Рука дающего да не оскудеет (Дело «Океан»)

Говорил осетр севрюге: непонятно мы живем.

Здесь мы выросли, подруга, здесь наш главный водоем.

Здесь мы ходим нереститься, умножаем косяки.

Почему же не в станицы тянут сети рыбаки?!

Я слыхал, что в Минрыбпроме некто Боцман[27] заправлял.

Он в окрестных водоемах рыбу рыком разгонял.

Он трудился в Минрыбпроме, словно в вотчине своей,

И по боцманским приемам там обслуживал друзей.

Дождь над Боцманом не капал. Стыд – не дым, не застил свет.

Полюбил вдруг Боцман «лапу». Не сапожную, нет, нет!

Много ездил он по свету, видел много разных стран.

Тихо звонкую монету клал в бездоннейший карман!

По стране немало речек, водоемов и морей.

И везде он был привечен сонмом преданных друзей.

Кто-то жарил поросенка, мандарины паковал.

Кто-то деньги на пеленки боцманятам присылал.

То на будущего внука, то на бывшего отца.

Все сгребал тот Боцман в руку, то бишь в «лапу», без конца!

И везли ему поклажи и кацо и аксакал…

О подобном персонаже русский классик написал:

Персонаж, мол, брал щенками, и причем борзых пород…

А теперь?! Суют деньгами. Без фантазии народ!

Боцман, ставши «персонажем», игнорировал закон.

И за это с «экипажем» сел в отцепленный вагон!

Что касается уюта – Боцман в нем не обделен.

В комфортабельной каюте[28] он штудирует закон.

О морали басни скажем: ничего, что так остра.

Перец нужен персонажам этой басни осетра!

В. М. Королевский – следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР. Москва, 1979

Итак, осенью 1979 года я был включен в состав следственной группы, расследовавшей дело о взяточничестве ответственных должностных лиц Министерства рыбного хозяйства СССР.

До войны и в первые послевоенные годы комитетом по рыбному хозяйству руководил Александр Акимович Ишков, возглавивший затем одноименное союзное министерство. Именно ему, Герою Социалистического Труда, мы обязаны разработанной на долгие годы программой обеспечения населения страны рыбопродуктами.

В начале 50-х был взят курс на создание мощного рыболовного флота – траулеров различного типа и рефрижераторов для доставки улова на прибрежные базы.

Заказы на постройку траулеров в основном разместили в ГДР, рефрижераторов – в капстранах, в основном во Франции.

Рыбы в Мировом океане стали добывать так много, что ее не успевали доставлять на берег и, не мудрствуя лукаво, иногда часть улова просто сбрасывали в море. Газеты, радио и телевидение прославляли на все лады рыбаков. Например, китобойную флотилию «Слава» и ее героического капитана, Героя Социалистического Труда Солянника. Рабский труд моряков флотилии, преступления, которые совершались в каждом рейсе, старались не замечать. Только спустя много лет, когда терпение пострадавших достигло критического предела и «Известия» сделали несколько публикаций о творившихся безобразиях, Солянника сняли с работы. От более суровой кары его спас старинный друг – Л. И. Брежнев.

Одна была незадача для славных рыбодобытчиков – улов сдавали госторговле, где продавцы и их руководители успешно обогащались, даже формально не допуская нарушений правил торговли. Дело в том, что на морской волне даже при самых хороших весах произвести точное взвешивание выловленной рыбы невозможно. Вот и перекладывали в каждый ящик 2–3 килограмма лишнего. В партии это сотни и тысячи килограммов неучтенной продукции, а значит, и «живые» левые деньги в ходе ее реализации. Упускать такой куш Ишков не хотел и исподволь стал убеждать руководителей государства в необходимости предоставить ему право торговли собственной продукцией. Слова словами, но хорошо, когда они подкрепляются конкретными делами. И Ишков дал указание создать систему магазинов «Океан». Первый был построен в Сочи, где располагались государственные дачи для руководителей страны и где любили отдыхать многие кандидаты и члены политбюро. Оборудование для магазинов за валюту закупили на Западе.

Чистота, малая механизация, эстетическое восприятие на фоне убожества магазинов госторговли не могли не понравиться, и в 1976 году Ишков получил добро. Благословил его премьер страны Алексей Николаевич Косыгин. В нарушение монополии внешней и внутренней торговли право торговать собственной продукцией получило отраслевое производственное министерство. В его системе создали пять всесоюзных рыбопромышленных объединений: «Запрыба», «Азчеррыба», «Дальрыба» и т. д., а также Всесоюзное объединение «Союзрыбпромсбыт», которое, собственно, и стало заниматься распределением и торговлей дарами моря. Возглавил его Рогов, а куратором стал заместитель министра Рытов. Потекли «левые» денежки. Пышным цветом расцвело взяточничество.

Во второй половине 70-х в поле зрения работников КГБ СССР попали руководящие работники объединения «Мосрыба» Фишман и Фельдман. Разъезжая в турпоездках по соцстранам, они, готовясь к отъезду из Союза, вывозили туда сотни тысяч рублей, обменивали их на валюту, а затем переправляли на Запад. Проще – занимались контрабандой.

Фишмана и Фельдмана арестовали. Естественно, встал вопрос: откуда деньги? Они «заговорили», а заодно не стали скрывать, кого подкупали.

Так всплыла фамилия крупного взяточника Рогова, фигуры по тем временам более чем вероятной для роли кандидата на скамью подсудимых. Его пригласили в следственный отдел КГБ СССР и разъяснили ситуацию. Он во всем признался, и его отпустили, однако, наслушавшись «доброжелателей», Рогов через несколько дней написал жалобу, в которой сообщал, что его показания о получении взяток даны вследствие применения незаконных методов расследования. После этого Рогов лег в больницу. Тогда его арестовали.

Через некоторое время Фишмана, Фельдмана и Рогова предали суду за часть преступлений, которые они совершили, а дело по остальным эпизодам направили для дальнейшего расследования в Прокуратуру СССР. Принял его к производству знаменитый следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Андрей Хоренович Кежоян. Он-то и арестовал Рытова. Кежоян тяжело болел и в конце 1979 года умер. Дальнейшее расследование поручили Сергею Михайловичу Громову.

По мнению Найденова, никто из этих работников не мог обеспечить настоящий разворот по делу, и он принял довольно необычное решение – переключил на организацию расследования начальника управления по надзору за следствием и дознанием в органах внутренних дел Германа Петровича Каракозова. Он и Найденов были друзьями еще со студенческих лет.

Между тем следствие шло своим ходом, и очень активно. Рытов не стал молчать и чуть ли не каждый день писал явки с повинной, называя все новых и новых лиц, дававших ему взятки. При проверке их показаний арестовывались руководители рангом пониже, и они тоже писали явки с повинной, раскрывая перед следствием свои преступные связи. Откровенность этих людей была поразительной, и досужие разговоры о том, что показаний от них добивались незаконными методами, – ложь.

Практически со всеми обвиняемыми начинал работу Каракозов. Тонкий психолог, высокой эрудиции человек, он умел располагать к себе людей. Голоса ни на кого не повышал, не кричал и не грубил, не унижал арестованного. Разъяснять необходимость признания мог часами и очень убедительно. Любил делать комментарии при совместном прочтении статей Уголовного кодекса и для наглядности рисовать схемы преступных связей. Они очень впечатляли не только высокое начальство, но и преступников. На первые допросы обязательно надевал генеральский мундир: считал, что это также производит впечатление.

Вот только несколько примеров. Следственная камера Бутырской тюрьмы. Обвиняемый – руководитель областного уровня, получивший заочное образование и прочитавший в своей жизни десяток книг, – ошарашен вопросом Каракозова:

– Читали ли вы Библию?

Во-первых, чтение Библии в то время, особенно членами партии, было довольно серьезным проступком. И потом, какова связь между Библией и получением взяток?

– Не читали, – констатирует Герман Петрович. – А между тем мудрейшая книга. В ней написано все, что с нами было, есть и будет. Где, вы думаете, впервые было описано следствие?

Каракозов, расхаживая по камере, эффектно выдерживал паузу и, повернувшись к застывшему от изумления следственно-заключенному, произносит:

– Представьте себе, в Библии. Конечно, вы этого не знаете?

– Нет! Нет!

– Тогда я вам расскажу. Описано оно в притче о Сусанне и старцах. Однажды обнаженная Сусанна купалась в реке. Из-за кустов за ней подсматривали двое старцев, и женщина заметила это. По законам того времени старцев могли сурово наказать. Опережая Сусанну, они поспешили в город и обвинили бедную женщину в том, что она занималась прелюбодеянием. По тем же законам Сусанну ожидал суд, после чего ее бы забила камнями толпа. Против Сусанны свидетельствовали два старца, и участь ее была предрешена. Но, на ее счастье, мимо проходил пророк Даниил. «Погодите! – остановил он судей. – Я попробую помочь вам разобраться». Он развел старцев в разные стороны и каждому в отдельности задал одни и те же вопросы: в какой одежде была Сусанна? Как выглядел ее совратитель? На каком месте и под каким деревом прелюбодействовала Сусанна?.. И что же? – выдержав паузу, снова спрашивал Каракозов. – Старцы дали разные ответы. Они были изобличены во лжи и забиты камнями. Так что, батенька, еще авторы Библии советовали потомкам: говори правду правосудию, если хочешь смягчить себе наказание.

Притча рассказывалась так артистично и излагалась так убедительно, что в большинстве случаев производила ошеломляющее впечатление на обвиняемых. Это был один из каракозовских приемов называемой на профессиональном жаргоне колки, то есть получения признательных показаний.

Любил Герман Петрович на заданные обвиняемыми вопросы давать ответы настолько неожиданные своей откровенностью, что подследственные проникались искренним доверием к нему. Вот еще один характерный пример.

– Герман Петрович, всем нам денег не хватает: и зарплата небольшая, и кругом проблемы… Вы-то получаете не намного больше, чем я до тюрьмы. Взятки берете? – Обвиняемый хитро улыбается.

Каракозов, отвечая такой же улыбкой, протягивает ему пачку сигарет «Столичных». Дает прикурить и закуривает сам.

– Понимаете, у меня, как и у всех, куча проблем. Большая семья – большие проблемы. На многое не разгонишься… Иногда такой соблазн возникает, но… Я с 50-х годов на следствии. На таких, как вы, насмотрелся. Вспомню, как охотно вы об этом рассказываете после ареста, – всякое желание пропадает.

Обвиняемый в недоумении: с одной стороны, его уговаривают признаться, с другой – такой неожиданный поворот в допросе.

– Герман Петрович, вы не берете, другие берут и будут брать. Зачем же я здесь сижу?

Каракозов поднимается, обходит обвиняемого сзади, обнимает за плечи.

– Батенька, вы абсолютно правы. Но согласитесь, дорогуша… не бороться с этим нельзя.

Улыбаясь, лукаво смотрит в глаза допрашиваемого.

– Речь-то сегодня идет о вас конкретно, а не о глобальной проблеме. Вам не повезло, и вы здесь. Решается ваша судьба, и вам сидеть не один год, но чем меньше, тем лучше. А смягчение вины – чистосердечное раскаяние и явка с повинной – есть путь к свободе. Давайте, батенька, внимательно почитаем, что говорит об этом наш славный Уголовный кодекс.

Я не хочу быть понятым так, что после одного подобного диалога все начинали признаваться во взяточничестве. Приемов у Каракозова были десятки, но суть их всех составляла лишь основанная на законе форма психологического воздействия на человека. В 98–99 % случаев она срабатывала безотказно.

Неплохо разбираясь в людях, Каракозов подбирал следователей, которые обеспечивали основные направления расследования. Сам он начинал рабочий день с поездки в следственный изолятор, где с 10 до 16 работал со следственно-арестованными. В 17 часов проводил оперативное совещание по итогам дня. Выкладывался полностью. В 18 часов и ни минутой позже уезжал домой. Ни в субботу, ни в воскресенье никогда не работал.

Каракозов был уникален и очень талантлив. Проработав с ним не один год, я могу с полным основанием утверждать, что не было бы дел по Министерству рыбного хозяйства, сочинско-краснодарского, хлопкового и многих других, если бы не Герман Петрович Каракозов.

Он любил говорить нам при зарождении очередного дела: «Коллеги, начиная крупную игру, помните: главное – не выйти на самих себя». К сожалению, его слова оказались пророческими. Он запутался в истории с Гдляном и, по сути, себя переиграл. Но об этом позже.

Любимцем Германа Петровича был ныне покойный Иван Акимович Гущин. Следователь прокуратуры Калужской области, он около 15 лет проработал в следственных бригадах Прокуратуры СССР. Каракозов называл его одним из лучших «колунов». Гущин начинал работу практически со всеми арестованными в 1978–1979 годах, сделал очень много для разворота рыбного дела, сочинско-краснодарского и других.

После ареста Рытова раскаяние последнего закончилось не только длинным списком названных им взяткодателей, но и добровольной выдачей денег и ценностей на сумму более 300 тысяч рублей.

С 1953 года лица такого ранга к уголовной ответственности не привлекались, тем более за корыстные преступления. То, что стало выясняться по делу Рытова, привело многих в ЦК в состояние шока. Но факты – вещь упрямая, и горькую пилюлю пришлось проглотить.

Одним из своих взяткодателей Рытов назвал директора сочинского магазина «Океан» Арсена Пруидзе. Появились еще три одиозные фигуры, ставшие в деле ключевыми. Это начальник объединения «Грузрыбсбыт» Кохреидзе, его заместитель Асатиани и директор Кутаисского рыбозавода Беришвили. Дело разрасталось как снежный ком, и стало ясно, что нужно определять в нем основные направления, принимать решение об объемах доказывания какой-то части эпизодов, разделять его на так называемые «куски»[29] и направлять в суды отдельно от основного дела. Так появилось условно самостоятельное уголовное дело в отношении бывшего председателя Сочинского горисполкома Воронкова.

Расследование по этому направлению возглавил следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Георгий Александрович Эфенбах или, как его называли коллеги по работе, Бахуля. Впрочем, от сочинской эпопеи пока стоит отвлечься, потому что она требует своего обстоятельного изложения.

Мне Каракозов вручил две тоненькие папки, в которых было по нескольку показаний на бывшего начальника ВРИО «Азчеррыба» Ивана Федоровича Денисенко, сменившего Рогова на его должности после ареста, и преемника Денисенко – Вячеслава Ивановича Закурдаева. В те дни мы, как птички в клюве, должны были приносить из следизолятора все новые и новые показания на лиц, погрязших во взяточничестве. Было ли это правильным? Думаю, что да, хотя эта же «метода» впоследствии подвела Гдляна. Тогда я многого не понимал и только с годами, осмысливая прошедшее, понял, что Найденову нужны были не просто показания о взяточниках; ему необходимы были показания на лиц, занимавших высокое должностное положение. Каждый вечер Каракозов докладывал ему о результатах. И хотя шла большая игра и закладывался фундамент будущих наших потрясений, считаю, что мы делали нужное дело.

Иван Федорович Денисенко прошел Великую Отечественную войну с начала и до Победы. Командуя танковой ротой, был участником Сталинградской битвы. Партбилет ему вручили на Мамаевом кургане. О нем в 1942 и в 1943 годах писали газеты «Правда» и «Известия». Он был награжден всеми боевыми орденами и только что не был Героем Советского Союза. После войны приехал в Севастополь и до 1978 года возглавлял главк, обеспечивающий добычу рыбы на юге страны и в Мировом океане. В 1972 году на курорте познакомился с Валентиной Братченко и привязался к этой женщине. В 1976-м тяжело заболел. Валентина нашла ему одного из лучших врачей в стране, тот прооперировал Денисенко. В течение двух месяцев после операции она выхаживала его, как ребенка. Выздоровев, Иван Федорович оставил семью и женился во второй раз.

Это было не по правилам круга, в котором вращался Денисенко, но он все делал по-своему. Когда его арестовали, единственным преданным ему человеком осталась вторая жена. Зная, что тюремной пищи он не выдержит, Валентина Алексеевна уговорила нас в порядке исключения подкармливать мужа. Каждое утро в девять часов она стояла у здания следственной части с пакетом, в котором были теплый куриный бульон, котлеты, свежие овощи. Следователи, допрашивавшие Денисенко, давали ему возможность поддерживать себя этой пищей.

Так длилось месяцами.

Факты поборов с подчиненных Денисенко признал, но упорно не хотел называть их взятками. Он настойчиво убеждал нас в том, что ему просто оказывали материальную помощь, то есть давали деньги на расходы, которые он нес в интересах службы как начальник главка. Именно так наивно Денисенко пытался объяснять свои взаимоотношения с такими же, как он, взяточниками.

Вспоминаю очную ставку между ним и начальником объединения «Ворошиловградрыба» Рейндамом. Оба признают, что один давал, а другой брал деньги в размере от 300 до 500 рублей, но уверяют, что это не взятки. Наконец я не выдерживаю. Записываю в протоколе вопросы и ответы:

– Значит, это была материальная помощь?

– Да!

– Денисенко, вы принимали «гостей» в Севастополе и имели расходы?

– Совершенно верно.

– Рейндам, разве вы не принимали «гостей» в Ворошиловграде?

– Принимал.

– И имели при этом расходы?

– Конечно.

– Рейндам, какой у вас оклад?

– У меня 220 рублей.

– Денисенко, у вас какой оклад?

– Вы же знаете, 540 рублей.

– Тогда вопрос к обоим: кто кому должен оказывать материальную помощь?

В ответ растерянное молчание.

Одним из аргументов Денисенко и других в свою защиту было то, что одни, давая деньги, ничего не просили делать за это, а другие, в свою очередь, получая мзду, никаких услуг подчиненным не оказывали.

Как раз в это время вышел комментированный Уголовный кодекс РСФСР. Разъяснения к содержанию статьи 173 (получение взятки) сделал ректор Всесоюзного заочного юридического института доктор юридических наук профессор Здравомыслов. По его просвещенному мнению, получение подарков и даже денег за действия неконкретные, за обещанную поддержку и покровительство в работе, за общее благоприятное направление служебной деятельности состава преступления (получения взятки) не образует. Профессор считал, что лишь при определенной ситуации виновные лица могут привлекаться к ответственности за злоупотребление служебным положением.

Для наших обвиняемых и их адвокатов это был бальзам на душу. Для нас – проблема. Получалось так, что, занимая высокую должность, можно было, грубо говоря, хапать десятки и сотни тысяч рублей, будто бы ничего не делая за это. Если же попадешься, понесешь наказание за злоупотребление, где по УК РСФСР тебе грозит максимальная мера наказания – пять лет лишения свободы. Ну а учитывая, что это преступление не относится к категории тяжких, даже получив по максимуму, через несколько лет можно реально рассчитывать на возвращение домой. При такой степени уголовной ответственности за содеянное рисковать можно. Было над чем задуматься.

Например, Кохреидзе и Асатиани на очных ставках с Денисенко, придерживаясь все той же описанной выше позиции своей защиты, заявляли: «Мы любили Ивана Федоровича и дружили с ним. После операции никто не знал, будет он жить или нет. Мы приехали к нему в больницу в Донецк и положили под подушку на расходы две тысячи рублей. Разве это взятка? Через год приехали в Москву на день рождения его супруги. Привезли овощи, фрукты, вино, коньяк. Юбилей отмечали в ресторане. У Ивана Федоровича снова были большие расходы, и мы решили ему помочь. Когда зашли в туалет, вложили в карман его брюк пятьсот рублей».

Что же, логика в их доводах была. Но чего она стоила после завершения ревизии объединения «Союзрыбпромсбыт» и тщательной проверки финансово-хозяйственной деятельности «Грузрыбсбыта»?

Я хорошо запомнил итоговый допрос Денисенко.

– Вы настаиваете на том, что за взятки в интересах взяткодателей никаких действий не совершали?

– Да, настаиваю.

– Вам предъявляются материалы ревизии, согласно которым в 1978 году «Росрыбпромсбыт» из-за недопоставок всех видов сырья сорвал выполнение государственного плана. Это так?

– Верно. С планом было туго, поскольку на Западе ввели двухсотмильные зоны, упали планы добычи и нехватка сырья стала ощутимой.

– Вам предъявляются документы, согласно которым вы, ведая распределением деликатесной рыбопродукции, в том же 1978 году отпустили в Таджикистан 200 килограммов лососевой икры, в Латвию – 300, в Литву – 250 и т. д.

– Я не помню, но, раз на документах стоит моя подпись, это так.

– Тогда поясните, что заставило вас отпустить Кохреидзе лососевой икры в количестве 30 тонн?

Денисенко краснеет, теряется, выдавливает из себя:

– Там курортная зона…

– А разве в Прибалтике курортов нет?

Молчание… Обвиняемый подавлен.

– После юбилея жены, через пять дней, вы принимали участие в совещании, которое проводилось в Ростове-на-Дону?

– Я помню это совещание.

– Что же заставило вас там подписать отпуск «Грузрыбсбыту» нескольких тонн деликатесов в ассортименте?

– В Ростове я от них денег не брал.

– Верно, вы их взяли в ресторане, за пять дней до этого.

Молчание…

– Кохреидзе и Асатиани подчинялись вам как начальнику ВРПО «Азчеррыба»?

– Верно.

– Какой производственной целесообразностью продиктовано ваше решение после перехода на работу в Москву о их прямом переподчинении снова вам же?

– Я считал, что так будет лучше.

– Что – лучше? Продолжать получать взятки из налаженных источников?

Молчание…

Денисенко осудили за получение взяток к 11 годам лишения свободы. Но проблема оценки этого состава преступления осталась. В уголовном законодательстве царской России она решалась просто. Знали два преступления: «лихоимство» – это когда чиновник берет деньги или подарки и за это что-то делает, а также «мздоимство» – когда берет подношения только потому, что занимает соответствующую должность. Первое, естественно, признавалось более тяжким преступлением.

В ситуации же тех лет соображения профессора Здравомыслова признали несостоятельными. Судебная практика пошла по пути признания взятками любых подношений, в том числе с расплывчатой формулировкой «за покровительство и поддержку в работе».

Не менее интересным было и то, что законодатель вкладывал в понятие предмета взятки. В тексте статьи Уголовного кодекса это звучало как «получение взятки в каком бы то ни было виде». Если понимать это дословно, то взяткой мог быть любой предмет, даже карандаш за 10 копеек. Такая трактовка развязывала руки правоохранительным органам. А после развернувшейся кампании по борьбе со взяточничеством и коррупцией легко позволяла манипулировать понятием взятки. Таковой признавали и два галстука по 4 рубля каждый, и бутылку водки. Суды лихо штамповали приговоры. В статистике мелькали все возраставшие цифры возбужденных уголовных дел этой категории, а также количества лиц, привлеченных к уголовной ответственности. Они должны были убедить общественное мнение в сверхактивности милиции, прокуратуры, судов в реализации решений партии об искоренении негативных явлений, чуждых социалистическому строю.

Нашли выход и из того, как обосновать подношение без совершения за это конкретных действий. Появились понятия: взятка-подкуп и взятка-благодарность. В одной из статей, опубликованной газетой «Известия» в 1985–1986 годах, профессор Здравомыслов, сменив ориентиры, теоретически обосновал эти признаки состава преступления.

Тогда-то я и решил провести один эксперимент. Читая лекцию по расследованию дел о взяточничестве перед начальниками следственных управлений областных прокуратур, я спросил, не испытывают ли они сложности в определении предмета взятки?

– Нет! – дружно ответили прокуроры.

– Бутылка коньяка взятка?

– Конечно.

– А две за 20 рублей?

– Тем более.

– Значит, исходя из стоимости предмета взятки, определенные ориентиры у вас есть. Тогда ставлю вам такой вопрос. Я – работник центрального аппарата, приехал к вам в командировку. Вы, как это принято, повезли меня на природу или пришли в номер гостиницы, и мы распили пару бутылок коньяка. Это взятка?

Прокуроры зашептались. Теперь они не были столь категоричны, ибо я был уверен: не было среди них ни одного, кто бы этого не делал. Раздались реплики: мол, есть элементарное понятие гостеприимства.

– Есть, но я-то проверяющий, и от моей итоговой справки много зависит в вашей судьбе. Хорошо. Я немного изменю условие задачи. Сославшись на плохое самочувствие, я не стал пить вместе с вами. Вы, проявляя известную деликатность, не стали уносить коньяк с собой и занесли бутылки в номер гостиницы. То есть я фактически получил от вас две бутылки коньяка.

Ответа нет, но в зале оживление. Многие переговариваются между собой. Трудно примерять на себя собственную рубашку. Я же продолжаю дальше:

– Не возникают ли у вас проблемы с практическим применением толкований взятки в виде подкупа и благодарности?

– Нет, не возникают.

– Прекрасно. – Достаю из кармана японскую шариковую ручку с электронными часами. – Эта ручка сколько стоит?

– В комиссионном рублей семьдесят.

– Правильно! В госторговле они не продаются. Но ведь это в три раза дороже, чем два коньяка. Эта ручка может быть предметом взятки? Если мне ее подарил знакомый, вернувшийся из загранкомандировки.

– Нет, конечно. Есть же дружеские отношения.

– Согласен. Прошло пять дней. Ко мне приходит тот же знакомый. «Иваныч! Вчера на Хорошевке гаишники забрали права. Помоги, ты человек авторитетный». Я помогаю. Ведь, как-никак, знакомый, да и презентом хоть и мелким, но повязаны. Если каждый из вас без колебаний признал существование взятки-подкупа, то, выполняя партийный, а может, и просто социальный заказ, легко упечете меня в тюрьму и напишете убедительное обвинительное заключение. Разве не так?

Все та же реакция аудитории. Не все так ясно и просто, как кажется. Впрочем, ясности в этой проблеме нет и сегодня.

Во время следствия Денисенко написал десятки явок с повинной, где назвал довольно широкий крут взяткодателей и среди них начальника Потийского управления океанического рыболовства Дэвиси Картозию. Каракозову обрисовали его как крупнейшего кавказского мафиози, и поэтому операция по аресту разрабатывалась в лучших традициях детективного жанра. Командировку оформили в Абхазию, потому что министром внутренних дел этой автономной республики был выходец из МВД СССР Климов. Из Сухуми на оперативной автомашине со сменными номерами двинули в Поти.

Картозию взяли на работе и только после этого поехали в прокуратуру города, где попросили выделить людей для проведения обысков. От нашей комбинации местные коллеги, мягко говоря, ошалели. Вокруг меня крутился следователь прокуратуры и все убеждал, какой Картозия хороший человек. Когда они между собой говорили по-грузински, наш так заискивал, что я подумал: он у Дэвиси на содержании. Обыск на работе и на квартире занял весь день. Голодные, мы уезжали из Поти около 22 часов. На выезде из города решили все же поужинать. Картозию я попросил вести себя пристойно, не заставляя нас прибегать к наручникам. Вышли из автомобиля и сразу привлекли внимание местных авторитетов. Они, видимо, поняли, что происходит, и двинулись к нам. Я сказал:

– Слушай, Картозия, если они сейчас начнут, первое, что сделаю, – пристрелю тебя.

Рука демонстративно опустилась в карман… Нет! Нет! Там не было пистолета, я взялся рукой за расческу. Никто из нас вообще не имел при себе оружия. Картозия что-то по-своему прокричал соплеменникам, и они, хотя и неохотно, разошлись.

Подследственным Картозия оказался сговорчивым, заявил, что расскажет обо всех, кому давал взятки. Но поставил условие, что ни при каких обстоятельствах не будет давать показаний о тех, кто давал взятки ему, и о тех, кого он «подкармливал» непосредственно в Грузии.

– Сколько бы я ни отсидел, мне там жить, – сказал он. – А вот о других – пожалуйста; в частности, об Иване (Денисенко). Не давать ему деньги было нельзя, – рассказывал Картозия на допросах. – Едем на коллегию в Севастополь. В субботу он принимает начальников объединений, директоров заводов, то есть таких же, как я. Стоим в приемной. У одного раздутая папка, у другого пиджак. Уходят «похудевшие». Каждый думает об одном, как бы коллега-соперник не нарушил договорный баланс, то есть не сунул сумму побольше, чем дают другие, и не получил преимущества в решении хозяйственных вопросов. Вот Иван вас убеждает, что брал у меня только триста рублей. Да ведь не знал он, от кого сколько получает. Вхожу я. На стол кладу сверток. «Иван Федорович, это вам на расходы». – «Спасибо, Девиси», – отвечает. Правой рукой открывает ящик стола, сбрасывает сверток, ящик задвигает. Поговорили. Следующий. И так за день человек пятнадцать – двадцать. Откуда он знает, кто из нас сколько дал? А вот Закурдаеву я делал только подарки: часы, зажигалки. Этот денег не брал.

Большой сложности для расследования дело Денисенко и Картозии не представляло. Ближе к окончанию следствия ко мне пришел один из работавших в нашей группе работников прокуратуры Грузии.

– Очень хочет жена Картозии отблагодарить тебя. Ее друзья просили узнать, пять «кусков»[30] тебя устроят? Пока не даст, будет считать, что долг свой перед мужем не выполнила. Не обижай женщину.

Отказ воспринял с непониманием. Грустно покачал головой и позже с сожалением намекал, что деньги достанутся тому, кто будет защищать Картозию.

И вот передо мной адвокат обвиняемого Елисаветский. Как я понимаю, деньги взял. Ему за семьдесят. Оживленно рассказывает о себе, о своем участии в Великой Отечественной войне и о книге воспоминаний, которую пишет.

Началось ознакомление с материалами дела.

– Как оно идет? – спрашиваю следователей.

– Шеф, это цирк. После прочтения каждого листа протокола обращается к Картозии с одними и теми же словами: «Ну и болтун вы, Дэвиси Кириллович! Ну и болтун».

Наконец дело дочитали. И вдруг ребята меня ошарашили: адвокат пишет ходатайство. Я, конечно, догадываюсь, что пять тысяч нужно отрабатывать, но как? Все в полном признании, доказательства вины более чем убедительные.

Документом, составленным адвокатом и именуемым ходатайством, я был потрясен настолько, что оставил себе его на память как уникальный в своем роде документ и хочу процитировать:

«Изучив материалы уголовного дела по обвинению Картозии и других, пришел к выводу о необоснованном привлечении его к уголовной ответственности как взяткодателя… Нельзя не отметить, что следствие в соответствии с требованиями ст. 20 УПК РСФСР сделало немало полезного для установления истины. Это дает основание ожидать последовательность в правильном использовании собранных доказательств. Все дело в том, это в данном случае мы столкнулись с исключительными обстоятельствами. Картозия действительно делал различного рода подношения Денисенко… Созданные Денисенко условия вынуждали работников, далеких от намерения давать взятки, прибегать к подношениям. В условиях Грузии со своеобразным пониманием «об уважении», «даче подарков», «не быть белой вороной» было лучше дать какую-то сумму денег начальству, лишь бы не прослыть скрягой, жмотом и просто непорядочным человеком. Это парадокс? Согласен. А это хоть и печальный, но факт».

По мнению адвоката, в силу существующих в Грузии «национальных традиций» дело о даче взяток подлежало прекращению.

Картозия получил минимальную меру наказания – семь лет лишения свободы. Ни с ним, ни с его адвокатом мы больше не встречались. К сожалению, в день освобождения из колонии Картозия скончался в номере гостиницы.

Заложил Денисенко и начальника промыслового района «Азчеррыбы» Гиви Минадзе. Этот человек представлял интерес для следствия как близкий друг Закурдаева. Совсем молодым он приехал, решив стать рыбаком, в Мурманск. Спустя годы стал капитаном. Ходил на различных судах. Его непосредственным руководителем был начальник Мурманского управления тралового флота Закурдаев. Когда Вячеслава Ивановича послали первым заместителем к Денисенко, он перетащил за собой и Минадзе. Эти перемещения, по нашим предположениям, не могли быть бескорыстными. Но мы ошибались. Дело было в другом, в личном. Но понял я это слишком поздно.

Несколько лет Минадзе капитанствовал на траулерах типа «Атлантик». Но однажды у него произошла серьезная авария в иностранном порту. Закурдаев вынужден был согласиться с его переводом хотя бы на должность начальника промыслового района. Последнее означало, что он на несколько месяцев уходил в море для координации работы группы траулеров по добыче рыбы.

Правда, до этого (еще при Денисенко) была предпринята неудачная попытка сделать Минадзе большим начальником в Кутаиси.

– Хоть грузин ты и обрусевший, но все же грузин, – сказал ему Денисенко, – попробуй.

– Иван Федорович, – осторожничал Минадзе, – но ведь из-за такого перевода я же должен сдать квартиру в Севастополе.

– Ну и что, сдашь. Там тебе дадут шикарную полнометражную. А не справишься – вернешься назад, дадим новую.

Откочевал Гиви в родную Грузию. Осел в большом кабинете, начал руководить. Вдруг звонок. Вызывает третий секретарь горкома. Ответ однозначный: «Слушаюсь!» Только непонятно, зачем ехать в питейное заведение.

– Знакомьтесь, – радушно говорит третий в маленьком уютном зальчике за накрытым с чисто грузинским гостеприимством столом. – Это один из наших новых молодых, подающих надежды руководителей Гиви Минадзе. Садись, Гиви. За тебя!

– Да мне вообще-то нельзя, – мнется Минадзе. – У меня совещание, и люди ждут.

Легкое раздражение, разговор в другом тоне: что же, раз занят, значит, занят. Вы свободны.

Только позже узнает Минадзе, что нужно было уметь быть «бакланом», то есть приезжать на такие мероприятия и не только пить водку и коньяк, а главное – обеспечить оплату приема «гостей города». О нем же сделали вывод: неудачного подобрали начальника, не знает местных «обычаев». А тут конец года. Гиви вызывают на ковер к первому. Получает жестокий разнос: управление не выполнило план. Минадзе пытается аргументированно оправдаться. Первый сухо завершает разговор:

– Я позвонил министру. Езжайте в Москву и добейтесь корректировки плана. Это последняя проверка вашей зрелости как руководителя.

Москва. Столица. Город министерств и ведомств, откуда руководят хозяйственной деятельностью страны. Минадзе впервые в кабинете министра и видит его так близко:

– Здравствуйте, я из Грузии. Вам позавчера звонили, я насчет плана.

– Помню. – Рука на кнопке селектора. – Сергей Сергеевич, к вам сейчас зайдет… Как ваша фамилия?.. К вам зайдет Минадзе, разберитесь с ним. До свидания.

Кивок: аудиенция окончена.

– Ну, батенька! Какая корректировка плана?! План – это закон. Вы разве этого не знаете? Это азы экономики социализма. Сожалею, но ничем помочь не могу.

Сергей Сергеевич был ласково предупредителен, а Минадзе никак не мог понять, что «за так» в министерских кабинетах благословенной столицы ничего не делается. Задание первого он провалил и через несколько месяцев вынужден был сбежать из Грузии. С женой и двумя детьми пришлось поселиться в комнате одного из общежитий Севастополя.

При любой возможности он бегал к Денисенко.

– Иван Федорович, вы обещали.

– Помню, Гиви. Помню. К концу года сдаем дом, получишь квартиру.

И вот наступил так долго ожидаемый день. Стоит такой желанный дом, только… Семьи Минадзе в списках на получение ордера нет.

– Ты уж извини, Гиви. Дадим в следующем.

– Иван Федорович, но ведь это еще год.

– Что поделаешь. Извини.

В отчаянии Минадзе бросается к Закурдаеву:

– Вячеслав Иванович, Денисенко мне отказал!

– Знаю, все знаю. Но эти вопросы решает только он.

– Что же делать?

– Думай, Гиви.

– Мать, мы горим! Нас нет в списках, – с убитым видом сообщает Гиви страшную новость супруге.

– Сделай что-нибудь, Гиви, – умоляюще смотрит на него жена.

– Говорят, он берет…

– Сколько нужно?

– Тысячу.

– У нас только девятьсот…

– Давай!

Наконец Минадзе входит в кабинет Денисенко:

– Иван Федорович, можно?

– Заходи, заходи. Слушаю тебя.

– Иван Федорович, вот это вам.

Дрожащая рука кладет на стол начальника сверток.

– Ты что мне, Гиви, взятку даешь? – Голос Денисенко посуровел.

– Да что вы, Иван Федорович! – Минадзе до смерти перепуган. – Какая же это взятка? Я просто хочу вам по-человечески помочь.

– Тогда это другое дело.

Рука привычно открывает ящик, в него проваливается сверток с деньгами, и ящик закрывается.

Через четыре дня радостный Минадзе вселяется в новую трехкомнатную квартиру.

Прошло несколько лет. Минадзе находился на промысле в Индийском океане. Там и застала его телеграмма из министерства об отзыве. На душе было тревожно: к чему такая срочность? Билет на самолет взял в одной из африканских стран. В полете пытался себя успокоить, но тщетно. В Шереметьеве предъявил пограничникам паспорт. На него внимательно посмотрели.

– Вам нужно пройти вон в ту комнату.

– Зачем?

– Проходите, там объяснят.

В комнате находятся трое в гражданской одежде. Рядом пограничники, но они в происходящее не вмешиваются. Предлагают открыть сумки, чемоданы. Составляют протокол.

– Что происходит? Объясните!

– Немного позже. Пойдемте с нами.

Его подвели к «Волге» и посадили в середине на заднем сиденье. В самое страшное верить не хотелось. Все до конца понял, когда поползли в сторону металлические ворота и он увидел вывеску «Прокуратура СССР».

Как тесно и причудливо переплетаются судьбы людей, ведущие их к трагическому финалу! Так получилось и в этой истории. Мы создавали мощный океанический рыболовный флот, мы беспощадно эксплуатировали Мировой океан, считая его бездонным, но так не считали другие. Во второй половине 70-х по инициативе США почти все страны, имеющие выход в море, ввели так называемые двухсотмильные зоны, лов рыбы в которых иностранными судами категорически запрещался. В первую очередь это задело интересы нашей страны. Уловы резко упали, многим рыбозаводам не хватало сырья.

Кутаисский рыбозавод строил и пускал в эксплуатацию Анзор Асатиани, и, когда Кохреидзе забрал его в Тбилиси своим заместителем, встал вопрос о преемнике. Остановились на Гизо Беришвили. Не потому, что был одним из лучших – двадцать тысяч за должность не пожалел. Теперь надлежало компенсировать потери. Да вот незадача: сырье практически не поступает, навара нет, и в горкоме за невыполнение плана накачивают. Кохреидзе и Асатиани неумолимы:

– Крутись, брат, крутись.

А как крутиться, когда распределение улова с рефрижераторов контролирует лично неподкупный Закурдаев?

Проблема, сложившаяся из-за введения двухсотмильных зон, волновала маленького человека Гизо Беришвили. Над ней ломали головы руководители государства. В 1978 году Москву посетил глава Вьетнама. На встречах с Брежневым вел разговоры о поставках продуктов. Тогда и подсказали генсеку хорошую идею: пусть вьетнамцы пустят наши траулеры в двенадцатимильную прибрежную зону, наиболее богатую рыбными запасами. Туда же можно направить плавбазу-фабрику. Половина готовой продукции – вьетнамской стороне, половина – нам. Так и порешили. Подписать конкретное соглашение Брежнев поручил Ишкову. Он, в свою очередь, переложил практическую сторону решения задачи на Закурдаева.

– Не подпишут вьетнамцы такой документ. Мы ведем добычу донными тралами и за полгода, как бороной, перепашем им все дно. Они больше потеряют, чем приобретут, – убеждали Закурдаева помощники.

– Все так, но Ишков не посмеет доложить Леониду Ильичу, что его решение можно по какой-либо причине не выполнить.

– Тогда остается одно – нужно подкупить тех, кто будет конкретно вести с нами переговоры.

Так судили-рядили исполнители. Определились в предметах, которые котировались у будущих партнеров по переговорам. Но нужны были деньги, а таковых в Советском Союзе на дачу взяток не выделяли. Около полутора тысяч Вячеслав Иванович нашел за счет выписки премии особо доверенным работникам. Но этого было мало, и вопрос, где взять деньги, стоял крайне остро.

О проблемах Закурдаева Минадзе не знал. Полгода провел на промысле и отпуск решил провести с женой в Цхалтубо. Позвонил по прежнему месту работы своему преемнику в Кутаиси Норакидзе. Тот пообещал помочь. В кабинете у Норакидзе в это время были Беришвили и его компаньон по бизнесу, знаменитый на всю Грузию, а после одной из статей в «Литературной газете» Юрия Щекочихина – и на весь Союз, директор магазина Coco Пхакадзе. Их волновал один вопрос: где взять сырье? Норакидзе положил трубку.

– Слушай, кто звонил?

– Да Минадзе из Севастополя. Просит купить две путевки в Цхалтубо.

– И ты?

– Что – я? Обещал помочь.

– На хрена он тебе нужен? Такой человек не помощник в наших делах.

– Не скажите. Сам-то он ничего не решает, но с Закурдаевым они большие друзья.

– С Закурдаевым? Это точно? – Беришвили задрожал от предвкушения удачи. – Мы берем его на себя. Когда они прилетают?

– Через три дня.

Самолет приземлился по расписанию. Перед супружеской парой выросли две импозантные фигуры.

– Минадзе? Очень приятно. Разрешите представиться. Я – Гизо Беришвили, это – Coco Пхакадзе. Нам поручили вас встретить и устроить. Едем!

Санаторные путевки оформили быстро через главного врача санатория. Прошли к кассе. Минадзе полез за деньгами.

– Э, э!.. Слушай, так не делают! Ты – грузин, мы – грузины. Забыл о нашем гостеприимстве? Будем в Севастополе – рассчитаешься.

Минадзе заколебался. «Может, и правда так положено? – подумал он. – Я им ничего не должен, они – тоже».

– Ну, ребята, будем друзьями!

И понеслось. В холодильнике в номере коньяк и шампанское, отборные фрукты, овощи.

– Слушай, Гиви, тут что-то не то, – Светлана Михайловна внимательно смотрела на мужа, – не такой уж ты большой начальник, чтобы тебя так принимали.

– Знаешь, есть же наше национальное гостеприимство, – неуверенно промямлил Гиви Климентьевич.

На том и порешили. В аэропорт супругов Минадзе провожал один Беришвили.

– Гиви, пусть Света идет, мне нужно с тобой поговорить.

– Ну, мать, кажется, мы с тобой влипли, – сказал Минадзе, плюхнувшись на сиденье самолета минут через десять.

– Что случилось?

– Он просит познакомить и свести его с Закурдаевым.

– А что страшного? Молодой директор, хороший человек, план дать не может. Почему – сам знаешь. Нужно поддержать человека. Тем более ничего плохого он не предлагает. Ну и познакомь их.

Пока супруги обсуждали сделанное предложение, Беришвили ликовал. Все свое окружение он оповестил о том, что нашел концы к начальнику «Азчеррыбы». Дошла эта похвальба до Кохреидзе. Он и Асатиани срочно приехали в Кутаиси.

– Ты нашел концы к Закурдаеву? – Кохреидзе недоумевал. – Ну ты даешь! Он же не берет!

– Я думаю, возьмет. Только не знаю, что лучше для начала: вещи или деньги?

– Если ему сунешь, ты – голова. – Кохреидзе поднял большой палец вверх. – А о подарках с первого раза забудь. Возьми тысчонку и с этого начинай.

Через несколько дней Минадзе услышал по телефону голос новоиспеченного «друга»:

– Гиви, я в Севастополе.

Прекрасная хозяйка Светлана Михайловна накрыла шикарный стол, отдав предпочтение чисто грузинской кухне. Но такое гостеприимство меньше всего волновало Беришвили.

Развязка приближалась. Беришвили нужно было сырье, чтобы выполнить план, сделать «левак», реализовать его через магазин Пхакадзе, покрыть расходы на дачу взятки за должность директора, да и вообще быть при наваре. Минадзе приходилось расплачиваться за отдых в Цхалтубо, за коньяк, фрукты и бесплатные вояжи по злачным местам. Закурдаеву – в кратчайший срок выполнить задание министра и быть готовым к поездке во Вьетнам.

В объединение пошли ближе к вечеру. Беришвили впервые был в этом административном здании. Раньше со столь высоким начальством он встречался только на совещаниях, да и то имел возможность наблюдать его лишь в президиуме.

День был удушливый, жаркий, и держать сверток с деньгами в руках Гизо не решился. Из-за отсутствия пиджака вложил его в задний карман брюк. Кабинет Закурдаева был длинным, обставленным мебелью со строгим изяществом. Когда Беришвили увидел в дальнем конце кабинета подчеркнуто строгого, красивого и властного человека, ноги его противно задрожали, а путь к столу, за которым сидел генеральный директор, показался длинным, как сама жизнь. Он проклинал день, когда согласился стать директором завода, проклинал Кохреидзе и Асатиани, ждавших положительных результатов от этой встречи. Он думал, что сейчас этот недоступный начальник позвонит по телефону и через несколько минут сюда нагрянет милиция и его арестуют. «О боже, зачем и за что?» – мысленно шептал Беришвили, но услышал дружелюбное:

– Присаживайтесь. Я слушаю вас!

Через несколько минут Беришвили был буквально поражен, с какой быстротой и как просто решалась тупиковая проблема.

Закурдаев снял трубку одного из телефонов.

– Волгин? Какой рефрижератор и где у нас сейчас под разгрузкой?

– «Онежский залив» в Керчи.

– Прекрасно! Дайте телеграмму отгрузить Кутаисскому рыбозаводу пять тонн рыбы в ассортименте. Исполнение доложите.

Закурдаев внимательно и испытующе посмотрел на Беришвили:

– Вот и все. Вы довольны?

– О да! – пролепетал ошалевший директор.

– Тогда всего доброго.

Начальник вышел из-за стола и пожал руку. Путь к выходу оказался еще мучительнее, чем вход.

«Господи, какой я трус! – говорил про себя Беришвили. – Отдал им двадцать тысяч, а сейчас тысячу не мог положить на край стола…»

Он повернулся к остановившемуся за спиной Минадзе, положил руку на его плечо. Другая скользнула в карман с деньгами.

– Гиви, пойди и отдай.

– Что здесь?

– Тысяча.

Минадзе отпрянул в сторону и залился краской.

– Нет, иди сам.

– Гиви, как друга прошу – отдай. Я сам не могу. Это так мало для меня. Сделай, пожалуйста.

Минадзе помолчал, затем взял сверток и переложил в карман брюк. Вновь открыл дверь кабинета. Беришвили с паническим страхом ждал финала.

Через несколько минут «должник» вышел и опустошенно прислонился к стене.

– Ну что? – полушепотом спросил Гизо.

– Отдал… – со вздохом ответил Минадзе.

Они прошли несколько шагов. Минадзе резко повернулся:

– Ты не подумай, что обманываю. Я их действительно отдал. Смотри!

Он вывернул все три кармана брюк.

– Ну что ты, Гиви! – радостно улыбнулся Беришвили. – Разве я сомневаюсь в твоей честности? Мы же с тобой порядочные люди.

О том, какой может быть расплата за подобные взаимные «любезности», никто из них тогда не думал.

Переговоры во Вьетнаме закончились для Закурдаева успешно. Кохреидзе и Асатиани поздравили Беришвили с первым серьезным успехом. Свою долю стал получать Пхакадзе. Минадзе в очередной раз ушел в море. Жизнь продолжалась, а Закурдаев сполна узнал, что такое сделать первый шаг в круг связей, которые следователи называют преступными.

Он прилетал после коллегии в Симферополь, обнимался со встречавшими его друзьями и возле автомашины слышал сладко-услужливый голос Беришвили:

– Здравствуйте, Вячеслав Иванович. Это я. Вот привез вам кое-что. Вы не волнуйтесь. Никто ничего не знает. Надеюсь, водителю вы доверяете – иначе зачем его держать? Все у вас в багажнике. Дома посмотрите. Думаю, вам понравится.

С трудом скрывая раздражение, Закурдаев кивал в знак согласия и, сглаживая происходившее перед друзьями, спрашивал:

– Где вы говорите заказали ужин? Ах да, хорошее место.

– Гизо, езжайте за нами.

В другой раз Закурдаев заходил в номер гостиницы в Тбилиси и видел заполненный деликатесами холодильник. Болезненно реагируя на стук в дверь, открывал ее все тому же услужливо-заискивающему директору Кутаисского рыбозавода.

– Вячеслав Иванович, мы приветствуем вас в солнечной, гостеприимной Грузии. Вот, достал по случаю кожаное пальто. Кажется, ваш размер. Примерьте.

Эта назойливость тяготила. Выхода Закурдаев не видел.

На очередную коллегию в Москву он ехал с тяжелым сердцем. По ее завершении должен был возглавить делегацию министерства на переговорах с представителями ближневосточного региона. Это вроде бы успокаивало. С другой стороны, ему сообщили о недавнем аресте Минадзе. Знал он и об арестах Денисенко, Беришвили, Кохреидзе, Асатиани. Поэтому, когда новый министр и многолетний друг Владимир Михайлович Каменцев сказал, что за серьезные недостатки в работе его освобождают от занимаемой должности, все понял.

Зло спросил Каменцева: «С чем это связано?» Услышав, что с ним намерен говорить заместитель генерального прокурора Найденов, хлопнул дверью. На Пушкинскую, 15а поехал не один, а в сопровождении куратора министерства по линии КГБ. С Найденовым и Каракозовым разговаривал так же зло, как и с министром. На все вопросы и увещевания бросал краткое «нет».

Первое плохое впечатление, которое произвел на тех, от кого во многом зависела его дальнейшая судьба, так и не смог никогда изменить, что и сыграло свою роль в назначении судом довольно сурового наказания.

Тогда же, поняв, что будет арестован, растерялся, но никогда не думал, какими долгими и мучительными будут трудные месяцы пребывания в следственном изоляторе.

Письмо сокамерника следственно-арестованному И. Ф. Денисенко:

«И о Бутырках на добрую память, на память о сопереживаниях Ивану Федоровичу от Л. 2 января 1980 года.

Только ли муки, только ли безотчетный страх, сковывающий, парализующий мозг и душу? Нет… ведь и здесь есть жизнь! И именно здесь нужно суметь найти в себе силы для того хотя бы, чтобы сохранить право на индивидуальность. Ведь смеешься же порой над тем, что еще недавно казалось жутким (юмор рождался даже в ташкентское землетрясение). Право, за первые месяцы заключения плачешь и хохочешь порой больше, чем на воле! Но вот одна особенность: каждый раз после гомерического хохота рванет по хребтине ознобом, полоснет памятью, мелькнут ручонки сына на шее или вдруг отчетливо вспомнишь влюбленные глаза из тех невозможных и невозвратных дней, и душит горьковатый ком в горле, и останавливается, стекленеет взгляд, и не можешь сдержать слез. Кажется, что ржал-то над близким покойником, а этот живой труп – ты сам!

Каких-то радостей, каких-то застолий не переживешь, когда прошли невозвратно лучшие годы жизни?!.. Боль утраченного гнетет, разрывает душу. Безымянность… Беспомощность… Неволя… А главное – утрата лица, личности разрушает мозг и всего тебя быстрее болезни… И найдешь ли лекарство, которое потом, когда-то, в прекрасном далеке излечит невольничьи раны. И очистится ли душа перенесенными страданиями…»

Все, что описано в этом письме, сполна пережил и Вячеслав Иванович Закурдаев. Но в его сознании никогда не укладывалось, в чем избирательный смысл карательной политики государства. Почему именно он, человек из номенклатуры, входящий в элиту избранных, отдан на заклание.

– Все они такие же, как я. Все мы жили по негласным правилам, – говорил он мне. – Поймите, именно взаимоотношения в этой системе сделали меня преступником… Звонит мне Макаренко (первый секретарь Крымского обкома КП Украины): «Завтра приезжает командующий Одесским военным округом. Прими как полагается». Вы знаете, что значит – принять как полагается? Значит, знаете. Но он-то приезжает не один, а со свитой, и немалой. Кто и когда отпускал мне на это деньги? Ну, это мелочи. Снова звонок: «У Леонида Ильича юбилей. Негоже рыбакам Черноморья быть не на высоте». Думаю, гадаю, а потом мои «народные умельцы» из кости кашалота делают великолепную модель парусника. Обошлась она в семнадцать тысяч, хотя подарок вроде коллективный.

Звонит Макаренко: «Молодец! Парусник понравился. Подумай, как иметь два-три таких в запас». Интересное предложение… А деньги где брать?

Очередной звонок: юбилей Щербицкого[31]. Опять думай. «Народные умельцы» из той же кости кашалота вытачивают шахматы и инкрустированный шахматный столик. Это еще 9 тысяч. А вы мне о морали, о разложении общества… О нашем долге перед Родиной, об ответственности за будущее наших детей… Оставьте! Вы наивны по молодости, вы не были в шкуре номенклатурного работника. И слушайте, не нужно мне говорить о морали руководителей новой волны. Ах да, они объявили войну коррупции, взяточничеству и злоупотреблениям. Ложь!

Вы симпатизируете Шеварднадзе? Да вы знаете, где я был незадолго до ареста? Напомню: я был участником Потийской городской партийной конференции. В президиуме сидел рядом с Эдуардом Амвросиевичем. А потом, после громких слов и призывов, был ужин в узком кругу. Даже если вас при вашей должности кто-то захочет так угостить в Грузии, у него ничего не выйдет. Это еда королей! О спиртном я не говорю: мы пили коллекционные коньяки пятидесятилетней выдержки… За это нужно головы отрывать! А вы о морали… О долге! Перед кем? Вы мечете бисер перед свиньями и не понимаете этого. Но почему я? Почему они отдали меня? Почему Суслов на секретариате дал согласие по вашей докладной записке на отсечение моей головы? Почему не отстоял меня Каменцев? Ведь Володя друг. Пусть он не получал от меня денег, но золотые безделушки жене, подарки брал. Это-то было! Вы обвиняете меня в том, что я получил от Беришвили в виде взятки три хрустальные вазы, но они стоят намного дешевле, чем то, что я дарил другим. Почему они отдали меня вам? Почему?

Вину в получении взяток Закурдаев признал полностью. Он верил в то, что мы объективно разобрались в его прегрешениях и в этом также сможет разобраться и суд. Он жестоко ошибался. Его личная судьба никого не интересовала. Народу нужно было продемонстрировать, что взяточникам объявлена бескомпромиссная война. Народ жаждал крови коррумпированных руководителей. Пар из котла выпускали потихоньку.

– Владимир Иванович! Правда, что мне дадут лет пять-шесть? – спрашивал заместитель министра Рытов. – Деньги и ценности я отдал, раскаялся, все рассказал. Все говорят, что я могу рассчитывать на снисхождение.

Мне стыдно было обманывать этого грузного, рано облысевшего человека.

– Владимир Ильич, настройте себя на другое. По вашей статье предусмотрена смертная казнь. Не будет ее – радуйтесь. Каждому году ниже пятнадцати радуйтесь.

Я думал, он просто недалекий человек. Нет, он не был примитивным, как хотел казаться. Рытов рассказал очень много и рассчитывал, что его показания понадобятся на годы и годы расследования. Его приговорили к исключительной мере наказания. Казнили бывшего заместителя министра «моментально». Об этом весь мир оповестила орган ЦК КПСС газета «Правда», навсегда умолкают только мертвые.

Уже тогда, при расследовании взяточничества в Министерстве рыбного хозяйства СССР, мы столкнулись с фактически неразрешимой уголовно-правовой проблемой. Ни законодатели, ни руководители государства не могли представить себе, что в стране развитого социализма хищения и взятки могут приобрести такой размах. Нас учили: «Ни один виновный не должен избежать наказания, ни один невиновный не может быть привлечен к уголовной ответственности». Но минрыбхозовское дело показало, что раскрыть и расследовать все преступления, совершенные в этой отрасли народного хозяйства, практически невозможно и на это не хватит всего следственного аппарата страны.

Между тем Верховный суд СССР дал разъяснения судам, что при рассмотрении дел о взяточничестве следствие и суд должны в обязательном порядке установить источник денег, которые давались в виде взяток, то есть расследовать хищения социалистической собственности. Последнее нереально. Каракозовым было принято решение сделать предметом доказывания только факты получения и дачи взяток.

Такой подход к расследованию не находил понимания не только в отдельных структурных подразделениях Прокуратуры СССР, но и в самой следственной части. Особенно ярым противником нововведения был следователь по особо важным делам Владимир Иванович Остапенко.

В 1979 году ему поручили расследование хищений в системе Ростоврыбпрома. С делами около двух лет возился следователь следственной группы Рахманинов. Приняв дело к производству, Остапенко решил на деле доказать порочность решения, принятого Каракозовым. Дело он расследовал около пяти лет, скрупулезно доказывал хищения, которые совершались в одном из магазинов, начиная от незаконного списания малоценного оборудования.

Сумма материального ущерба, причиненного государству, составила несколько десятков тысяч рублей, ущерб удалось возместить меньше чем наполовину. За эти годы заработная плата Владимира Ивановича и командировочные, выплаченные как ему самому, так и следователям его группы, превысили пятьсот тысяч рублей.

Никакие попытки Каракозова воздействовать на Остапенко успеха не имели, а я после выступления на партийном собрании с критикой в адрес Владимира Ивановича попал в разряд его «смертельных врагов». Сегодня Владимир Иванович руководит отделом дознания на российской таможне.

Поскольку вся эта история постоянно была предметом обсуждений в кабинетах следственной части, наш коллега – замечательный и очень добрый человек Виктор Матвеевич Королевский, со стихотворения которого начинается эта глава, сделал поэтическое посвящение и Владимиру Ивановичу Остапенко. В память о нем я привожу его.

ТЕЗИСЫ ОТЧЕТА В. И. О. НА ПАРТИЙНОМ СОБРАНИИ

Когда «рахманинским подарком»

Еще я не был «одарен»,

Мне счастье улыбалось ярко

И был лазурным небосклон.

Но вот я влез в мешок печальный

И там такое «раскопал»,

Что осознал мой ум «опальный»,

В какую пропасть я упал.

Сплошная плесень беззаконья

Покрыла хаос прежних дней,

И проросла трава гекконья

В грядущих днях судьбы моей.

С тех пор, как узник заточенья,

Верчусь в заботах и сомненье,

Копаюсь в мерзостном дерьме.

И всякий раз ищу я снова

Наивернейший ход конем,

Чтобы вернуться из Ростова

Лишь со щитом, а не на нем.

В кругу порочном, словно робот

В программе замкнутой кружу.

Как катастрофы мощной хобот

Я гнев начальства отвожу.

В постылый край с гусиным мясом

Тащусь я, столько в сумки взяв,

Что надорвался б Юрий Власов,

Частицу оного подняв.

Родной семьи очаг домашний

Меня не греет много лет.

Текучей липкой молох страшный

Приносит мне лишь горечь бед.

Болезней мрачных паутину

Уже не в силах разорвать.

Усталый в доску, словно в тину,

Валюсь в казенную кровать.

С таким подорванным здоровьем,

С кровавой пеной на горбу,

С упорством редкостным, воловьим

Тяну я следствия арбу.

Теперь добить меня решили

За мой сизифов верный труд.

Вдруг к руководству пригласили

И шкуру медленно дерут.

Но я не думаю сдаваться.

И так немало пострадал.

Я буду яростно сражаться

За справедливый идеал!

26.06.85

Закурдаева приговорили к десяти годам лишения свободы. Сам факт наказания за получение взяток он считал справедливым, но не мог осознать, почему он должен так долго находиться в местах лишения свободы. Писал мне об этом, спрашивал, почему выходят досрочно лица, совершившие более тяжкие преступления, а он, отсидевший к тому времени пять лет, не заслуживает возвращения домой. Этот гордый красивый человек сохранил свое достоинство и в местах заключения. Свой крест он нес до конца.

Минадзе в Севастополь не вернулся. Жена его уехала на Север. Самой большой неожиданностью для меня было то, что они развелись. Впрочем, проанализировав все, понял, почему так случилось. Никто из них не захотел рассказать мне правду, а она многое могла бы прояснить в сложном клубке человеческих взаимоотношений.

В завершение истории расследования уголовного дела о взяточничестве в системе Министерства рыбного хозяйства СССР расскажу следующее. Уже тогда, в конце 70-х, из-за скудости информации о ходе следствия в народе поползли слухи, будто бы эти дельцы под видом дешевых консервов гнали на Запад черную и красную икру. Фактов таких установлено не было, но дыма без огня не бывает. (К вопросу о банке кильки, купленной с лотка на рынке, в которой была черная икра.)

Да, тут были большие деньги, очень большие деньги…

Не утихали разговоры и о судьбе министра Ишкова. Не знаю доподлинно, хватало ли у Каракозова материалов, достаточных для ареста этого человека, но нам была известна позиция ЦК КПСС – так далеко следствию не заходить. Ишкова отправили на пенсию, как говорят, без шума и пыли. В 90-х годах он умер.

Только сегодня в печати появились публикации Андрея Юдина о том, что влиятельный депутат японского парламента от либерально-демократической партии Фумио Абэ, тесно связанный с мафиозной структурой «Якудза», имел на содержании члена ЦК КПСС министра рыбного хозяйства СССР Александра Ишкова. За солидную мзду министр регулярно делал японцам уступки на переговорах по выделению Японии квоты на добычу морепродуктов в территориальных водах Советского Союза. Дошло до того, что Абэ имел возможность незамедлительно узнавать решения политбюро ЦК КПСС, составлявшие строжайшую государственную тайну.

Уголовные дела по обвинению Денисенко, Закурдаева и других я завершил расследованием, работая с 8 января 1980 года в должности следователя по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР. Бывшее киевское начальство меня не беспокоило, ожидая выполнения задания Москвы в солнечном Азербайджане и, естественно, не предполагая, что я уже никогда не вернусь на Украину.

«Каким будет следующее дело?» – думал я.