КАК ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ

Я родился в Сталинском районе города Ленинграда, в 1951 году. Многие жители нашего города могут и не знать, что так именовался нынешний Выборгский. Вспоминаю дом постройки тридцатых годов в Бабурином переулке (эта пятиэтажка стоит и поныне). Дровяные сараи во дворе, дудки керосинщиков и крики старьёвщиков. Первый класс в тогдашней школьной форме, похожей на гимнастёрку, с обязательным ремнём и фуражкой (не хватало только погон). Из детства приходит картинка хрущевской денежной реформы, когда мы, пацаны, вместо привычной поездки на трамвайной «колбасе», специально протискивались в тесный вагон и протягивали кондуктору старый рубль, чтобы получить сдачу уже новым «серебром» и медяками.

Другой эпизод: полёт Гагарина, ликование со всей страной, но главная радость — отмена занятий второй школьной смены, которую я страшно не любил. Помню доскональное изучение бомбоубежищ во дворе нашего дома, пыльные чердаки и грохочущие от шагов крыши, с которых прекрасно были видны местные достопримечательности: деревянный «горбатый» мост через железную дорогу и важные паровозы-ветераны. В четвёртом классе у меня хоровая студия Выборгского дома культуры, затем — изостудия в доме творчества (что в особняке Нобеля), позже художественная вечерняя школа. В двенадцать лет — первая сигарета, через год — сладкий портвейн, купленный снисходительно-добрыми мужиками, помнящими войну и блокаду.

В 1964 году, скорей из интереса, нежели из любви, я слушал сквозь треск «глушилок» битловскую «Can’t By Me Love», транслированную в режиме нон-стоп, а позднее пластинку из серии «Музыкальный калейдоскоп» с английской «народной» песней «Девушка» ансамбля Битлз (первый релиз фирмы «Мелодия» в 1967 году).

С виниловыми пластинками я тоже познакомился в начале шестидесятых. В то время моя бабушка, Сушко Наталья Семеновна, и её сын, мой дядя, переехали в отдельную квартиру. Дядя вообще-то собирал книги (довольно распространённое занятие), и на новом месте они занимали все свободное пространство, но однажды Виктор Иосифович прикупил электрофон «Юбилейный», самый популярный проигрыватель тех лет. Непривычный красно-коричневый чемоданчик произвёл на меня очень сильное впечатление. Он играл пластинки на 33, 45 и 78 оборотов в минуту. Динамик находился в крышке, а ручки громкости и тембра располагались на горизонтальной панели, по тем временам вполне приличный звуковоспроизводящий аппарат! Взрослые не пропускали новинки фирмы «Мелодия». Коллекция винила росла и со временем приобрела внушительный размер. Тогда же мною были переслушаны почти все шлягеры отечественной и редкой по тем временам зарубежной эстрады. Я уверенно ориентировался среди стопок уныло оформленных конвертов с отечественным винилом на 33 оборота (но попадались и увесистые кругляши на 78), особенно запомнилась песня из фильма «Последний дюйм». Кто-то наверняка помнит мрачный текст Бена Эйсли в исполнении солиста Большого театра Михаила Рыбы. Какая-то захватывающая музыка и необычные слова для того времени, пробирающие до мурашек!

Эстрадные записи из коллекции дяди я слушал без конца и в больших объёмах, возможно, это обстоятельство основательно подготовило меня к знакомству с настоящим роком. А это случилось в 1966 году, когда я перешёл в 190 школу с художественным уклоном.

До того была восьмилетка, которую я с трудом закончил. Одноклассники, дети потомственных пролетариев — в основной своей массе простые дворовые пацаны, которые быстро впитывали плохое и отторгали хорошее. Представление о культурном и духовном базисе поколения шестидесятых даёт сама атмосфера тех лет: серый, унылый заводской район города, толпы вечно пьяного рабочего люда, скандалы в коммунальных квартирах, голодное существование в условиях дефицита и прочий негатив, порождённый войной, репрессиями, кривой хрущевской оттепелью и другими советскими реалиями.

Этот факт неизменно сказался на досуге, который состоял не только из корпения над учебниками, но и раннего знакомства с алкоголем, курения в школьном туалете, бесконечными драками. Справедливости ради, в той далёкой совдеповской 108-й школе устраивались культпоходы в кино, театр и музыкальные лекции в Концертном зале у Финляндского. Это, конечно, отвлекало от серого однообразия и мелкого хулиганства, вроде стрельбы из самодельных пистолетов — «поджиг» или взрывов магниевых бомбочек.

И, всё-таки, музыка стояла у меня на втором плане и доминировала лишь на первых редких и неумелых танцульках в школьные праздники или вечеринках у друзей. В новом учебном заведении я попал в другую для себя среду. Ученики, в основной массе, были отпрысками питерской художественной интеллигенции, состоятельных людей из среды чиновников и дельцов теневого бизнеса. Поначалу я чувствовал себя человеком «низов», чего очень стеснялся, но затем потихоньку освоился в новом коллективе.

Хорошо помню, как в английскую половину (класс был разбит на две языковых группы, моя — французская), кто-то принёс альбом «битлов» «Revolver», а вокруг проигрывателя, на котором гордо крутился жёлтый ярлык английского «Parlophone Records», сгрудился тесный кружок заинтересованных школьников. Сейчас улыбаюсь, вспоминая, как наши умники фыркали: мол, так себе «музычка», наша лучше!

В то время я прибился к Сашке Зубковскому, который поведал, что у него дома имеется настоящий катушечный магнитофон и записи фирменной музыки. И вот где-то весной 1967 года я был приглашён в знаменитый элитный «Дом Кирова» на одноимённом проспекте. В гостях, открывши рот, слушал записи «битлов» и других музыкальных групп. Сашка похвастался импортным журналом, где на передней обложке красовались британские «Роллинги». Позже я выкупил у него этот яркий образчик чужой и притягательно-неведомой жизни. Несмотря на то, что нас разделяло ощутимое классовое неравенство, мы подружились. Я стал часто наведываться к Саше: шестнадцатилетним юношам было о чем поговорить, а, главное, что нас объединило, — это нарастающее увлечение западным роком. Кумирами стали «The Beatles», хотя магия их творчества не сразу меня закружила.

Понадобилось время, чтобы проникнуться чужой музыкальной культурой, энергичными ритмами, завораживающими мелодиями ливерпульской четвёрки и почувствовать насколько она отличается от совковой эстрадной патоки. К осени, после прослушивания совсем свежих записей «Bee-Gees», я уже был озабочен мыслью о приобретении магнитофона и пластинок.

Мечтать не вредно! А, где взять средства на такую роскошь, как магнитофон и зарубежный винил? В то время мы с матерью получили комнату в деревянном бараке, так называемом манёвренном фонде, выделяемом райисполкомом до подхода очереди на новое жилье. Не стоит напоминать жителям нашего города, сколько можно было прождать лет и даже десятилетий в ожидании «смотровой» на новую комнату или квартиру. В моем случае прошло целых двенадцать лет, пока мы с женой и маленьким ребёнком получили две комнаты в новом районе Ленинграда.

Так вот, деревянный барак послевоенной постройки на Торфяной улице в середине шестидесятых стал моим кровом. Вообще-то, летом там было хорошо: много зелени, никаких заводов и машин, рядом Серафимовское кладбище. Почти деревня! Немудрено, что в самые короткие сроки мною было все исхожено и изучено. На кладбище, соседствующим с нашим домом, по образцу Пискаревского был заложен мемориал памяти жертв Великой Отечественной. Там был бассейн с водой, куда посетители бросали монеты на память. Однажды утром я стал свидетелем, как кладбищенский служащий деловито возился в бассейне и выгребал мотеты себе в карман. Циничное решение взять улов раньше него созрело сразу. Самое сложное в моих «денежных» набегах было проснуться как можно раньше (в молодости так сладко спится). За лето я собрал около двадцати рублей мелочью, хотя несколько раз сталкивался с сотрудниками хозобслуги. К счастью, молодые ноги избавили от контактов со злыми конкурентами, что явно бы закончились не в мою пользу.

Вместе с заначкой от денег, которыми меня снабжала бабушка, набралось больше четвертного, а это уже приличная сумма по тому времени. Кто-то из знакомых надоумил меня поискать записи на «костях» и даже фирменный винил в центре города у Гостиного Двора. Поскольку денег на магнитофон мне не хватало, я решил начать с пластинок, благо проигрыватель, как я уже докладывал, имелся в квартире моей бабушки и дяди.

В слякотном октябре 1967-го года я оказался в музыкальном салоне, что примыкал к гостинице Европейская со стороны Невского проспекта. В простонародье магазин назывался «двойка», и там любили ошиваться тёмные личности: барыги и спекулянты. С одним из них, бородатым мужиком по имени Витя, я и сошёлся: у него был товар, а у меня вполне оформившееся желание его приобрести! Этот довольно колоритный мужчина в ватнике и сапогах являлся владельцем мотоцикла с коляской, имел коллекцию импортного винила, в основной своей массе, «сорокопяток» (маленьких пластинок на сорок пять оборотов с двумя дорожками). Обладая, по моему мнению, значительными средствами, я рассчитывал купить с десяток или больше музыкальных носителей. Но суровые цены чёрного рынка тех лет и прижимистый характер Вити Волкова, позволил открыть счёт моей нескончаемой коллекции приобретением лишь двух «сорокопяток» и одной «ипишки» (пластинка с четырьмя песнями). Первое моё коммерческое мероприятие и культпоход на улицу Типанова, в двухкомнатную «хрущевку» Виктора, оставил неизгладимое впечатление. Столько зарубежной музыки я не встречал никогда! Комната была заставлена коробками с импортными «сорокопятками», в непривычно пёстрых конвертах, несколькими магнитофонами, самопальными колонками и прочим околомузыкальным хламом. Подобный шок я вновь испытал через пару лет, когда прибыл с коммерческим визитом тоже в «хрущевку», но на улицу Бела Куна, к другому подпольному коллекционеру.

На следующий день в школе я уже хвастался своими богатствами Зубковскому, вызвав у того неподдельный интерес. Я недооценил амбиций и возможностей моего приятеля, очень скоро он даст мне фору на сто очков вперёд. Не помню наименований двух «сорокопяток», но «ипишка» отпечаталась в памяти. Это были четыре песни к фильму The Beatles — «Help!», изданных на французском «Odeon Records». Я точно помню эти треки, но не стану утомлять читателя их названиями, а вот свой неописуемый восторг, когда похрустывающий винил запел голосами Леннона и Маккартни, не забуду никогда! Лиха беда — начало! Вот так все и начиналось! Напомню, на скользкую стезю приобретения западных пластов я ступил в октябре 1967-го года, давненько, не правда ли? Со временем я познакомился со многими питерскими земляками-меломанами, которые начинали свой путь, как и я, но гораздо раньше.

Коллекционирование — заболевание затяжное, прогрессирует постепенно. Инкубационный период вируса под названием «хочу собрать» протекает долго и порой мучительно для финансового здоровья клиента. В те далёкие времена первоначально у меня уже было довольно популярное и безопасное хобби: я собирал сразу марки, значки и монеты. К слову, этим занимались многие мои сверстники, такая была мода. Материальная сторона ложилась, естественно, на родителей, а дальше шли бесконечные обмены в школьном междусобойчике или где-то на стороне.

Все детство, до переезда на Торфяную, я прожил на улице Смолячкова, напротив садика имени Карла Маркса. Сад заложили в конце двадцатых, и он был очень почитаем среди жителей Выборгского района. А как же: летняя эстрада, с обязательным оркестром и концертами, читальный павильон, пруд с лебедями и цветником, а зимой, горки, круговая лыжня, каток. В конце шестидесятых там существовал городской толчок (в смысле, сборище) коллекционеров всех мастей, которые без устали меняли и продавали все, начиная от моделей машинок, марок, монет, открыток (вполне легально) и кончая предметами антиквариата, иконами и боевыми наградами (втихаря).

Зрелище довольно живописное: на большой площадке (её называли ещё «пыльник»), примыкавшей к летней эстраде, на деревянных скамейках разложены нескончаемые богатства. Народу всегда очень много (человек двести-триста), правда, больше половины составляли зеваки. Встречи проходили по выходным дням, а порядок контролировался сотрудниками 20 отделения милиции, находящимся в двух шагах. К слову, недавно познакомился с ветераном МВД, который в те годы служил в «двадцатке». Он отлично помнит, что большая часть заявлений в дежурную часть касалась бесконечных краж на тамошнем рынке. Да, коллекционеры, — лакомые объекты для воришек всех мастей.

До сих пор недоумеваю, кто разрешил все это «безобразие» в годы тотального контроля. Скорее всего, в нашем славном городе трёх революций какое-то время существовала демократическая брешь. Неудивительно, что я регулярно топтался там и менял значки, реже марки, но, в основном, пялился на «экспонаты»: стопки открыток, спичечных этикеток; игрушечные машинки и другие удивительные вещи. Были там и коробки с пластинками отечественного производства, но они меня пока не волновали (залежей у бабушки хватало). Просуществовал блошиный рынок несколько лет, и в начале семидесятых тусовка я приезжал в отпуск из армии, чтобы купить воинские значки. При этом в 1958 году было официально зарегистрировано и открыто Ленинградское общество коллекционеров. Вот я и думаю, что пластиночная лихорадка, захлестнувшая меня в десятом классе, во многом была спровоцирована подсознательными яркими впечатлениями от визитов на «пыльник» того самого сада культуры и отдыха им. Карла Маркса, от которого в наши дни ничего не осталось.

Забегая далеко вперёд, скажу, что ностальгическая атмосфера шестидесятых накрыла меня спустя тридцать лет. В девяностые, времена стихийных рынков. Тогда, из-за вновь охватившей меня нумизматической лихорадки, я стал ездить в ЦПКО им. Кирова покупать и менять старые монеты. Воспоминания возникали, как только я входил в парк и приближался к беспорядочно толкущимся людям. Иные испытывали неудобства, а для меня веяло романтикой, чувствовался дух времени. Даже в наши дни, когда изредка выбираюсь на толкучку у станции метро «Удельная», я испытываю особое волнение.

Мои отношения с Алексом, так я стал звать Зубковского по его же просьбе, зиждились не только на общих музыкальных интересах. Отдельной строкой врезался в память эпизод нашего посещения выставки «Промышленная эстетика США». Осенью 1967 года американцы привезли выставку после Москвы и в наш город. Показ проходил в ДК им. Кирова. Политический климат с американцами был не очень — разгар холодной войны и всё такое. Но народ помнил предыдущие экспозиции: «Средства связи США» и «Архитектура США». Цветные телевизоры и фешенебельные постройки ещё тогда входили в конфликт с образом непримиримых врагов СССР. А тут новые диковинки, да ещё по нашему будущему профилю (большинство учеников нашей школы поступали в Мухинское училище, как раз на факультет технической эстетики). Мы ходили на выставку по несколько раз, красочные буклеты и значки копились, а потом раздавались знакомым. Приходилось буквально прорываться в заветные двери — выставку вход бойкотировали курсанты морского училища им. Макарова. История, всеми забытая: помощь героическому Вьетнаму осуществлялась морем. В одном из рейсов судно с гуманитарной помощью (и не только) обстрелял американский истребитель, погиб советский матрос. Шуму поднялось много, весь народ осуждал агрессоров, а тут, как назло, эта выставка. У входа стояло оцепление из мужественных моряков. Они тормозили толпу, стыдили граждан. Ходили слухи, что особо ретивых тащили в сторонку и лечили кулаками антипатриотические настроения. Милиция бездействовала.

Позже мы обсуждали с Алексом, фантастические, по тем временам, изделия для нормальной жизни и деятельности человека. Были нескончаемые разговоры об одноклассниках, похабные дискуссии о слабом поле. Юношеский максимализм часто провоцировал на запретные темы — критику теневых сторон нашей убогой действительности. Нет, мы не были диссидентами. Мы, как и все, многого не понимали. При советском правящем строе люди просто плыли по течению, хотя не всем жилось сладко, у многих накопились вопросы. Оттого, наверное, злостное смакование той общественной дури, что лежала на поверхности, приобретало в наших диалогах общественный характер. Мы хаяли все подряд, не шибко задумываясь о последствиях. Забавно, ведь ругали чиновников, бюрократов, дефицит, глупые законы, вечные очереди, но никогда не замахивались на святое: Ленина, правящую Коммунистическую партию и ее руководителей!

Как-то незаметно выкристаллизовалась идея объединить в узком кругу проверенных друзей, разделяющих наши взгляды и организовать крепкое товарищество, способное защищать себя. Нахватавшись из книг и кино «верхушек конспирации», мы создали свои собственные эмблему, пароль и кассу. По нынешним временам: это была элементарная организованная группировка с нехорошим потенциалом. Но тогда наше честолюбие не допускало таких неприятных определений. «Организация», «команда», «дружина», это как-то годилось, но не гадкое слово «банда». В общем, такая игра для взрослых мальчиков. То ли в тимуровцев, то ли в «робин-гудов».

Я и ещё один наш товарищ записались в секцию бокса, Алекс (мы ведь учились в художественной школе) спроектировал эмблему и дизайн костюмов. Стали собирать деньги в «общак» и даже подумывали об оружии. Пожалуй, не было главного: чёткой программы действий. И, хорошо, что не было! Мы просуществовали в нашем наивно-призрачном мире несколько месяцев. Многозначительно переглядывались на уроках с Алексом (остальные участники «тайного общества» учились в других школах). Перемигивались и втихаря теребили приколотый к изнанке лацкана пиджака отличительный значок — переделанную эмблему юристов с отрезанными мечами и выгравированной лилией на щите.

Обычно собирались у Алекса (кажется, нас было человек семь-восемь) пили портвейн, отчаянно спорили и матерились, слушали музыку. И вот, однажды вывалились на улицу и подогретые винными парами поступили гадко. Отмечались ноябрьские праздники, всюду висели большие красные флаги, кому-то пришла в голову лихая идея: сорвать и выбросить на мостовую символ государства. Что и было цинично проделано — залезли на ограду, вытащили древко, а затем скинули на асфальт и вытерли о полотнище ноги. Столько лет прошло, до сих пор стыдно, не потому, что я старый советский патриот, нет — от бессмысленности и собственной глупости!

Чёрная «Волга» приехала за мной через несколько дней. Двое позвонили в дверь. Запомнились холодные глаза человека в штатском и его фраза:

— Яловецкий Вадим Викторович? Собирайся, парень, поедешь с нами! — затем вздохнул и добавил. — Вот ведь, дожили! Малолетнего засранца искать приходиться да ещё и катать на служебной машине!

Нами занимались комитетчики Петроградского района. Времена были уже другие, не сталинские, — нас даже не били. Беседовали жёстко, но вежливо. Компетентные органы быстро разобрались, что мы собой представляем, и дали ясно понять — в следующий раз последствия будут другими. Офицеры КГБ доходчиво объяснили: лучше активно участвовать в строительстве социалистического общества, а не заниматься хернёй, чтобы в итоге оказаться за решёткой. Они не скрывали, что среди нас оказался один сознательный гражданин и истинный патриот. Если, честно, сейчас готов поклониться в ноги тем сотрудникам. Не останови нас тогда, «Хроники старого меломана» могли быть совсем другими или не появиться вообще.

После подобной встряски мы с Алексом держали язык за зубами: проснувшиеся, наконец, гены репрессированных родственников (у кого их нет, таких родственников?) зорко следили за нашими ртами. Невостребованная энергия была направлена на рок-музыку, к тому же я продолжал заниматься боксом. Тут мне неожиданно помогло увлечение западной субкультурой. Мой тренер, старше меня всего на несколько лет, узнав про мои увлечения, попросил записать на магнитофон что-то рок-н-рольное и достать фотки кумиров тамошней молодёжи. Он загрузил меня бобинами с плёнкой и стал заниматься со мной индивидуально. Хотя дружба со спортом продолжалась недолго, что-то около года. После неудачного спарринга мне повредили нос, а перед районными соревнованиями сильно настучали «по репе» на тренировке. Я занемог, мама отняла у меня перчатки, затем отменила визит к протезисту, чтобы снять мерку для отливки капы. Я и так, будучи еще молодым, носил очки, а теперь диоптрии стали опасно расти. В итоге, весной 68-го, я ушёл из секции, а спортивное общество «Динамо» потеряло «выдающегося» спортсмена, вот только никто этого не заметил…