ВСЕ В ОФИЦИАНТЫ!

Ленинградское кулинарное училище № 1 — заведение продвинутое. Несколько групп официантов готовили к обслуживанию Олимпийских игр 1980-го года. Поэтому существовал серьёзный отбор и повышенные требования. Учащиеся, люди, в основном, взрослые, некоторые семейные. Но обязательно все комсомольцы и даже члены партии. Коммунистом был Вадик Алиев, с которым мы вместе работали много лет и дружили до самой его смерти. Вадик автоматически становился старостой группы, а я, как бывший мастер (характеристика-то какая!), его заместителем.

Группу разбили на две части по изучению иностранных языков. Французский отсутствовал, пришлось изучать самый распространённый английский. Это было совсем неплохо, так как помогало ориентироваться в моём музыкальном хобби.

В начале декабря началась практика. Нас прикрепили к профессионалам, и процесс по овладению уникальной, по своим особенностям, профессии в условиях застоя пошёл. Моё ученичество в ресторане «Невский» начиналось с черновой работы: собирать и отвозить в прачечную грязные скатерти и салфетки, помогать носить продукты в кладовую, стоять на подхвате во время обслуживания туристов. Но потом пришло время заниматься непосредственно своей профессией — работать в зале с посетителями.

Круглый поднос, главное орудие труда, назывался «тазик». Во время наплыва туристов, работы было невпроворот. На сленге это называлось «катать туриков». Обслуживать гостей — изнурительная работа. Требовалось застелить скатерти, сервировать столы, расставить закуску, разложить хлеб и выставить напитки. Затем врывалась голодная и возбуждённая толпа. Закуска сметалась молниеносно, мы тут же убирали грязную посуду, подавали супы, затем основное блюдо (второе), десерт, кофе и т. д. На одного официанта приходилось от пяти до десяти столов. Заметьте, за стандартным ресторанным столом усаживалось шесть персон (для удобства работы столы обычно сдвигались). И, ничего, приноровился. Спустя некоторое время легко носил на подносе по двадцать тарелок со вторым, а это около пятнадцати килограммов! Туристы питались по безналу, но прок с них всё равно был: часть нетронутых блюд уносили на кухню, часть съедали сами. А вечером при свободной торговле холодный или горячий цех возвращали блюда при заказе из зала. За это уже брались «живые деньги». Подобным премудростям нас обучали наставники — профи из халдейской среды, проработавшие в общепите много лет. Не особо брезгливые, а таких почти не было (особенность профессии), забирали домой масло, сахар или чего посущественней. Пищи оставалось много, хватало и нам, и уборщицам, и мойщицам посуды.

Завтрак, обед и ужин для «туриков» были прелюдией к главному действу — свободной торговле. Перекрытие зала происходило вечером, после того, как последний турист покидал ресторан. В семь вечера заново сервированные столы ждали своих посетителей. Столы разбивались на «пайки», на одного официанта, то есть десятка два посадочных мест. «Пайки» в свою очередь обслуживались одним либо двумя халдеями, такая работа называлась «на бергах» (этимологию этого слова я так и не понял). В повседневной практике вдвоём работать получалось сподручней.

Пока я был учеником, ключ от кассы оставался у старшего, и все расчёты с посетителями производил он. В самом конце смены, когда убиралась посуда, а галстук-бабочка прятался в карман, наставник делился выручкой на своё усмотрение. Это могло быть пять рублей и больше.

Учился я хорошо, как-то незаметно выбился в отличники. Товароведение, кулинария, организация, английский язык были интересны, легко воспринимались и занимали нужное место в мозговых извилинах. Через полгода мне доверили ключ, а с ним исполнения множества неписаных правил и профессиональных хитростей.

Их было немало, но к ним требовалась ещё и голова. В такой коррумпированной и гнилой системе, как общепит работать честно и добросовестно не представлялось возможным. Проще было поменять профессию, чем плыть против течения. Заниматься анализом не собираюсь, это давно уже сделано и исследовано. Моя задача рассказать о механизме и своём месте в нём.

Почему официант в просторечие звался «халдей», «гарсон», «кроила» и другими прозвищами, носящими негативный оттенок. Да потому, что все знали, — эти воруют! Но в глубине души, ненавидя рестораны и кафе, обыватели (про состоятельное сословие и говорить нечего) тянулись туда. Здесь можно хорошо поесть, отдохнуть, снять стресс ежедневной рутины, серого совдеповского существования и всё такое. Вообще-то, так было всегда, но в семидесятые образ теневика-кутилы, барыги-марамоя в первую очередь приходил на ум и ассоциировался с ресторанными завсегдатаями. А раз так: то какой купец — таков и холоп! Он украл у других, я украду у него, вот главный постулат огромной армии официантов. Так было, но философствовать на подобные темы никто не собирался, принял правила игры — вперёд на танки!

Вот несколько классических способов, которые брали на вооружение любезные работники в бабочках.

Краёжка. Например, пришли четыре человека отдохнуть и заказывают икру чёрную, ассорти рыбное, ассорти мясное, бифштексы, водки бутылочку и остальное по мелочи. Заказ принят, пошла работа. Официант пробивает по кассе три порции икры и четыре порции масла. В холодном цеху повар, понимающе кивнув, выложит в креманку три порции общим весом и украсит четырьмя розочками из масла. Тоже с мясным и рыбным заказом. На большом блюде грамотно разложенное ассорти из трёх порций выглядит монументально и не вызывает подозрений. Бифштексы днём оставили туристы, а вечером повар их разогрел и заново положил гарнир. Водка переливается в красивый графин, но без пятидесяти грамм. Система работала на халдея: никогда не видел в прейскуранте выход продукта в граммах. Водку долгое время обязаны были подавать в графинах. Вот и посчитайте, если интересно, подставив любую цену в блюдо.

Обсчёт. Тут всё просто, зависит от того, насколько официант хороший психолог, как он обслуживал посетителя и в каком этот гость состоянии. Бывали случаи, когда пьяный «в сосиску» клиент рассчитывался дважды, и никому не приходило в голову его остановить — совесть халдей оставляет дома. Модно было доставать редкие по тем временам карманные калькуляторы, предварительно забив в память пару-тройку рублей и небрежно предъявить итог, хотя правила категорически требовали выписывать счёт. Я не хочу морочить читателю голову нюансами, и так всё понятно.

Левак. Рестораны высшей категории имели право делать двадцатипятипроцентную надбавку. Если бутылка водки в магазине стоила пять рублей сорок копеек, то за столиком — уже восемь шестьдесят. Этим пользовались, принося на свой страх и риск алкоголь. Опасно, потому как подобные манипуляции прерогатива буфетчиков, а эта каста финансово ответственных людей, веса и прав у них побольше. Вот овощное ассорти из купленных через дорогу помидоров, огурцов и зелени, это почти узаконенное действо. Холодный цех на подобное закрывал глаза, во-первых, каждый халдей засылал им в конце смены от одного до трёх рублей, а во-вторых, там хватало и своих хитростей.

На этом пока остановимся. Спешу успокоить читателя, нынче общепит перешёл в частные руки. Описанные здесь фокусы не практикуются и караются очень жёстко. Стимул современного официанта — достойная зарплата и узаконенные чаевые.

В конце смены ученики наблюдали и мотали на ус, как производились денежные расчёты в сложном ресторанном хозяйстве. Сперва приходил кассир и снимал контрольную ленту, после чего выручка сдавалась, причём всегда округлялась в пользу ответственного лица. Из того, что оставалось, отчислялось метрдотелю, поварам, мойщицам посуды и уборщице. Возвращался «черный нал» буфетчику — то, что не пробивалось чеком и бралось под запись. После чего выпивалось энное количество алкоголя, и рабочий день можно считать законченным. Домой возвращался за полночь. Следующая смена через день.

Практика чередовалась с занятиями, где трудовые навыки закреплялись теоретическим массивом: изучалось оборудование, торговое вычисление, психология, экономика и даже советское право. Мы сдружились с Вадиком Алиевым и на практике старались работать в паре, удачно дополняя друг друга. Некоторое время я испытывал неприязнь к одному своему однокурснику, Диме Николаеву. Мне казалось, что этот крепкий парень держит себя заносчиво. Сначала мы были в контрах, но как-то вдруг сошлись на почве музыки, а затем завязалась дружба.

Новая профессия — это новые связи и знакомства, не всегда желаемые, но очень познавательные. Однажды мы в паре с официанткой Татьяной работали на третьем этаже в так называемом «Петровском». Как правило, третий этаж не задействован под обслуживание туристов. Там отдыхали обычные, а иногда и не совсем, посетители. Помню, как в тот день засуетилась и забегала Татьяна. Женщина уже в годах, работала в системе давно, цену себе знала. Но тут, как подменили. Я поинтересовался.

— Так, Вадим, будь готов. Сейчас придёт Фека, делай всё, что скажу, и никакой инициативы.

— Это какой Фека? Тот самый? Ни фига себе!

— Тот самый, держи нос по ветру. Это тебе не начальство обслуживать, тут можно здорово пострадать.

Фека — питерский авторитет Владимир Феоктистов. Времена бандитов ещё не наступили, оттого подобные личности были окутаны дымкой романтико-криминальных слухов. Почтительно-уважительное отношение, замешанное на глубоко спрятанном страхе, обязывало проявлять максимум уважения. Оттого наставница подчеркнула разницу между кормёжкой директора с замами, на которую меня часто привлекали и сегодняшним особым случаем. Раболепие перед барином сидит в генах правильных халдеев, оно нивелировалось во времена застоя, но никуда не пропало. Тогда всё прошло хорошо — легенда криминального мира оказался обыкновенным человеком без хамства и унизительного превосходства. В другой раз кто-то из команды авторитета не поладил с Димой Николаевым, хотя потасовки не было, официанта просто слегка стукнули по локтевому сгибу. Итог — у приятеля на долгое время рука потеряла чувствительность.

Летом 1979-го года меня перевели в ресторан «Аустерия», расположенный на территории Петропавловской крепости. Тут всё история. Например, торговые залы «Аустерии» переоборудовали в бывшем жилом доме офицеров лейб-гвардии Стрелкового полка. Заведение являлось филиалом «Невского», находилось немного в стороне от экскурсионных трасс, но было не менее посещаемо — сердце Питера всё-таки! Запомнился визит Зиновия Гердта, народный артист попал в перерыв и своим неповторимым голосом стал уговаривать меня пропустить отобедать. Пришлось договариваться с кухней и администрацией, чтобы не ставить в неловкое положение замечательного человека.

В "Аустерии" я прошёл боевое крещение самыми большими халдейскими напастями: контрольной закупкой и сбежавшими посетителями. И в том, и в другом случае вопросы разрешили традиционным способом — старший написал какую-то объяснительную (с ученика-то какой спрос!) и дал денег (из моего кошелька). Недостачу в семьдесят шесть рублей от скрывшихся халявщиков уже докладывали оба, подобное в нашей профессии — дело обыденное. Вечером нажрались и уже за полночь перебрались на другой берег Невы в лодке, курсирующей в поисках то ли невской корюшки, то ли лёгких денег. Получилось романтично, но вынуждено, так как старинные ворота Иоанновского равелина на ночь закрывались, поэтому попасть с Заячьего острова в город решили по воде.

Несмотря на занятость в связи с учёбой и работой, музыка прочно, как и раньше занимала своё место в моей жизни. С осени семьдесят девятого, как я уже писал, толкучка стала прятаться за платформой Пост Ковалёва. Место было выбрано удобное — двести метров от железной дороги, и открывалась большая поляна, спрятанная от посторонних глаз. Ездили по выходным. Меломаны сталкивались ещё в электричке и заочно обсуждали новости, цены и прочие рабочие вопросы. Укромное место провоцировало не только на пластиночные манипуляции, но располагало к бутылочке-другой винца, а там можно и в картишки перекинуться. Например, в «секу» по гривеннику. По осени меломаны часто привозили домой лесные трофеи: грибы и ягоды. И, всё бы хорошо, но сами понимаете, несанкционированные сборища у власти, как бельмо в глазу. Начались облавы, позже подключили клуб служебного собаководства. Хитрым ментам не было нужды спускать собак и гоняться по лесу за нарушителями, в мегафон просто предлагали разойтись и вернуться домой. Пару раз мы попадались на эту удочку: сотрудники элементарно встречали нас у платформы и сажали в автобусы. Некоторые умудрялись сбежать от коварных милиционеров и уехать тайком от греха подальше.

Однажды загребли и меня. Отвезли в линейный отдел Октябрьской железной дороги на Финляндский вокзал. Шумная толпа сидела в «обезьяннике» и сетовала на горькую меломанскую долю. Вызывали по одному, обыскивали и составляли протокол. Вот тут мне как-то неожиданно повезло, хотя сам факт задержания никак не назовёшь радостным событием. У меня нашли журналы «Наш современник», где печатался роман Валентина Пикуля «У последней черты». У инспектора загорелись глаза. Знали о скандальной публикации не все, никто в то время рекламой литературы не занимался. Мент оказался из грамотных, начитанный, значит. Он долго рассматривал затасканные обложки (слово «бестселлер» не употреблялось) и неожиданно предложил:

— Слушай, дай почитать, люблю Пикуля. — Увидев, как я изменился лицом, поспешил заверить. — Не волнуйся, верну.

— Да, я бы с радостью, но журналы не мои. Надо отдавать владельцу.

Издания знаменитого земляка всегда были в дефиците, а эта вещь и подавно. Я лихорадочно думал, как бы не попасть ещё на литературу, ведь возвращать журналы приятелю действительно необходимо.

— Понимаю, в общем, давай сделаем так: даёшь журналы, а я тебя не видел, — он вытащил из стопки рапорт милицейского наряда и отложил в сторону, — меня не интересуют твои пластинки, не попадайся больше, и все дела. А журнальчики дай, пожалуйста.

Куда мне было деться — отдал. Приличный мент оказался, вернул через месяц, а я, в свою очередь, владельцу. На толкучку ездил ещё не раз и облавы переживал, как-то всё обходилось, говорят, снаряд в одну воронку дважды не падает!

Незадолго до экзаменов прошёл общегородской конкурс «Лучший по профессии», я занял тогда третье место (где-то грамота даже лежит). После такого шага к вершинам халдейского мастерства, мастер и классный руководитель в одном лице отозвала меня в сторону.

— Вадим, от нашей группы ты — кандидат на красный аттестат. Готовься к экзаменам и не подведи меня.

— Постараюсь, Надежда Владимировна.

И не подвёл, споткнулся только на кулинарии. Тут предмет отдельного разговора. В течении двух лет обучения проводились практические поварские курсы. Скажем, прошли тему, занесли в конспекты, а затем идём в лабораторию и сдаём зачёт. Одеваем халаты, колпаки и готовим из заданных продуктов, например, закуску, супы или второе — у каждого своё. Перед дегустацией рассказываем, как и что состряпали, даём кулинарную характеристику блюда. Добавлю, государство оплачивало продуктовые наборы. В конце занятий учащиеся с мастером не без аппетита поглощали результаты своего труда. От таких практик к основной профессии добавлялось довольно сносное владение поварскими навыками — в работе подспорье и дома пригодится.

На экзамене попалась сложная тема — каши, а вот их я почти не знал. Чего-то мямлил, в итоге опозорился. Что делать? Надежда договорилась с преподавателем, сделали исключение, разрешили пересдачу. Попался нужный билет, всё прошло как по маслу.

Вместе со свидетельствами официантов нам вручали синее удостоверение курсов повышения квалификации специальной подготовки работников для обслуживания контингентов Олимпийских игр. Затем распределение, банкет, пьянка и всё такое, что обычно происходит после экзаменов.

На страну неумолимо надвигался великий спортивный праздник Олимпиада-80. Наш выпуск стали распределять по крупным пищевым точкам, задействованным на обслуживание столь эпохального события. Меня приписали к ресторану при гостинице «Спутник». Убогие номера и вспомогательные помещения, построенные в конце шестидесятых под общежитие, требовали ремонта и доработки. Что и сделали, зал ресторана полностью перестроили накануне Игр. Пока я оформлял санитарную книжку, ездил в ателье на примерку новой формы, заведение как раз запустили. 2 июня 1980-го года меня приняли официантом пятого разряда.

Началась пахота по шестнадцать часов в день. Туристы: завтрак, обед, ужин. Перекрытие. Свободная торговля. Привычно, понятно и бездушно-конвейерно. Утешением могла служить высокая зарплата — свыше трёхсот рублей. Однажды пришла Халитова (мой мастер по училищу). Я заказал ей кофе и стал ждать. Надежда Владимировна хитро сощурилась и спросила:

— Вадим, как ты смотришь на то, чтобы пойти учиться?

— Не задумывался.

— У меня к тебе предложение. Хочешь поступить в торговый институт? Я дам тебе прекрасную рекомендацию, у тебя пятый разряд, свидетельство с отличием. Подашь документы на вечерний, а днём будешь работать метрдотелем. Ты понимаешь?

Она многозначительно посмотрела на меня, и тут до меня дошло — нужны деньги! Дальновидная женщина готовила кадры. Молодец, как не уважать человека, работающего на перспективу.

— Ой, Вы знаете, Надежда Владимировна, я не смогу: семья, ребёнок. Мне скоро уже тридцать лет, какая учёба? Нет, не потяну!

— Не торопись, подумай, ты же толковый парень. Я Алиеву хотела предложить, но это не его стезя.

— Хорошо, подумаю. Новую группу набираете? — Переключился со щекотливой темы. — Теперь набор, видимо, проще. Олимпиаду не застанут…

В тоже день я позвонил Вадику Алиеву.

— Слушай, Халитова тебе ничего не предлагала по работе?

— Нет, а что?

Я рассказал лучшему «бергашнику» о визите мастерицы, не забыв отметить её многозначительный намёк на взятку.

— А ты чего, согласился!?

— Не, не хочу, сколько можно учиться? Я отказался. Шесть лет в институте, к сорока годам должность зама какой-нибудь кафешки. Ответственность. Нет, точно откажусь.

— Правильно, но с «тазиком» бегать — тоже не дело. Хочу поступить на курсы барменов. Можно вместе.

На том и порешили. Спустя много лет особо не жалею, что упустил шанс подняться по общепитовской карьерной лестнице. Да и события следующих двух лет показали, пойди я даже учиться, карьера скорее всего бы не задалась.

Накануне открытия Олимпиады, Димка Николаев ночевал у меня. Утром была моя смена, но работать очень не хотелось, и мы приняли решение «отмазаться». Решался вопрос очень просто: требовалось позвонить старшему смены, а ещё лучше, приехать и просто дать денег на лапу. Ребята подменят, да и выгодно, ведь моя пайка кому-то достанется, а лишних денег не бывает!

Когда подъезжали к «Спутнику», вид пустого города как-то даже пугал. На углу стоял ларек. Продавали заморский сок «Марли», сигареты «Марльборо» и ряд дефицитных продуктов. Я сунул метрдотелю трёшку и стал свободен. Мы поехали на «Галёру», но и там нас встретило удручающее безлюдье, всё вымерло! Как известно, тогда большая часть населения была запугана и сидела дома, остальной неблагонадёжный люд просто выдавили за пределы города. Нам оставалось встретить праздник в лучших отечественных традициях — крепко выпить. И ноги понесли нас в «Метрополь». Там были все свои, часть халдеев, вообще, нашего выпуска, оттого никакой краёжки и обмана. По неписаным правилам давали пять рублей сверху с каждой персоны, и гуляй — не хочу.

Вообще, путешествие по ресторанам и гостиницам города — дело увлекательное. Мы ещё не успели пресытиться профессией и разгульной жизнью кабаков. Питаться в пирожковой или закусочной уже как-то не к лицу. Гораздо престижней уверенно пройти мимо бдительного швейцара в «Европейскую» или «Асторию» на шведский стол, а поужинать в ресторане гостиницы «Прибалтийская» или «Пулковская» (её, кстати, тоже строили к Олимпиаде, но уже финские специалисты). Да мало ли злачных мест в огромном городе, главное, чувствовать себя чуть-чуть выше остальных. В общем, сибаритство на советский манер.

Ближе к вечеру сытые и пьяные мы вывалились из «Метрополя». На улице потрёпанный мужик с отёчным лицом хроника попросил добавить немного денег, чтобы купить «пузырь». Димка полез за деньгами, и тут лицо человека показалось мне знакомым. Сейчас бы не вспомнил, а тогда узнал! Да это же тот урод, что подставил меня в конце шестидесятых, по его милости конфисковали мою первую коллекцию! Это была наша вторая встреча. Первая произошла намного раньше, ещё в подвале клуба филофонистов на Ждановской набережной. В тот раз он сам подошёл ко мне и стал каяться. Я потащил стукача во двор, чтобы хорошенько всыпать, но маленький человек жалобно просил прощения и уверял, что менты его заставили. Я смягчился, но решающим фактором стала простава нескольких бутылок портвейна. Тут же, на лестничной площадке, я и ещё несколько клубных пацанов уничтожили гнусное советское пойло. Этого хватило, чтобы кулаки больше не чесались, пластинок всё равно не вернёшь (какой там был оригинальный альбом The Doors «Waiting For The Sun», эх…).

И вот новая встреча с опустившимся стукачом. Я ничего не сказал и лишь позже поведал Димке о необычном просителе. Дима возмутился и попенял мне, что промолчал. Зная вес его кулаков, человечку мало бы не показалось. Николаев тоже раньше занимался боксом, но дошёл до кандидата и был подготовлен гораздо лучше меня. В нашей разгульной жизни, в пропитанных винными парами и человеческими пороками заведениях, кулаки не последний аргумент в разрешении постоянных конфликтов. Кабак и хорошая драка всегда идут рядом. Я вспоминал Димкины сшибки, когда спустя много лет организовывал его поминки. В 1992 году Николаев разбился на своей машине при этом, унеся жизнь моего хорошего знакомого.

Хочу вспомнить ещё одного человека, с которым мы дружили вплоть до 1995-го года, пока он не пропал без вести. Звали его Володя Хорев, но в повседневной жизни к нему приклеилось имя Вацек. Володя самостоятельно выучил польский язык, причём владел им в совершенстве. Это делало доступным общение с многочисленными туристами, а также с особым контингентом — польскими офицерами, учившимися в Ленинграде. Поляки скупали у наших фарцовщиков валюту. Это был опасный бизнес, но прибыльный. Валюта не шмотки, легко спрятать и незаметно передать. Вот цифры: приобретая доллары из расчёта два рубля пятьдесят копеек (а то и меньше) за бакс, отечественный спекулянт легко продавал их полякам уже за три рубля пятьдесят копеек (а то и больше). Любой иностранный гость имел право поменять доллары по смехотворному государственному курсу, примерно за шестьдесят копеек. Но кто же не соблазнится, когда любезный барыга-валютчик даст тебе в четыре раза больше. Иностранцу хорошо, менты его не тронут, а любезный меняла тоже не лыком шит, знает правила игры, главное, какой ему светит срок по 88-й статье. Поэтому и в лапы ОБХСС старается не попадаться. Вацек был из таких. Он не гнушался продажей шмоток, любил музыку, был порядочным человеком и компанейским парнем. Хорев жил на Литейном, рядом с «пятаком», это облегчало работу с клиентами. Как-то незаметно мы стали деловыми партнёрами, а затем друзьями.

Тот июль запомнился не только Олимпийскими Играми, но и уходом из жизни Владимира Высоцкого. Когда я узнал о его смерти, то сразу вспомнил, как на «Ленфильме» столкнулся с артистом в столовой (богема там пила кофе на балконе, отдельно от работяг). Подобострастно глядя в глаза Владимира, я попросил автограф.

— Не сейчас…, - прохрипела устало «звезда авторской песни», он отстранил меня в сторону и двинулся по своим делам.

В молодости я распевал его тексты, но кумиром не считал — чересчур большая разница между его песнями и рок-музыкой. Каждый год, в канун дня рождения артиста, когда начинается истерия вокруг его имени, мне становиться скучно.

Проработал в «Спутнике» я недолго, через три месяца перевёлся в ресторан «Невские берега». На этот раз смена места работы обусловлена конкретными обстоятельствами: первое — удручающая обстановка в «Спутнике»; второе — воссоединение с Вадиком Алиевым. Про гостиничный кабак скажу так: бесконечные драки, увечные люди, постоянные наряды милиции: все это действовало на нервы и сильно доставало. Свои спецслужбы не справлялись, гопота творила, что хотела, залитые кровью мраморные полы до сих пор стоят перед глазами. Халдеям тоже доставалось. Начались увольнения. Не знаю, нормализовалась ли обстановка после моего ухода, одно могу сказать точно — дурная слава долго преследовала заведение, и все закончилось убийством директора в девяностых. Но это другая история.

Всё устаканилось, как только мы с Вадиком оказались в одной смене и шло гладко, пока он не заболел. Мне пришлось работать с новым напарником. Засада ждала в новогоднюю смену. В праздники ресторан работал по предварительным заказам. Заказанные столики распределяются между сменой официантов, которым «повезло» поддерживать массовое гуляние.

Поясню, обслуживать оплаченные столы халдеям невыгодно, живые деньги появляются только при дозаказе. Ограничено поле деятельности, поэтому остаётся встретить со всеми бой курантов, а затем носиться, как угорелому, чтобы успеть собрать посуду и поменять блюда. Правда, и тут была лазейка: свои гости. Когда столы резервируют друзья или добрые знакомые, финансовые вопросы дополнительного вознаграждения решаются заранее.

1981-й год встречала смена, прореженная чуть-ли не вдвое. Гостей тьма — обслуги кот наплакал! Прежде, чем впустить гостей, директор ресторана решил проверить готовность столов. Прошёлся по залу, посмотрел состояние скатертей, сервировку, выставленные холодные закуски, затем стал заглядывать в серванты — рабочие места официантов. Подошёл и к моим «пайкам». Каково же было наше удивление, когда он открыл дверцы шкафчика и под запасными салфетками обнаружил спрятанные бутылки. Водка, коньяк, шампанское и ещё запечатанная коробка с миндалём. Налицо был «левак» — жуткий прокол в работе.

— Ваше место? — Ледяным голосом вопросил шеф.

— Место моё, но остальное — нет!

— Понятно, — изрёк директор и повернулся к метрдотелю, — лишнее убери, а этого красавца ко мне в кабинет после праздников!

Процессия проследовала дальше, администратор Юра повернулся и показал мне кулак. Я кинулся разыскивать напарника. Вот, сволочь, меня не предупредил и как подставил! Грехов у официанта много, но первая заповедь: нарушаешь — не попадайся! Система наказаний проста, по пальцам пересчитать. За мелочь можно загреметь в грузчики на пару недель. Ежели чего посерьёзней — прогрессивная шкала расчётов в рублёвом эквиваленте, реже — взятки «борзыми щенками», а уже когда совсем плохо, можно загреметь под статью. Последний вариант в моей практике не встречался, тогда, как всего остального было в избытке.

Напарник извинялся, но негодовал, отчего он должен брать всю вину на себя. В итоге, кое-как удалось загладить конфликт, но «чёрную метку» я уже получил. И когда проверка, то ли случайная, то ли намеренная, выявила традиционные грехи, пришлось писать заявление «по собственному» и уходить. Очень жаль, не успел начать работу, а тут такое пятно. Спустя время договорился о работе в своём первом ресторане — «Невском», но буквально за день до моего оформления туда приказом по тресту поставили нового директора, а он оказался прежним начальником «Невских берегов». Вот ведь, не повезло, понятно, что мне и туда путь заказан. Требовалось подыскать работу по профилю, а это оказалось делом непростым, свободного времени вдруг стало много, я стал пропадать у Гостиного Двора, по музыкальным толкучкам, а вечера частенько коротал в «Поганке».

ОТ ТЮРЬМЫ И СУМЫ…

1 сентября 1981-го года я отправил сына в первый класс. По случаю праздника надел белую рубашку и костюм. Вечером двинул в клуб филофонистов на углу Лермонтовского и Римского-Корсакова. Клуб закрывался около восьми вечера. Толпа меломанов выплёскивалась во двор-колодец, а затем на проспект через проходную парадную. Вот тут нас и ждала засада в виде нескольких милицейских нарядов. Они выхватывали из шумной оравы отдельных граждан и без церемоний сажали в машину. Хвать — и меня упаковали! Кто-то начал возмущаться, кто-то поносить ментов. Через полчаса доставили в отделение и стали оформлять. На мою беду, я вечно таскал с собой паспорт, оттого без осложнений оформили моё задержание. Спросите, за что? За то самое! Нарушение общественного порядка: торговля и спекуляция в общественном месте. Сколько я ни доказывал, что для этого у нас имеется помещение клуба, узаконенное властями, бесполезно. Менты гнули своё — жильцы дома возмущены шумом во дворе и торговлей с рук. Подобный беспредел напоминал компанию за показатели по работе с жалобами населения. Я и несколько меломанов ночевали в 1-м отделе Адмиралтейского района, что на улице Якубовича. Когда меня принимали, дежурный удивлённо посмотрел на мой благообразный внешний вид и поинтересовался:

— А этого тоже в «обезьянник»?

Утром с первым заседанием районного суда, мне вкатали штраф пятьдесят рублей, выписали квитанцию и отпустили. Кстати, и в этот раз судьей была женщина, неуловимо похожая на даму из Куйбышевского суда, что когда-то отправила мою коллекцию в расход. Сейчас я не хныкал и не пытался доказать, что ничего не нарушал, а лишь выходил из помещения клуба, где на законных основаниях менялся пластинками. Весь опыт подобных конфликтов с властью приучил безропотно принять наказание, опустив голову. Никого не интересует: прав ты или нет, не повезло сейчас; зато в другой раз, когда ты провинишься по-крупному, тебя могут и вовсе не заметить. Штраф-то я оплатил немедленно, а пластинки получил лишь спустя пару недель, — как мне объяснили, могут же и менты послушать зарубежный рок.

Этот инцидент стал ещё одним звеном в цепи неприятностей, начавшихся с увольнения из ресторана «Невские берега». Но то, что случилось спустя год, неприятностью никак не назовёшь, скорей трагедией. Тут придётся вернуться назад, в 1979-й год. Володя Шустер учился вместе с моими однополчанами в институте Культуры. Тогда я и познакомился с ним. Шустер изредка появлялся на «пятаке» у Гостиного Двора чем-то приторговывал и что-то покупал. Естественно, мы пересекались, типа: «Привет, как дела?». В тот памятный день состоялся необычный разговор.

— Слушай, тебе феномин не нужен?

— А это что за зверь?

— Я думал, ты знаешь. Это лекарство такое, транквилизатор. Спортсмены используют, женщины, чтоб похудеть. Ещё говорят, табельное средство у пограничников и подводников от усталости и сна.

— Подожди, наркотик что-ли?

— Да, какой наркотик! Говорю: не для кайфа, а от усталости, работоспособность повышает. Возьми, попробуй, в упаковке один грамм, концентрация сумасшедшая. Употреби спичечную головку… Или съешь, или сделай укол.

— Ну, давай, рискну здоровьем. А сколько стоит?

— Не обеднеешь — рубль за грамм!

На том и порешили. Низкая цена, уверения, что порошок — не наркотик, меня успокоили. Тут можно прибавить устоявшуюся привычку к перепродаже и любопытство. Наркоманом я не был, если не считать редких случаев «пыхнуть косячок». Так, баловство. В тот же день я глотнул этой гадости, не спал ночь, ходил как заведённый, аппетит пропал. Настроение было отличное, развязался язык и хотелось без умолку разговаривать. Никаких ломок и отходняков, не считая, что сжёг себе слизистую рта.

Испытав «продукт», я приступил к его реализации. Объектом моего интереса стала одноклассница Таня Кацман, та не скрывала своего увлечения наркотой, угощала ребят «косячками», «колёсами». В остальном — обычная советская студентка. Училась хорошо, в кабаке работала прилично. Больше не скажешь!

Моё предложение сперва не вызвало энтузиазма у продвинутой дамы.

— Мне не надо, спрошу. Вот если бы анашу принёс или чего покрепче?

Прошло время, однажды Таня заказала десять грамм, где-то среди её круга приверженцев опасных привычек что-то срослось, и процесс пошёл. Я связывался с Шустером и брал на реализацию расфасованные пакетики. Затем, ещё и ещё. Хорошая, а, главное, лёгкая прибыль окончательно притупила сдерживающие начала. Скоро всё-таки выяснилось: фенамином в аптеках не торгуют, и занятие это попахивает криминалом. Как любой барыга, я сопоставлял риск с размером прибыли, и здесь не возникало веских аргументов за то, чтобы немедленно завязать с подобным бизнесом. Здравый смысл был затёрт в дальний угол сознания, балом правила алчность.

Со временем я стал приходить к Шустеру домой, зачастую свёрток мне передавала его жена — третий человек в бизнесе. А ещё позже выяснилось, что производит порошок какой-то химик, кандидат наук. Я бы не сказал, что перепродажа «фена» сделала меня богачом. Нет. Конечно, это был дополнительный ресурс, подпитывавший меня и семью в то время, когда я оставался без работы. Чтобы не стать тунеядцем, мне пришлось «подвеситься» в дом культуры гардеробщиком, номинально я там числился, а зарплату получал кто-то другой. Очень удобно — ментам до тебя дела нет, а ты «крутишь свою поганку» до поры до времени.

В 1980-м году Кацман познакомила меня со своим мужем, Грязновым Алексеем. Тот закончил медицинский и в «нашем» вопросе разбирался, как никто другой. Преступная группа была сформирована, процесс набирал обороты. Но к середине 82-го стал давать сбои. Я не знал, что происходит, лишь сразу почувствовал, как денежный ручей внезапно пересох. Последняя партия фенамина не желала возвращаться в виде полновесных советских рублей. Я начал нервничать, а со мной замандражировал и Шустер, которому я оставался должен большую часть барыша.

Я стал напрягать и торопить Грязнова, тот отделывался обещаниями, а время шло. Однажды Грязнов признался, что клиенты употребляют «фен», как вспомогательное средство, что делает их очень опасными. «Нарики» не возвращают долг, и у него уже случались столкновения, на него кидались с топором, угрожали. Я был поражён.

— Но ты же врач, Лёша, дай психам успокоительное, как-то решай свои вопросы. Мне надо рассчитываться с поставщиком, проблемы не нужны никому.

— Да, конечно! Проблемы не нужны никому, ни моей Татьяне, ни моему ребёнку…

Я не обратил внимание на странный тон подельника. Дальнейшие события показали, что Алексея загнали в угол, и он сделал выбор. Ночью, незадолго до ноябрьских праздников, в моей квартире раздался тревожный звонок. Я, естественно, спал, причём после пьянки и особо не разбирался, кто там прётся в час ночи. Распахнул дверь, а на пороге стоят несколько человек.

— Яловецкий Вадим Викторович? Отдел по борьбе с наркотиками. Вы подозреваетесь в распространении наркотических веществ. Вот ордер на обыск.

Сотрудник предъявил сначала служебное удостоверение, затем прокурорскую бумагу. Я впустил четырёх посторонних, двое оказались дружинниками и заодно свидетелями, затем начался обыск. Всё, как обычно показывают по телевизору и в кино. Очень знакомо, только, здесь ты уже участник, подозреваемый, и оттого муторно и страшно.

Отчего надо врываться ночью? Зачем тревожить соседей, а родным и близким лихорадочно глотать успокоительное? А я отвечу: попал в стальные шестерёнки государственной машины, так и не ропщи. Ночью удобно: подозреваемый спит, сильнее пресс власти и эффект внезапности, легче потрошить человечка и т. д.

Менты уверенно полезли на антресоли и сразу извлекли пакетик с анашой. Подозвали понятых. Я промямлил: квартира-то мол коммунальная, вовсе не моё. Да, кого это интересует: поймали рыбу — на кукан её, чтоб не сорвалась. Всё разыграли, как по нотам. Закончили с бумагами и велели одеться.

Везли через весь город в 54-е отделение милиции Красносельского РУВД. Там всё и выяснилось. Грязнов решил все проблемы одним махом — пришёл в ментовку по месту прописки и написал явку с повинной. В качестве вещественных доказательств преподнёс блюстителям закона почти сто грамм фенамина. Ай, да молодец! Менты возликовали — такой подарок перед праздниками! Они немедленно возбудили уголовное дело. Остались пустяки: разговорить соучастников, подбить крепкую доказательную базу, передать дело в суд и поставить себе жирую «палку» в отчётности. А там и премия, глядишь.

В тот же день меня доставили в спецотдел где-то на Садовой. Алексей Михайлович Грязнов знал много, накануне дал полный расклад по всей нашей деятельности. Оказывается, он видел и описал Шустера, а меня представил главным негодяем, который два года терроризировал его и жену, требуя реализовать фенамин. Следователь выложил мне откровения Грязнова и поставил перед выбором: первый вариант — моё чистосердечное признание, подписка до суда, который, естественно, учтёт раскаяние «заблудшей овечки» и, возможно, назначит условный срок. Второй вариант описывать не стану, догадаетесь сами. Я сдался быстро, без боя. Поведал всё, что творил на зыбкой ниве наркоторговли, не забыв вывести на чистую воду врача-оборотня. Подписал протокол, меня отпустили, взяв подписку о невыезде. Явку на очередной допрос назначили после праздников.

Оглушённый случившимся, я возвращался домой. Такси переехало через новый, только что открытый, Кантемировский мост. Может, и, вправду, условный? Эх, дурак! Чего не жилось спокойно, занимался бы своими пластинками да приторговывал потихоньку шмотками…

Пока шло следствие, драма выглядела как-то абстрактно. Не то, чтобы всё хорошо, но, с другой стороны, я на свободе, мотаюсь на «Галёру», посещаю Пост Ковалёво, ем и пью в своё удовольствие, а нечастые вызовы к следователю — чуть-ли не приятельские посиделки. После смерти генсека Брежнева появилась надежда на благополучный исход. Знакомые хлопали меня по плечу: жди амнистии, твоё дело пустяковое. Время шло, и подавленность, усиленная неопределённостью ближайшего будущего, выматывала вконец. Постоянное похмелье усиливало нервозное состояние. Однажды меня посетила идея кинуться в бега. Но, взвесив все за и против, я отмёл авантюру: не по моему характеру прятаться и постоянно бояться быть пойманным. В конце концов смирился: будь, что будет! За содеянное надо держать ответ. Весной наше дело забрал Большой дом, вёл его уже старший следователь 3-го отдела, подполковник милиции Иванов. Опытного зека такой оборот бы насторожил, но я, естественно, не придал переменам значения.

В середине апреля начался суд. Слегка необычно смотреть на собственный процесс не со скамьи подсудимых, а со стороны. Как будто это не меня судят, а кого-то другого, и моя скромная особа здесь случайно, из любопытства. Дело оказалось не слишком большим, всего три тома. Семь обвиняемых: четверо в СИЗО, остальные пока на свободе. От адвоката я отказался, во-первых, жалко денег, а во-вторых, по-наивности казалось всё и так ясно, зачем мне защитник.

Я видел в перерывах, как вечно поддатый председатель суда, народный судья В. И. Бухалов (фамилия говорящая, правда?), возвращался из комнаты отдыха вновь помолодевшим, а потом начинал засыпать на заседаниях, — рутина! Но уголовное дело № 1-528 потихоньку двигалось к финалу.

Я курил на лестничной площадке суда, когда ко мне подрулил благообразный пожилой мужчина.

— Здравствуйте, Вадим Викторович. Позвольте представиться: Дубниченко Илья Львович, адвокат. Я защищаю вашего приятеля Шустера. И вот о чём мне бы хотелось с вами поговорить.

И он обстоятельно стал доказывать мне, как я был неправ, отказавшись от защиты. Что это только навредит в судебных слушаниях и прениях сторон. И что лишних расходов никаких не надо, поскольку он уже ведёт Шустера. И ему меня жалко, оттого он искренне хочет мне помочь. И, ведь, убедил, краснобай! Зря что-ли свой хлеб ест? Я согласился.

Спустя несколько лет Дубниченко пообещал реальную помощь из Москвы и попросил у моей жены немалую сумму, которую та собирала на кооперативную квартиру со своей зарплаты. Деньги ушли в песок, а юрист лишь развёл руками. Я вспомнил тот разговор на заплёванной лестнице и пожалел, что повёлся на уговоры адвоката. Умудрённый опытом защитник, скорее всего, искренне хотел мне помочь, но тогда ни он, ни я не знали, что процессу был придан особый статус. Указание шло из Москвы в свете усиления борьбы с криминалом, затеянной генсеком Андроповым. Вот отчего уголовное дело было истребовано из района и передано на Литейный. Человек, который спустя много лет поведал мне эти подробности, добавил, что старший следователь получил очередную звёздочку, а сотрудники центрального аппарата, приложившие руку к блестяще проведённому расследованию, денежные премии.

Дело неизбежно двигалось к финалу. Наконец, все присутствующие в зале суда услышали точку зрения государственного обвинителя. Гневную речь клеймившего нашу преступную группировку я почти не воспринимал, ждал, сколько попросит прокурор. И он, сука, потребовал одиннадцать лет!

Клац! В голове щёлкнуло реле самосохранения: как же так? Все ждали 226-ю статью УК — сбыт сильнодействующих веществ, до 3-х лет лишения свободы. Но когда прокурорский чин подвёл нас под 224-ю, а здесь уже сроки от 6-ти до 15-ти, повеяло холодом. Следак, а потом и адвокат сладко пели, что с подписки можно получить «ниже низшего предела». И, вообще, кто сказал, что «фенамин — наркотик»? Следствие ссылалось на закрытые ведомственные документы, где все прописано в специальном перечне. Естественно, никто не собирался это подтверждать! Всё понимаю: виноват — надо ответить! Но почему такой запредельно большой срок? За те девяносто два с половиной грамма фенамина, что выдал Грязнов? Или за мифические кило триста шестьдесят три, что навешали на меня лишь со слов свидетелей (ни один из них срок не получил)? Ладно, проехали. Я вновь испытал боль от ощущения несправедливости и горько пожалел о чистосердечном признании, и что вовремя не «сделал ноги». А тогда была пустота и слабая надежда, если прокурор просит один срок, то, обычно, всегда дают меньше.

Я позвонил тётушке и попрощался с ней. До суда я умалчивал криминальную историю, до последнего момента рассчитывая на послабления. И тут я скороговоркой выпалил жуткую перспективу своей жизни на ближайшие годы. Затем извинялся и обещал обо всём написать. На том конце провода растерянная пожилая женщина ничего не понимала и без конца переспрашивала у меня, что случилось. А я уже не мог говорить, в горле стоял ком…

Копию обвинительного заключения мне вручили в конце апреля, а приговор зачитали 21 июня 1983 года. В семь часов вечера прозвучали отлитые из свинца страшные цифры — одиннадцать лет колонии усиленного режима с конфискацией имущества! Спасибо, самый гуманный Смольнинский народный суд города Ленинграда! Остальным участникам тоже отвесили немало. Грязнову, который всё это затеял, — девять, Шустеру — одиннадцать, Касман — шесть (к ней суд проявил снисхождение из-за маленького ребёнка), талантливому химику-практику тоже шесть, а жене Шустера — условный срок. В мгновенье ока я из подсудимого превратился в осуждённого и, уже в новом статусе, растерянно озирался, сжимая в руках баул с вещами…