веселые чертики, губы крепко смыкались, чтобы затаить улыбку, когда управляющий домом Хаджияв, празднично разодетый, проходил мимо окон, делая вид, что не замечает девушку.

Тяготы пленниц немного облегчала Шуанат. Она с первых дней сдружилась с княгинями, часто посещала их. Водила женщин и детей в свою комнату, где обстановка была такая же, как у них. Это в какой-то степени мирило княгинь с их новыми условиями.

— Я тоже первое время мучилась, тосковала, плакала, но постепенно привыкла, смирилась, а теперь даже не замечаю неудобств быта, — говорила она. — Может быть, это произошло потому, что я полюбила имама, любима им, и в этом нашла счастье.

— Но как же так, — с удивлением спрашивала Анна, — ведь у него, помимо вас, еще две жены — Загидат и Аминат?

— И с этим примирилась, хотя вначале было тяжело. Он бывает с каждой из нас, но с теми двумя он исполняет долг мужа, а меня одну любит, — отвечала Шуанат.

— А я ни за что не согласилась бы не только делить отношение мужа с другой женщиной, но даже подумать об этом. Мой муж целиком должен принадлежать мне или идти ко всем чертям! — воскликнула княгиня Анна.

Взаимоотношения со второй женой, надменной, неприветливой Загидат, которая выполняла в доме роль ключницы и экономки, никак не налаживались у пленниц. Загидат сторонилась грузинок. При встрече смотрела на них с явным пренебрежением и старалась делать назло им. Шуанат предупреждала ее, что расскажет мужу о грубом обращении ее с пленницами, но своевольная дочь устада была не из пугливых. Аминат, небольшого роста, круглолицая, со вздернутым носиком, приятная на вид, сдружилась быстро с княжной Ниной. Обе — веселые, жизнерадостные — объяснялись жестами, мимикой. Хаджияв хотел сделать Аминат посредницей, хотя и сам вынужден был сообщить об этом молодой жене имама тоже на пальцах, через оконное стекло.

В первые же дни пребывания пленниц, чтобы поглядеть на княгинь и познакомиться с ними, в дом имама из Караты приехала Каримат — жена Гази-Магомеда. Она тоже, так же как и Шуанат, быстро нашла с грузинками общий язык, тем более что говорила по-грузински.

Шамиль два раза в неделю, когда бывал дома, после обеда заставлял приводить к себе детей, обычно по четвергам и понедельникам. В эти дни тетушка Меседу готовила халву, покупались конфеты, фрукты для малышей. Имам садился на ковер, малышей сажал на колени, большеньких — рядом. Он ласкал детей, угощал сладостями, рассказывал сказки. Когда в доме появились дети пленниц, он приказал и их приводить к себе. Теперь и сыновей Чавчавадзе и Орбелиани он сажал на колени. Остальные бегали вокруг, пищали, радуясь и играя друг с другом. Только дочь Загиды маленькая Наджават садилась, прижавшись к боку отца, с надутыми губками, не желая ни с кем играть. Это была четвертая, самая младшая дочь Шамиля. Отец очень любил ее и мучительно переживал уродство ножек Наджават. Обе стопы ее были от роду искривлены вовнутрь. До появления грузинских малышей Шамиль усаживал ее на одно колено, а дочь Шуанат — Софият — на второе. Теперь их места заняли маленькие мальчики, которые, видя, как льнут к отцу остальные, ни за что не хотели сойти с колен Шамиля. Наджават, ревнуя отца к чужим, начинала плакать. Шамиль успокаивал ее, говоря:

— Ты ведь уже большая, ходишь ножками, а этот мальчик еще не ходит, его надо держать на руках, у меня две руки — нет третьей, чтобы взять тебя.

— А ты их не бери, у них есть мамы и няни, пусть они носят, — возражала Наджават и, прильнув к уху отца, шептала: — У меня ведь ноги испорчены.

— Но у них нет папы, у тебя папа здесь. Они тоже хотят иметь папу. Если я их не возьму, не приласкаю, буду ласкать вас, этим детям будет обидно, они тоже будут плакать. — И в свою очередь склонившись к уху меньшей дочери, шептал: — Не плачь, когда они все наиграются и разойдутся, тогда ты придешь ко мне, я тебя долго буду держать на руках.

Девочка успокаивалась и включалась в игры с остальными.

Однажды Шамиль позвал к себе Шуанат и спросил ее:

— Скажи, грузинские княгини не жалуются, их не обижают, не притесняют?

Шуанат знала, что Загидат дерзка с княгинями, неласкова с их детьми, но не говорила об этом Шамилю, зная, что тот терпеть не мог доносы и нашептывания.

— Не знаю, ты должен лучше знать характер каждой своей жены, — ответила Шуанат.

В это время одна из грузинских нянь стала звать детей есть. Было обеденное время. Шамиль быстро поднялся, вышел в коридор. Туда повар внес два медных казана с супом. Загидат села на корточки возле котлов и большим половником принялась разливать суп. Прислуга, держа на руках медный поднос, спрашивала:

— Это кому?

— Это им, — распорядительным тоном ответила Загидат. Она не видела, что Шамиль наблюдает за ее действиями.

Когда служанка хотела унести поднос, Шамиль остановил ее. Лицо его сделалось каменным. С ним происходило так всегда, когда он гневался.

— Загидат, кто дал распоряжение повару готовить пищу пленным в отдельном котле? — спросил он.

— Я, — спокойно ответила жена.

— Так вот, сейчас же вылей эту похлебку обратно в тот котел, откуда налила, и съешь сама, а тем женщинам и детям нальешь из того котла, откуда будешь наливать мне. С завтрашнего дня раздачей пищи будет заниматься Меседу. Тетя, позови повара, — обратившись к Меседу, сказал Шамиль.

Взволнованный повар предстал перед имамом.

— Хамид, какое количество продуктов получаешь ты для приготовления пищи пленницам, что живут в женской половине?

— На каждую голову наполовину меньше, чем своим.

— По чьему распоряжению?

— Госпожи Загидат.

— С этого часа требуй на каждого из плененных такое же количество, даже на грудных детей, как на каждого из нас. Готовь на всех в одном котле. Сахар и все остальное выдавай всем поровну.

— Хорошо, господин, все сделаю так, как ты скажешь.

— А это, — Шамиль указал на котел с похлебкой, — если не захочет есть госпожа Загидат, вылей собакам.

Загидат, кинув ключи тетушке Меседу, со слезами на глазах ушла в свою комнату.

* * *

Вскоре после набега Шамиля на Кахетию по Анцухо-Капучинской дороге через Кази-Кумух в Шуру был направлен князь Григорий Орбелиани на помощь командующему шуринским гарнизоном Багратиону. Усилены были части северной линии, граничащей с Дагестаном и Чечней, которыми командовал генерал Суслов. Это было сделано и в связи с тем, что в вольной Табасарании, рядом с Прикаспийской низменностью, в местности, пересеченной крутыми хребтами и лесистыми ущельями, начинались волнения. Жители многих табасаранских магалов, несмотря на то что, по требованию Аргутинского, за два года до того присягнули на верность императору, не изгнали последователей мюридизма и сами примкнули к ним. Во главе с муллою Ших-Мухамедом, дербентским абреком Неджид-Кули и бывшим беглецом Тахир-Гаджи табасаранцы собрали триста всадников и стали собирать подати для имама и средства для борьбы с неверными. Они укрепили селения Ханаг и Ругуч.

Орбелиани был дан приказ идти в Табасаран и Хайтак и удержать население в покорности. Орбелиани с отрядом выступил в северном направлении, по долине реки Рубас. Дорога шла по гребням гор и ущельям, среди которых попадались остатки древней дербентской стены, тянувшейся на много верст в горы, начинаясь у синих вод Каспия. Над развалинами стен кое-где еще возвышались полуразрушенные старинные сторожевые башни. Жители селений Аркент и Хушни, к которым подошел генерал Орбелиани со своим отрядом, укрылись в лесах. Несколько жителей, оставшихся в магале, явившись к командующему, сообщили, что жители скрылись, а Ших-Мухамед, укрепившись в ауле Ханаг, будет защищаться.

Орбелиани двинул колонну через перевал в долину Пилик-Чай, где на склонах гор высились селения Ханаг и Ругуч. Подойдя к Ханагу, командующий разделил колонну на два отряда. Один послал вправо по гребню высоты, чтобы ударить по селению с тыла, другой повел во фронт.

Увидев движущиеся неприятельские колонны, малочисленный отряд мюридов Табасарана и Хайтака, покинув завалы, отступил в леса.

Шамиль, узнав о волнении, охватившем хайтако-табасаранские магалы, поспешил им на помощь, но, не успев, направился в Мичик, где должен был состояться сбор всех наибов Дагестана и Чечни перед роспуском аскеров на зимнее время.

Уходя в поход, имам, как всегда, прощался со всеми родными, близкими, домочадцами. Молчаливо кивнув головой, простился он и с семьями грузинских князей. Старшие жены Шуанат и Загидат проводили мужа до ворот. Салих подвел коня. Когда имам, закинув ногу, опустился в седло, Загидат подала бурку, Шуанат — винтовку. Скромно одетый, в черной черкеске, в простой папахе, обвязанной чалмой, выделяясь своим необыкновенным величественным видом среди других, в окружении наибов, приближенных и личной охраны, состоящей из трех сотен муртазагетов, со знаменем, под бой барабана, в сопровождении всей дворни, имам выехал из ворот. За воротами его ожидали старцы, инвалиды, сироты. Оба казначея имама, Юнус и Хаджияв, ведя под уздцы своих коней, раздавали серебряные монеты в виде милостыни.

— Яллах, субхан аллах, шукру! — говорили одни, что означало «Хвала аллаху, спасибо!»

— Нух битаги! — восклицали другие, желая имаму и его воинам счастливого пути.

В доме после отъезда Шамиля стало, как всегда, пусто и скучно. Уныние почувствовали даже княгини и княжны. Нина Баратова теперь не стояла часами у окна, выглядывая Хаджиява. Она больше времени проводила на крыше дома, вместе с юной женой имама. Шуанат стала бывать у княгинь, иногда проводила с ними целые дни. Только Загидат не унывала. Она сделалась веселой, беззаботной и с довольным видом щеголяла перед пленницами, меняя наряды, серебряные и золотые украшения. Княгини, княжеские дети и их няни не любили вторую жену имама и даже посмеивались над ней, давая забавные прозвища.

В эти дни у Шуанат родилась вторая дочь. Княгиня Варвара Ильинична зашла поздравить ее с рождением ребенка. Сняв с шеи, она преподнесла Шуанат дорогой бриллиантовый кулон на золотой цепочке, сказав:

— На, милая, теперь он мне не нужен, дочери нет у меня, пусть тебе он принесет радость.

— Помилуйте, не могу принять от вас такой дорогой подарок, тем более когда вы находитесь в таком положении, большое спасибо, оставьте, он пригодится более достойной невестке, когда вырастет ваш сын, — сказала с благодарностью Шуанат.

Но княгиня не хотела и слышать.

— Дарю вам от чистого сердца, полюбив вас, как сестру. Наше положение не столь тяжелое, как вам кажется, потому что мы живем в тех условиях, в которых живете вы, женщина, достойная преклонения. С отъездом мужа вы облачились в темное платье, радость в глазах ваших угасла, так пусть хоть блеск этих камней отражается в вашем добром взгляде, — сказала Варвара, надевая кулон на шею Шуанат.

Узнав о дорогом подарке, преподнесенном Шуанат внучкой грузинского царя, Загидат взбесилась. Она нашла повод, чтобы ударить няню сына Варвары. Вспыльчивая княгиня Анна заступилась за соотечественницу:

— Чурка с глазами! Если еще раз посмеешь тронуть кого-либо из наших людей, я не посмотрю на то, что ты жена имама, и задам тебе таких чертей, что тошно станет!

Благо что ругала Анна жену имама по-грузински, а та, ничего не понимая, ворчала, обзывая их гяурами, осквернившими дом.

После этого случая ссоры Загидат с грузинками участились. Княгини ни в чем не уступали ей, говоря, что она простолюдинка, дочь учителя и что они таких, как Загидат, нанимали в прислуги.

Когда вернулся имам, ему доложили о ссорах. Шамиль переселил пленниц в другую часть дома, запретив Загидат бывать у них. Шамиль не заходил в комнаты своих жен. Поздно ночью, когда в доме все ложились спать, он стуком в дверь комнаты одной из них приглашал ту, которую хотел видеть.

На вторую ночь после приезда Шамиля Загидат, разнаряженная, ждала условного стука в дверь. Вскоре он раздался в тишине полуночи. Вскочив с тахты, она поспешила в комнату мужа и, переступив порог, стала сразу же высказывать неприязнь к грузинкам, а в заключение заявила:

— Я хочу такое же бриллиантовое украшение, какое подарила внучка грузинского царя твоей Шуанат.

— Но ведь ты говорила мне, что у тебя гораздо больше драгоценных украшений, чем у Шуанат, зачем же тебе еще? — спросил Шамиль.

— Я хочу именно такое, пусть купец Муса достанет или закажет для меня кулон.

— Нет, я не позволю этого. Ни одной из вас до сих пор я не купил ни одной безделицы и покупать не буду. А до того, что вам кто-либо даст или подарит, мне нет дела, и впредь я не намерен заниматься женскими украшениями, которыми тешатся пустышки. Я не царь, не хан и не князь. Твой отец, выдавая тебя замуж, сказал тебе, что я выходец из простых узденей. А потому возвышаться над такими же, как мы, простыми людьми, я не позволю никому из моих близких и родных ни в одежде, ни в пище, ни в убранстве комнат. Что касается твоего пренебрежительно-грубого обращения с женами и детьми грузинских господ, запомни, что взяты они не для того, чтобы ты повелевала ими. Теперь иди к себе и подумай обо всем, что я сказал.

Загидат ушла. Всю ночь она не сомкнула глаз от обиды и досады.

Утром Шуанат, войдя в комнату мужа, с тревогой в голосе сообщила:

— Саша заболел. Всю ночь держался жар. Мальчик бредил. Княгиня Анна рыдает.

— Храни его аллах! Успокой мать, немедленно распорядись созвать всех лекарей для осмотра и оказания помощи ребенку.

Через полчаса у постели трехлетнего Александра, сына князя Чавчавадзе, состоялся консилиум Веденских знахарей вместе с перебежчиком, ротным фельдшером, в присутствии самого имама. При виде Шамиля больной ребенок заулыбался и протянул ручки. Имам взял его на руки, после чего мальчик позволил без капризов лекарям осмотреть себя с ног до головы. Хакимы пришли к выводу, что у мальчика простуда. Тут же приступили к приготовлению из трав и всяких кореньев жаропонижающих и потогонных отваров, смазали грудь и ножки козьим салом с керосином. Один из старых знахарей остался дежурить у постели больного. К общей радости, мальчик через три дня поправился.

Загидат с кем-то из женщин поделилась о выговоре, который сделал ей муж в тот вечер, когда она попросила его купить и для нее такой же кулон, какой подарила Варвара Шуанат. Слух об этом разнесся по всей женской половине. Многие, особенно служанки, обрадовались. Княжна Нина сказала младшей жене Аминат:

— Неужели и в той половине, где живет имам, такая же скромная обстановка, как в ваших комнатах?

— А разве у нас плохо? Мы имеем все необходимое, — с удивлением ответила Аминат и тут же, наклонившись к уху девушки, шепнула: — Сегодня, когда муж уйдет в мечеть, я покажу тебе его половину.

Как только раздался призыв муэдзина к молитве, молодая жена имама и княжна Нина шмыгнули в его спальню. Нина была удивлена, увидев маленькую комнатку. Никакой мебели. На глиняном полу старый палас. Скатанная постель у стены, на ней домотканый ковер. На стене, противоположной окну, множество деревянных гвоздей, на которых висит одежда имама. Справа от дверей на полу медный таз, рядом с ним большой луженый кувшин и маленький кумган для омовения. Вторая дверь из спальни вела в кунацкую. Это была просторная комната. Пол тут был устлан огромным сумаком[60]. На одной из стен висели медные тазы, подносы. В стенном шкафу — посуда. Вторая стена увешана множеством оружия, огнестрельного и холодного. На полу разложены тюфячки и подушки. Третья комната, небольшая, была библиотекой. На полках в стенной нише и стеллажах лежало множество книг в сафьяновых и кожаных переплетах, в матерчатых чехлах. Вторая дверь вела в мечеть.

— Я думала, что имам Чечни и Дагестана живет как царь — роскошно, — разочарованно заметила княжна Нина.

— Богатство моего мужа составляет не имущество, а сила, — не без гордости ответила Аминат и вдруг как-то съежилась, страдальчески сдвинула брови.

— Что с тобой, тебе плохо? — спросила княжна.

— Да, очень, уйдем отсюда, потом я тебе расскажу.

Через кунацкую и спальню имама они вышли вновь в коридор, ведущий на женскую половину. Комната Аминат была напротив комнаты Шуанат.

— Милая Ами, что случилось, кто тебя обидел? — Княжна Нина опустилась на колени перед молодой женщиной и, обнимая ее, стала утешать.

Немного успокоившись, Аминат сказала:

— Я уйду от него.

— Почему? Разве он тебя обижает? — удивилась Нина.

— Если бы обижал, мне легче было бы. В том-то и дело, что очень ласковый и добрый он, а я, сама избрав его, до сих пор не родила обещанного сына. Пятый год живу с ним. Наверное, аллах наказал меня за мою смелость и легкомыслие. Мне нужно было выбрать мужа по себе, — со слезами на глазах откровенничала Аминат.

— Он упрекнул тебя в этом?

— Нет, ни разу не намекнул даже.

— Зачем же тогда плакать…

— Это я так, в обиде на свою судьбу, живу здесь как яловая коровка, ни телка, ни молока, другие его жены рожают, стыдно мне, уйду.

— Ты любишь его?

— Очень.

— Зачем же тогда уходить?

— От стыда.

Только теперь княжна Нина поняла, почему Аминат никогда не выходила ни встречать, ни провожать Шамиля. Когда он, уходя в поход, выезжал из ворот, молодая женщина взбиралась на крышу и долго стояла там, провожая своего повелителя грустным взглядом. Если Шамиль звал ее к себе днем по какому-нибудь делу, она густо краснела и не в силах была скрыть волнение.

* * *

Поздней осенью генерал Орбелиани предпринял движение в Салатавию, чтобы заставить Шамиля отказаться от намерений напасть на левый фланг, осмотреть окрестности выше Буртуная, спуск в Гумбет и одновременно угнать скот горцев. Салатавский наиб Гебек быстро собрал отряд и занял позиции около Буртуная. На помощь к нему двинулся Гази-Магомед из Караты. В короткой схватке сын Шамиля был ранен в ногу пулей. Повреждены были только мягкие ткани. Отец и все остальные родственники навестили Гази-Магомеда.

— Я тоже хочу проведать Гази-Магомеда и, может быть, поживу некоторое время в Карате, — сказала как-то Аминат мужу.

— Проведать можешь, но почему ты решила пожить там, разве тебе плохо в моем доме?

— Плохо! — к удивлению имама воскликнула Аминат.

— В таком случае тебе лучше возвратиться к своим родителям, — предложил Шамиль.

— Ты отпустишь меня? — Младшая жена обратила взор на мужа с немым отчаянием и мольбой. Но это не была мольба о разводе, избавлении. Напротив, она хотела, чтобы он сказал: «Останься!» — но Шамиль не понял ее.

— Конечно, отпущу, зачем же насильно привязывать тебя.

Задыхаясь от обиды, Аминат убежала в свою комнату. Она долго рыдала и целый день не выходила из комнаты. Вечером Хаджияв с тетушкой Меседу отвели Аминат к родителям.

Скучно стало княжне Нине. Теперь ей не с кем было делить секреты и внезапно выбегать навстречу черноусому щеголю Хаджияву, который часто тайно подносил мелкие подарочки очаровательной княжне.