Всем занять свои места!

О первом налете на посольство, который состоялся 1 января 1960 г., уже упоминалось ранее. Иранскому послу в Москве был заявлен строгий протест. Получили мы указание затронуть и этот вопрос перед Хомейни. Однако посетить его на этот раз не удалось. Начальник его канцелярии сообщил, что Хомейни поручил Готбзаде, занимавшему тогда пост министра иностранных дел, принять советского посла.

…Готбзаде сидел, развалившись в кресле, возбужденный, но усталый после жаркой беседы с генеральным секретарем ООН Вальдхаймом, который прибыл в Тегеран, чтобы способствовать освобождению американских заложников. Выслушав нас, Готбзаде сказал, что передаст все изложенное Хомейни, однако, как бы между прочим, заметил, что ему докладывали о нахождении в толпе перед воротами посольства советских сотрудников, которые якобы «возбуждали» толпу, сообщили ему также о «трех выстрелах», якобы сделанных из-за ограды посольства, что и «спровоцировало» нападение.

Я с возмущением отклонил эти «версии», а сам подумал: такие же выдумки ранее, 150 лет назад, о провоцировании толпы персоналом русского посольства, что привело к гибели Грибоедова и всего посольства, выдумали персы, когда им надо было как-то оправдать себя в совершенном злодеянии.

К нашему удивлению, на наши возражения Готбзаде прореагировал как-то вяло: «Да, мы знаем, это были маоисты, троцкисты, афганцы!»

Он выразил свое сожаление происшедшим и заверил, что пасдары не допустят захвата советского посольства, на этот счет ему есть личные поручения Хомейни и т. д.

Мы ему ответили, что принимаем к сведению его заявление, но еще лучше было бы предотвращать налеты, чем позднее защищать посольство, тем более, как видно из высказываний министра, иранским властям известны люди, которые организовывали и проводили нападение. Тут Готбзаде, отвлеченный какими-то мыслями, пробормотал: «Да-да, вы правы, но мы не могли не реагировать, ведь Афганистан – страна мусульманская», – и перешел на другую тему.

Уходя, мы вновь потребовали обеспечения безопасности посольства и всех советских граждан, сказав, что случай может повториться. Готбзаде заверил, что «все будет в порядке».

Когда мы вернулись домой, мне доложили, что позвонили по городскому телефону какие-то доброжелатели, сообщили о готовящемся на завтра новом нападении на посольство. Собрались с советниками держать «военный совет». Что предпринять? Мнение общее: на слова Готбзаде положиться нельзя, многое в его поведении казалось настораживающим, особенно замечания о том, что налет был «спровоцирован» работниками посольства, и его невольная реплика: «Мы не могли не реагировать». Да и сомнительное прошлое Готбзаде не внушало веры в его слова. Лишь впоследствии мы почувствовали, насколько были правы в своих подозрениях и предосторожностях: ходила упорная версия, что нападения на наше посольство были организованы самим Готбзаде без ведома Хомейни. Это выглядело весьма правдоподобно.

Решили: 1) информировать местный исламский комитет, который просил это сделать, если к нам поступят подобные сведения, в комитете ребята симпатичные; 2) информировать штаб пасдаров – им, в конце концов, поручена наша охрана; 3) вывезти на день всех женщин и детей с территории посольства, разместив их по квартирам работников советских учреждений в Тегеране, сразу же составили план – где и сколько человек; 4) устроить медпункт в служебном здании с дежурством врача; 5) распорядиться еще раз как следует со служебными бумагами; 6) проверили, кому где находиться, как действовать и т. д.

Вечером пришло указание о частичной эвакуации в Союз детей и женщин на наше усмотрение. Решение о том, как конкретно выполнить его, отложили до конца завтрашнего дня, сначала нужно посмотреть, что будет и как.

Утром 3 января у ворот посольства уже появились группки иностранных кино– и фотокорреспондентов – верный признак того, что намечается интересное для них событие. Хорошо, что хоть дети и женщины выехали до прибытия корреспондентов.

Послали утром советника Козырева к аятолле Кяни, отвечающему за вопросы безопасности. Тот сказал: сообщите советскому послу, что Хомейни просил передать ему – посольство будет в целости, но пусть посол даст указание (?) о выводе советских войск из Афганистана! В штабе пасдаров ответили: у нас приказ Хомейни стрелять, если будут пытаться брать посольство штурмом. Но потребовали: пусть уберутся вооруженные комитетчики, иначе мы не будем отвечать за безопасность посольства. В районном исламском комитете нашим сотрудникам сказали: не верьте пасдарам, они сами говорят: если бы не приказ Хомейни, они бы присоединились к нападавшим. Как долго могут быть они стойкими – не известно.

Да, неизвестного много, и главное – насколько серьезное готовится выступление против посольства, какова цель его – продемонстрировать что-то или…

В парке посольства как-то зловеще тихо, нашего народа нет, бродят лишь пасдары и еще бог знает кто – вчера они все влетели на территорию посольства для его «защиты» и говорят, что смогут защитить, если только будут внутри, за стенами. Ничего, временно потерпим.

Позвонили с японской строительной фирмы (она сооружает на территории посольства для нас большой жилой дом): им стало известно о возможном новом нападении, поэтому они подготовили в другом районе Тегерана жилой дом, где могут временно разместиться около 100 человек детей и женщин, и даже обед для них готовят. Это сообщение тронуло нас, мы поблагодарили, сказали, что пока в этом необходимости нет.

Обошли все посты в парке, у жилого дома, резиденции, у ворот, в комендатуре, в служебном помещении. Вроде бы все на своих местах, задачу и порядок действий знают. Гранаты со слезоточивым газом наготове, на верхних этажах внутри у окон лежат канаты – для аварийного спуска на землю. Тихо.

…В 13.50 началось. Докладывают по телефону из комендатуры у ворот посольства: кинокорреспонденты снаружи оживились, по улице движется огромная толпа. Прошел по кабинетам, все на местах, но заметна некоторая нервозность. Пригласил к себе в кабинет советника-посланника Саульченкова, открыли настежь двери сразу в две комнаты – чтобы было видно. «Давай сыграем партию в нарды». Тот понял: «давайте». Стали кидать кости, играть в нарды. А вой снаружи все громче и громче. Наши сотрудники, видя играющих в нарды посла и советника-посланника, начали успокаиваться.

Однако играть пришлось недолго. Телефон из комендатуры: толпа вплотную у решетчатых ворот, трясет ворота, лица озверелые.

«У ворот, докладывайте, не кладя трубки!»

Вдруг забухали выстрелы – часто и энергично. С шумными криками заметались по небу сорвавшиеся с деревьев птицы.

Из комендатуры: «Комитетчики открыли стрельбу в воздух, кое-где рукопашная схватка, охрану прижали к стене, подъезжают солдаты». Стрельба усиливается, потом смолкает. Докладывают: толпу оттеснили от ворот и стены, идет митинг, потом молитва, жгут портреты. Потом крики хором: смерть, смерть, смерть – смерть всем! Опять крики, сливающиеся в вой.

Звонят сотрудники с других этажей: что делать? Отвечаем: вдохните побольше воздуха и ждите указаний. Смеются.

Шабаш у ворот продолжался более полутора часов. Потом все разошлись. Весь район наводнен охранниками, солдатами. Стало пустеть. К вечеру привезли детей и женщин домой.

Через пару дней приняли решение вывезти из Тегерана на Родину всех детей, отправить в Союз также большинство жен, через неделю рассмотреть положение с Исфаханом, Керманом и северными районами Ирана, где находится много советских специалистов с семьями.

8 января пришлось вновь повторить меры предосторожности, так как в городе была мощная демонстрация, организованная религиозными деятелями, не менее половины лозунгов были направлены против Советского Союза.

Пришлось задуматься серьезно о значительном усилении мер для защиты посольства. Любое посольство, конечно, не крепость. Его можно охранять против случайных вылазок, единичных, неорганизованных нападений, т. е. тогда, когда еще можно как-то надеяться на защиту властей. Но наша главная трудность состояла в том, что налеты на наше посольство проводились организованно с помощью властей. В этом случае ни на какую иранскую охрану нельзя было полагаться. Пример с посольством США говорил о многом. Американское посольство было очень сильно укреплено, имелся отряд морских пехотинцев, который защищал посольство с применением огнестрельного оружия, – и безрезультатно. Мы на применение оружия, конечно, не могли пойти. Единственно, что мы были обязаны и могли сделать, это как можно в большей степени затруднить нападающим возможность физического проникновения и обезопасить жизнь детей и женщин. А то, что еще будут нападения на посольство, у нас уже почти сомнений не было ввиду обстановки в отношении Советского Союза, которая, я смею утверждать, сознательно создавалась властями.

…22 декабря того же 1980 г. нас по телефону предупредили неизвестные иранцы о готовящемся нападении на посольство в ближайшие дни. Немедленно поставили об этом в известность заместителя министра иностранных дел Хакгу и попросили принять необходимые меры, что, разумеется, было обещано. Затем обратились к аятолле Кяни и к полиции.

Через день было опубликовано заявление Кяни: ввиду военного времени запрещаются всякие демонстрации, пасдары и народ должны сотрудничать и обеспечить порядок в городах. Но нам все-таки стало известно, что на 27 декабря намечается крупное сборище у посольства. Сообщили и об этих данных МИДу, полиции, Министерству внутренних дел. Заверения самые успокаивающие, но мы снова проверили все наши организационные мероприятия по уже разработанному расписанию. Вновь стало пусто на территории. Вроде бы тихо и на прилегающих улицах, но на площади Фирдоуси начала быстро собираться толпа.

И вдруг около 11 часов утра раздался громкий, все нарастающий гул, крики. Нам доносят: по улице Кучек-хана, что перпендикулярно утыкается в ворота посольства, движется большая толпа. Мгновенно послышались громкие беспорядочные выстрелы – все ближе и ближе. Сейчас должна вступить в действие усиленная охрана, поставленная на сегодня иранцами. Но что это? Внезапно во весь голос завыла наша сирена, установленная на крыше, – это сигнал всем нам и означает одно: «нападение, перелезание массы людей через ворота». Сирена включается в здании комендатуры. Значит, наши люди даже не успели дать предупредительно-прерывистый сигнал. Сейчас сирена воет ровно, жутко, громко. По этому сигналу весь состав посольства укрывается в служебном здании.

Итак, опять нападение – уже третье!

Мы немедленно пытаемся связаться по телефону с и.о. министра иностранных дел Ходапанахи. Беру трубку, говорю с его секретаршей, та просит прощения, пойдет доложить; через минуту говорит: «Министр не может с вами говорить». Я переспрашиваю, отказывается ли министр от разговора, секретарша вешает трубку, а потом ее телефон и вовсе отключается. Ни по одному из телефонов руководства МИДа связаться не удается, все занято, только попался заведующий протокольным отделом, который, выслушав, сказал, что пойдет и доложит начальству.

А снаружи – громкие, тупые удары, за которыми звон. Вижу в окно: какие-то лица мрачного обличья торопливо бьют камнями по стеклам окон представительского здания, находящегося перед служебным. В представительском здании – историческое помещение, где проходила в 1943 г. конференция глав союзных держав – СССР, США и Великобритании, там же и залы для приемов… Искаженное злобой, заросшее лицо обернулось к служебному зданию. Встретились взглядом, и немедленно в направлении моего окна летит камень. Невольно отпрянул, хотя кабинет на третьем этаже. Но до него долетают отдельные камни. Наши работники, укрывшись за письменным столом, звонят по телефонам в секретариаты Кяни, премьер-министра Раджаи, президента.

Советник посольства Козырев в это время находился в МИДе. Соединились с ним, поручили ему пробиться к любому начальству, но это ему не удается: все «заняты», никто его принять не может. Еще один показатель преднамеренности нападения. Более того, иранцы настаивают, чтобы Козырев покинул помещение МИДа!

Нам звонит дуайен дипкорпуса, посол ЧССР Полачек. Сообщаем ему о происходящем налете. Он говорит, что немедленно сам свяжется с МИДом. Через некоторое время звонит нам: в МИДе никто не откликается…

Со звоном летят громадные зеркальные стекла на первом этаже служебного здания. В представительском помещении раскрываются ставни из кинозала, закрывающие также зеркальные окна. Видно, как по ним изнутри бьют металлической урной. Стекло в куски, урна вылетает на улицу…

Позднее вместе с моим помощником восстановили картину налета. Толпа на улице Кучек-хана быстро двигалась в направлении посольства. Перед ней, пятясь, шли пасдары и стреляли в воздух. Под аккомпанемент выстрелов толпа приблизилась к воротам посольства, пасдары расступились в стороны, и толпа полезла через ворота. Никакого физического противодействия нападавшим охраной оказано не было. Наши люди успели лишь включить сирену, подавшую тревогу. В комендантском домике загремели стекла, в дверь ворвались с дубинами в руках разъяренные погромщики, начали крушить столы, электропроводку, телефоны, радио, портреты, даже унитазы, умывальники. Наши дежурные коменданты еле успели выскочить через другую дверь. Вдогонку им полетели камни, погнались, хлопали выстрелы.

Все говорило о том, что нападение было заранее продумано и спланировано.

Через ворота перелезла «ударная группа» эдак человек в 60, остальная толпа осталась на улице, кричала лозунги, жгла советские флаги, портреты, одним словом, бесновалась перед объективами кинокамер.

Ворвавшаяся на территорию «ударная группа» мгновенно разделилась на три. Одна вскарабкалась к подножию флагштока. Флаг был спущен, металлические стропы перекушены специальным инструментом; вторая – тщательно громила комендатуру; третья, самая крупная, – рванулась к зданиям посольства, к представительскому дому. Затрещали под напором двери служебного входа, вдребезги стеклянные парадные двери. Наши люди в соответствии с расписанием действий отошли в служебное здание, забросав коридор гранатами со слезоточивым газом. В представительском здании началась вакханалия. В подвальном помещении – большая кухня, на ней готовился обед для общественной столовой. Там случайно осталась жена повара посольства Гуськова, Маша; сам повар по сигналу сирены занял свое место по расписанию в другом доме. В кухню ворвался бандит, он бросился к Гуськовой, схватил ее за руки, потащил, та отбивалась. В руках у бандита блеснул нож. В это время на кухню влетел полицейский. Завязалась борьба. К полицейскому прибыла подмога. Бандита скрутили, но в схватке полицейский был ранен ножом в руку. Гуськова оказала ему первую помощь, и тут уже ей стало плохо, упала в обморок…

В это время мы слышали не только звон стекол и грохот погрома, но и какие-то сильные, тупые удары в пол снизу с первого этажа. Как оказалось, одна группа бандитов, разгромив все на первом этаже служебного здания (там были квартиры сотрудников), начала искать люк или замаскированный ход на второй этаж, где находятся служебные помещения, пытаясь таранить потолок…

Через некоторое время шум стихает. Видны бегающие за кем-то по саду полицейские, кого-то ловят. Докладывают люди, вышедшие наружу: прочесывается весь парк, все помещения представительского здания, у некоторых нападавших отобраны не только ножи, но и пистолеты.

Спустились вниз, прошли в представительское здание. Все побито, что было бьющегося. Окна в рваных осколках стекол, висят покореженные жалюзи, стекла хрустят под ногами. Все деревянные двери сорваны, пробиты, выломаны. Мраморная мемориальная доска с позолоченными накладными буквами о Тегеранской конференции зверски разбита на мелкие куски. Страшно смотреть на изуродованное пианино. Картины либо располосованы ножом, либо пробиты палками. Громадные зеркала в парадном зале – вдребезги, валяются осколки и больших уникальных фарфоровых ваз, даже мраморные столики, что под зеркалами, и те разбиты, бронзовые основания выгнуты. Взглянули наверх и ахнули: три большие хрустальные люстры парадного зала, висевшие на высоте 4–5 метров от пола, разбиты – значит был заранее подготовлен соответствующий «инструмент» и погромщики знали, что громить.

Валяется вспоротая и сломанная мебель: диваны, кресла, стулья, дымятся подожженные дорогие старинные персидские ковры, разбит паркет. В кинозале исполосованный крест-накрест клочьями свисает широкий экран, сорван и унесен громадный бархатный занавес, сиденья распороты ножом. На кухне побита посуда, в туалетах даже унитазы в мелкие куски… Царство вандалов.

Распорядился, чтобы немедленно пригласили заведующего протокольным департаментом МИДа. Тот прислал своих двух заместителей. Им был заявлен протест, показан учиненный разгром. Мидовцы, хрупая по осколкам стекла, с любопытством осмотрели все, тупо молчали. Потом приехал представитель Министерства внутренних дел, он очень просил подтвердить, что его министерство обеспечило «соблюдение международных законов» и что ущерба посольству не нанесено. В ответ ему показали разрушения, после чего заторопились куда-то звонить.

Доложили: одними из последних территорию посольства покинули журналисты из газеты Бехешти «Джомхурие Эолами» с фотографом, которые пытались сопротивляться выдворению, заявляя нашим товарищам, что у них есть соответствующее «разрешение».

Мы мрачно смотрели на разрушения: какое варварство, вандализм, изредка перебрасывались приходящими в голову мыслями. И все об одном: о спланированном налете. Кем? Властями, конечно. Вспоминаем, что на территории посольства нет камней, значит, нападавшие принесли их с собой. Подозрительное поведение всех должностных лиц, вдруг не оказавшихся на своих местах. «Разрешение» у журналистов газеты Исламской республиканской партии. Начало выдворения пасдарами и полицией нападавших после того, как все было разбито и порушено. Нападавшие хорошо знали свои цели. Рядом со служебным зданием – большая открытая стоянка автомобилей. Их не тронули. Попытка найти ход на второй этаж служебного здания. И многое другое. Все говорило об одном – преднамеренности бандитской вылазки если не по указанию, то с ведома властей.

Думали и о времени совершения налета – дни решающих переговоров с американцами об освобождении заложников, Иран уже начинает фактически просить США проявить милость. Режиму нужна демонстрация ненависти к СССР, это должно понравиться американской администрации…

Сказал своим помощникам, чтобы все сфотографировали как есть и убрали помещения.

На улице уже темнеет. Тихо, вдали шумит своими улицами чужой, враждебный город, переполненный автотранспортом, люди идут в лавки – как будто ничего не случилось. Действительно, для них ничего не случилось. Случилось для нас.

Темнеет быстро. Подошел к воротам, полностью разбитая комендатура. У ворот снаружи – 4 полицейских. Все. И больше никого.

Мне докладывают: нападавшие грозились, что снова придут завтра. А завтра массовые траурные демонстрации, на улицах будут сотни тысяч людей. Сообщили властям. Полицейские и пасдары прямо говорят: у нас завтра дело будет в другом месте…

В передачах иранского радио и телевидения вечером – ни слова о налете, хотя весь мир, все «голоса» распространяют как новость номер один сообщение о погроме советского посольства в Тегеране.

Наступила ночь, но все думалось: как дальше пойдут события? Что противопоставить провокации, демонстрации бешенства наших врагов?

29 декабря вместе с советником-посланником Е.Д. Островенко и 1-м секретарем А.Г. Марьясовым поехали к премьер-министру Раджаи. Встречу он назначил на 10 часов вечера.

Премьер-министр сидел в накинутом на плечи пальто за письменным столом, освещенным, как всегда, яркой лампой. С ним был, примостившись сбоку, Ханеми (Рафсанджани) – младший брат председателя парламента, являющийся «советником» премьер-министра по внешнеполитическим вопросам. Нас посадили на стулья к противоположной стене перед столом. Это персидское выражение неуважения к гостям, а для себя – самоутверждение в собственной значимости.

Раджаи улыбнулся, мы – нет.

Я сказал, что пришел по поручению Советского правительства, чтобы вручить иранскому правительству ноту протеста в связи с бандитским нападением на советское посольство. Первый секретарь Марьясов зачитал ее перевод на персидский язык. В ней говорилось, что, хотя посольство заблаговременно информировало власти о готовящемся нападении, со стороны властей эффективных мер принято не было и хулиганствующие элементы учинили бандитский погром. Только после неоднократных и настойчивых обращений советского посла были приняты меры. Советское правительство, выражая иранскому правительству решительный протест, требует недопущения подобных случаев в будущем и оставляет за собой право потребовать компенсации материальных убытков, равно как и определить меры, которые должны оградить интересы Советского Союза в связи с бандитским нападением на посольство СССР в Тегеране.

Передал Раджаи официальный текст на русском языке и неофициальный перевод на персидский язык.

Раджаи произнес традиционное «бесмуллахи рахмано рахим» («во имя Аллаха всемилостивейшего, всемогущего») и начал отвечать по-персидски. Несколько раз он упомянул слово «Афганистан». Я прервал его речь и попросил Марьясова перевести, ибо почувствовал попытку перевести беседу на другую тему.

Действительно, Раджаи начал с поучений Советского Союза в связи с событиями вокруг Афганистана, здесь были и такие выражения, как «война против афганского народа», и «агрессия против братского иранцам народа», и поддержка нами «кучки лиц, являющихся предателями народа». Все это Раджаи говорил улыбаясь, с каким-то наслаждением. Стоп, так дальше не пойдет.

Я сказал Раджаи, что пришел к нему не по вопросу об Афганистане, а о бандитском нападении на советское посольство в Иране.

Раджаи понял, что я не хочу дать ему выговориться по Афганистану, т. е. замять вопрос о нападении на посольство. Он стал продолжать говорить вновь об Афганистане. Тогда одновременно стал говорить и я. Я сказал: «Если вы хотите говорить об Афганистане, я готов в другой раз специально побеседовать на эту тему, когда у премьер-министра будет время, но не сегодня. Сегодня я пришел совсем по другому вопросу».

Я сухо сказал, что доложу Советскому правительству о рассуждениях премьер-министра, из которых следует, что он одобряет нападение на посольство, во всяком случае – оправдывает его.

Почему же все-таки правительство не приняло мер против погрома, о чем мы предупреждали, о чем, собственно говоря, знал весь Тегеран, спросил я и показал фотографии варварского погрома. Раджаи начал утверждать, что посольство, дескать, предупреждало не о готовящемся погроме, а лишь о намечавшейся демонстрации. Это уже была наглая попытка перейти в наступление. Я отвел эти рассуждения как несерьезные, сказал, что не хватало нам указать еще точно, что именно подвергнется разрушению. Разговор начал опять принимать обостренный, а следовательно, бессмысленный характер. Раджаи сказал все, что мог, мы – тоже. Поэтому распрощались.

На следующий день по радио и в газетах версия Раджаи о разговоре с ним. Конечно, все переврано, переставлено местами, остались лишь одни его поучения насчет Афганистана.

Иранцы различных слоев, судя по сообщениям из разных мест, высказывали возмущение налетом, указывали на организаторов – Бехешти, Готбзаде и К°. Показательна была заметка в газете «Кейхан»: «Побито все, что можно было побить, захватчики не успели напасть на жилой дом, иначе была бы трагедия».

Идут дни, и никто из власть предержащих не осудил нападение и разгром посольства. Никто не заявил, что этого делать не следует. Даже не напечатано извинительное лопотание премьер-министра в беседе со мной. Опять создается атмосфера допустимости, а вернее – приглашение нападения на посольство.

Оставалось неясным, правильно ли информирован Хомейни о происшедшем. Нужно было удостовериться, все ли государственное руководство смотрит на вещи так же, как премьер-министр.

И тут в голову пришла мысль: посетить Боруджерди, он один из заместителей министра иностранных дел, а главное – зять Хомейни. Контакт с ним был уже установлен, и впечатление он оставил неплохое, с точки зрения обычной порядочности.

6 января был у Боруджерди. Сказал ему, что хочу поговорить не как с официальным лицом, а иранцем – патриотом своей страны. Рассказал о деталях налета на посольство, о непонятной легковесной реакции нынешних государственных деятелей, показал фотографии о разгроме и попросил передать их Хомейни. Разве имам знает об этом? Разве он мог дать санкцию на такое злодеяние? Попросил рассказать обо всем Хомейни и о том, что, по нашему мнению, назревает опасность, состоящая в том, что некоторые государственные деятели Ирана явно недооценивают серьезность вопроса и, возможно, влияние его на наши отношения.

Боруджерди признал, что нападавшими были иранцы, а не какие-то «афганцы», что это устроили те, кто хочет ухудшения отношений с Советским Союзом. «Сейчас идет расследование, – с важным видом сказал он, – что за организация стояла за налетом». Было интересно наблюдать человека, который прекрасно знает, что за люди организовали и принимали участие в налете, а говорит, что все это еще будет выяснено. Боруджерди обещал довести все до сведения Хомейни.

А между тем дни шли, и никакого ответа от иранцев не было. Экстремистская газета «Ранчбар» возмущается: «Почему слышна вроде бы какая-то критика, ведь все действия 27 декабря против посольства были разрешены властями?» (!!)

12 января в Москве иранскому послу Мокри было сделано новое заявление. В нем говорилось, что Советское правительство было вправе ожидать от иранского правительства открытого и недвусмысленного осуждения акции, учиненной против советского посольства 27 декабря, наказания ее организаторов, тем более что речь идет об учреждении и гражданах страны дружественной и соседней страны, которая первая признала революцию и поддержала иранский народ, которая помогает Ирану бороться с теми, кто хочет задушить революцию. Ничего подобного, однако, не было сделано. Представители иранского правительства, выразив в закрытом порядке сожаление, не осудили открыто погром, а в публичных выступлениях руководящих деятелей даже содержится как бы одобрение. Советское правительство будет вынуждено оградить свои законные права и интересы, если иранское правительство не пожелает или окажется не в состоянии обеспечить безопасность советских учреждений и советских граждан в Иране. Естественно, что Советское правительство требует полного возмещения ущерба за принесенный посольству СССР в Тегеране материальный ущерб.

Заявление сильное.

Текст этого заявления иранцы не опубликовали, однако поместили заявление, сделанное послом Мокри агентству Франс Пресс. Он удивлен резким тоном повторного советского протеста, Россия придает слишком большое значение «незначительному инциденту».

Это еще больше укрепило в нас мнение о причастности иранского правительства к налету. Да тут еще дуайен дипкорпуса сообщил нам о заявлении, сделанном ему генеральным директором главного протокольного департамента МИДа Мактадерпуром о том, что он имеет указание «сверху» не оказывать ни в чем содействия советскому посольству. Одно к одному.

Через несколько дней я встретился с Мактадерпуром, спросил прямо, правда ли это. Он сначала смутился, пробормотал, что его неправильно поняли. Мы привели ему уйму фактов, свидетельствовавших, что действительно со стороны МИДа Ирана делается все, чтобы затруднить работу и жизнь нашего посольства.

Я спросил Мактадерпура, нарушает ли посольство какие-либо иранские законы. Он поспешно ответил, что нет, и сказал: «Буду откровенен, не думайте, что к Советскому Союзу хорошо относится иранское правительство. Нет, оно не считает СССР дружественной страной, но боится его как соседа и хочет иметь лишь самый минимум сношений; отсюда и указания в отношении вашего посольства».

19 января подписаны соглашения об освобождении американских заложников, ответа от иранцев на наш протест нет.

Государственный министр Набави на пресс-конференции заявил, что Иран считает дипломатическую неприкосновенность «заговором воров» и с ней будет покончено. Корреспондент ТАСС спросил, означает ли это заявление отказ Ирана от признания имеющихся международных соглашений на этот счет. Набави ответил, что официально Иран этого не заявляет, но «угнетенные мира» заставят отменить всякие «дипломатические привилегии». (!)

21 января американские заложники вылетели из Ирана, потерпевшего морально-политическое и экономическое поражение.

22 января заместитель директора Главного протокольного департамента МИДа Масуми пригласил советника-посланника Островенко Е.Д. Долго говорили ему о том, сколько было и будет отпущено посольству газойля, как нужно заполнять прошение о выдаче грузов из таможни и т. д. Островенко недоумевал: зачем пригласили? Наконец иранец вынул из ящика стола какой-то конверт, сказав, что его поручено отдать советнику-посланнику советского посольства.

(В это время тегеранское радио уже передало сообщение, что сегодня советнику-посланнику советского посольства был передан текст заявления иранского правительства.)

Островенко спросил Масуми, что это такое, что за бумага, от чьего имени, почему передается не послу и т. д. Тот ничего ответить не мог, говорил просто – не знаю, не ведаю.

Бумага, которая была вручена Островенко столь необычным образом, оказалась действительно ответом иранского правительства на наши два заявления в связи с налетом и погромом, учиненным в советском посольстве. Бумага любопытна – в ней смесь всего.

В ней говорилось и о том, что якобы иранское правительство в связи с инцидентом 27 декабря с советским посольством уже дало необходимые разъяснения, выразило сожаление, заявило о готовности после рассмотрения компенсировать ущерб и считало вопрос закрытым (? – интересное «закрытие», нигде не оформленное ни одним документом, с искажением действительного положения вещей в публичных выступлениях). Далее почему-то приплетается борьба Ирана «в одиночку» с США и империализмом. Выражается сквозь зубы благодарность за то, что «в нескольких случаях» Советский Союз оказывал помощь Ирану, и Иран хочет развивать отношения со своим северным соседом. В заключение еще раз выражается «сожаление» об инциденте, не одобряются «грубые действия», хотя и выражается поддержка «свободы выражения мнений». Указывается (с какой-то поспешностью), что иранское правительство в состоянии обеспечить безопасность иностранных дипломатических представительств, в том числе советского посольства и его персонала.

Наша последовательная и твердая позиция сыграла свою роль. Заявление иранского правительства было явно вынужденным. Его содержание передавалось по радио, однако не было напечатано ни одной газетой.

5 февраля я сообщил и.о. министра иностранных дел Хадапанахи ответ Советского правительства на это заявление иранского правительства. В нем говорилось, что Советское правительство изложило свою позицию относительно нападения на советское посольство в Тегеране и не считает необходимым возвращаться к ней и повторять ее. Принимается к сведению, что иранское правительство выразило сожаление и готовность компенсировать ущерб, а также заявление о том, что оно в состоянии обеспечить безопасность посольства СССР и его граждан. Отмечается заявление иранского правительства о готовности развивать отношения с Советским Союзом. Советское правительство также готово развивать отношения на основе невмешательства, добрососедства и взаимной выгоды.

Это наше заявление как бы завершало инцидент. Надолго ли?

Пришел апрель 1981 г. И опять стало известно о создании, на этот раз контрреволюционной афганской эмиграцией, «штаба» по проведению скоординированных действий 27 апреля против советских и афганских учреждений в Иране – в годовщину афганской революции.

Мы настойчиво ставили перед властями вопрос о принятии конкретной меры – недопущения так называемых «демонстрантов» к стенам посольства. Одних словесных обещаний о том, что «все будет в порядке», «охрана будет усилена» и т. д., было мало. Мы упорно указывали на то, что, коль скоро толпа будет допущена к стенам посольства, никакие «силы безопасности», как показывает опыт, не смогут предотвратить нападение, коль оно задумано, даже если применить оружие, а мы – против применения оружия. Поэтому самое лучшее – это перекрытие улиц на подступах к посольству. Такого рода разговоры мы вели с канцелярией президента, секретариатами премьер-министра, министра внутренних дел, председателя парламента и, разумеется, МИДом Ирана. В целом мы встретили понимание постановки нами вопроса, только в МИДе пытались утверждать, что нельзя предотвращать демонстрации у стен посольства, иначе это будет нарушением свободы, а охрана посольства – другое дело, это будет обеспечено. Веры в такие заявлении, конечно, не было, и поэтому мы настойчиво добивались недопущения «демонстрации» к стенам посольства как наиболее эффективной меры для его защиты от нападения, которое, как мы знали, готовилось на этот раз с применением огнестрельного оружия.

Предупредили нашего генерального консула в Исфахане Погребного о необходимости принятия мер безопасности.

Поскольку поступали все более тревожные сведения о подготовке к нападению, решил послать небольшое личное письмо Хомейни. В нем говорилось о том, что нам стало известно о готовящемся на 27 апреля нападении на советское посольство лицами, которые хотели бы омрачить наши добрососедские отношения. Мы с уважением относимся к иранскому народу и его революции, постоянно прилагаем усилия к установлению подлинно добрососедских отношений. Мы рассчитываем на то, что иранские власти примут достаточные и эффективные меры, которые предотвратили бы нападение на посольство. Выражалась надежда на положительное отношение к этому обращению.

Надо было во что бы то ни стало предотвратить повторение событий, которые произошли 4 месяца назад, ибо они могли бы оказать серьезнейшее влияние на весь ход дальнейших отношений между обеими странами.

Надо было привести в действие все рычаги – твердо, уверенно и так, чтобы не создавалось неправильного впечатления о нашей боязни, – нет, нужно было попытаться заставить иранское руководство проникнуться серьезностью нашего подхода к такого рода делам. В Москве было сделано предупредительное заявление иранскому послу Мокри. Дуайен дипкорпуса сделал представление иранскому МИДу, в переговорах по экономическим вопросам наша делегация дала понять иранцам, что в случае нападения никакой речи и быть не может о продолжении сотрудничества.

Женщин и детей отправили опять за стены посольства с вечера 26 апреля.

В этот же вечер по радио было объявлено, что «группы афганцев», проживающих в Иране, обратились за разрешением провести 27 апреля демонстрацию и митинг. На это им было дано разрешение с 9 до 12 часов дня и указан маршрут: площадь имама Хусейна и далее на юг до одного из небольших стадионов. Глянули на карту: маршрут был отодвинут в сторону от посольства.

Рано утром 27 апреля разбудили повелительные мегафоны полицейских на улицах. Территория посольства и подходы к нему оцеплены усиленными нарядами полиции, комитетчиков и пасдаров, все хорошо вооружены. Все они говорят, что имеют самые строгие указания – вплоть до открытия огня – не допустить никого к посольству. Говорят… А как будет на самом деле? Раньше нас также заверяли, уверяли и т. д.

Начали поступать сведения о сборе толпы то в одном, то в другом месте города, и не так уж далеко от посольства. Полиция давала указания, в нужные места посылались подкрепления. На близлежащих улицах пусто, вдали виднеются пикеты, перегораживающие улицы, не пропускают ни автомашин, ни людей.

На площади Фирдоуси (это метрах в 400 от посольства) завязался настоящий бой, толпа числом около 3 тыс. человек пыталась прорваться к посольству. Силы безопасности стреляли в воздух, бросали слезоточивые гранаты и лупили палками нападавших, причем лупили здорово, без стеснения, видимо, иранцам все эти «демонстрации» также уже изрядно надоели. Но одно время положение было критическим – орущая и вооруженная толпа, подогреваемая своими скрытыми лидерами, начала было одерживать верх, но тут к полиции подоспело подкрепление. Интересно, что иранцы, находившиеся на площади, открыто возмущались «афганцами», требовали от полиции решительных мер и даже помогали полицейским.

Из других районов поступали сведения о продвижении больших групп в направлении посольства и торгпредства, но их также рассеивали. Полиция уведомила нас, что «противник» активности не проявляет («мы их здорово побили, – с гордостью говорили полицейские, – отняли все, что можно было бы использовать для нападения против посольства, а у руководителей взяли слово, что они не полезут на посольство»).

Так продолжалось часов до четырех вечера, когда на улицы города внезапно хлынула мощная демонстрация моджахедов численностью в несколько десятков тысяч человек. Полиция хотя и заявила нам, что на сегодня для них главный объект охраны – советское посольство, поспешила, однако, к месту демонстрации, поскольку «хезболла» начали драку с моджахедами.

Вечером оцепление с квартала, где посольство, было снято. По телевидению показывали «демонстрации» афганцев. Очень жалко этих бедных, обманутых людей, которыми вертят их руководители. Им бы мирно жить у себя на родине.

На следующий день узнали, что аналогичные «демонстрации» были в Исфахане, Мешхеде, Захедане, Йезде, Кермане.

Можно подвести итог: широкомасштабная антисоветская провокация, включавшая в себя захват советского посольства, была сорвана благодаря решительным и крупномасштабным действиям иранских властей. И вроде бы никто в Иране об этом не сожалеет. Наши же действия были своевременными и правильными. Если бы провокация оказалась успешной, это отбросило бы наши отношения на низкий уровень, чего и добивались организаторы этой затеи, которую проводили силы здешние, реакционные, иранские, но руководимые спецслужбами западными.

Видимо, на этот раз у иранского руководства верх взял здравый смысл, нежелание обострять с нами отношения и даже желание продемонстрировать, что оно может, если захочет, делать и «добрые дела».

Поведение иранских властей 27 апреля еще раз доказало, кто и как мог бы предотвратить предыдущие налеты на посольство. Если бы, конечно, было желание это сделать.

Несмотря на обещания, иранская сторона, между тем, всячески уклонялась от компенсации за ущерб, причиненный бандитским налетом и погромом 27 декабря 1980 г. Дней через десять после того налета мы представили МИДу полную опись повреждений с оценкой стоимости ремонта, восстановления или компенсации, сделанной иранскими фирмами. Иранский МИД обещал прислать комиссию, а тем временем мы, конечно, начали ремонт – ведь посольство же должно функционировать, к тому же наступили зимние холода, дожди. Пришлось менять сожженный паркет, вставлять новые зеркала, оконные стекла, чинить мебель и т. д. Увы, картины могли быть квалифицированно реставрированы только в Москве. Пришлось с трудом подыскивать и новые хрустальные люстры, бра, занавеси и всякое другое, с тем чтобы восстановить облик этого исторического помещения.

Иранская комиссия прибыла более чем через четыре (!) месяца после погрома, в начале мая, и страшно изумилась, увидев, что почти все поддающееся ремонту было восстановлено. И, конечно, не извинялась за задержку, а даже высказывала недовольство, что произведено восстановление и нельзя посмотреть, как все было разгромлено. Им, наверное, хотелось, чтобы всю зиму под снегом и дождем здание продолжало стоять с разбитыми окнами и дверьми, а мы вообще не могли бы работать.

В конце декабря стало известно, что «афганцы» обратились к иранским властям за разрешением на проведение 27 декабря демонстрации у посольства, но им ответили отказом – проводите в другом месте. Руководители заявили, что будут добиваться своего и выведут против посольства около 10 тыс. человек. Опять забота. Вновь обращение в МИД, к премьер-министру, Хомейни, полиции и т. д. А затем нам сообщили, что ввиду отказа в разрешении на «демонстрацию» у посольства руководителями «афганцев» решено использовать назначенные на 25 декабря траурные шествия (день гибели имама Хусейна и смерти пророка Мохаммеда) для прикрытия и атаковать советское посольство. Был поздний вечер, удалось дозвониться до дежурного по МИДу, который вяло спросил: «Насчет чего вы хотите переговорить с руководством? Если насчет завтрашнего нападения на посольство – так мы о нем знаем (?!)». Премьер-министр Мусави ответил мне по телефону, что он не думает, что завтрашняя демонстрация будет использована для нападения на посольство. А иранский посол в Москве Мокри глубокомысленно заявил в нашем МИДе: «Все может быть, пусть советское посольство в Тегеране лучше сожжет свои архивы». Веселенькое предупреждение!

25 декабря лишь небольшие группки пытались прорваться к посольству, но их полиция не пустила в наш район. Однако женщин и детей пришлось вывезти так же, как и 27 декабря. На этот раз охраны было, пожалуй, еще больше, чем в апреле. Иранские власти, видимо, сумели политически подчинить себе тех, кого они называли «афганцами», даже лозунги их были как у иранских духовников. В «демонстрации» участвовало около 15 тыс. человек, но в район посольства их не пустили. Конечно, мы были рады, что и на этот раз своевременными и настойчивыми действиями удалось отвратить беду от посольства, сорвать очередную антисоветскую провокацию, хотя, откровенно говоря, заниматься этими вопросами как-то стало ужасно неприятно – надоело и устали.

Главная наша забота была в том, чтобы не снизился уровень советско-иранских отношений, в том, чтобы сохранить все хорошее, что было накоплено годами, десятками и более лет отношений между обеими странами. Сохранить, с тем чтобы при более благоприятных условиях в будущем – мы верим в это будущее – можно было бы быстро пойти по широкому пути их развития. Отбивая атаку враждебных сил, действовавших в большинстве случаев по планам, разработанным извне, мы работали на будущее. То, что будет после нас.

В декабре 1982 г., когда подходил конец моего пятилетнего пребывания в Иране, издающийся на английском языке в Тегеране «Иран дайджест» писал о советском после, что «он – единственный европейский дипломат, чье пребывание на посту посла в Тегеране, начатое в дни бывшего шаха, все еще продолжается. Все послы западных правительств вслед за приходом к власти исламского режима в Иране были либо переведены отсюда, либо закрыли свои посольства или передали их под управление одного из сотрудников посольства в ранге советника. Правительства социалистических стран также, за одним-двумя исключениями, назначили новых послов в Иран, а послы других правительств также были либо переведены или заменены». Может быть, кое-кто и сочтет нескромным, но все же приведу конец цитаты, поскольку она скорее говорит о целях действий советского посла, чем о нем самом: «Во время этого периода опытный советский посол приложил максимальные усилия для создания лучшего взаимопонимания с новыми властями в Иране, и можно также сказать, что он имел в определенной степени успех в этой попытке. Несмотря на все слухи, распространяемые западными странами против ирано-советских отношений, эти отношения поддерживаются в доброй манере и на нормальном уровне».

Наступила пора уезжать. Пять трудных лет были позади. Испортилось здоровье, в эти напряженные годы пришлось перенести три серьезные хирургические операции, одним словом, пора было «менять караул». Мою просьбу о замене, наконец, уважили, и 24 марта 1982 г. я получил указание запросить агреман на нового посла. Мне же был поручен пост министра иностранных дел Российской Федерации.

14 апреля 1982 г. в 6 часов вечера советский пассажирский теплоход «Гурьев» отвалил в регулярный рейс на Баку от причала в порту Энзели. Мы с женой, после долгого махания провожающим, присели на корме у развевающегося советского флага. По бокам быстро убегали берега устья реки Сефидруд, где находится порт Энзели, машущие руками иранцы, встречающие и провожающие каждый рейс советского теплохода, горы товаров, доставленных советскими судами в Иран… Гукнул басом гудок теплохода – выходим в море. Вскоре с теплохода сходит иранский лоцман, он по штормтрапу переходит на качающийся у борта портовый буксир. Лоцманы знают нас, мы не в первый раз в Энзели. Приветливо машут руками. В последний раз. Лихо крутят большое рулевое колесо. Буксир поворачивает обратно. Наш теплоход продолжает идти на север.

Все тоньше становится ниточка земли, где Иран, бывшая Персия, порт Энзели – бывший русский порт, за Энзели тянется по горам вверх на плато дорога через Эльбурс к Тегерану – темному, задымленному, вечно взволнованному, бурлящему.

Как-то позднее на досуге подсчитал: в Иране пришлось пробыть 1436 дней (не считая выездов на родину).

…Через год после смерти Хомейни иранское правительство персонально пригласило меня в Тегеран на связанное с этим мероприятие – единственного иностранца-немусульманина, который был вместе с иранским народом в самый сложный период его недавней истории и имел столь много встреч и бесед с лидером иранской революции…

Конечно, эта книга не описывает и половины тех удивительных событий, которые пришлось пережить за время более тесного знакомства и дружбы с этим своеобразным соседним народом – иранцами.