НЕНУЖНЫЕ ФАКУЛЬТЕТЫ

Наркомат просвещения коренным образом изменил политику в сфере высшего образования. Заместитель Луначарского историк Покровский важнейшей задачей считал унификацию и централизацию управления, что прежде всего означало лишение университетов автономии, которой они пользовались в царские времена.

Сам нарком придерживался иной точки зрения. 9 июля 1918 года Луначарский высказал свою позицию:

— Я хорошо понимаю, что такую тонкую организацию, как университет, нельзя ломать. Нет, это не ломка, а реформа школы.

Но не он определял школьную политику большевиков. В том же 1918 году приказом Покровского закрыли все юридические факультеты. Этот акт вошел в историю…

«В бесправной стране права знать не нужно, — горько констатировал профессор Юрий Готье. — Это новая черта той безумной, превосходящей всякое вероятие глупости и безмозглости, которой отличаются вершители коммунистических судеб бедной России. Картофеля нет и не будет, так как его сгноили, заморозили, спрятали или раскрали…»

Потом ликвидировали и все историко-филологические факультеты. Заодно отменили все ученые степени и звания — свидетельство высокой квалификации ученого — указом Совнаркома от 1 октября 1918 года «О некоторых изменениях в составе и устройстве государственных ученых и высших учебных заведений Российской республики». Произошло резкое падение уровня преподавания.

Двадцатого января 1919 года постановлением коллегии отдела высших учебных заведений Наркомпроса образовали Государственный ученый совет. Председателем стал Михаил Николаевич Покровский. К Государственному ученому совету, то есть к Покровскому, перешло право избирать университетских профессоров. В составе ГУС образовали и научно-педагогическую секцию, ее возглавила Крупская; она же редактировала журнал «На путях к новой школе».

«Не все знают и ценят как следует, что Надежда Константиновна была педагогом-теоретиком задолго до революции, — писал позднее Михаил Покровский, — что в ее лице мы имеем первого педагогического “спеца” нашей партии».

Главное управление профессионально-политехнических школ и высших учебных заведений (Главпрофобр) Наркомата просвещения Луначарский попросил возглавить видного партийного работника и экономиста Евгения Алексеевича Преображенского, недавнего секретаря ЦК.

Университетские преподаватели попытались урезонить новую власть, Преображенский отчитал их в «Правде»: «Когда группа петроградских профессоров подняла протест против закрытия историко-филологических факультетов и, следовательно, рекомендовала нищей стране иметь лишнюю тысячу знатоков греческого, латинского и санскритского языков вместо тысячи нужных агрономов и нескольких тысяч квалифицированных рабочих, то можно ли серьезно говорить с такими людьми?»

Ректор Московского университета известный биолог Михаил Михайлович Новиков, бывший депутат Государственной думы, поинтересовался у Покровского, почему одного за другим арестовывают преподавателей, чего в истории России никогда не происходило.

— Вы как биолог должны знать, сколько крови и грязи бывает при рождении человека. А мы рождаем целый мир, — последовал хладнокровный ответ.

Михаил Новиков отказался от поста ректора МГУ. На коллегии наркомата он презрительно произнес:

— Разрушение высшей школы, которое не удалось Победоносцеву и Кассо, удалось Луначарскому и Покровскому.

Обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев вошел в историю как символ реакции и ненависти к свободомыслию. Правовед профессор Лев Аристидович Кассо стал министром народного просвещения после первой русской революции. Кассо употребил все силы на свертывание автономии университетов, считая их рассадниками политической неблагонадежности. Взялся сам назначать профессоров. Не утвердил будущего академика Владимира Михайловича Бехтерева. Из Московского университета в знак протеста против политики министра ушел выдающийся естествоиспытатель Климент Аркадьевич Тимирязев, а с ним еще сто профессоров и преподавателей. Так что Победоносцев и Кассо для университетской публики были имена презираемые.

Новым ректором университета назначили Дмитрия Петровича Боголепова, приват-доцента юридического факультета, давно присоединившегося к большевикам. Ленин принял его в октябре 1920 года и сформулировал три постулата советской политики в области высшего образования:

— наука только для бедных;

— никакой свободы преподавания;

— повышение материального обеспечения сотрудников, преданных советской власти.

Первого февраля 1922 года Московский университет прекратил занятия. Это была своего рода забастовка профессоров. Они составили петицию в Совнарком: «После разрушения средней школы теперь гибнет и высшая, почти лишенная материальных средств и отрезанная от мировой науки. Провинциальные университеты, десятки лет служившие с честью народу и науке, закрываются или превращаются в средние школы. Огонек науки едва теплится в столичных университетах…

Страна, раньше бедная научными силами, теперь ими обнищала. Московский университет не хочет вводить в обман ни представителей власти, ни учащуюся молодежь, ни народ. Надо решиться на одно из двух: или высшие учебные заведения закрыть, или прямо и решительно покончить с бывшим до сих пор отношением к высшей школе и преподавателям».

Скандал! Делегацию профессоров любезно принял заместитель Ленина Александр Дмитриевич Цюрупа. Утешил. Поскольку он еще недавно был наркомом продовольствия, обещал им академические (то есть высшей категории) пайки. Преображенского заменили. Главпрофобр возглавила Варвара Николаевна Яковлева, выпускница физико-математического факультета. После революции ее назначили членом коллегии Наркомата внутренних дел, но почти сразу перевели в ВСНХ.

В мае 1922 года делегацию профессоров пригласили на заседание Совета народных комиссаров, чтобы найти с ними общий язык. От имени преподавателей речь держал декан физико-математического факультета Московского университета профессор Всеволод Викторович Стратонов. Он закончил описание положения высшей школы словами:

— Мы вам об этом говорим прямо и серьезно.

Его слова разгневали Дзержинского:

— Значит, вы различаете — «мы» и «вы»? Значит, вы противопоставляете себя рабоче-крестьянской власти? Я знаю, что профессура бастовала по указанию из Парижа. У меня на это есть доказательства. Вас нарочно заставили забастовать, чтобы помешать советской власти на Генуэзской конференции…

Профессор Стратонов хладнокровно ответил Дзержинскому, что никаких указаний из Парижа они не получали и уж самому Феликсу Эдмундовичу это должно быть прекрасно известно. И добавил:

— Нарком внутренних дел обрушился на меня за якобы сделанное противопоставление «мы» и «вы». Но иначе я выразиться не мог. Если бы, обращаясь к членам Совнаркома, я бы сказал «мы», можно было бы подумать, будто мы подозреваем членов правительства в желании стать профессорами, тогда как эта карьера едва ли их соблазняет. Или можно было подумать, что мы мечтаем стать членами Совнаркома, тогда как мы слишком скромны, чтобы мечтать о такой карьере…

В зале раздался смех.

Большевики отменили плату за обучение. И разрешили поступать всем желающим — без сдачи экзаменов и без среднего образования. Это записали в декрете «О правилах приема в высшее учебное заведение Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Каждый, кому исполнилось 16 лет, мог стать слушателем любого высшего учебного заведения. Запрещалось требовать от поступающих диплом, аттестат или свидетельство об окончании школы. Это открыло дорогу к высшему образованию рабочей и крестьянской молодежи.

Но классовый подход (и в том числе чистка преподавательского состава от «чуждых элементов») имел оборотную сторону — резкое падение уровня преподавания. Учиться в университетских стенах молодые люди, вовсе не имевшие среднего образования, не могли. В 1920 году Наркомат просвещения открыл рабочие (по существу подготовительные) факультеты, куда брали тех, кто умел хотя бы писать и читать. В течение двух лет они овладевали школьными знаниями, необходимыми для продолжения учебы на одном из факультетов. Но пользу это приносило только в тех случаях, если молодой человек страстно хотел учиться, а не воспользовался удобной возможностью получить редкий тогда и ценимый диплом о высшем образовании.

Принцип равенства при приеме на учебу понемногу разъедался логикой номенклатурной жизни. На заседании политбюро постановили:

«а) Признать необходимым облегчение условий поступления в ВУЗы детей ответственных работников.

б) Поручить комиссии в составе тт. Рудзутака, Бубнова и Луначарского выработку практических материалов».

Крупская всем сердцем поддержала идею выдвиженчества, ускоренную подготовку кадров для промышленности, развитие сети рабфаков. Надежда Константиновна писала: «Массы понимают, что мало отнять у буржуазии ее материальные богатства, нужно отнять у нее то, что составляло до сих пор ее главную силу — монополию знания».

Представителей «нетрудовых слоев» лишили права получать знания. Бывшие помещики, жандармы, служащие суда, прокуратуры и полиции, земские и уездные начальники, купцы, служители культа стали лишенцами. По Конституции 1918 года они не имели избирательных прав и не получали продовольственные карточки, их не принимали в профсоюзы и не брали на государственную службу. А их детям была закрыта дорога в высшие учебные заведения. Ленин в августе 1918 года гордо заявил: «Советская Конституция отбрасывает лицемерие формального равенства прочь». К 1927 году в стране насчитывалось больше двух миллионов лишенцев. Детям их объясняли, что они могут быть восстановлены в правах, если «занимаются общественно полезным трудом».

Молодым людям, которые не могли похвастаться пролетарским происхождением, партийным билетом и службой в Красной армии, получить высшее образование было непросто. Будущий министр здравоохранения академик Борис Васильевич Петровский вспоминал, как ему помогла Крупская.

Отец Петровского, окончив Дерптский университет, стал земским врачом. Сын решил пойти по стопам отца. Юный Борис Петровский приехал в Москву с намерением поступить на медицинский факультет Московского университета. Но социальное происхождение — «из служащих» — уменьшало его шансы. Ему посоветовали обратиться к заместителю наркома просвещения Крупской.

Просители приезжали к Надежде Константиновне со всей страны. Вход в ее приемную был через двор со стороны Телеграфного переулка. Крупская выслушала молодого человека. У нее было усталое и печальное лицо. Расспросила обо всём подробно. Говорила сухо, ни разу не улыбнулась. Сказала, чтобы за ответом он через пять дней обратился в канцелярию ректора университета Андрея Януарьевича Вышинского.

Секретарь ему сказала:

— Завтра вас примет ректор, будьте в приемной ровно без пяти девять.

Приемная была полна. Но ровно в девять Бориса Петровского пропустили в кабинет. Вышинский — среднего роста блондин лет сорока, сухой и строгий, — стоя, не протянув посетителю руки, сказал:

— Ваше заявление принято, можете сдавать экзамены, до свидания.

Андрей Януарьевич не мог отказать Крупской.