Глава 7 В комнате с Radiohead

Адам Торп, Times Literary Supplement, 18 мая 2016 года

Колин связался со мной, чтобы сообщить, что будет записываться со своей группой «неподалеку от вас», возле Сен-Реми-де-Прованс. Почти все утро можно посвятить разговору, потому что записи обычно идут с полудня до поздней ночи. Я никогда еще не видел группы, работающей в студии, а группа, о которой идет речь сейчас – Radiohead, – очень скрытна. Увижу ли я что-нибудь хоть одним глазком?

Путь к студии идет по древней Домициевой дороге между оливковыми рощами и спелыми виноградниками: выехав на шоссе, проходящее буквально в нескольких метрах от нашей квартиры в центре Нима, я съезжаю с него через час на проселочную дорогу и добираюсь до студии, ориентируясь на две каменные колонны. «Ла-Фабрик» когда-то, в девятнадцатом веке, была заводом, где для маляров и художников производили красную краску из корня марены. В 1889 году Ван Гог добровольно отправился на лечение в сумасшедший дом в Сен-Реми и написал там десятки картин; возможно, он тоже бывал на этой фабрике.

Так или иначе, его дух оказался бы подходящим идейным вдохновителем для группы: насколько я понял со слов Колина, Radiohead создают свою музыку с маниакальной настойчивостью, в основном – методом проб и ошибок.

Много лет назад Колин поставил мне запись результата недельной работы в оксфордской студии; это был просто набросок, и я искренне недоумевал, как вообще простейшие ритмы и аккорды превращаются в сложные, запоминающиеся и до эксцентричности оригинальные номера, приправленные ярким голосом Тома Йорка (часто перерастающего в кристаллический фальцет), которые превратили Radiohead из коллектива старшеклассников в самую изобретательную группу в мире.

Я паркуюсь, и меня тепло встречает Колин, одетый в темно-синюю футболку, джинсы и белые кроссовки. План такой: начать с завтрака, пока съезжаются остальные музыканты. Я не видел их с тех пор, как они три года назад выступили на большой римской арене в Ниме. Колин тогда сильно нервничал: за ужином в нашей квартире он напомнил нам, что этот концерт стал для них первым после трагедии в Торонто, когда осветительная установка рухнула на сцену, и под ней погиб барабанный техник группы Скотт Джонсон. Концерт в Ниме вышел запоминающимся и закончился показом на экране нескольких фотографий Скотта. За кулисами тогда ощущалось явное чувство облегчения.

Старая фабрика, очень длинное трехэтажное здание с многочисленными застекленными арками, расположена посреди парка площадью в два гектара и знаменита своей разнообразной акустикой: здесь записывались, в частности, Моррисси и Ник Кейв. После кофе с круассанами в уютной столовой Колин устраивает мне экскурсию: от музыкальной библиотеки, в которой хранится самая большая коллекция виниловых пластинок в мире, до гигантского зернохранилища, полного пыльных баночек с фотопленками и коробок с пришедшими в негодность цифровыми магнитными лентами (ранний неверный шаг на пути прогресса).

Сама студия странная: ярко освещенные апартаменты из нескольких комнат, с антикварными коврами, богато украшенными каминами и элегантной мебелью, уставленные деревянными книжными шкафами, – и среди всего этого стоит звукозаписывающая аппаратура, словно подросток из аристократического семейства решил воспользоваться отъездом родителей. На доске черным маркером написаны названия песен – начинается список с Daydreaming, заканчивается Burn the Witch. Отвергнутая песня для саундтрека к «Джеймсу Бонду», Spectre, парит посередине, чуть в стороне. Колин указывает на основную консоль, огромное пространство которой заполнено ручками, кнопками и фейдерами.

– Это Neve 88 R, семьдесят два канала, сделано в Бернли. Стоит около ста тысяч. Пульт аналоговый, как и вот этот катушечный Studer, но мы пользуемся и цифровой аппаратурой. Все для закольцовывания и наложения.

В более старой, сводчатой части помещения пол местами каменный, и на нем вырезан гигантский иероглиф.

– Наверное, римский, – объясняет он, – где раньше ставили жернов.

Здесь тоже повсюду слои и наложения, словно торт «Наполеон», сделанный из эпох и мгновений, и кажется, что это идеально подходит для методов Radiohead. Мы выходим на улицу: окруженные деревьями газоны, большой плавательный бассейн, дворы и амбары, полуразвалившиеся домики и тихо журчащий мельничный ручей. В одном из больших granges[81] выставлены многочисленные холсты с абстрактными цветными пятнами. Колонки в амбаре подключены прямо к студии: художник-оформитель группы, Стэнли Донвуд, реагирует акриловой живописью на все, что слышит, а затем результаты будут отсканированы и модифицированы на компьютере для обложки альбома.

Колин с осторожностью говорит о своей роли, играя невозмутимого партнера своего харизматичного младшего брата Джонни, чье худое, красивое лицо, похоже, всегда будет скрыто за длинными, черными как сажа волосами. Колин однажды полушутя сказал мне, что ему кажется, что на самом деле он «хреново» играет, что для сложных ритмов ему приходится сильно сосредоточиваться, а басовая партия часто держит на себе всю песню. На концертах он стоит спиной к зрителям, склонившись над гитарой, и лишь иногда, задавая ритм, слегка подпрыгивает, словно над невидимой скакалкой. В такие моменты мне кажется, что группа напоминает о своем школьном происхождении: словно мои собственные далекие воспоминания о том, как я дудел в саксофон в подвале под грохот гитары и барабанов моих друзей, могли как-то перерасти в нечто похожее, что ими тоже могли восторгаться сотни тысяч фанатов. Однажды я спросил Колина, что вообще это за ощущение.

– Ты сосредоточиваешься на сцене, она становится твоим личным пространством. Ты просто играешь в своей комнате с друзьями.

В одном из дворов нас встречает барабанщик Фил. Я говорю ему, что мои взрослые дети недавно видели его сольное выступление в Виктория-парке в Лондоне и просили передать, что он лучший.

– Ох, черт, – говорит он с трогательной радостью. – Я там огляделся и понял, что старше меня из участников нет никого, кроме разве что Патти Смит.

Пять музыкантов Radiohead уже довольно давно беспокоятся из-за возраста: однажды за ужином в Арле, тринадцать лет назад, я услышал, как Том Йорк заявляет, что бросит рок-музыку в сорок лет. Он не хотел стать Миком Джаггером, который до сих пор скачет по сцене, несмотря на морщины. Скоро ему пятьдесят, но, когда он пересекает газон в подобии флоберовского халата и тюрбане из полотенца, прячась за зеркальными очками, ему вполне можно дать и двадцать, если бы не седые волоски в щетине. Он соглашается, что последний концерт в Ниме был «довольно эмоциональным». Понимая, что его впереди ждет очередной долгий день интенсивного творчества, мы оставляем его в покое.

Мы с Колином обсуждаем личные дела, сидя за столом на гравийной дорожке между фабрикой и садом; перед нами открывается вид на заботливо подстриженные кусты в узорчатых вазах и мускулистого Эда, дружелюбного гитариста ростом под метр девяносто, загорающего без рубашки. Я спрашиваю Колина, доволен ли он альбомом: ожидания после пяти лет молчания довольно высоки.

– Я не могу говорить об этом слишком много, потому что Найджел [продюсер] хочет сохранять все в тайне как можно дольше. Но мне нравятся многие песни. Местами он прекрасен и лиричен. Есть одна песня с прямолинейной аккордовой последовательностью, а сразу за ней – песня о хладнокровном шпионе. Пушистый щеночек рядом с вепрем!

Я спрашиваю, можно ли назвать группу перфекционистами.

– Ой, не знаю. Полагаю, мы не перфекционисты в полном смысле слова, иначе ничего никогда бы не выпустили. К тому же у нас у всех разные вкусы.

Мы возвращаемся в студию, где молодые техники проверяют аппаратуру. Джонни, как всегда беспокойный, сидит в обитом медью кожаном кресле, склонившись над самодельной звуковой машинкой (маленькие молоточки, которые бьют по различным предметам) и ноутбуком, а Эд слушает его, стоя перед своим длинным рядом гитар. Джонни задает ритм, похожий на калипсо и регги, своими коробками из-под йогурта, стаканчиками, колокольчиками и мини-бубном.

– Звучит похоже на Марвина Гэя, – замечает Эд.

Несмотря на все бесценное оборудование, мы в самом деле вернулись обратно к парням, сочиняющим музыку на коленке у себя в комнате: может быть, именно в этом вся суть их плодотворного воображения, своеобразием не уступающего манерам поэтов.

Колин потихоньку выводит меня из комнаты – начинается секретная церемония. Я напоминаю про Freelance [регулярную колонку в Times Literary Supplement]; он оказывается большим поклонником TLS (у него диплом Кембриджа по английскому языку).

– Будет круто. Возможно, мы там появимся единственный раз, мы ничего не заказываем. Литературное произведение, написанное поэтом! Только не забудьте сказать, что из братьев Гринвудов я – более красивый, – с ухмылкой добавляет он, и я выезжаю через ворота в обычный мир.