ЛУНАЧАРСКИЙ УХОДИТ

В 1929 году сменили наркома просвещения, Луначарского отправили в отставку.

Администрирование не было его коньком. Анатолий Васильевич не в силах был совладать со своим аппаратом. Наркомат просвещения состоял из удельных княжеств, которыми руководили его заместители или начальники главков со связями. Друг с другом они не ладили. Но не это стало поводом для его ухода из наркомата.

«Нам, в нашем комиссариате, часто приходилось чрезвычайно туго, — вспоминал Луначарский. — Мы ведомство бедное. Нигде, быть может, разница между возможностями и идеалами, между возможностями и потребностями страны не рисуется с таким трагизмом. Нам часто в нашей бесконечно трудной работе не хватало помощи. Часто, даже главным образом, она приходила в виде суровой критики и недоумения по поводу того, почему не сделано то или иное».

Луначарский перестал устраивать руководство страны. Долгое время его сохраняли в кресле наркома как символ просвещенности советской власти. Тем более что полномочия Наркомпроса сильно урезали. И сам Анатолий Васильевич старался приспособиться к меняющейся жизни и пожеланиям начальства. Но полностью переделать себя не мог. Его природный демократизм и либеральные взгляды совсем уж не соответствовали эпохе.

«На Луначарском был синий френч с красным значком в виде флажка — “Член ВЦИК”, — таким его запомнила создатель детского театра в Москве Наталья Сац. — Глаза с веселым прищуром, пенсне, добродушно-насмешливая интонация, простота в обращении, пытливый интерес ко всему окружающему».

В 1930 году Луначарский выступал в большом зале Коммунистической академии на Волхонке. Многие из собравшихся послушать недавнего наркома знали, что Анатолий Васильевич встречался с генсеком и что Сталин разговаривал с ним плохо (Славяноведение. 1993. № 1).

«Выглядит Луначарский плохо, — вспоминал очевидец, — нет и обычного красноречья. Много длительных пауз. Видно, что он тщательно себя контролирует. Во всяком случае нет обычной свободы и раскованности. Все с нетерпением ждут реакции на встречу со Сталиным. Доклад подходит к концу. Напряжение в зале достигает предела. Пора уже заканчивать, а о Сталине ни слова. Кажется, что Луначарский близок к обмороку. Наконец последняя фраза: “Мы достигнем успеха только в том случае, если объединимся вокруг товарища Сталина”. Понурив голову, весь раздавленный, Анатолий Васильевич бредет к своему месту в президиуме. Раздаются жалкие хлопки».

В Кремле не знали, куда его пристроить. Утвердили председателем Комитета по заведованию учеными и учебными заведениями (Ученый комитет) при ЦИК СССР. Комитет ведал и Академией наук.

В июле 1925 года Российскую академию наук переименовали в Академию наук СССР. Теперь она уже не подчинялась Наркомату просвещения, ее руководители могли обращаться непосредственно в Совнарком. Но академия быстро утратила последние остатки автономности.

— Надо переходить в наступление на всех научных фронтах, — призывал в апреле 1929 года недавний заместитель Луначарского в Наркомпросе Михаил Покровский. — Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца!

В 1932 году Луначарского перебросили на дипломатическую работу. Назначили заместителем, а затем главой советской делегации на Всеобщей конференции по разоружению. Разоружаться никто не собирался, но представительствовать на международной арене следовало достойно.

Анатолий Васильевич был одним из немногих, кого можно было посылать на заграничные публичные мероприятия. Его облик, манеры, знание иностранных языков, репутация интеллектуала производили благоприятное впечатление на иностранных партнеров. Да и его устраивало дипломатическое поприще. По крайней мере они с женой могли много времени проводить в Европе, что им обоим нравилось всё больше и больше.

В 1933 году Луначарского назначили полпредом в Испанию, которая казалась тогда спокойной гаванью — гражданская война еще не началась. Но до Мадрида он не доехал. В начале года ему в Берлине сделали глазную операцию. Осенью Анатолий Васильевич лечился в санатории в Париже, но врачи мало что могли сделать. 26 декабря 1933 года он умер в Ментоне, на юге Франции.

В Москве на его похоронах выступила Крупская.

— Мы, наркомпросовцы, — говорила Надежда Константиновна, — относились к нему с горячим чувством уважения, видели в нем борца за дело вооружения масс знаниями, за дело вооружения масс всеми достижениями в области искусств.

Через несколько лет задним числом покойному наркому стали предъявлять серьезные политические обвинения. 15 июня 1937 года заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК Карл Янович Бауман и заместитель заведующего отделом печати и издательств ЦК Павел Федорович Юдин доложили в политбюро об арестах «контрреволюционных националистических элементов, связанных с японо-немецко-троцкистско-правой бандой».

Речь шла о тех, кто занимался переводом письменности некоторых народов СССР на латинизированный алфавит. В чем они провинились? «Под прикрытием разговоров о якобы “международном характере” латинской основы протаскивали ориентацию на буржуазную культуру». В записке двух отделов ЦК говорилось: «Инициатором постановки вопроса о переводе русской письменности на латинскую основу являлся бывший нарком просвещения РСФСР Луначарский». Но он уже был недоступен ни для цекистов, ни для чекистов.

Луначарского на посту наркома просвещения сменил Андрей Сергеевич Бубнов. Член ЦК и свой человек среди нового руководства, в аппаратных делах новый нарком был влиятельнее Луначарского, на которого молодые партийные секретари давно смотрели с изумлением: как это он до сих пор остается в правительстве?

Андрей Бубнов родился в Иваново-Вознесенске в семье управляющего текстильной фабрикой, окончил реальное училище и учился в Московском сельскохозяйственном институте. Партийная кличка Бубнова — Химик. В первую русскую революцию он занимался изготовлением бомб. После революции Бубнова утвердили членом коллегии Наркомата путей сообщения. Он входил в правительство Советской Украины, был членом Реввоенсовета Украинского фронта, 14-й армии, Северо-Кавказского военного округа.

В 1922 году Бубнова приблизил к себе Сталин — назначил заведующим агитационно-пропагандистским отделом ЦК партии. На следующий год поставил его во главе «Правды». Как только умер Ленин, симпатизировавшего Троцкому начальника политуправления Красной армии Антонова-Овсеенко сняли с должности. Его место занял Бубнов и провел чистку командных кадров армии от сторонников Троцкого (см.: Военно-исторический журнал. 2001. № 10).

Бубнова в ту пору никто не включал в сталинскую группу, потому что Андрей Сергеевич в 1923 году подписал «заявление 46» видных большевиков, протестовавших против ущемления демократии в партии. Но Бубнов довольно быстро открестился от своей подписи, о чем написал короткую статью в «Правде».

— И в тот же день, — рассказывал впоследствии Бубнов, — не кто иной, как товарищ Сталин позвонил мне по телефону и по этой статье умозаключил, что я на всех драках с Центральным комитетом в тот период поставил крест, и точка.

С этой минуты Сталин знал, что завоевал себе еще одного сторонника и мог твердо рассчитывать на Бубнова. В апреле 1925 года он даже сделал его секретарем ЦК партии. Но, видимо, решил, что это слишком большой пост для Бубнова и в декабре перевел его кандидатом в члены секретариата ЦК, зато включил в состав оргбюро ЦК. Это обеспечило начальнику политуправления РККА высокий статус в партийном аппарате и возможность влиять на кадровые решения.

Начальник политуправления и с наркомом обороны вел себя на равных. Запросто мог осадить Климента Ефремовича Ворошилова: «Оценка у тебя неправильная. Потому, что информация у тебя не полная». Впрочем, с наркомом Бубнов всё-таки держался по-товарищески, писал ему: «Приезжай скорей, а то не с кем живого слова сказать по острым вопросам. Мы с тобой хоть и ругаемся, но всё же толк от этого явный».

Бубнов не сошелся с Крупской во взглядах. Или, точнее, в методах. Андрей Сергеевич требовал жестко проводить в жизнь сталинскую линию. Крупскую излишняя жесткость пугала. Глеб Иванович Будный, который редактировал журналы «Изба-читальня» и «Культпросветработа в колхозах и совхозах», вспоминал, что Надежда Константиновна хотя и робко, но возражала против жестокостей при раскулачивании:

— Нельзя допускать, чтобы детей кулаков не принимали в школы, в детские сады, не пускали в библиотеки, клубы, избы-читальни. Детей раскулаченных надо перевоспитать.

Она вообще держалась осторожно. Летом 1928 года ростовчане просили у нее благословения на новую учебную программу.

— Мы ничего советовать вам не можем, — ответила Надежда Константиновна. — Вам на местах виднее. Дело это новое. Важно, как это практически выйдет. Хорошо выйдет — похвалим, плохо — поругаем…

Вечером 10 июля 1928 года Крупская получила слово на пленуме ЦК:

— Товарищ Варейкис очень энергично говорил о борьбе с кулаком в Саратовской области, где он работает. Я знаю, как там бывало, по довольно объективным письмам ребячьим, которые мимоходом дают крайне живую фотографию того, как это происходит на самом деле. В Саратовской губернии борьба против кулака задевала и бедноту. Мальчонка описывает: у кого деньги есть, платят, а те, у кого денег нет, у тех берут «теленков» и «козленков». Описывает сцену: козу поставили в сельсовете на стол, все стоят и хохочут, а крестьянин-бедняк, хозяин козы, плачет, и крестьянка плачет. Это как будто не очень-то значит бить по кулаку. Мы вели борьбу за революционную законность, она не вошла еще в плоть и кровь, и вот сейчас, когда мы лозунг даем о нажиме, то должны учитывать, что перегиб будет неизбежно. Как конь, услышав трубу, начинает вытанцовывать известным шагом, так призыв нажать оживляет старые приемы. Поотвык крестьянин от нажима и особенно чутко относится к такой издевке, когда ставят отнятую козу на стол и смеются… Поднажали, переборщили, перенажали…

Известный в те годы партийный деятель Иосиф Михайлович Варейкис, с которым осторожно полемизировала Крупская, прославился еще в годы Гражданской войны, когда совсем молодым человеком был избран председателем Симбирского губкома. Не прошло и месяца, как Варейкис возглавил огромную Центрально-Черноземную область. В нее вошли: Воронежская, Тамбовская, Курская, Липецкая, Белгородская и Орловская области. Варейкис принадлежал тогда к числу сталинских любимцев. Вождь сделал его членом ЦК. Иосиф Михайлович выступал на съездах и конференциях, вообще был очень заметным в стране человеком.

И на пленуме ЦК в апреле 1929 года Крупская всячески поддерживала коллективизацию, но вновь призвала к осторожности и постепенности:

— Сейчас мы имеем явления чрезвычайно сложные, и нужно, чтобы товарищи на местах ясно и четко отдавали себе отчет, что чрезвычайные меры — от худой жизни, что от хорошей жизни чрезвычайные меры не проводятся. Нужно смотреть за нашим низовым аппаратом, потому что в нашем прошлом есть очень длительная полоса, когда мы вынуждены были применять эти меры. Теперь очень часто бывает так, что работник где-нибудь на месте, не очень разбирающийся в общей политике партии, действует как конь, заслышавший трубу, — «ах, чрезвычайные меры — теленка в колодец». Тут нужно, чтобы не только политбюро, но и товарищи на местах смотрели бы хорошенько за своим аппаратом и боролись бы с перегибами.

Тринадцатого ноября 1929 года на очередном пленуме ЦК Крупская опять заговорила об опасности жестких методов.

— Мы созывали недавно избачей по хлебозаготовкам. Упрощенчества пришлось наблюдать достаточно. Избач сибирский говорит: «Разве можно разговаривать с кулаками, с лишенцами? Прямо в суд, а разговоров никаких не допускайте, это правый уклон». Потом, когда мне пришлось говорить с товарищами, я увидела, что так смотрят не только избачи, а что это взгляд довольно распространенный, что дело сейчас не в убеждении, никакого убеждения не надо, передайте в суд — и дело с концом.

Словами Надежды Константиновны аппарат был крайне недоволен. Ощущая это, Крупская старалась показать товарищам, что вполне одобряет то, как идет коллективизация. На комиссии ВЦСПС по работе в деревне восхищенно рассказывала:

— Поехала я смотреть женский колхоз. Живут на голой земле, постарше живут в овине, а молодежь — прямо на поле. А энергия в глазах колхозниц такая, что видно — мир завоюют.

Но если задуматься: как можно восхищаться тем, что людей заставили жить на голом поле?..

Крупская подготовила книгу «Что говорил Ленин о колхозах и о мелком крестьянском хозяйстве». Но на партийной конференции Бауманского района Москвы Андрей Бубнов буквально обрушился на Крупскую, призывавшую к осторожности при проведении коллективизации:

— Крупская — это не тот маяк, который приведет к добру нашу партию.

И в том же, 1929 году Сталин внезапно переводит Бубнова на пост наркома просвещения РСФСР, куда менее значимый, чем его прежняя должность главного армейского политработника.

Теперь Крупская оказалась замом Бубнова. Надо было демонстрировать лояльность новому начальнику: «Партия поставила на роль наркома просвещения человека, которому его предыдущая работа, весь предыдущий опыт борьбы обеспечивал широту партийного кругозора, привычку подходить к делу не формально, а вникая в его суть, умение настойчиво добиваться своей цели, вникать во все мелочи, проверять исполнение».

И Бубнов, со своей стороны, показывал, что ценит своего заместителя.

Федор Иванович Кузнецов, депутат горсовета из Орехова-Зуева, в составе делегации приехал к Крупской осенью 1929 года — приглашать к себе в город. Крупская тут же согласилась. Потом спохватилась:

— Мне поездку нужно согласовать с коллегией Наркомпроса.

Позвонила наркому. Андрей Сергеевич попросил делегацию зайти и отчитал гостей:

— Нехорошо заманивать к себе Надежду Константиновну. Прошу вас не тревожить ее: у нее слабое здоровье.

«На заседании коллегии наркомата выступала Надежда Константиновна, — вспоминала одна из сотрудниц. — Точка зрения ее и тогдашнего наркома, Андрея Сергеевича Бубнова, не совпадали. Во время доклада Крупской Бубнов беспрерывно подавал реплики, но Надежда Константиновна никак на них не реагировала и спокойно продолжала. Бубнов, который по натуре был очень вспыльчивый, в резкой форме начал высказывать свою точку зрения, полагая, видимо, что Крупская изменит свою позицию. Но она продолжала в том же духе, только спокойно сказала:

— Андрей Сергеевич! Что думаю, то скажу.

Бубнов, на которого спокойствие и выдержка Крупской произвели впечатление, разразился громким смехом и воскликнул:

— Вас, Надежда Константиновна, не переспоришь. Пусть будет по-вашему! В этом деле вы специалист, а не я.

Всех нас тогда поразила необычайная выдержка Крупской, сила ее логики, непреклонная воля, стремление правильно разрешить обсуждаемый вопрос, независимо от того, что ее мнение разошлось с мнением наркома и это могло ухудшить их взаимоотношения».