На питерских заводах

Поступал на завод, я сдал пробу на токаря, хотя, по правде сказать, был работником еще неважным и потом многому научился. Работал же я не только на токарном станке, но часто и на строгальном, мог и слесарить.

Вспоминая дружную, товарищескую обстановку у нас в мастерской, я теперь понимаю, что во многом она зависела от старшего мастера, человека удивительного, к которому тянулись душой все рабочие. Этим старшим мастером был Климент Ефремович Ворошилов. Он внимательно приглядывался к каждому рабочему, знал, кто на что способен, и давал каждому по возможности такую работу, которая тому больше подходила. О той, невидимой для постороннего глаза работе, которую вел Климент Ефремович как большевик, как организатор подпольной борьбы, я тогда не знал. Новичка в нее сразу не посвящали, но общую любовь к старшему мастеру, его исключительный авторитет среди рабочих я видел и сам очень уважал, дорожил его вниманием.

Климент Ефремович Ворошилов часто разговаривал с нами. Обычно разговор начинался с дел в мастерской. Ворошилов хорошо знал механическое производство, любил его, и разговаривать с ним на эти темы было очень интересно. А постепенно с заводских; дел разговор переходил на политические вопросы — о войне, дороговизне, нехватке продуктов. И наш старший мастер объяснял нам, отчего все так происходит, кому выгодна война, кто наживается на ней, в то время как простой народ несет бесконечные тяготы и лишения. Конечно, говорить в мастерской обо всем в полный голос он не мог, но многое я начал понимать после этих разговоров.

А кем был Климент Ефремович, я узнал лишь позднее, увидев его в Первой конной на Польском фронте. Он приехал к нам как комиссар армии, а я служил в ней рядовым.

При мне завод Сургайло был переведен на новое место. Хозяин разбогател на военных заказах — это нам хорошо объяснил К. Е. Ворошилов — и купил дом в конце Лиговки. В новом помещении завод был расширен — вместо одной мастерской стало две.

При монтаже оборудования на новом месте обнаружилось странное явление. Станки исправно вертелись вхолостую, но при малейшей нагрузке останавливались. Долго возились с ними. Хозяин пригласил электрика со стороны, но и тот не мог докопаться до источника неприятностей.

А что, если проверить, как подключены фазы моторов? Я сказал об этом Клименту Ефремовичу. Он сразу согласился. И тут выяснилось, что действительно одна фаза внутри моторов не подключена. На заводе, поставлявшем моторы, видимо, забыли это сделать. Неисправность оказалась пустяковой, и мы ее быстро устранили.

К. Е. Ворошилов был доволен, похвалил за сообразительность, хотя мысль о фазе пришла мне в голову случайно.

— Тебе бы знаний побольше, — сказал он.

Я и сам чувствовал, что знаний не хватает, подумывал об учебе. Но где учиться? У рабочего человека было мало возможности для этого. И когда? Работали на заводе с 7 утра до 7 вечера. Потом ужин и сон. Зимой иногда выбирались на каток, который был устроен на Фонтанке, прямо на льду реки, между Невским проспектом и Инженерной улицей. На катке играл военный оркестр. В сильные морозы перед ним разводили костер в специальной металлической корзине. Костры тогда вообще жгли в городе часто — дворники возле домов, полицейские на перекрестках улиц. У этих костров грелись прохожие. Транспорта было мало, а пешее путешествие по городу, хотя он и занимал куда меньшую территорию, чем сейчас, все же требовало много времени, и люди успевали изрядно промерзнуть.

Ходили мы и на танцевальные вечера в зал на Бородинской улице. Неожиданно для себя я оказался довольно хорошим танцором, может быть, потому, что моей партнершей нередко была юная Люком, впоследствии известная советская балерина. В это время я пристрастился и к театру. Особенно нравился мне и моим товарищам Мариинский (ныне Кировский), где пел Федор Шаляпин. На театр мы время находили, но достать дешевые билеты было трудно, приходилось стоять за ними в очереди по ночам. Иной раз, проработав двенадцать часов на заводе, шли на спектакль и, просидев четыре часа на галерке, в полночь занимали очередь за билетами на другой спектакль.

И стояли до утра, а потом отправлялись на завод почти не спавши.

Когда Шаляпин ушел из Мариинки, как говорили, из-за интриг царской фаворитки балерины Кшесинской, и начал выступать в Народном доме, мы стали ходить туда. В Народный дом попасть было несколько легче — ведь он предназначался для простонародья.

В это время мы слушали оперу чаще. Иногда ездили в Павловск, где в летнем вокзальном зале давались симфонические концерты. Но все это бывало от случая к случаю, а если уж учиться, понимал я, надо учиться систематически, изо дня в день. На это не хватало ни времени, ни сил.

Работая на заводе Сургайло, я все же не переставал мечтать о предприятии, где мог бы увидеть новое оборудование и более сложное производство. Время было военное, самовольно уйти я не мог, но в январе 1917 года мне разрешили перевестись на машиностроительный завод «Феникс» (ныне известный станкостроительный завод имени Свердлова). Сдал пробу, изготовил фасонный резец с несколькими переходами. Точность при этом требовалась до тысячной дюйма. Я совладал с делом. После пробы направили меня в инструментальный цех. Это была удача. В инструментальном работали первоклассные мастера, изготовлявшие точный инструмент не только для своего предприятия, но и для других питерских заводов. Работа в этом цехе явилась для меня хорошей школой мастерства.

Я был еще новичком на заводе, еще не вошел понастоящему в его жизнь, когда произошла Февральская революция. Все же вместе с товарищами по цеху я участвовал в демонстрациях. Полицейские отряды преграждали нам путь в центр города, и у нас происходили стычки. Сперва мы пускали в ход булыжник, который выворачивали из мостовой, но вскоре был захвачен арсенал Петропавловской крепости, и рабочие вооружились. Полиция уже не могла помешать нам переправляться через Неву и устраивать демонстрации в центре. А потом и полиция исчезла, царизм был свергнут.

Рабочие понимали, что предстоит еще борьба, что надо вырвать власть из рук буржуазии. Мы не расставались с оружием. Оно было у нас разное. Одни имели винтовки, другие — револьверы. Я обзавелся большим пистолетом «кольт», который раньше принадлежал, кажется, какому-то городовому. В закалоченном отделении инструментального цеха мы устроили нечто вроде тира и учились стрелять в свободное от работы время.

На нашем заводе сформировался отряд рабочей милиции. Я тоже вступил в него. Потом через некоторое время отряд был преобразован в Красную гвардию.

Бурный водоворот революционных событий втянул меня, я был увлечен мощным движением масс. Наш завод находился на Выборгской стороне, ставшей оплотом большевиков. Я был еще молод и недостаточно разбирался в происходящем, но меня окружали хорошие товарищи, я оказался в боевой рабочей среде и жил тем, чем жила она. Апрельским вечером 1917 года я с делегацией нашего завода был на площади у Финляндского вокзала, когда рабочий Питер торжественно встречал вернувшегося в Россию Ленина. Этот день запомнился на всю жизнь. Я слышал Владимира Ильича, выступавшего с балкона дворца Кшесинской.

Тогда часто происходили митинги. Собрания в цехе бывали у нас ежедневно, а то и два раза в день, мы ходили на городские митинги в консерваторию и цирк «Модерн», где выступали представители разных политических партий. Но ничьи слова не находили в наших сердцах такого отклика, как слова Ленина, большевиков.

Вместе с товарищами я раздобывал оружие для Красной гвардии, вместе с ними был на Невском в июльские дни. Мы переходили Аничков мост, когда затрещали пулеметные очереди и люди стали падать на мостовую. Мы видели кровь мирных демонстрантов, расстрелянных по приказу Временного правительства.

Красногвардейский отряд нашего завода активно участвовал в Октябрьском вооруженном восстании. После Октября мы почувствовали себя хозяевами в цехах, стали наводить там свой порядок, но рабочим Питера пришлось еще много пережить, прежде чем они смогли наладить производство на новых началах. Разруха, вызванная империалистической войной, жестокая борьба с белогвардейщиной, нехватка сырья и топлива заставляли свертывать работу предприятий.

Весной 1918 года «Феникс» был временно законсервирован. Найти работу в Петрограде я тогда не мог, хождения на Кронверкский на биржу труда ничего не давали. Заводы останавливались один за другим. Многие рабочие покидали Петроград. Одни уходили в Красную Армию, в продотряды, другие уезжали в деревню. Надумал уехать и я. Родители давно звали меня домой.

Еще весной 1917 года моя семья решила, что меня нет в живых. Произошло это вот по какой причине. Хотя я работал на «Фениксе» с января 1917 года, меня все же официально не прописывали. Мои документы лежали в 5-м полицейском участке. Там к ним прибавилась переписка между петроградской и мелитопольской полицией, посвященная моей персоне. Во время февральских событий полицейский участок разгромили. Потом сохранившиеся документы разбирала какая-то комиссия. Она увидела бумаги из Мелитополя и послала их туда вместе с моими документами. А в Мелитополе эти бумаги были вручены моему отцу.

В ту пору бурных событий я писал домой редко. Вот родители и решили, что документы — все, что от меня осталось, а сам я, наверно, убит во время революции. Когда письмо от меня, наконец, пришло и, таким образом, стало известно, что я жив и здоров, отецвсе настойчивее стал звать меня домой. Мне не хотелось уезжать из Питера, но в 1918-м пришлось.

И я послушался отца, поехал в Мелитополь.