Мечты и знания

В институте и вне его находились люди, называвшие Иоффе мечтателем и фантазером. Он знал об этом, не обижался, а скорее даже гордился.

— Ученый обязательно должен обладать фантазией, ему необходимо мечтать, — не раз говорил директор. — Научная фантазия и мечта позволяют заглянуть в будущее, предвидеть завтрашний день науки. А без этого нельзя двигать ее вперед.

Сам он в очень высокой степени обладал способностью заглядывать в будущее науки. Его предсказания часто воспринимались как необоснованные, порой не подтверждались вначале, но затем, в ходе дальнейшего развития науки, почти всегда обнаруживалась его правота.

Мое личное общение с А. Ф. Иоффе началось, когда я перешел в его лабораторию. Вот тогда я близко узнал этого редкостного ученого и человека.

По старой привычке мастерового, я начинал свой трудовой день рано, за добрый час до того, как приступали к работе сотрудники лабораторий. Когда Иоффе выходил из своей квартиры, я уже возился у станка, стоявшего, как говорилось, сперва на лестничной площадке. Директор обычно останавливался возле меня, здоровался, расспрашивал о делах. Потом, когда я получил отдельную комнатку, он часто заходил и туда.

Сидеть подолгу в своем кабинете Иоффе не любил, предпочитая больше бывать там, где работали физики. Примерно раз в неделю он задерживался в каждой лаборатории дольше обычного. Расспрашивал сотрудником о том, что они сделали за прошедшее время, как оценивают полученные результаты. Если он видел, что люди продвинулись вперед, нашли и осмыслили нечто новое, он оживленно обсуждал их работу, советовал, как идти дальше. Но не навязывал свое мнение, категорически распоряжался очень редко, если вообще делал это когда-нибудь. Он просто развивал свои мысли по обсуждавшемуся вопросу, но мысли были так ясны, интересны, что люди быстро подхватывали их и охотно шли путями, которые он намечал. Он не заставлял, он предпочитал убеждать. Если же Иоффе видел, что продвижения вперед пет, у людей по возникло новых соображений и мыслей, он поджимал губы, лицо, на котором все привыкли видеть улыбку, становилось скучным, разочарованным. Он умолкал и быстро уходил. И это действовало па сотрудников сильнее, чем иное взыскание.

Заходя ко мне, директор прежде всего интересовался приборами, которые я делаю, говорил, что тот или иной прибор может дать в эксперименте и что должен дать сам эксперимент. И хоти я об атом уже слышал раньше от сотрудников, для которых прибор предназначался, очень часто именно разговор с Иоффе помогал мне по-настоящему проникнуть в суть дола, а это было непросто, так как в физике я разбирался тогда мало — образование-то оставалось трехклассным.

А потом директор увлекался и начинал развивать свои научные идеи. Рассказчик и лектор он был поразительный, и слушал я его всегда с черезвычайным интересом. Сидя на маленькой табуретке в моей мастерской, он давал волю своему научному леюбражению. Ему просто нужен был кто-то, чтобы высказать перед ним постоянно возникавшие идеи.

Я же безмерно гордился тем, что Иоффе делится своими мыслями со мной, может быть, далее первым. Его визит был для меня своего рода праздником, и после его посещения как-то лучше и легче работалось, я становился смелее в своих поисках.

Людей, лично знавших А. Ф. Иоффе, особенно во времена расцвета его деятельности, осталось, к сожалению, немного и становится все меньше. Он прожил большую, богатую событиями и замечательными делами жизнь и скончался полтора десятилетия назад в возрасте 80 лет. Но все, кто общался с Абрамом Федоровичем хоть от случая к случаю, испытал на себе удивительное обаяние этого человека, силу влияния на окружающих. Это объяснялось не только прекрасными качествами характера и способностями директора. Как я уже говорил, он был хорошим рассказчиком, его вдохновение, воодушевление быстро передавалось слушателям.

Семинарами физиков, где разбирались новейшие работы в различных областях нашей науки, Иоффе руководил много лет. Все сообщения он слушал очень внимательно, а потом выступал и излагал нелегкие проблемы обстоятельно и просто.

Ученые старшего поколения хорошо помнят Международную конференцию физиков в Москве в 1935 году. Она была посвящена проблемам изучения атомного ядра. Выступали ученые Англии, Америки, Германии, Индии и других стран. Говорили на разных языках, освещали нередко новые сложнейшие проблемы. Уловить все важное, о чем докладывалось на конференции, слушателям подчас было трудно, да еще мешала страшная жара, стоявшая в Москве, — дело происходило в разгар лета.

Заседания происходили утром и вечером, два раза и день. Руководили ими С. И. Вавилов и А. Ф. Иоффе по очереди. На последнем заседании выступил Абрам Федорович. Говорил он два с лишним часа, но зато изложил все самое существенное, что содержалось в прослушанных докладах, высказал свою точку зрения, оценил состояние работ в затронутых областях.

Увлечь он мог любую аудиторию. Случалось, брал слово на профсоюзной конференции или на съезде, скажем, металлистов, электротехников и начинал рассказывать о насущных проблемах, о завтрашнем дне физики, и аудитория слушала его затаив дыхание. Интересы его были необычайно широки и разносторонни.

Сейчас имя А. Ф. Иоффе чаще вспоминают в связи с физикой полупроводников. Действительно, он был одним из первых, кто начал разрабатывать эту новую область науки. Теперь полупроводники прочно вошли и в технику, и в быт.

Полупроводники — только одна из многих отраслей науки, которыми он интересовался и в развитие которых внес свой весомый вклад. Надо пи напоминать, что из его школы вышли И. В. Курчатов и вся блестящая плеяда ученых в области ядорпой физики. Ближайшим учеником Иоффе является академик Николай Николаевич Семенов, возглавляющий ныне новую отрасль науки — химическую физику. И эта наука родилась в ленинградском Физтехе. Здесь Н. Н Семенов начал и развернул свои работы по исследованию процессов расщепления молекул, которые привели к созданию теории цепных реакций. За выдающиеся работы в области изучения механизма химических реакций Н. Н. Семенову была присуждена Нобелевская премия.

Как создатель и директор Физтеха Л. Ф. Иоффе много сделал для развития радиотехники, телевидения и радиолокации. В Физтехе зародилась школа А. А. Чернышева, лаборатория которого превратилась в дальнейшем в известный Электрофизический институт. Абрам Федорович оказался причастным к созданию такой науки, как биофизика.

В Физтехе существовала лаборатория, для которой сперва и названия не могли подыскать, она оставалась какое-то время безымянной. Потом ее назвали биофизической, а из нее вырос Агрофизический институт. Институт помещался в здании Физтеха, и первым его директором по совместительству являлся А. Ф. Иоффе. Ныне известный далеко за пределами нашей страны ученый академик Глеб Михайлович Франк был тогда в институте заместителем директора.

Сотрудникам биофизической лаборатории понадобился метод точного измерения слаборассеивающегося света в разных растворах. В то время подобные измерения производились только оптическим способом и основывались на субъективных зрительных наблюдениях. Для слаборассеивающихся сред они просто не годились. Г. М. Франку пришла в голову идея компенсационного метода измерений. Но идея идеей, а для измерения нужен прибор.

Во время очередного посещения моей мастерской А. Ф. Иоффе стал рассказывать о том, что может дать науке высокая точность измерения слаборассеивающихся сред и как было бы хорошо придумать прибор, позволяющий производить такие измерения быстро, устойчиво, надежно.

— Я бывал в Пастеровском институте в Париже. И там такой установки нет. Вот бы создать ее первыми! Можно было бы потом послать образец и в Париж, — сказал Иоффе как бы между прочим.

Тогда к биофизической лаборатории я отношения не имел, ее должна была обслуживать общеинститутокая мастерская. Но Иоффе говорил так увлеченно, что заразил новой идеей и меня. Мысль Г. М. Франка в его изложении стала очень ясной и понятной. В общем, я отложил другие дела и занялся изготовлением нужного прибора.

Прибор вышел простой и чувствительный. Он мог отсчитывать несколько пылинок в дистиллированной воде. Вскоре компенсационный метод измерения света стали применять и в ряде других лабораторий.

Один экземпляр нашего прибора, только отделанный более тщательно и красиво, чем обычно, отослали в Париж, в Пастеровский институт. Статья о приборе появилась в «Журнале технической физики», Я очень гордился, когда узнал, что Иоффе рассказал об этом приборе в своем докладе на Парижской биологической конференции, где он развивал идеи о союзе физиков и биологов. Там же он сообщил, что этот союз начинает осуществляться на практике в нашем институте, в Ленинграде.

Иоффе вообще придавал большое значение поискам в областях, где смыкались различные пауки. Время, прошедшее с тех пор, показало, что такие поиски в высшей степени плодотворны, именно па стыках разных наук были сделаны многие крупнейшие открытия.

Свою научную деятельность Абрам Федорович начал на рубеже XIX и XX веков. Он был учеником знаменитого физика Рентгена, а потом и его другом. В лаборатории этого крупнейшего ученого он не только выполнил свои первые научные работы, но и вместе с Рентгеном успешно трудился над общими темами. Рентген настойчиво уговаривал Иоффе остаться у него, предоставляя широкие возможности для исследований.

Но Абрам Федорович не принял этого предложения, он стремился в Россию, на родину, зная, что там ученые особенно нужны.

К слову сказать, самые лестные предложения о работе за рубежом Иоффе получал неоднократно и до революции, и после нее. Его звали в Америку, Англию, Германию, пытались соблазнить всякими материальными благами. Все эти предложения он неизменно отвергал, но за границу ездил часто, проводил там много времени, особенно в двадцатые годы, в период становления советской физической науки. Общение с иностранными учеными было необходимо Иоффе, так как помогало узнать современный уровень исследований и новейшие достижения. Кроме того, он во время заграничных поездок приобретал физическую аппаратуру и разное нужное нам оборудование. Даже в моей мастерской находился станок, купленный Иоффе в Америке.

Свое пребывание за рубежом А. Ф. Иоффе активно использовал и для пропаганды правды о молодом Советском государстве, о котором даже у самых крупных иностранных ученых было порой совершенно нелепое представление. А Иоффе и в беседах, и в публичных лекциях рассказывал о том, как много внимания Советское государство уделяет развитию науки и образования, о том, что оно отпускает большие средства на исследовательскую работу. За рубежом государственная помощь и забота о науке была тогда небывалым явлением, и то, что рассказывал Абрам Федорович, производило большое впечатление.

Это был ученый с действительно мировым именем. Его хорошо знали и высоко ценили такие физики, как Эйнштейн, Резерфорд, Бор, Ланжевен, Жолио-Кюри и многие другие. Эйнштейн говорил о Иоффе как о замечательном русском ученом.

Можно назвать разные работы Иоффе, вызвавшие широкий интерес во всем мире. Большая дискуссия, например, возникла по работе, в которой он доказал существование магнитного поля у катодных лучей. У пего были очень серьезные оппоненты за рубежом, по он блистательно опроверг их доводы. Иоффе успешно занимался экспериментальным подтверждением квантовой теории фотоэффекта, изучением механических свойств кристаллов, электрических свойств диэлектриков и многим другим.

Абрам Федорович ездил в Америку, где в Калифорнийском университете читал лекции по физике кристаллов. Потом эти лекции легли в основу его книги, которую американские и немецкие физики называют настольной энциклопедией. Его труды заставили ученых всего мира пересмотреть взгляды на упругие и диэлектрические свойства твердого тела.

И все же собственные исследования для Иоффе были не так важны, как организация науки в широком масштабе. Он раньше других понял, что наступила новая эра крупных открытий и сделать их смогут не ученые-одиночки, а лишь крупные творческие коллективы, объединяющие представителей разных областей науки. Такие коллективы он и создавал на базе Физтеха, от которого потом отпочковалось большое количество самостоятельных научных институтов.

Иоффе был ученым-организатором. Надо помнить, в какое трудное время он развернул свою кипучую деятельность. Ведь начало ее пришлось на разгар гражданской войны, а в годы, следовавшие за ней, страна все еще испытывала нехватки самого необходимого— и оборудования, и кадров. Тогда еще и в помине не было учреждений, подобных нынешним Академстрою и Академснабу. Иоффе со своими ближайшими сотрудниками — Н. Н. Семеновым, А. А. Чернышевым, П. Л. Капицей — приходилось быть и строителем, и снабженцем, и вербовщиком нужных людей.

Когда я пришел в Физтех, там имелось не больше 40 научных работников, а в начале тридцатых годов — это уже не институт даже, а «комбинат институтов» под единым руководством.

В 1933 году «комбинат физико-технических институтов» праздновал свое пятнадцатилетие. Он представлял собой уже могучую и многолюдную организацию.

На праздновании была прочитана шутливая ода, посвященная торжеству. Кто ее написал, я не помню, видимо, один из молодых ученых. Конечно, с поэтической точки зрения — она не шедевр, но о положении вещей давала, хоть и шутливое, но в общем правильное представление. Приведу выдержки из этой оды:

О ты, пространством бесконечный

Науки мудрый ветроград,

Растущий бурно, быстротечно,

О многоликий комбинат!

Многоголовый, но единый,

Кого все хвалят без причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто всю Сосновку заполняет,

Кого директор сам не знает,

А обойти не хватит ног…

Для дальних звезд и для Урала,

Для атомов и для цыплят,

И по маслам, и по металлу —

Здесь институтов целый склад.

Пасутся люди в коридорах,

В подвалах зреют помидоры,

На крыше ловят солнца свет…

Здесь бьют ядро, там сплав варится,

Здесь все живет, растет, двоится

Без отдыха пятнадцать лет…

Никто не обижался на утверждение, что комбинат «все хвалят без причины», понимали, что это лишь острословие, как и то заявление, что весь комбинат «директор сам не знает». Директор не был чрезмерно обидчив и любил шутку не меньше, чем молодые вихрастые аспиранты.

Но ведь действительно физтеховцы заполнили всю Сосновку! Одни дома отвоевали, другие построили, «начинили» приборами и сложными аппаратами. Мало того, Физтех имел уже филиалы в разных краях, например ставшее затем самостоятельным институтом отделение, занимавшееся проблемой использования энергии солнца в Средней Азии, или Свердловский институт физики металлов, который был сформирован первоначально в Сосновке. Не говорю уж подробно о том, что Физтех посылал видных своих ученых во многие города страны, например в Харьков, Томск и другие, где они возглавили физические исследования. В ту пору Физтех стал поистине всесоюзной кузницей кадров физической науки.

В Физтехе была высокая текучесть личного состава. Только текучесть особого характера! Руководство очень внимательно присматривалось к молодым научным работникам. Ведь не каждый, даже одаренный и знающий человек, мог стать хорошим исследователем. И нередко случалось, что тот или иной научный работник получал рекомендацию попробовать себя на педагогическом поприще, становился преподавателем физики в вузе.

С другой стороны, многие молодые ученые, собранные со всей страны, приобретя в Физтехе нужные знания и опыт, посылались снова в разные города, чтобы самостоятельно работать там. Сперва можно было слышать разговоры (и это бывало), что Физтех «выкачивает» талантливых людей отовсюду, что руководство комбината «разбазаривает» исследователей. В действительности и то, и другое диктовалось заботой о развитии физической науки и техники в Советской стране.