Глава 2 Занимайтесь роком, а не войной! Интервью с Томом Йорком

Уилл Селф, GQ, июль 2003 года

В средневековом рве, которым, по сути, является Тёрл-стрит в Оксфорде, Том Йорк, знаменитый своей агрессивной застенчивостью сын города, покачивается взад-вперёд на своих бело-голубых баскетбольных кроссовках, завывая от презрения.

– О нет! – кричит он. – Я не выношу все это! Когда-то я ходил вдоль этой витрины и смотрел, смогу ли купить здесь хотя бы одну вещь, которую смогу надеть.

Он отходит от манекенов, одетых в вощеные пиджаки, серую фланель и твид, к обувному магазину по соседству.

– Неплохой выбор, – говорю я. – Может быть, вы удовлетворитесь хотя бы парой обуви?

Он довольно внимательно разглядывает ряды туфель и башмаков ручной работы от Church’s, затем признается, что если бы был обязан здесь что-то купить, то, наверное, надел бы «вон те». И что же это за хрустальные башмачки, которые готова носить Золушка рока? Замшевые лоферы, конечно.

Йорк как раз выглядел замшевым бездельником[56], когда я нашел его в кофейне отеля «Рэндольф» примерно час назад. «Рэндольф» – как раз такой четырехугольный отель, который ожидаешь увидеть в центре Оксфорда. Он окружен аурой солидного, процветающего заведения века так восемнадцатого; в пейзаж вполне бы вписались несколько почтенных бюргеров в париках, которые, наевшись вареной говядины, забираются в кареты и отправляются в поездку вокруг этого древнего учебного заведения. Йорк пил черный кофе из полуоткрытого кофейника и читал заголовки сегодняшней The Guardian. Его модное дезабилье – полосатая бело-голубая рубашка с открытой шеей, джинсы-клеш и любопытный нейлоновый жилет на молнии с высоким воротником, – в сочетании с рыжеватой двухдневной щетиной и взъерошенными волосами придает ему анахронический вид: обычный городской парень двадцать первого века, которого словно налепили сверху на старинную фотографию постоялого двора.

Йорк без всяких преамбул заговорил о политике, так что легко догадаться о дате нашего разговора: 25.04.03. Всего шестнадцать дней назад пал Багдад, и ошметки кирпичей и цемента интересовали его в куда большей степени, чем любые другие камни[57].

В последние три года Йорк все глубже и глубже погружался в политические воды. Вместе с Бобом Гелдофом и Боно он поднял палицу в поддержку кампании Jubilee 2000, требовавшей «простить долги» развивающимся странам. И, хотя он так и не сделал лицемерного шага, присоединившись к антикапиталистическому движению, о жадности и хищничестве в последнее время он шумел немало.

В первое воскресенье после англо-американского нападения на Ирак мы оба побывали на демонстрации возле авиабазы Фэрфорд в Глостершире, с которой взлетели бомбардировщики B-52, вооруженные бетонобойками, «ножиками для ромашек»[58] и прочими подобными взрывоопасными эвфемизмами военного времени.

А сейчас вышел Hail to the Thief, первый за три года альбом Radiohead. Конечно же, само название – уже провокационный выпад в адрес правительства Джорджа Буша-младшего? Конечно. Йорк тут же проявил свою знаменитую желчность.

– Слышали, сегодня с утра Джон Хамфриз брал интервью у Джеффа Хуна? – спросил он меня. – Он жестко давил на Хуна по вопросу оружия массового поражения, а Хун, по сути, не ответил ни на один вопрос, не смог обосновать, почему инспекторов ООН по оружию не пускают в страну снова.

Я спросил, интересовался ли он политикой, когда учился в Эксетерском университете, и Йорк отвечает со своей не менее знаменитой застенчивостью:

– Не всегда. Мне не нравилось деление на фракции и «политический» язык, которым обязательно надо разговаривать. Но все-таки кое-чем я занимался: нам удалось изгнать нескольких «молодых консерваторов» из студенческого союза, и я этим гордился.

Учеба в университете не стала для Йорка чем-то формирующим характер; скорее, он убедился в том, что больше домосед, чем путешественник. В прошлых интервью он безутешно жаловался на свое испорченное детство, постоянные смены школ и на то, что его задирали одноклассники из-за парализованного века (из-за этого врожденного дефекта у него до странности глубокий одноглазый взгляд). Но мне он показался эмоционально стабильным и уверенным в себе. Он признался, хоть это и было нелегко, что его семья была счастливой, но совершенно немузыкальной.

– У моих родителей даже не было hi-fi стереосистемы, пока ее не купил я, – только старый кассетник-радиоприемник.

Его отец, работавший в отделе продаж компании – производителя масс-спектрометров и другого оборудования, использовавшегося в атомной промышленности, «провел шестидесятые годы, разгуливая с пробиркой плутония в руках». Потом родились Том и его младший брат, который поступил в Оксфордский университет.

– Он учился в Хертфорд-колледже. Я немного общался с его друзьями. Впрочем, больше всего мне запомнилось то, что насколько бы сильно они ни громили дом ночью, с утра они всегда приходили и убирались.

Йорк, можно сказать, был музыкальным вундеркиндом, и к тринадцати годам бренчал на гитаре и сочинял стихи. Он родился на полпоколения позже, чтобы стать панком, так что первым источником вдохновения – в чем он признается с невеселой улыбкой – были старомодные Japan («Я любил голос Дэвида Силвиана») и вполне предсказуемые R.E.M.

Первые музыкальные пробы Йорка были деконструктивными.

– Знаете, всегда есть этот импульс – «Я могу сделать лучше», и он заставляет вас искать конкретные способы сделать лучше.

Но вскоре при поддержке родителей он стал выступать по выходным.

– Они постоянно слышали, как над телевизором играет музыка – моя комната была прямо над ними. Но мне повезло с родителями – могло быть намного хуже. Это они покупали мне усилители и прочие примочки.

Я спросил его, получал ли он кайф от этих ранних концертов, но вопрос привел его в замешательство.

– Трудно вспомнить, как все было до того, как мы стали записывать альбомы, но я помню, что удивился, увидев, что людям это нравится. На сцене у тебя чувство, что в тебе что-то есть, но при этом ты не уверен, долго ли это продлится. Сейчас, научившись играть лучше, я получаю от этого намного бо?льший кайф.

«Моя борьба» не самое подходящее название для биографии Тома Йорка. Группе не пришлось таскать свою аппаратуру по маленьким клубам: Йорк и его друзья детства, периодически джемовавшие вместе – и тогда называвшиеся On A Friday, – подписали контракт с лейблом буквально через несколько месяцев после того, как решили заняться музыкой всерьез. Это были те самые ребята, которые регулярно возвращались в Оксфорд во время учебы в колледжах, чтобы репетировать. На самом деле я даже считаю, что Йорк настолько твердо стоит на земле именно потому, что всегда был весьма решителен в своем намерении не сходить с места – как в географическом смысле (он до сих пор живет в Оксфорде), так и в плане поддержки круга общения. Прошло двенадцать лет, а он до сих пор играет все с той же группой друзей и живет с девушкой, с которой познакомился в Эксетерском университете.

Рейчел входила в число друзей, с которыми Йорк познакомился в колледже искусств, где получал свою степень по изящным искусствам. Еще один друг тех времен оформляет альбомы Radiohead, да и с другими студентами-художниками, как Йорк сказал мне, он до сих пор общается. Долгосрочные отношения с друзьями и возлюбленной, регулярный контакт с родителями – особенно сейчас, когда Йорк подарил им внука Ноя, – и укорененность в Оксфорде, похожая на верность его друга Майкла Стайпа Афинам, штат Джорджия. Ничто из этого нельзя считать признаком измученной души.

И, хотя я не сомневаюсь, что его нашумевший нервный срыв после всемирного успеха OK Computer стал настоящей травмой, Йорк, похоже, сумел выдержать испытание медными трубами рок-звездности, сохранив голову на плечах и в нужном положении.

Тем не менее, когда мы вышли под мрачноватое полуденное небо окропленного дождем сердца Англии, я заметил в его поведении небольшие намеки на паранойю.

На пересечении Брод-стрит, Корнмаркет и Джордж-стрит – главного торгового узла города, Йорк показал на ряд решеток и сказал:

– Вот куда теперь всех сгоняют по вечерам в субботу. Полиция патрулирует оба конца улицы, и если что-то идет не так, они все перекрывают. В Оксфорде в субботу вечером бывает очень тяжело.

Затем его внимание привлекают камеры наблюдения, замаскированные под старомодные уличные фонари. Позже в разговоре Йорк рассказывает об агрессии в поезде из Лондона (KO Commuter[59]?) А когда я упоминаю о том, насколько он кажется озабоченным случайными актами бессмысленного насилия, он признается, что пару лет назад побывал в драке.

– Этот парень что-то сказал, когда я прошел мимо, он явно меня узнал, а я сделал глупость – пошел за ним и попросил повторить. Он сразу замахнулся на меня, стал бить ногами, а люди просто шли мимо, не обращая внимания.

Йорк худой, его рост – всего 170 сантиметров, так что легко понять, почему детское чувство уязвимости не оставило его и во взрослом возрасте, застыв в студне из славы и денег. Он, очевидно, ненавидел известность, свалившуюся на него после огромного коммерческого успеха OK Computer, и сказал мне, что «я не хочу заниматься всем этим стадионным роком». Он сказал, что сейчас его на улицах уже не узнают, и что Стайп научил его, как стать «невидимым», просто сохраняя правильное, уверенное настроение. Посмею предположить, что я несколько портил инкогнито Йорка – из-за нашей огромной разницы в росте и явно бесцельных шатаний мы выглядели весьма странной парой. За три часа, которые я провел с ним, его четыре раза узнали и попросили автограф. Когда мы шли обратно по центру города, он предложил избегать самых оживленных улиц, ему явно это надоело.

Ранее, стоя на высокой стене одного из колледжских садов, мы смотрели вниз на безупречные газоны, окружающие «Рэдклифф-Камеру» – здание с куполом эпохи Возрождения, придававшее городу почти восточную атмосферу. Йорк указал на один из альковов в «Камере» и сказал:

– Здесь мы часто пили, когда были подростками.

Эта ремарка неизбежно привела нас к теме наркотиков и алкоголя.

– Мне всегда советовали даже не пробовать кислоту, – сказал Йорк. – Друзья считали, что у меня и без того столько всего в голове творится, что это будет не очень хорошей идеей.

Я заметил, что никогда не читал и не слышал каких-либо его комментариев на эту тему, ни в связи с его творчеством, ни в связи с гедонизмом.

– Я никогда не хотел, чтобы это влияло на музыку, – сказал он, – поэтому предпочитаю оставить вопрос открытым.

Когда я надавил сильнее, он сказал:

– Очевидно, очень важно не оставаться вот таким, – он обвел рукой свою трезвую мину, – все время. Музыка и сама по себе пьянящая, но алкоголь – просто ужасно неподходящее средство для того, чтобы добиться необходимых изменений…

– А что будет лучше алкоголя? – настаивал я.

– О, ну, не знаю, наверное, какое-нибудь рецептурное средство.

– Что, «прозак»? – пошутил я, но дальше Йорк на эту тему разговаривать не пожелал.

Собственно, он и по любым другим дорогам, ведущим к рок-н-ролльным эксцессам, не заходит особенно далеко.

Йорк – давний вегетарианец, он «перестал есть мясо в начале девяностых – гастроли просто убивали мое пищеварение».

Еще пришлось отказаться и от курения самокруток.

– Они уничтожали мой голос. Я где-то половину концерта выдерживал, а потом срывался.

Но Йорк с удовольствием рассказал, что когда-то напивался в дрова «Укусом змеи».

– Когда я впервые попробовал этот коктейль, на следующий день пришлось идти к врачу, потому что у меня все еще двоилось в глазах, и он сказал, что это алкогольное отравление.

Затем он, впрочем, признался, что и запои тоже остались в прошлом. Практикуя подобную сдержанность, Йорк, похоже, вошел в дом здравого смысла, вместо того чтобы броситься к иллюзорному дворцу мудрости, пристанищу «настоящих звезд».

До боли рассудительный парень.

Мы прошли по дорожке между колледжами Мертон и Корпус-Кристи и вышли на зеленую лужайку Крайстчерча, и я начал чувствовать себя отчасти похожим на богемного Себастьяна Флайта из «Возвращения в Брайдсхед» Ивлина Во. Йорк выглядел настолько плюшевым и асексуальным, что вполне мог сойти за Алоизия, игрушечного мишку Флайта. А как же групи, хитро спросил я: они разве не были частью вашей мечты о рок-звездности, когда вы бренчали на гитаре в спальне? Йорк громко расхохотался.

– Ха-ха, слушай, дружище, такого не было. Я просто жадный собственник: если я вижу, как это делает кто-то другой, я сам не хочу так делать. Вот так все просто. Помню, один раз я был на церемонии Brits Award, Oasis там делали то, что обычно делают Oasis, и все было очень забавно, и все веселились и терпели. А я после этого захотел сделать что-то совершенно, блин, противоположное. Я просто такой.

Чисто английская застенчивость Йорка распространялась и на разговоры о деньгах. Я полагаю, у него сейчас целая куча бабок?

– Ну, не так много, как вы наверняка думаете, но немало, да.

– Но ваш образ жизни предусматривает довольно большие расходы, правильно?

– Мне кажется, я трачу чуть больше, чем хотелось бы. Но это все из-за двух приобретенных домов.

– Вы не кидаетесь деньгами направо и налево, вы не из таких людей, да?

– Я почти патологическая противоположность. Звоню банковскому менеджеру даже для того, чтобы спросить, можно ли мне купить Mini.

– Он смеется?

– Ага.

– А вы их отдаете?

– Что?

– Деньги.

– Что, на благотворительность? – с деланой манерностью спрашивает Йорк.

– Ага. Вы дадите что-нибудь на восстановление Ирака?

– Ну, я постоянно вырезаю из газет рекламу Красного Креста, так что, пожалуй, дам, но, черт побери, на это должны американцы раскошеливаться.

То была редкая вспышка сварливости, и, когда мы вдвоем сели обедать в тайском ресторане рядом с Хай-стрит, ремарки Йорка о самом мясе Hail to the Thief были не менее вегетарианскими, чем его лапша пак-круа.

– Я и сам не очень понимаю, как мы сошлись на таком названии, у нас была куча разных идей, но тут все сразу сказали: «Да»… но я не считаю это название слишком провокационным, потому что вне контекста этой недели оно звучит скорее как цитата из какой-нибудь сказки. Мне кажется, другим оно понравилось, потому что хорошо подошло к звучанию песни. Политика здесь только из-за текстов, а тексты такие просто потому, что такими получились. Я не собирался сесть и написать что-нибудь политическое, но сейчас я куда глубже погружен в эту тему, чем четыре-пять лет назад. Тому есть много причин, и одна из главных – я часто слушаю радио, потому что это совпадает с кормлением сына.

Политический климат в Штатах определенно становится все жестче по отношению к противникам войны, так что я поинтересовался у Йорка, считает ли он, что название как-то повлияет на его прием в Америке. Поедет ли Radiohead на гастроли?

– О, да… ну, надеюсь.

Я брал только одно интервью в Америке, но, что интересно, на самом деле все не так плохо, как вам могло показаться.

– Очевидно, мы говорили об этом с нашими американскими пресс-агентами, но они сказали: «не беспокойтесь, это не значит ни хрена». Дебаты идут по всей стране, так что все не так, как видится с другой стороны океана. Даже в New York Times об этом пишут каждый день. Я четыре раза обсуждал это с группой, говорил: слушайте, это может выйти нам боком, но они уверены, что этого не произойдет, и что вообще не в этом главный смысл.

Даже если реакция в США будет не такой спокойной, как ожидает Йорк, у него уже заготовлена креативная отговорка:

– Когда что-то работает, оно работает, и просто не надо ничего менять. Когда я набирал тексты на компьютере, меня вдруг осенило, что это похоже на… вот блин! Но я вообще не думал об этом, когда сочинял, осознал только в самом конце, когда было уже поздно что-то менять… на этом этапе песня уже так или иначе принадлежит не тебе.

– Вы можете отпустить свою работу после того, как она закончится?

– На этот раз все было, блин, очень сложно, у нас были серьезные споры по поводу того, как все собрать и свести. Запись далась очень легко, это был, наверное, первый раз, когда нам было так приятно делать альбом… но потом мы закончили его, и никто не мог с ним расстаться. Начался долгий, продолжительный период, в течение которого мы с ним жили и не могли его закончить, мы привязывались к разным версиям и долго из-за них спорили.

– Это очень изматывало эмоционально?

– Для меня это было последней каплей.

Но если это заставляет Йорка с неодобрением относиться к собственному творческому процессу, то в другие моменты нашего разговора он был до странности непочтителен и самоуничижителен. Про OK Computer, например, он сказал так:

– …Даже когда мы записывали этот альбом, для нас все было странно, потому что мы думали: «Они это все возненавидят»… Мы просто пытались всех завести, особенно прессу, решили сделать супернавороченный, как мы считали, альбом; помню, я думал, что мы просто надо всеми прикалываемся, а они приняли это все всерьез. Пластинка-то сама по себе хорошая, так что все нормально, но все равно это стало реальным шоком. Paranoid Android… я просто думал, что это очень смешная песня, но все говорили о ней как о, хм-м, очень серьезной, а я такой: «Да вы что, это же шутка, блин!» Ладно, так или иначе…

И он продолжил есть лапшу.

Вообще словесные блуждания Йорка выглядели слегка шизофреническими. С одной стороны он смирился с тем, что «становится исполнительным директором большой компании» всякий раз, когда Radiohead выпускает альбом, и проявляет – особенно после Kid A – просто фанатичный интерес к мельчайшим подробностям продаж и маркетинга, но в то же время ругается на мейджор-лейблы с их вертикальной интеграцией производства и дистрибуции, которая приводит к тому, что они «выпускают говно». Он сказал, что ему надоели большие концерты, и признал, что группа устроит тур по большим площадкам в поддержку нового альбома. Он сказал, что никогда не читал рецензий на свои диски, но как только я отключил диктофон, выдал хлесткую, страстную тираду о том, что из-за низких зарплат в музыкальной прессе критикам приходится рецензировать альбомы на основе одного прослушивания.

Я подозреваю, что сумел встретиться с Йорком в зоне его «хорошего самочувствия», до того, как начнут поступать отзывы общественности на Hail to the Thief, и что если бы мне дали побеседовать с ним уже после того, как его музыку, как обычно в последнее десятилетие, расхвалят направо и налево, то я бы увидел куда более параноидального андроида.

Хотя, чего жаловаться?

Йорк оказался проницательным компаньоном для прогулки среди мечтательных шпилей. Его литературные источники вдохновения (Э. Э. Каммингс, Филип Ларкин, Данте) не менее разнообразны, чем музыкальные (Чарли Мингус, Телониус Монк, Брукнер); когда мы забрели в колледжскую часовню, он предложил украсть антикварный спинет. Он культурен, но эта культурность не давит на вас.

А еще я считаю, что его миниатюрный радикализм вполне искренний. Я спросил его, почему, в отличие от Роберта дель Наи из Massive Attack или Деймона Албарна из Blur, он не стал громко высказываться против иракской войны.

– Я полностью им доверял. Я думал, что если это [существование оружия массового поражения] правда, то нам, очевидно, нужно что-то с этим делать. Я пытался не верить, что наш славный лидер ошибся в своих политических пристрастиях, но с течением времени по поведению нынешней американской администрации стало чертовски ясно, что им нужно только одно – сделать так, как им хочется.

Йорк категорически отказывается от роли «рупора поколения».

– Это полнейшая чушь! – выпалил он, когда я попытался примерить на него эту «шляпу», но, учитывая его расплывчатый экологизм и смутные высказывания против истеблишмента, он кажется просто идеальной кандидатурой на эту роль – ну, по крайней мере, если он всерьез решит этим заняться. Он признал – когда я заставил его пройтись по магазинам одежды и обуви на Тёрл-стрит, – что недавно купил пару ботинок Chelsea ручной работы в магазине на Джермин-стрит, но даже этот эксцесс он все равно испортил, добавив:

– Но для того, чтобы их носить, нужен подходящий костюм, а у меня его нет, так что они просто стоят у меня в шкафу.

Вернувшись к гостинице «Рэндольф», мы с Йорком распрощались, и он отправился на репетицию. Прощаясь, он отметил, что Оксфорд иногда кажется ему маленьким, и, хотя он не смог бы жить в столице, потому что она вызывает у него бессонницу, с удовольствием бы переехал в город, где есть какое-то подобие музыкальной сцены, вроде Бристоля. Наблюдая, как его куртка цвета хаки растворяется вдали на Бомон-стрит, я понял, что он совершит большую глупость, переехав куда-либо еще, кроме другого университетского города.

Несмотря на мультиплатиновые альбомы, тридцать семь прожитых лет и якобы повышенную эмоциональность, Йорк растворился в послеполуденной толпе, не оставив в ней даже легкой волны, – просто еще один вечный студент с нашивкой Кампании за ядерное разоружение.