Белое золото. Немного о Гдляне и других

Весной 1984 года в центральной печати промелькнули сообщения о том, что работниками КГБ на территории Московской, Рязанской и Воронежской областей задержаны с поличным при даче взяток представители ряда хлопкозаводов Узбекистана. Сенсации они не вызвали, ибо борьба со взяточничеством была в самом разгаре, писали об этом много, и мало кто предполагал, что именно тогда зарождалось получившее скандальную известность хлопковое дело. Между тем эти события не относились к категории случайных и имели свою предысторию.

К концу 70-х в стране, и особенно в Средней Азии, Закавказье и ряде других регионов, при вопиющем попустительстве центральной власти пышным цветом расцвело взяточничество. Подпиткой его были хищения государственного и общественного имущества, исчисляемые сотнями миллионов рублей. Воровали кто сколько мог и где только мог. На этом фоне особенно остро проходила борьба за власть, потому что именно ведущие позиции в государственных структурах могли обеспечить не только собственное благополучие, но и благополучие близкого окружения. А оно в условиях сплошной коррумпированности и было опорой самой власти.

В начале 80-х приписки, хищения и взятки в Узбекистане приобрели такой размах, что нарыв этот должен был вот-вот лопнуть. Были люди, пытавшиеся противостоять происходящему, но их в буквальном смысле слова травили. Защиту они пытались найти в Москве. Заявления от пострадавших шли потоком, но разбивались о глухую стену молчания. Они просто отсылались для рассмотрения на места, а положение жалобщиков еще более усугублялось.

Наиболее сложные конфликты глава республики Шараф Рашидов[45] разрешал напрямую с Брежневым. Поэтому, когда в середине 70-х против него решилась выступить оппозиция в лице председателя Совета министров, председателя Верховного суда и других ответственных работников, он с благословения генсека расправился с ними с помощью Прокуратуры СССР. Против оппозиционеров возбудили уголовное дело, расследование по которому организовал и возглавил занимавший в то время должность начальника управления по надзору за следствием и дознанием в органах МВД Каракозов и старейший следователь по особо важным делам ныне покойный Юрий Александрович Зверев. Обеспечение оперативной работы возложили лично на министра внутренних дел Узбекистана Яхъяева – наиболее верного и преданного слугу Рашидова.

К чему это привело, выяснилось спустя много лет после ареста Яхъяева группой Гдляна. Именно тогда будут наконец расследованы грубейшие нарушения законности по этому делу как со стороны всесильного министра, так и его ближайшего окружения. Материалы об этом составят двенадцатитомное следственное производство, но сотрясут воздух, поскольку не войдут в предъявленное Яхъяеву обвинение. Это, в свою очередь, приведет к очередному скандалу, ибо, слушая дело Яхъяева и других, Верховный суд СССР истребует эти документы и вернет дело на дополнительное расследование из-за неполноты следствия. В конечном счете оно закончится крахом – будет прекращено, а бывший министр избежит вполне заслуженного наказания.

В те же годы руки у него были развязаны. Арестованных содержали в подвалах, над ними издевались, подпуская в камеры фекальные воды, крыс. Практиковались тайные ночные обыски кабинетов, сейфов следователей и судей, их домов, квартир и т. д. В общем, царил произвол.

Тем не менее были получены и весомые доказательства преступной деятельности обвиняемых, за что их впоследствии осудили.

Кстати, тогда же впервые в поле зрения следствия попала Председатель Совета национальностей Верховного Совета СССР небезызвестная Насретдинова. Расследование в отношении нее поощрял в ЦК заведующий отделом административных органов Николай Иванович Савинкин. Как рассказывал Каракозов, он обещал ему и членам следственной группы правительственные награды при условии привлечения Насретдиновой к уголовной ответственности. Стоял вопрос об ее аресте. Какие рычаги включила эта женщина, неизвестно, но последовало вмешательство Подгорного, затем Брежнева, и Роман Андреевич Руденко (в то время генеральный прокурор СССР) дал Каракозову команду расследование приостановить, а дело спрятать в сейф.

На протяжении ряда лет в нарушение закона оно пролежало без движения, и никакое решение по нему принято не было. Вернулись к делу в середине 80-х, но поезд, как говорят, ушел. Вину Насретдиновой в получении взяток теперь доказать было крайне сложно, и она, как и Яхъяев, избежала наказания. Это позволило ей, в том числе и на страницах центральной печати, рядиться в тогу добропорядочности и невинной жертвы рашидовских репрессий.

Во время длительной командировки по расследованию того, первого, узбекского дела Каракозов и Яхъяев подружились. Последний предложил Герману Петровичу должность заместителя министра внутренних дел. Каракозов дал согласие, но по команде из ЦК назначение не состоялось. В последующие годы отношения между Каракозовым и Яхъяевым продолжали оставаться дружескими, и какую роль они сыграли в судьбе Яхъяева и в том, что он избежал наказания, можно только догадываться. Во всяком случае, многие из нас понимали, что после ареста этого человека интересы Каракозова и руководителя следственной группы Гдляна, приложившего огромные усилия для изобличения Яхъяева, вряд ли совпадали. К сожалению, Тельман Хоренович пошел на поводу у руководства, выделив двенадцать томов по злоупотреблениям бывшего министра в отдельное производство, и поплатился за это «оплеухой» не только от Верховного суда, но и от тех, кто был заинтересован в таком исходе дела.

На рубеже 70–80-х годов Смоленск потрясла серия убийств, сопряженных с изнасилованиями. В городе началась паника, и решением секретариата ЦК КПСС была создана специальная следственно-оперативная группа Прокуратуры СССР, которую возглавил ранее упоминавшийся Георгий Александрович Эфенбах. Общее руководство расследованием возложили на Каракозова, контроль – лично на Найденова. В состав группы наряду с другими следователями вошел бывший подчиненный Виктора Васильевича старший следователь Ульяновской областной прокуратуры Тельман Гдлян.

Настоящий убийца был тайным осведомителем местной милиции и, пользуясь этим, довольно успешно избегал разоблачения. В поле же зрения следователей первоначально попал как подозреваемый прокурор одного из районов Смоленской области. Изучение его поведения, отношения к женщинам и, наконец, сравнительные экспертные исследования позволили выявить около пятидесяти косвенных признаков, указывающих на то, что подозрения небезосновательны. С согласия Найденова прокурора арестовали.

Первым понял, что тянут пустышку, Эфенбах. С ним приключился сердечный приступ, и он срочно лег в больницу. Расследование возглавил один из самых талантливых специалистов в стране по раскрытию убийств следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Исса Магомедович Костоев (будущий разоблачитель ростовского Чикатило). Довольно в короткие сроки группе под его руководством удалось найти настоящего убийцу – Стороженко. На руках маньяка была кровь одиннадцати жертв.

Гдлян зарекомендовал себя в этом деле с положительной стороны, и Каракозов предложил ему перейти на работу в Прокуратуру СССР. С ходу ему поручили расследование по делу лауреата Ленинской премии изобретателя лекарства от рака небезызвестного Хинта. Инициатором следствия, как это часто бывало в те годы, выступали партийные органы Эстонии.

О деле мы знали по разговорам в следственной части и в виновности Хинта и сотоварищей не сомневались.

Прокурорский надзор за делом непосредственно осуществлял один из самых опытных и авторитетных работников Прокуратуры Союза, очень осторожный в работе и, я бы даже сказал, боязливый Георгий Александрович Быстров (ныне покойный). В начале службы в Москве мы с ним нередко конфликтовали по моим делам, но очень скоро я понял, как высока квалификация Быстрова и как важно прислушиваться к его мнению и делать то, что он подсказывает.

Дело Хинта близилось к завершению. Его изучение поручили Быстрову. Как-то он зазвал меня к себе. У него сидел Тельман.

– Владимир Иванович, посмотри это обвинение и скажи, что здесь есть.

Он протянул мне проект постановления о привлечении Хинта в качестве обвиняемого в хищении государственного имущества в особо крупном размере.

Прочитав этот документ, я ответил, что действия Хинта подпадают, скорее всего, под злоупотребление служебным положением.

– Ну, что я говорил? – торжествуя, спросил Быстров.

И тут взорвался Гдлян. Стал говорить, что мы не разбираемся в материальном праве, не можем отличить злоупотребления от хищения и т. д.

– Это твои проблемы, – ответил я ему. – У тебя дело, тебе за него отвечать. Спросили мое мнение – я ответил.

Свою точку зрения перед Каракозовым Гдлян отстоял. Не удалось ему только предъявить Хинту обвинение в антисоветской агитации и пропаганде. Кстати, Гдлян копался в его биографии еще со времен Великой Отечественной войны и настаивал на том, что уже тогда Хинт был завербован немецкой разведкой. Эти действия следователя расценили как откровенную натяжку.

В Верховном суде Эстонии дело прошло на ура, и Хинта осудили к длительному сроку лишения свободы. Долгие годы его жалобы отклонялись, как необоснованные. Позже те, кто готовил ответы на жалобы, говорили, что дело так запутано, что разобраться в нем было крайне сложно. Поэтому они свои выводы строили на обвинительном заключении и приговоре. К сожалению, подобная практика себя не изжила.

Отбывая наказание в колонии, Хинт умер, но жалобы по делу продолжали поступать от других осужденных и родственников Хинта. Наконец управлением по надзору за рассмотрением в судах уголовных дел Прокуратуры СССР был подготовлен протест по этому делу. Причем произошло это, когда Гдлян был на вершине славы, и никто не собирался обвинять его в нарушениях законности. По протесту полной реабилитации Хинт не подлежал. По основной части вмененных ему в вину эпизодов предлагалось переквалифицировать его действия с хищения на злоупотребление служебным положением и снизить меру наказания.

Пленум Верховного суда СССР полностью оправдал Хинта. Я юрист и прекрасно понимаю, что значит решение высшей судебной инстанции страны: оно не оспаривается. Протест же готовил помощник генерального прокурора СССР Василий Кобзарь, которого я глубоко уважаю за высокий профессионализм, честность и порядочность. По его мнению, большая часть обвинения Хинту была натянута, но полному оправданию он таки не подлежал.

Ларчик открывался просто. К этому времени, пусть и без достаточных оснований, Гдлян публично обвинил в получении взяток председателя Верховного суда СССР Владимира Ивановича Теребилова. Начиналась подковерная война.

Все это было потом, а в конце 70-х в КГБ СССР поступала обширнейшая информация о колоссальном размахе хищений и взяточничества в Узбекистане. Всесильный Рашидов пользовался особым покровительством Брежнева, считал себя полновластным хозяином республики, но, как и многие высокопоставленные партийные функционеры, недооценил Андропова. Между тем по указанию последнего началась реализация оперативных материалов по фактам коррупции. В Ташкенте возбудили уголовное дело о хищении нефтепродуктов. Его расследование велось при поддержке председателя республиканского КГБ Мелкумова и второго секретаря ЦК, посланника Москвы, Грекова. За свою активность они тут же поплатились занимаемыми должностями и были высланы из Узбекистана.

Подобные ответные ходы не решали проблему, стоявшую перед Рашидовым, и не могли помешать планам Андропова. КГБ реализовал материалы о хищении в объединении «Гузал», где функционировали так называемые подпольные цеха. Избегая прошлых ошибок, Андропов договорился с Найденовым, и это дело принял к производству старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Юлий Дмитриевич Любимов. Забегая вперед, скажу, что расследовалось оно более семи лет, неоправданно затянулось, было возвращено судом к доследованию и в конечном счете производством прекращено.

В начале 80-х в Узбекистан направили для обширной комплексной проверки бригаду ЦК. Работников прокуратуры в этой бригаде возглавил Бутурлин, занимавший тогда должность заместителя начальника Главного следственного управления. Не знаю доподлинно, что накопали при проверке, но Бутурлин привез материалы, требовавшие немедленного вмешательства союзных структур, особенно в отношении Яхъяева.

Реакция ЦК вызывала умиление. Как пишет в своих воспоминаниях Егор Кузьмич Лигачев, было принято «мудрое и необычайное» решение – передать эти материалы на рассмотрение республиканской партийной организации. Не знаю, что могло быть циничнее: на кого жалуются, тому и разбираться.

Все эти аппаратные игры понимал Андропов и, не ставя в известность своих товарищей по политбюро, гнул свою линию. Работниками КГБ были реализованы материалы на начальника БХСС Бухарского УВД Музафарова и других. У взяточников изъяли ценностей на миллионы рублей. После этого расследование дела поручили Гдляну.

Видимо, уже тогда Рашидов начал понимать, насколько серьезна складывающаяся ситуация и особенно чем она грозит в случае установления массовых, в огромных размерах, приписок хлопка. В конце 1983 года он решил объехать основные хлопкосеющие области. В пути его сопровождала бригада врачей, но и они не смогли спасти первого секретаря ЦК после очередного сердечного приступа. Он только и успел сказать: «Я умираю!» Похороны, как принято, были пышными. Место захоронения в центре Ташкента, откуда несколько позже Шарафа Рашидовича перезахоронили. На смену партийному руководителю, писателю и поэту пришел его верный ученик и последователь Усманходжаев. В конечном счете его партийная карьера закончилась арестом и приговором суда.

К тому времени КГБ располагал обширной информацией о том, что в Узбекистане, Азербайджане и других хлопкосеющих республиках имеют место массовые приписки хлопка. Для сокрытия приписок на заводы и фабрики страны, перерабатывающие хлопок, поставляли его отходы – линт и улюк. За прием вагона с отходами существовала такса взятки – 10 тысяч рублей. За подписанные документы по вообще пустому вагону – 20 тысяч рублей.

В начале 1984 года Управлением КГБ по Москве и Московской области была реализована часть этих материалов. В Московской, Рязанской, Воронежской областях и других регионах взяли с поличным при даче взяток директоров хлопкозаводов Джизакской и Хорезмской областей. По их месту жительства произвели обыск. К такому повороту событий махинаторы готовы не были, и поэтому результаты были ошеломляющими. У арестованных изъяли огромные ценности и деньги.

В течение десяти – пятнадцати дней были арестованы несколько директоров хлопкозаводов Джизакской области и начальник объединения «Джизакзаготхлопкопром» родственник и земляк Рашидова Каюм Шадиев. Арестовали директоров фабрик в Воронеже, Серпухове, Рязани, Чебоксарах. После этого дело передали по подследственности в Прокуратуру СССР, и его принял к производству заместитель Каракозова Алексей Васильевич Чижук.

Между тем в Узбекистане началась кадровая чистка. Прокурором республики назначили Бутурлина. Формируя будущую команду, он пригласил меня к себе:

– Владимир Иванович, как ты смотришь на то, чтобы пойти ко мне заместителем?

Я, признаться, немного растерялся и ответил, что подумаю. Рассказал о предложении Каракозову.

– Ты знаешь, я никого при выдвижении тормозить не буду. Но зачем тебе это? Ты что, собираешься туда за взятками?

– Герман Петрович, вы сами знаете, сколько возможностей для злоупотреблений допускает мое должностное положение, и для этого не нужно ехать в Узбекистан.

– Я лично тебе не советую, – отрезал он. – Сейчас там нашими руками расправятся с неугодными и теми, кто пострадает под горячую руку. Потом наступит отрезвление, и местные начнут расправляться с пришельцами. Где ты тогда будешь искать работу? Ты об этом подумал?

Каракозов, как всегда, оказался прав, и я глубоко благодарен ему за то, что не согласился тогда с предложением Алексея Васильевича.

Между тем так называемое хлопковое дело разрасталось как снежный ком. Собственно, оно расследовалось в двух направлениях. Перед следственной группой Прокуратуры СССР стояла задача выявить организаторов приписок и взяточничества в отрасли и связанных с ними работников партийных и советских органов. В распоряжение Бутурлина выделили большую группу следователей и оперативных работников из различных регионов страны, которые разбирались с приписками хлопка на местах, то есть в районах и областях республики.

Показания о даче взяток министру хлопкоочистительной промышленности Узбекистана Усманову и его заместителям предопределили их дальнейшую судьбу уже в первой половине 1984 года. Они были арестованы. Непосредственно работу на этом участке возглавил Константин Майданюк, а летом 1984 года хлопковое дело предложили принять к производству мне. В нашу группу вошли также коллеги по следственной части Анатолий Кондратов и Виктор Королевский.

Размах хищений и взяточничества поражал воображение. Взятки давали десятками и сотнями тысяч рублей. При таких объемах пересчетом денег себя не утруждали. Купюры паковали в коробки определенного вида, например из-под пива, водки, обуви и т. д. Произвольно определялись единицы условного измерения, то есть доверху наполненная коробка пачками купюр номиналом 10 рублей составляла, например, 200 тысяч рублей.

Естественно, не обходилось и без обмана. Помню, как возмущался на допросе заместитель директора Пахтакорского хлопкозавода Бабаев, получивший от директора завода Худайкулова одну из коробок. Недовложение составило три тысячи.

Взятки давались открыто, и преступные связи между собой практически не скрывали. Однажды министру Усманову понадобились для передачи наверх сто тысяч. Располагая огромными личными сбережениями, он тем не менее дал задание найти нужную сумму начальнику объединения «Хорезмзаготхлопкопром» Джуманиязову. У последнего после ареста изъяли миллионы, но он не счел нужным использовать их во исполнение поручения и осчастливил ответственным заданием директора Янгибазарского хлопкозавода Абдуллаева.

Этот настолько обрадовался, что тут же сообщил своей подчиненной – любовнице по совместительству:

– Шоира, нас осчастливил сам министр! Будем давать ему сто тысяч.

– Это большое доверие, – заверила любимая начальника, – но своих тратить не надо, дай задание классификаторам[46].

Сказано – сделано. Собрав нужную сумму, Абдуллаев повез деньги в Ташкент. Джуманиязова не нашел и решил деньги припрятать. Сделать это поручил своему сыну-студенту.

– Сынок, это очень важное поручение. Нам доверяет сам министр! – сказал он.

Обрадованный столь деликатным поручением молодой человек посвятил в задание хозяина дома, где квартировал, похваставшись при этом, кому предназначены деньги. Итак, взятка еще не дошла до адресата, а о ней уже знали семь человек. Никто из них не задумывался об уголовной ответственности за соучастие в даче взятки, посредничестве, недонесении о преступлении, наконец.

И вот приблизился «день икс».

– Где деньги? – раздался по телефону грозный рык Джуманиязова.

– Они в Ташкенте у моего сына. Он их вам принесет, – подобострастно ответил Абдуллаев.

– Твоего сына я не знаю, – обрезал начальник. – Пусть их доставит тот, кто знаком мне лично.

Под рукой оказался только муж сожительницы. Ему и доверили «страшную тайну». Взятку он понес вместо сына Абдуллаева, но вместе с ним, как говорят – доверяй, но проверяй. Ну наконец-то деньги дошли до взяткополучателя, подумает читатель – и ошибется.

В гостинице посредников ждал не Джуманиязов, а его брат – преподаватель одного из ташкентских вузов. Сто тысяч стали перебрасывать в портфель, уже набитый под завязку денежными знаками. И опять же портфель принял не министр, а его родной брат Анвар, ожидавший компанию на улице в автомобиле «жигули». Не правда ли, прекрасная свидетельская база для следствия? Этот эпизод прошел в суде, как говорят, на ура.

Да, суммы взяток были огромными, и уже в начале расследования перед нами встал вопрос: а вообще, они реальны или нет? Неужели приписки позволяли изымать деньги в таких размерах? Между тем в Узбекистане нарастало озлобление против работников следственных групп.

Первые ростки возмущения действиями центра стали появляться в показаниях руководителей среднего звена.

– Вот вы во всем обвиняете нас, но наберитесь смелости и порядочности, поднимите видеозаписи последнего посещения Узбекистана Брежневым, – говорили нам. – На партийном активе, обращаясь к Рашидову, генсек спросил: «Ну что, Шараф Рашидович, дадим стране шесть миллионов тонн хлопка?» – «Трудно, Леонид Ильич, но постараемся», – бодро отрапортовал Рашидов. Мы не могли потянуть такой план. Наш потенциал – не более пяти миллионов в год. Нас вынудили приписывать, нас сделали преступниками, а теперь вы же с нами расправляетесь.

Не внимать этому крику души было нельзя.

Первоначально у Каракозова и Чижука возникла идея показать на примере одного совхоза Джизакской области, как начинались приписки и как они воплощались в живые деньги, каким путем распределялись по горизонтали и вертикали.

Все было довольно просто: представитель совхоза приходил на заготпункт хлопкозавода, где ему выписывали липовую квитанцию на прием, например, 1000 тонн хлопка. Квитанция предъявлялась в банк и, в зависимости от цены хлопка за килограмм, совхозу из госбюджета перечислялись деньги, например 300 тысяч рублей.

В совхозе составляли фиктивные ведомости на заработную плату и по ним получали эту сумму. Часть ее оседала в совхозе и делилась между теми, кого посвятили в эти комбинации. Остальные деньги отдавались в распоряжение директора хлопкозавода, на котором лежала обязанность скрывать приписки.

Часть «сданного хлопка» удавалось спрятать за счет махинаций при переработке сырья. Остальное списывали за счет поставок его на хлопкоперерабатывающие фабрики под видом хлопка шестого сорта или его отходов – линта и улюка. Сам линт и улюк списывали тем же совхозам на корм скоту. Естественно, привесы и удои при такой форме хозяйствования никого не интересовали. Директор хлопкозавода с согласия лиц, стоящих у власти, делил деньги на доли райкома, обкома, ЦК, прокуратуры, МВД, КГБ, суда, райисполкома, народного контроля и т. д.

Идея моих руководителей о «ручейке» на примере одного совхоза не выдерживала никакой критики. По нашему уголовному законодательству в случае дачи-получения взятки из похищенных государственных или общественных средств виновные лица привлекались к уголовной ответственности и за взяточничество, и за хищение. Это считалось аксиомой.

Но, поскольку по нашему же закону бремя доказательства возлагается на следственные органы, размер похищенного нужно устанавливать до копейки. На деле это – объемные ревизии, изучение сотен и тысяч документов, их экспертное исследование на предмет подделок и подлогов, наконец, судебно-бухгалтерские экспертизы. Требовались месяцы и годы кропотливейшей работы.

«Зацепили» один совхоз, но размеры взяток на хлопкозаводе состоят не из одного такого «ручейка», а из многих. Вливания в объединения, министерства – это сотни тысяч таких «ручейков». В общем, цепная реакция, а в итоге – тупик, ибо расследовать все это физически невозможно. Нет стольких ревизоров, следователей, тюрем для размещения виновных.

В дурном сне не могло присниться законодателям, с чем столкнет нас жизнь. Но мы обязаны были дать ответ на вопрос: реальными ли были размеры взяток, которые нам называют? И тогда родилась идея.

Размеры посевных площадей известны, урожайность по годам, потери по нормативам тоже. Пригласили ученых.

– Можно ли подсчитать количество собранного хлопка, например, за пять лет? – спросили мы.

– Конечно, – ответили нам.

– А приписанного?

– Можем назвать условно минимальный и максимальный сбор урожая, объемы приписок, так же как и подсчитать, сколько денег из госбюджета выплатили за этот «воздух».

Так родилась идея проведения уникальной планово-экономической экспертизы. Выводы ее были ошеломляющими. Минимальный размер приписок хлопка в Узбекистане за пять лет составил пять миллионов тонн. За несуществующий хлопок из госбюджета перекачали в республику 3 миллиарда рублей. Фонд заработной платы из них составил 40 процентов. То есть минимальный размер похищенных и розданных в виде денежных взяток составил 1,4 миллиарда рублей.

Грустно было осознавать, что материалы для такого исследования не требовали возбуждения и расследования уголовного дела. Они, как говорят, лежали на поверхности, ибо были заложены в государственную отчетность.

Почему же руководители государства, Госплан, Госстат и т. д. в упор годами не хотели видеть очевидное? Да потому, что узурпация власти одним лицом при практически полном попустительстве совершению государственных преступлений устраивала многих. Жилось интересно и, главное, весело. Рассказывают, что в один из последних приездов Брежнева в Узбекистан лично опекавшему его управляющему делами ЦК Умарову генсек подарил золотые швейцарские часы. Тот долго отказывался, но вождь настоял. Перепуганный служака доложил о случившемся Рашидову и спросил, что делать.

– Болван! – ответил поэт и гуманист. – Умей крутиться. Мы должны дать в десять раз больше.

Итак, размеры взяток были вполне реальными и предполагаемый источник денег установлен. Мера наказания как за хищения, так и за взятки одинакова. Поэтому тогда решили, как и по минрыбхозовскому делу, предавать виновных суду только за взяточничество. Такое решение могло сократить сроки расследования, которое грозило затянуться на долгие годы.

Не могло быть речи и об одном «хлопковом судебном процессе», ибо следственное производство составило бы тысячи томов. Ни один дворец правосудия, которых в стране не было и нет, и заменяющие таковые в необходимых случаях дома культуры не позволили бы разместить в них подсудимых и охрану. Да и в суде такое дело слушалось бы не один год. Поэтому решили разделить дело на ряд самостоятельных производств и в Верховный суд СССР направить дела по обвинению министра Усманова и его заместителей. В Верховном суде нас полностью поддержали.

Это был интересный вариант. Сложности состояли в том, что министр и компания между собой взятками повязаны не были, а мы изобличили только Шадиева и директора Бухарского хлопкозавода Бурханова, которые давали взятки каждому из них. Выбрать нужно было одного. Вину в содеянном оба признавали полностью, изобличили тех, с кем были преступно связаны, но…

Если Бурханов вернул государству 2,5 миллиона ворованных рублей, то Шадиев ни копейки, хотя последний по занимаемому должностному положению был более предпочтителен как фигурант основного дела. После вполне откровенного разговора Шадиев заверил нас, что готов уговорить жену и сыновей внести в порядке возмещения причиненного ущерба не менее полумиллиона рублей. Однако они отказались. Выбор пал на Бурханова. Как говорится, основное дело слепили.

Вообще, на личности Шадиева стоит остановиться особо. В первый же приезд в Джизак следователи группы были поражены размерами и роскошью городской бани, построенной Шадиевым на свои собственные (читай – ворованные) миллионы. Он соорудил ее не для себя лично, а для своих земляков и очень хотел, чтобы над главным входом на арабском языке красовалось надпись «Каюм Шадиев». Это было уже слишком, и партийное руководство области согласия на подобное излишество не дало, хотя постройку бани одобрило. Так и стоит до сей поры на родине Шарафа Рашидова и его родственника Каюма Шадиева шикарная восточная баня.

До войны юный Каюм закончил школу с посредственными оценками и поступил в техникум. В первых числах июля 1941 года стал курсантом Алма-Атинского пехотного училища. Когда к осени стало ясно, что удар группы армий «Центр» фашистской Германии нацелен на Москву, училище переформировали в бригаду и бросили в бой на подступах к столице. Почти никого из бойцов этой бригады в живых не осталось. Шадиев же среди погибших не значился, потому что дезертировал – не явился в эшелон, отправлявшийся на фронт.

Через много лет, будучи арестованным, он заявил, что тогда «вышло секретное постановление ГКО о сохранении кадров для хлопковой промышленности» и на этом основании он был демобилизован. Ложь! Не было таких решений Государственного комитета обороны. На полях сражений защищали Родину и умирали не только рабочие и крестьяне, но и призванные в армию писатели, художники, крупные ученые. Среди них Шадиева не было.

В послевоенные годы он объявился студентом Ташкентского текстильного института, к началу 50-х годов умудрился получить офицерское звание. А говорят, тогда взяток не давали! Не правда ли, интересная биография у крупнейшего хозяйственного руководителя республики?

По нашим данным, он был баснословно богатым человеком. Хорошо знавшие Шадиева земляки скептически относились к нашим надеждам закрепить доказательства его вины добровольной выдачей преступно нажитого имущества.

– Видите ли, – говорили они, – первый раз он погорел на денежной реформе 1947 года, затем на второй – в 1961-м. После этого Шадиев решил не рисковать и все наличные вкладывал в золото.

Желтый металл он хранил в тайниках, и перед его семьей вставала проблема обратного превращения золота в деньги. При попытке произвести одну такую операцию из тайника (впрочем, оставшегося нам неизвестным) извлекли 80 золотых монет. Продававшего их человека, особо доверенного в семье Шадиевых, взяли с поличным. На следствии он проявил завидную стойкость и никого не выдал. Его осудили к длительному сроку лишения свободы за нарушение правил о валютных операциях.

Позже мне рассказали, что эта история отнюдь не была связана с желанием Шадиевых сдать деньги Прокуратуре СССР. Они нужны были для взяток по делу в отношении одного из сыновей Каюма – директора совхоза, арестованного за хищения.

Правда ли это? Не знаю. Но сына Шадиева в конечном счете оправдали. Видимо, на примере этой истории семья была убеждена, что рано или поздно появится возможность выкупить отца и мужа. Такая уверенность сыграла роковую роль в его судьбе. Шадиева предали суду вместе с подчиненными ему работниками по объединению «Джизакзаготхлопкопром».

Естественно, что в такой группе он играл роль организатора взяточничества – на преступном жаргоне «паровоза» – и, значит, был главной фигурой. Он получил больше всех – 15 лет лишения свободы. Окажись Шадиев судимым в деле министра и его заместителей, срок наказания был бы наверняка значительно меньшим. Тот же Бурханов был осужден всего на девять лет ИТК усиленного режима. Таковы жестокие реалии нашей работы в те годы. Венец работы следователя – обвинительный приговор. Оправдательный – провал, за которым следовало весьма суровое наказание, поэтому каждый следователь делал все возможное для того, чтобы все привлеченные к уголовной ответственности были осуждены.

Рождение дела и его завершение во многом зависели не только от тактики следствия, но и от правильно выбранной стратегии расследования. Ты постоянно должен помнить, что обладаешь только иллюзией независимости и самостоятельности. Одни с твоей помощью просто-напросто сводят счеты друг с другом, другие – наживают политический капитал, третьи – гадают, до какой степени дойдут разоблачения и чем это может грозить им лично. Стоящие у власти, не желая разрушения создаваемой годами системы, через правоохранительные структуры создавали видимость борьбы с ее пороками, практически ограждая себя от разоблачения и возможного наказания.

Думается, что камикадзе у истоков борьбы с этой системой сразу были обречены на бесславную гибель. Ни Найденов, ни Каракозов никогда ими не являлись, наоборот, они были расчетливыми и тонкими тактиками. Был ли таковым Гдлян? Пожалуй, нет. Он решил рискнуть, пошел ва-банк и в общем-то не проиграл, а насколько выиграл – показало время.

Разоблачение коррупции в Узбекистане связывают с его именем, равно как и зарождение несостоявшегося кремлевского дела. Думаю, что в тот период Гдлян умело использовал расстановку сил в борьбе за власть в республике и ловко лавировал между противоборствующими сторонами, выбирал, на кого делать ставку в той или иной ситуации. Но нельзя не отдать должное смелости и необычной по тем временам дерзости, с которыми он действовал.

Здесь необходимо небольшое отступление, связанное с разработанной Каракозовым тактикой следствия по делам о взятках. Герман Петрович обожал следователей-«колунов» и сам относился к категории таковых. С утра он уезжал в следственный изолятор и начинал работать с арестованными. Зная о большой утечке информации в обычных тюрьмах, нашу клиентуру держали в основном в Лефортовском СИЗО КГБ СССР. Это, безусловно, сказывалось на психологическом климате, в который попадали обвиняемые. Уверовавшие в безнаказанность, всесилие подкупленной номенклатуры, частью которой были многие из них, они, как правило потрясенные арестом, рассказывали если не все до конца, то достаточно много. Как охотно они это делали, свидетели тому не только многие из нас, но и Господь Бог, если Он, конечно, есть.

Сегодня и демократы и консерваторы на страницах печати, по радио и телевидению любят муссировать тему о психологическом воздействии на подследственных. Странно слушать и читать об этом. Я не представляю ни одного допроса без психологического воздействия на допрашиваемого. Любое расследование без этого бессмысленно. В следственной камере два человека: следователь и подследственный. Первый стремился получить показания о преступлении, о лицах, к нему причастных, второй – скрыть это.

В какой форме происходит психологическое воздействие на обвиняемого, зависит от профессиональной подготовки и интеллектуальных способностей следователя. Например, можно в повышенном тоне заявить ему, что он будет обязательно расстрелян, и в красках описать, как намажут его лоб зеленкой и раздастся роковой выстрел. Но можно и по-другому: тихо, спокойно, келейным голосом рассказывать, как судья огласит смертный приговор, как придется переодеться в полосатую робу, жить в одиночной камере и ждать той роковой минуты, когда земная твоя жизнь закончится.

Трудно сказать, что страшнее – срывы на крик или скрытое иезуитство? Тем не менее для уважающего себя следователя оба эти приема – удары ниже пояса, равно как и угрозы ареста членов семьи и родственников обвиняемого. К тому же те из следователей, кто исповедует принцип: победителей не судят, рано или поздно за это расплачиваются.

И все же «колка» есть «колка». Хочешь не хочешь, но, получив явку с повинной или заявление о получении взяток, нужно определяться, что делать дальше и достаточно ли в этих документах данных для ареста конкретного фигуранта. В этой ситуации на оперативных совещаниях вычисляется какая-то ключевая фигура, наиболее важная на данном этапе следствия. Проводить следственную проверку – значит расшифровать свои намерения раньше времени и нарваться на контрмеры. Считали: если на человека есть два показания – это маловато. Если будет четыре-пять – достаточно. Что происходило дальше, понятно всем: нужно получить эти показания. При такой нацеленности на заранее желаемый результат переступить грань дозволенного довольно легко. Иногда сознательно или из ложной убежденности в своей правоте следователь навязывал обвиняемому факт, которого в реальной жизни не было вообще. Бывало и наоборот: обвиняемый тонко улавливал, что от него нужно следователю. В любом случае эта ошибка чревата самыми серьезными последствиями. Вот пример.

Бывший секретарь ЦК КП Узбекистана, небезызвестная Абдулаева, после ареста, как и многие другие, «зафонтанировала». Решив обмануть Гдляна по одному из эпизодов, она рассказала о получении взятки в виде украшений из бриллиантов от одного ответственного работника. Более того, выдала следователям эти украшения. Подтвердил ее показания и взяткодатель.

Это был идеальный при расследовании дел о взяточничестве эпизод. Уточнением и более детальной его проверкой никто себя утруждать не стал. В судебном заседании Абдулаева от своих показаний отказалась и заявила, что ее принуждали к признанию. В обоснование своих доводов она подробно рассказала, где, когда и с чьей помощью купила эти украшения. Все это оказалось правдой. Отказался от своих показаний и взяткодатель. По его словам, при опознании предмета взятки следователи ненавязчиво и мимоходом сказали ему: «Укажите на то, что под номером таким-то». Это он и сделал. Такое «упрощенчество» всплыло в суде и в конечном счете привело к оправдательному приговору и скандальным публикациям в центральной прессе о «разрушении узбекского дела». И как ни шумели Гдлян и Иванов, они просто обязаны были признать, что Абдулаева обвела их вокруг пальца.

Да, не все было так просто и однозначно в «гдляновской эпопее». Многих из нас он упрекал в нерешительности, в боязни сплотить наши ряды и действовать единым кулаком. В чем-то он был прав, в чем-то – нет. Но были в его деле грубые ошибки, подобные вышеописанной, было и другое…

Первый скандал разразился в 1983 или 1984 году. В здании республиканского КГБ Гдлян и его следователи допрашивали одного из свидетелей по делу. После допроса домой он не вернулся, а утром его труп обнаружили под окнами здания КГБ.

По тем временам это были крупные неприятности, чреватые серьезными оргвыводами. Да и объяснения следователей выглядели неубедительно. Они утверждали, что свидетель якобы отказался идти домой и попросил разрешения переночевать в служебном кабинете. Начал писать явку с повинной о месте, где прятал ценности. Затем передумал и под утро выбросился из окна.

Возбудили уголовное дело, поручив его расследование одному из прокуроров следственной части Мазуркевичу. Но, как оказалось, в скандале никто заинтересован не был, и неприятную историю замяли. Тельман Хоренович отделался строгим выговором.

Вскоре в Ташкенте, в Верховном суде Узбекистана, началось слушание уголовного дела Музафарова, Кудратова и других. Государственное обвинение по делу поддерживала прокурор одного из управлений Прокуратуры СССР. Ее-то Гдлян и решил подчинить своей воле. Он стал требовать и просить для подсудимых тех мер наказания, которые его устраивали. Разгорелись споры, переросшие в откровенные ссоры. Гдлян не нашел ничего лучшего, как обвинить председательствующего и гособвинителя в получении взяток.

Добиться своего Гдлян не смог. Вопреки его требованиям Музафарова и Кудратова приговорили к расстрелу, а в адрес Прокуратуры СССР и конкретно Гдляна было вынесено частное определение. Рекунков был вне себя. Он расценил действия Тельмана Хореновича как явное превышение служебных полномочий. Последовал еще один приказ о наказании.

Третий громкий скандал был связан с арестом бывшего первого секретаря Кашкадарьинского обкома партии Гаипова. Взять под стражу его пытались непрофессионально, на дому, да еще при непосредственном участии следователей Прокуратуры СССР и лично Гдляна. При имеющейся санкции на арест Гаипову не ограничили свободу передвижения, и он начал кромсать себя ножом. Ему пытался помешать лично Тельман Хоренович. Счастье Гдляна, что Гаипов не решился наносить удары ножом следователю.

Примеров таких можно привести достаточно, как, впрочем, и аргументированных возражений сторонников Тельмана Хореновича.

Подобные и другие многочисленные ошибки и просчеты лично Гдляна и отдельных следователей дали возможность через несколько лет развязать грандиозную кампанию по дискредитации работы его группы.

Для меня ясно одно: этого неординарного и одаренного следователя использовали в своих целях определенные политические круги. Как, впрочем, на разных этапах в своих интересах использовал их и сам Гдлян.

Тельману был очень нужен внешний эффект, и он сделал большую ставку на изъятие денег и ценностей мафиозных структур. Таких результатов, которых добился он, не было ни у кого из нас, и Гдляну была оказана самая широкая поддержка со стороны руководства Прокуратуры СССР.

В его распоряжение предоставляли вертолеты, бронетранспортеры, охрану войсковых подразделений и даже авиалайнеры гражданской авиации, доставлявшие мешки изъятых денег и драгоценностей спецрейсами в Москву.

В лучах его славы пытались купаться ответственные работники нашей «фирмы». Они выезжали в Узбекистан на изъятия, красовались и позировали перед объективами фотоаппаратов, видео – и кинокамер.

Все всем нравилось, пока Гдлян не переступил некую запретную черту. Он заявил о взяточничестве в святая святых – политбюро. Доказательства были слабенькими. Но Гдлян был прав. По делам о коррупции и взятках в Минрыбхозе, по сочинско-краснодарскому делу и многим другим постоянно фигурировали фамилии Брежнева, Черненко, Соломенцева, Романова, Рашидова, Кунаева. Не могли быть такие совпадения случайными, а тем более в отношении других работников ЦК КПСС, начиная от инструкторов и кончая заведующими отделами. Одни и те же фамилии, одни и те же люди, кочующие из протокола в протокол по разным, но так похожим друг на друга уголовным делам.

Гдлян без оглядки ринулся в политические игры, и система моментально попыталась расправиться с ним. Но на Руси любят мучеников, и Тельман стал национальным героем.

Пронизанная же взяточничеством по горизонтали и вертикали одна из среднеазиатских республик в буквальном смысле тряслась от страха. Но какое бы праведное дело ни вершили посланцы Москвы, это не могло не привести к обратной реакции, к нарастанию неприязни к центру. Никакие заверения Гдляна об отсутствии узбекского дела и его настойчивого стремления к разоблачению «кремлевской мафии» понимания в Узбекистане не находили. Тельману Хореновичу могли верить только в том, что «перед ним закрыли Спасские ворота». Это воспринимали на ура.

Рашидов и его окружение годами подкупали кремлевскую верхушку, и отнюдь не только из личной корысти. В республику широким потоком шли стройматериалы, развивалась промышленность, осваивалась Голодная степь, отстраивались и хорошели города. А потому не стоит сегодня удивляться реабилитации бывшего национального лидера Узбекистана. Он много доброго сделал для своего народа. Совсем не случайно почитают в Казахстане Кунаева, а Гейдар Алиев стал президентом Азербайджана. Слишком просто и, я бы сказал, примитивно оценивали мы то, что происходило долгие годы на завоеванных когда-то окраинах Российской империи. За все это мы расплачиваемся сегодня, за все это будут расплачиваться будущие поколения.

Расстреляли министра Усманова. К длительным срокам лишения свободы приговорили тысячи людей. Заработав политический капитал, Тельман Хоренович Гдлян и его верный соратник Николай Вениаминович Иванов стали народными депутатами. Они вошли в Межрегиональную депутатскую группу и вольно или невольно во многом содействовали развалу СССР. Закончилось провалом расследовавшееся многие годы дело знаменитого Адылова. На скамье подсудимых оказался зять Брежнева Юрий Чурбанов, на которого, кстати, вышли по узбекскому делу.

Публично обвиненные во взяточничестве Лигачев, Рекунков, Теребилов, Сорока и другие не смогли оправдаться в глазах общественности, так же как Гдлян и Иванов не смогли представить громогласно обещанных доказательств их вины. Из-под стражи будут освобождены ответственные партийные работники Осетров и Смирнов, арестованные группой Гдляна. Против самих знаменитых следователей возбудят уголовное дело и прекратят его в последующем по реабилитирующим основаниям, при этом умудрятся в промежутке предъявить обвинение в халатности Каракозову. Написано об этом немало. После развала СССР в Узбекистане начнется массовое оправдание осужденных по хлопковому и другим делам. А осужденные по этим же делам россияне, скрывавшие за взятки приписки хлопка, так и не будут реабилитированы. До них никому не было дела тогда и нет сегодня, в эпоху демократических преобразований.