Глава тридцать шестая Разрыв

Из-за занавески смотровой Билл Мастерс поманил пальцем помощника директора Роберта Мейнерса. Он проводил физическое обследование женщины средних лет и хотел, чтобы Мейнерс собственными глазами увидел вагинизм.

Мейнерс, заменивший в клинике Роберта Колодны, никогда прежде не входил в смотровую в такие моменты. В отличие от своего предшественника, он не был врачом, а имел докторскую степень по теологии. Мастерс нанял его заниматься психосексуальными проблемами, вызванными долгим засильем пуританства в Америке. «Билл считал, что мужская дисфункция в значительной мере была результатом косных религиозных взглядов, – объяснял Мейнерс. – Когда в ранней юности людям навязывают негативные суждения о сексуальности, это влияет на мужскую эрекцию». Мейнерс говорил мужчинам-пациентам, испытывавшим чувство вины из-за мастурбации, что прикосновение к себе не вредит их сексу с женами. В лечении пациентов Мейнерс не особенно опирался на Библию или на обожествляемого Зигмунда Фрейда. Он просто следовал программе упражнений «чувственного фокуса», пока терапия не давала свой волшебный эффект. Однако не имеющему медицинского диплома сотруднику не полагалось смотреть на обнаженную женщину. Записывающие устройства, которыми была напичкана вся клиника, позволяли командам терапевтов слышать все происходящие разговоры. И когда Джонсон поняла, что Мастерс пригласил Мейнерса, случился взрыв.

Джонсон ворвалась в смотровую, задернула занавеску и в крайнем гневе выгнала Мейнерса вон.

– Держитесь подальше от смотровой! – сделала она ему выговор. – Вы – не врач.

Подобные стычки стали постоянными для Мастерса, который растерял значительную часть своих врачебных навыков и утрачивал остроту ума. Он больше не мог с ходу дать правильный ответ на любой вопрос, как было когда-то. Дерзкая амбициозность и работоспособность переродились в сентиментальность. Приступы болезни Паркинсона и возраст начинали играть с ним дурные шутки. Ближе к своим 60 годам он отказался от акушерства, говоря, что вставать в три часа ночи, чтобы принимать младенцев, – это игры для молодых. Он перестал было проводить гинекологические операции, затем вернулся к хирургии, чтобы плата за его услуги поддерживала институт, но снова отказался от них, когда не смог держать скальпель. Билл ощущал эти перемены, но, будучи человеком гордым, держал это при себе.

Одна из историй его угасания была связана с Пегги Шепли, женой председателя совета попечителей института Этана Шепли-младшего. До того как выйти замуж во второй раз (за Этана), Пегги стала гинекологической пациенткой Мастерса, в основном из дружеской любезности. Около 1985 года, приближаясь к своей пятидесятой годовщине, она пришла к Мастерсу на ежегодный осмотр и заговорила о том, что хочет сделать маммографию.

Он отреагировал недовольным тоном:

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

Мастерс провел обследование ее груди и тазовых органов и объявил, что она здорова.

Пегги не удовлетворилась результатом осмотра. Она пришла на прием к главе хирургического отделения больницы св. Луки в пригороде Сент-Луиса, который провел еще одно исследование, назначил маммографию и обнаружил у нее рак груди. Реакция Мастерса, когда она рассказала ему об этом уже после лечения, была шокирующей.

– Он потрепал меня по плечу и сказал: «Я рад, что ты оправилась от того, что, по твоему мнению, у тебя было», – вспоминала Пегги. – Я говорю: «Билл, я думаю, очень важно, чтобы женщины, особенно женщины старше пятидесяти или даже сорока лет, проходили базовую маммографию». А он просто отмахнулся от этого. Он даже не подумал, что это правда – что это была не моя фантазия, а настоящий рак.

Для Вирджинии Джонсон перемены, происходившие с ее 75-летним мужем, человеком, который дал ей так много, были болезненно очевидными. Его когда-то властный голос был теперь напряженным и слабым. Во время выступлений на медицинских семинарах Билл страдал от «мелких срывов» – провалов в мыслях, хаотичных комментариев, которые подмечали посторонние. Во время одной встречи друзья выразили беспокойство по поводу Мастерса, и Джонсон честно рассказала им, что он болен болезнью Паркинсона. Когда Мастерс догадался, что они узнали о его проблемах со здоровьем, он напустился на жену, точно она выдала величайшую тайну.

– Билл, у тебя дрожат руки. Ты запинаешься на презентациях, – ответила она. – Лучше пусть они знают и проявляют сочувствие, чем теряются в догадках.

К 1990 году количество пациентов в Институте Мастерса и Джонсон сократилось наполовину – до 125 в год. В клинике Мастерс стал второстепенной, почти теневой фигурой, подчиняясь суждениям жены. Он продолжал готовить терапевтов, хотя уже не так часто принимал пациентов.

Сотрудники ценили приветливость Мастерса в сравнении с властностью Джонсон и защищали угасающего старика, которым искренне восхищались. Между тем готовность Вирджинии мириться с закатом мужа была на исходе. Она часто с раздражением говорила о Билле и не проявляла никакой привязанности к нему.

Снижение доходов от бизнеса заставило Джонсон единолично принимать множество трудных решений. Мастерс не желал или уже не мог смотреть в лицо мрачной реальности. Без правительственных грантов на исследования и с пересыхающим ручейком частного финансирования институт был вынужден переходить на режим экономии. Еще раньше пришлось закрыть эндокринологическую лабораторию клиники – источник большинства исследований, финансируемых фармацевтическими фирмами, – и распрощаться с талантливыми исследователями. Марк Шварц ушел и открыл собственную практику в Новом Орлеане. Ванда Боуэн, которая некогда была блюстителем внутреннего кодекса клиники, личный адъютант Джонсон, ушла со скандалом. Мэй Биггс, пожалуй, самого талантливого терапевта института, попросили уволиться в 1988 году.

Джонсон нужен был в клинике кто-то, кому она могла бы довериться. Она хотела уйти на покой и передать свои обязанности заместителю. Естественным кандидатом на эту должность стал Уильям Янг, муж ее дочери.

Дети Вирджинии, Скотт и Лиза, были теперь взрослыми людьми. Джонсон часто мучилась чувством вины из-за того, что пропустила много важных моментов их детства. Ее отношения с Лизой складывались непросто. «Сын – моя гордость и радость, – объясняла она. – А дочь всегда была диковатым ребенком».

В свое время Лиза познакомилась с Уильямом Янгом, священником баптистской церкви, и вышла за него замуж. Янг не так уж много знал о секс-терапии, когда заступил на свой пост в клинике тещи. «Многим людям кажется странным, что баптист рассматривает сексуальность как дело своей жизни, – говорил Янг репортеру. – Но я всегда проповедовал, что сексуальность – вещь не только здоровая и естественная, но еще и богоугодная. С ней, как с огнем: главное – как мы ее используем». Многие в клинике были невысокого мнения о его способностях в качестве терапевта, но выбор Янга оказался верным решением. Со временем он стал директором института, заменив на этом посту Мейнерса, которому предложили менее значимую должность за меньшую плату.

Живший в то время в Нью-Йорке Хауи Мастерс был опечален переменами в институте. Несмотря на эмоциональную отстраненность, он уважал отца как человека, который говорил ему неприукрашенную правду. Хауи женился на Виктории Бейкер, своей коллеге, продюсере и директоре ABC News. В числе его творческих достижений был ряд документальных фильмов и недолгий период работы в вечерних новостях с Питером Дженнингсом. Хауи не понимал, почему отец позволил Джонсон сделать новым лидером клиники своего зятя. «У Билла Янга вообще не было никакой реальной подготовки для такого поста, – говорил Хауи. – Уже по одному этому можно было судить, что институт умирает».

Перестав заниматься делами института, Джонсон оставила позади самые крепкие узы, связывавшие ее с Мастерсом, – их работу. «Думаю, Джини устала от всего этого, – объяснял Хауи. – Она человек беспокойный, в отличие от него. Честное слово, он мог бы вставать каждое утро, надевать один и тот же галстук-бабочку, идти одной и той же дорогой на работу и садиться за стол, чтобы бороться с одними и теми же проблемами, всю следующую сотню лет, если бы сумел столько прожить, – и был бы счастлив».

С болезнью Мастерса отчуждение Джонсон только усилилось. Билл предпочитал дома смотреть футбольные матчи или читать какой-нибудь детективный роман, в то время как Джини предпочитала общение. Она ездила бы на торжественные банкеты каждый вечер, если бы было возможно. Ей доставлял удовольствие тот факт, что, когда они были знаменитостями, все хотели быть рядом с ней. Билл находил все это скучным.

В годы заката Билла Джини заботилась о нем, как верная жена. Близкие друзья и коллеги восхищались ее преданностью. Она знала его лучше, чем любой другой человек, и понимала, как много значит для него клиника. «Я провела с ним десять ужасных лет, – рассказывала она. – Мастерс к тому времени уже жил в стране своих фантазий. У меня была возможность избавиться от него, но я не могла себе этого представить».

Друзья в Сент-Луисе говорили, что Джини чувствовала себя пойманной птицей, связанной узами, в которых больше не было любви – если это чувство вообще существовало между ними. Они наблюдали бесстрастное взаимодействие двух партнеров и недоумевали, почему Джини, живая, привлекательная женщина, остается рядом с этим эгоистичным, черствым мужчиной. Временами они видели, что Джонсон по горло сыта требованиями Мастерса. Дона Уилкинсон, жена футбольного тренера и член совета попечителей института, вспоминала маленький званый ужин человек на двенадцать, в числе которых за столом сидели Билл и Джини. За весь вечер Мастерс не проронил ни слова, точно ребенок, которого уволокли из дома против его воли. Билл и Джини рано ушли с вечеринки, и Уилкинсон так описывала реакцию на них своих гостей: «Все говорили друг другу: «Ой, какая чудесная Джини, просто замечательная. Но, Боже мой, он-то какой странный!».

Джини порой вслух строила планы, как однажды уйдет от Билла. Она горько сокрушалась, что ей придется провести остаток своей жизни с мужчиной, который предпочитает в одиночестве сидеть в гостиной в пижаме, смотря по телевизору спортивные передачи. Она поговаривала о своем уходе из клиники. Теперь уже скоро, говорила она, скоро она расстанется с миром Билла, с той эмоциональной орбитой, в которую она была включена почти всю свою взрослую жизнь. Уилкинсон сомневалась, что подруга когда-нибудь сдержит свое обещание. «Можно любить человека, не будучи в него влюбленной, – объясняла она, описывая дилемму Джонсон. – Любить то, что он олицетворяет. Любить сотрудничество и партнерство в работе. Любить признание. Но любишь ли ты этого человека? Это совсем другой вопрос».

В канун Рождества Джонсон пригласила Лизу, Уильяма и двух их детей, Анну и Ларк, на традиционный праздничный ужин. Стол ломился от яств. Мастерс открыл бутылку шампанского, и они начали произносить тосты друг за друга. Дом сиял от пламени свечей, украшенный гирляндами и большой наряженной елкой, под которой они обменялись подарками.

Когда семейство окончило трапезу, Билл поднялся и откланялся.

– Я очень устал, – сказал он утомленным голосом и без дальнейших объяснений ушел наверх, в спальню.

Оставшись за столом, Джини продолжала развлекать близких, пока они не решили, что пора ехать домой. Она расцеловала на прощанье внуков, болтая с ними о том, какие подарки Санта может принести им к следующему утру. Затем убрала со стола, перемыла посуду и следом за мужем отправилась в постель.

Билл не спал – ждал ее. По своему обыкновению, он не стал мямлить и выбирать слова.

– Я хочу развода, – объявил он.

В не терпящих возражения словах он объявил, что их семейная жизнь, длившаяся 21 год, окончена. Ибо он нашел – снова – единственную истинную любовь своей жизни.