Критика Розанова

Критика Розанова

Василий Васильевич Розанов написал тома о семейном вопросе в России. Тома, когда они писались и энергично публиковались – Розанов был одним из самых богатых, безбедных, работящих литераторов в России, – вызывали оживленную полемику в обществе. Статьи и письма самых ярких (по его выбору) своих корреспондентов Розанов включил в собственную книгу. Точка зрения оппонентов вызывает большее сочувствие, поскольку мракобесы главным образом высказывают свои чистые – не продвигающие идеи для разрешения личной житейской ситуации – мысли. Василий же Васильевич находился в сложном, неприятном, ужасном положении. Его жалко до слез. Он добродетельно жил, до конца дней своих – половину этого времени при ее тяжкой болезни – с порядочной (негулящей, домовитой) женщиной, прижил детей, именовался семьянином – и все незаконно, надрывно, непризнанно.

Как известно, Василий Васильевич, женясь на добродетельной вдовице (не нашедшей себе более однозначного мужа), был уже женат. Не в том смысле, как говорят сейчас – побывал женатым, а в том, что его статус в тот момент, когда он вел в церковь невесту (обойдя предварительно с ней под руку по кругу центральную площадь маленького городка, в котором происходило все дело – этим демонстративным, но при всем том, как ни странно, тайным демаршем новобрачная намеревалась узаконить малозаконный союз) был самым неподходящим для этих кружений: жених был женатым, не добившимся развода, человеком. Обряд венчания (на котором, разумеется, настаивала невеста) вел ее родственник – тоже очень религиозный и тонкий человек, – однако затребовавший за процедуру какие-то совершенно невообразимые деньги (тысячу рублей).

Невозможно жениться более «ridicule», чем сделал это даже и не по бог весть какой молодости Василий Василье-

вич (если кто позабыл, как поступки нелогичные, абсурдные, курьезные, они забываются – как всякий анекдот, – Розанов женился на двадцатью годами его старше бывшей любовнице его кумира, Федора Михайловича Достоевского, героине «Игрока», Аполлинарии Сусловой, роковой «Суслихе»). Иногда со схожими целями отчаянные писатели переписывают от руки все сочинения недостижимого автора.

Бились за слово. Розанов – чтобы Варвара Дмитриевна, его «мамочка», они нарожали многих детей, оставшихся бездетными и незамужними дочерей, а ее дочь от первого брака даже и повесилась – называлась бы не «сожительницей», а «законной супругой». Кроме того, было неприятно, что Суслихой Достоевский в свое время пренебрег, не женился, хорошо бы, чтоб закон такого не допускал.

Людям приходится класть жизни на выправление ошибок судьбы – своих ошибок или даже сделанных другими. Мальчик Афанасий Афанасьевич Шеншин (Фет) в один день, посреди учебного года, лишился имени, дворянского звания и законной принадлежности к собственной семье – и почти всю свою сознательную жизнь и даже творчество (в конце концов его искания удовлетворили, приняв во внимание заслуги на поприще отечественной словесности) потратил не на изменение общественного сознания и соответствующих уложений, а на достижение «законного» – лично законного, для себя и своей жены (детей, чтобы их положение в зависимости от этой гонки не ставить, Бог не дал) – положения. Лев Николаевич Толстой даже раздражался на такую одержимость «пустяками» (это он-то!) и просто смотрел со своей точки зрения – по которой Фет был и так равным, братом – по рангу квалифицированности и литературного, и помещичьего труда, а не братцем Мишей, единокровным братом с деревни: «…этот впавший в нищенство (определенный в почтальоны, но „сбившийся с пути“) брат мой, очень похожий (более всех нас) на отца, просил нас о помощи и был благодарен за 10—15 рублей, которые давали ему».

ТОЛСТОЙ Л.Н. Воспоминания детства.

Совершаются ошибки и собственноручно. Некоторые и убивают: под влиянием злой минуты или еще по какому-либо попущению Господнему, а потом дико раскаиваются, и в раскаяние их можно верить, но это вовсе не значит, что они могут претендовать на то, чтобы не называться впредь убийцами: они бы очень этого хотели, поскольку такое клеймо доставляет им невыносимые страдания. Но – так уж случилось в их жизни. Мы не собираемся их казнить, просили бы и за себя, если б не отвел Господь от такого, и пусть даже не будет им совсем никакого наказания, раз уж так они сами себя казнят, – но они все равно останутся УБИЙЦАМИ – до тех пор, пока в следующем рождении не родятся баобабами. В честь чего Василий Васильевич Розанов, сочетшийся законным браком с девицею Апол-линарией Прокофьевной, должен именоваться ХОЛОСТЯКОМ? Как жена, по переписке полюбившая раскаявшегося убийцу, знает, за кого выходит замуж и какие неприятности ее будущее положение ей сулит, так знал и он. Мы не призываем самодовольно всех нагруженных нести свой крест – каждому свой личный кажется всех тяжелее, – но хотим, чтобы нас не соблазняли возможностью возвысить голос и выставить на публику свои рассуждения о том, почему именно нас с нашими грешатами стоит признать очень белыми и пушистыми – ну почти как г-н Розанов. А может, кому-то он покажется все-таки чернее – не все же при двух женах числятся.

Суслиха – как евреи – была для Розанова и отвратительна и недоступна, и поругана и недосягаема, и помечена Божьим перстом, и мешала жить.

У Толстого во всем путаница. Вот как видит Василий Розанов разрешение вполне жизненной (литература Толстого – это та же жизнь) ситуации романа, а заодно и самого Василия Васильевича.

Браки не нужны. Достаточно обменяться некими кольцами. Суслихе – кольцо, авось к настоящему венцу не потянет, второе кольцо – милому другу Варваре Дмитриевне. Выход истерический, бессмысленный, нелепый, что-то imbecile.

«У меня он (злой критик) не заметил выражений, всюду выдвигаемых: „Слияние двух полов, ЛЮБЯЩЕЕ, НРАВСТВЕННОЕ, ЧАДОРОДНОЕ, ЧАДОЛЮБИВОЕ, ИСКЛЮЧАЮЩЕЕ ДРУГ ДРУГУ ИЗМЕНУ“. <> Если <> их принять за АБСОЛЮТНЫЕ МОМЕНТЫ БРАКА <> конечно, получится целомудренная жизнь общества. Обратимся к фактам. Нехлюдов (в „Воскр<есеньи“> Т<олсто>го) погубил Екатерину Маслову». Сюжет «Воскресения» – «факт», по Розанову. Пусть. Но вот слияние Мити с Катюшей трудно назвать чадородным – это уж так получилось, сходились не для того; чадолюбивым – кто уж так очень сильно полюбил чадо-то? исключающим друг другу измену, – у Катюши действительно никого на примете больше не было, а вот Дмитрий явно не без задней мысли о еще более интересных приключениях смылся после слияния из гостеприимной деревни. Нравственным – сомнения вытекают из всего вышеперечисленного.

«Моя идея облегченной формы брака через мену колец спасала бы Екатерину. Она честна. Она любит Нехлюдова. В одно из воскресений она приходит к священнику после литургии и говорит: „Я люблю и кажется любима но я ничего не хочу без благословения моей веры; в предупреждение несчастия – благослови меня отче в брак и дай мне кольцо именное и с днем моего рождения (с открытой датой „брака“ и прочерком в имени жениха). Священник благословляет ее, а после вечерни (можно и сразу бы перед вечерней прийти, без предварительных визитов) дает – не от себя – а от лица и имени церкви (иерей ВСЕ делает только от лица и имени церкви), – церковное обручальное кольцо с надписью: „р.б. (еще и расшифровывается!) (раба Божия) Екатерина, рожденная тогда-то“. И вот пришел вечер, настала минута, подробно описанная Толстым, непредвиденно, внезапно, и каковые моменты, увы, были и всегда останутся до конца мира („увы“ под пером Розанова немножко неясно). Тут – транс! Тут – самозабвенье! Тут – потемнение рассудка; слабость ног и рук, парализованных от любви (все описано в точности, точно так же все происходит и с законными молодоженами, ничуть не хуже. Идут долгие рассуждения: он – мужчина, Адам, муж, женская слабость, размножьтесь, бедняги, правда, меньше всего мечтают в данный момент размножиться… мущине (sic!) дан порывистый напор, <> женщине дана нега, привлекательность и слабость сопротивления, коими мы измеряем красоту души ее. (Все, как оно и бывает). Таково – кольцо церковное. Имея его на пальце, в минуту восторга, от него и ее заражающего, она лепечет простое: „Если ты любишь меня, и не для погубления теперь со мною: обручись этим кольцом, надень его с моего на свой палец и дай мне свое такое же церковное кольцо, также именное и с обозначением дня рождения (что-то вроде американского SS#, номера социальной страховки, удостоверения личности). Ну а Нехлюдов пролепечет и еще более простое: «А я его как раз вчера где-то потерял!“ Но нет: Мы слишком знаем психологию Нехлюдова в этот час, его подлинное и глубокое к ней восхищение, чтобы сомневаться, что он обручил бы ее себе. И она и младенец ее были бы спасены от нарекания. Но предположим другое; возьмем случай <>, что действительно происходит соблазнение наивной девушки злым человеком. Он, конечно, не дал бы залогового кольца. Гипноз девушки с этим оскорблением моментально проходит. Он не только не любит ее, но не уважает (Ларисы Огудаловы, почти наивные девушки, бесприданницы, колец не просят – они прекрасно знают, что им ничего не дадут). Он в точности – волк, а не агнец <>. Пыл ее в ту же секунду опал бы до ледяного равнодушия. Она закричала бы, забилась. Ничего бы не произошло. (Как вам такая история?) Но возьмем ту сумму данных, какую описал Толстой <>. Вскоре Нехлюдов оставляет Катюшу. У нее кольцо и у нее ребенок. Его тетушки ее не судят. По родству – она мила им, и мило будущее ее дитя. Ей нечего таиться. И их одинокий, скучающий, ненужный ми –ру дом – оживляется криком нового жителя земли, нового христианина, и беззаветно счастливой матери (мать озаботится только устройством своей личной жизни, Василий Васильевич). Бог дал этим старым девам средства – и они ими поделятся с нею (могут и не поделиться. И так далее и тому подобное)“.

РОЗАНОВ В.В. Семейный вопрос в России. Стр. 519—521.

И что сие вручение кольца Катюшею означает? Что отдалась она в полном искреннем томлении страсти и в надежде, что партнер ее сексуальный не пятидесятирублевую бумажку ей оставит, а назовет женой? Так ведь не назвал же невестой. Этот расклад ясен и так, без кольца. Ну придет она в церковь. Вы пробовали обратиться к священнику с разговорами на тему «я люблю и, кажется, любима»? «Благословите» – что? Секс, к которому вы очень близко подвинулись? Его Катюша называет несчастьем? Или рождение, возможное, ребенка? Ах, наверное, секс или рождение именно без благословения. Ребенка Бог благословит, секс – это в каком же, матушка, смысле? Если ты, с чего начала, любима – так вот опять же с Божьего благословения – любите друг друга, венчайтесь, там, глядишь, не одним ребенком вас благословят, а многочисленным потомством… Нет, не об этом? А что? Женат, может, избранник, хочешь благословиться на разрушение чужого очага? А? Нет – жениться не хотите? Не собираетесь, не хочет? Так что благословлять-то? Поход на сеновал? Грех. Хоть с кольцом, хоть без кольца, молись. Думаешь, надеешься, что навсегда? В добрый час. Сейчас перетерпи, а там и за свадебку… Ах ты какая настойчивая – иди, матушка, не греши, согрешишь – покаешься. Вот такую воду в ступе толочь придется с Катюшей. Ну не на разовые же ей сеансы кольца после вечерни выносить.

А что у нас с Митей? Ему когда надобно озаботиться заготовкой кольца для раздачи возлюбленным? Также накануне? Восстания плоти определить как достаточные и не бриться, вина не пить, на фортепьянах не играть – скакать в соседнюю деревню, в церковь, вызывать батюшку, кольцо просить? Люблю и кажется, любим? Да потерпи, батенька. Вон граф Лев Николаевич Толстой тоже разжегся, однако ж, потерпел недельку всего одну – и законный брак получил, пользуйся девицей сколько хочешь, и вот живут. Сроки-то не устанавливаются, хоть назавтра перевенчаем. А-а, тебе не для того, тебе для баловства? Ну…

Или загодя надо такие кольца приобретать, носить на шнурке, до нужного момента? В какой-то определенный срок, по каким-нибудь физиологическим признакам, волоски там или еще что-то – не сообразующееся с общими правилами нашей недикарской религии, или в день исполнения, например, двенадцати лет – раздавать? Боюсь, мамаши будут против. Начнут свою антикатехизацию проводить: обойдись, мол, чадо, без колец, выбери девушку честную, тебе по сердцу, в жены годную, – да и что мудрить-то? А кольца не раздавай, милый. Отдашь одно – захочешь другое. А с браком, да с семьей, да с детишками – дай-то бы Бог…

Ну и друзья – смотря какая компания будет. Одни хвалиться начнут: я целую шкатулочку колец пораздавал, другие будут пыжиться от романтизма: обменял свое игрушечное только на настоящее обручальное…

Если в кольце – смысл, то есть другие обряды со смыслом, если кольцо только для игры, так всякие колечки-ошейнички всегда и до Розанова существовали.

Нехлюдов кольцо бы сразу дал. А вдруг бы одумался? Ну а злодей-то, тут гадать нечего, – у него таких колечек припасено впрок немало, он-то как раз и не задумался бы, коварный!..

Наконец и счастье Кати: «У нее кольцо и ребенок», – тоже сомнительно. Ребенок у нее и так. В кольце что проку? Бабки и так знают, что Митя обрюхатил ее от страсти, от чего же еще, а давал ли, дурочке, кольцо или нет – это вопрос их сексуальных забав, им не до этого. Бабка добренькая, романтическая – может, наоборот, оскорбилась бы, и прогнала Катеньку, бабка злая, прагматическая – может, подумала бы что лишний работник в доме будет, оставила бы. Пришлось бы рассчитывать уже только на воспитание при доме – хуже, конечно, и Катюшиного.

А про Россию в Европе бы рассказывали: «Брачный закон таков: идешь к девушке в спальню, кольцо – вперед. А назавтра – адью, мадемуазель. И деньги можно не оставлять, девушки вполне удовлетворяются кольцами».

Ольга Всеволодовна Ивинская, может, скорбно бы гордилась кольцом. Зинаида Николаевна Нейгауз не поняла бы, что ей тычут, да и до кольца бы у них не дошло, им было не до пошлостей, они только смотрели, чтобы соседка по коммуналке не услыхала, а жениться – так вопроса не было. Евгения Лурье тоже гимназию заканчивала, вращалась среди столичных художников, смехотворными кольцами никакими при свободе нравов не интересовалась. Так что единственным практическим применением кольцу остается – соблазнение горничной. Василий Васильевич Розанов был сладострастник. А милого друга Варвару Дмитриевну хотел все-таки чем-то наградить, порадовать.

«Для второй жены его, Варвары Дмитриевны, глубоко православной, брак был таинством религиозным. И то, что она „просто живет с женатым человеком“ (на самом деле было бы лучше, если б она действительно „просто бы жила с женатым человеком“, а то она ведь настояла на совершении незаконного, колдовского обряда венчания ее с „просто женатым человеком“) вечно мучило ее, как грех. Но злая старуха (Аполлинария Суслова) ни за что не давала развода. Дошло до того, что к ней, во время болезни Варвары Дмитриевны, ездил Тернавцев, в Крым, надеясь уломать. Потом рассказывал, со вкусом ругаясь, как он ни с чем отъехал. Чувствуя свою силу, хитрая и лукавая старуха с наглостью отвечала ему, поджав губы: „Что Бог сочетал, того человек не разлучает“. „Дьявол, а не Бог сочетал восемнадцатилетнего мальчишку с сорокалетней бабой! – возмущался Тернавцев. – Да с какой бабой! Подумайте! Любовница Достоевского!“

ГИППИУС З.Н. В.В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 23.

Хорошо ему рассуждать, кто их соединял. Может, и дьявол – только «мальчишка» сам лип к прелестнице, не насильно же его прилепливали. И почему-то он хотел не только прелестными прелестями попользоваться, для чего-то хотел жениться. Уж жениться-то точно никто не заставлял. Хотел сам получить не только «тайные местечки», но и Достоевского в придачу – ее, Суслихин, капитал, то, что она заработала себе трудами своей юности.

«Лицо ее, лоб – было уже в морщинах и что-то скверное, развратное в уголках рта. Но удивительно: груди хороши, прелестны note 32 – как у 17-летней (лучше и доподлинное свое знание семнадцатилетних грудей удержать при себе), небольшие, бесконечно изящные. Все тело – безумно молодое, безумно прекрасное. Ноги,руки <>, живот особенно – прелестны и прелестны, «тайные прелести» – прелестны и прелестны».

НИКОЛЮКИНАЛ. Розанов. Стр. 76. О прелести «истинной» супруги своей, честной вдовицы Варвары Дмитриевны, Розанов не рассуждает. Там – домик, мать-старушка, ребенок сирота. Держат квартирантов, холостых мужчин-учителей. Сильно плачут, как по родному, когда один из них умирает скоропостижно. Со всей своей проповедью интимности Розанов хотел бы, чтоб сожительство его с Варварой Дмитриевной (и старушкой «тещей», и расцветающей падчерицей) назвали бы браком (народились и дети), а Суслиха уж куда-нибудь бы провалилась. «В сущности, я скоро разгадал, („потрогай меня“), что она была онанисткой…» (Там же. Стр. 76).

Аполлинарию описывает обстоятельно, как жену, которую сам вывел на площадь к людям. Любовницу так побоишься подробно живописать – можно нарваться на брата или там жениха. Так позорить можно только жену. «Всегда чувство благодарности… Ведь я был мальчишка… » (ГИППИУС З.Н. В.В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 24). Натешившись, мальчишка захотел, чтобы развод Суслиха, бывшая на 18 лет старше, дала бы без разговоров – и была бы свободна «к вступлению в новый брак». Сусли-хе же, по ее личному вкусу, был милее статус замужней дамы, пусть и в разъезде с мужем. Василий Розанов, как известно, – большое дитя, эгоистичное, как все дети. Простить только его? Ее за развратность – нет? Но тогда он пусть не перечисляет тайные местечки.

Что было бы, если бы Розанов женился третий раз? «Женился» третий раз так же, как «женился» второй, – то есть незаконно, то есть НЕ женился, – вот не сложилось бы с милым другом, какие-то все более и более противные недостатки все всплывали бы, все становились бы очевиднее, все скучнее было бы в доме, а ведь это так часто случается, и никто не может предугадать, когда это накроет, въедет ли в жизнь это несчастье. Но несчастных семей, сходившихся навсегда самым честным образом, – миллионы. Думаю, у него не хватило бы энтузиазма еще раз, новой кампанией, ратовать за развод – да было бы и не нужно. Официально признанного брака у него с Варварой не было, разбежаться (разъехаться – вдова была дамой степенной и строгой), оплачивая потребности детей, а то и по обоюдному согласию взяв с собой жить самого любимого – можно было бы устроить, но Василий Васильевич был бы все равно несчастен. Думаю, что его заблуждением двигало то, что движет всеми заблуждениями – любовь. Очень целомудренно он полюбил Варвару – и всю свою теорию семейного вопроса в России посвятил только одной проблеме: как сделать «милого друга» законной, официальной, такой же, как все презираемые нелюбимые, но законные супруги.

Конечно, он жалуется и злобствует из самого сердца – но саму тему честно изучать и рассматривать не хочет, ответ ему известен, никакой другой истины ему не надо. Зачем ему Толстой со своей невинной невестой, зачем ему сам Толстой, который до тридцати шести лет мог всеми московскими невестами перебирать, никаких эскапад с женитьбами на брошенной любовнице кумира, да еще известного кумира, прославившегося (вдова-то его, при вполне уже оформившемся авторском праве, при вышедших в люди детях, при незабытой честности прожитого брака – не за всякого бы пошла), – в общем, какой-то скверный анекдот.

«Гражданская жена». Ольга Ивинская иногда наивно (вернее, в расчете на людей еще более наивных) называла себя «женой» Пастернака. Спору нет: степень их близости, вовлеченности в дела друг друга, осведомленности, искренности, свободы и пр. и пр. – все именно такому статусу и соответствует. И даже с верхом. И играет против нее: получается, что всем этим (и пр. и пр.) – она жертвует за ложное наименование жены. Ведь она ею не была? Значит, не было близости и прочего? Те, кто называет себя тем, кем они не являются, теряют право на действительные права. Советское изобретение (правда, последних, несоветских лет) – «гражданская жена», – будто все остальные живут исключительно соединенные церковным браком. Церковных браков очень мало. А уж если изобрести простой и точный, как двадцатирублевый тест на беременность, тест с положительной реакцией на мотивацию проведения церковной брачной церемонии как средства насыщения помпезностью обычной свадебной церемонии (в дополнение к лимузинам и отбытию на близкие к экватору острова), то церковных браков и почти нет (избранных-то мало). Остаются все гражданскими мужьями и женами. Однако «гражданскими» себя именуют просто-напросто сожители и сожительницы. Сожительницы, разумеется, чаще. Размножилось столь это явление в последнее время оттого, что сожительств (бойфрендов с герлфрендами) стало действительно, по западному образцу, больше, чем в былые непро-двинутые времена.

Однако там, где это просто незарегистрированный брак, у нас – обязательно «гражданский». Сомнений нет – кто-то ждет лучшей партии, а кто-то не хочет жениться. В любом случае, пока это не муж и не жена. А граждане они секуляр-ного государства. Никто не обязан идти под венец.

В общем, правило здесь простое: любой добровольный союз имеет право на существование, и очень может быть более глубоким, прочным, искренним и долговечным, чем рутинный брак, но брак – это брак, а все, что не может считаться простым и обычным браком, – оно может быть в сто раз лучше чем брак, но – не брак. Когда они называют свой не брак браком, как мы должны называть наш (не вокруг аналоя, но в полном соответствии с принятыми в актуальном обществе протоколом)?

Дайте нам любое, самое уничижительное наименование, и мы назовем Ольгу Всеволодовну Ивинскую, долговременную подругу Пастернака, такого близкого ему человека и пр. и пр. – его женой: тем, кем она не была в существующей терминологии.

«Он подтвердил, сказав, что Зинаида Николаевна последние годы, после смерти Адика, глуша свое горе в общественной деятельности и помощи чужим детям, сказала, что не может больше быть его женой, оставаясь лишь хозяйкой дома и воспитательницей Лени».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 475.

Очевидно, Зинаида Николаевна не предполагала, что и Пастернак будет ничьим мужем? В год смерти Адика ему было 55 лет. Пожалуй, вариант Ивинской был для нее наиболее щадящим. Женщина более красивая, более лощеная, более похожая на жену, чего доброго, могла бы ею и стать – ведь и в истории с Ивинской у него было не до конца все просчитано и кое-где слабину он давал больше допустимого, оставив после себя Ивинскую, например, более богатой, чем Зинаида Николаевна.

Он столько вел материальных расчетов в своей жизни (половину из этого – в плане материальной же бескорыстной помощи друзьям, их семьям), многие из которых были долговременными, тщательно учитываемыми – это про Женю, – что мог бы и уследить за тем, что Зинаида Николаевна оставалась без пенсии, полагавшейся даже домработницам, на казенной, не ей выданной даче и с обремененными доверенностями и давно выбранными гонорарами.

Чемоданы заграничных роялти Пастернак предполагал по совести делить. Но человек предполагает, а Бог располагает… В общем, не женился он все-таки не потому, что слишком был тверд, а потому, что Ивинская недотянула. Более тонкая штучка могла бы и женить. Некоторый, впрочем, запас прочности Пастернака известен – Зинаида Николаевна осталась бы в полном попечении благородного гаремного законоуложения. Пастернак остановился на полпути между гаремом (в бытовом, для среднего мусульманского класса, не сказочном варианте, то есть ограничивающем воображения четырьмя равноправными гражданками) и домостроем.

Православная церковь БРАКОВ вообще не допускает. В смысле что во множественном числе. Умерла там жена, изменила, пропала ли куда – нет никакой разницы. Вдовцу дозволяется жениться (имеется в виду, что не ведут под уголовный суд), только чтобы схватить его на краю пропасти над более страшным грехом прелюбодеяния (не измены, Боже упаси, а просто не освященного, пусть по виду самого брачного, сожительства), но благодати полной брак этот не имеет, и разве что вдовец остался еще пока бездетным. Безукоризненному Андрею Болконскому, например, на самом деле надо было еще постараться законное разрешение получить. Впрочем, времена были веселые, вольтерьянские.

Еще хорошо, что Ивинская не была актрисой. По всему раскладу, должен был Пастернак увлечься актрисой – повеселее и побойчее жены. Такой был образ у этой связи.

«Мамочка жалела, что она сама предложила отцу уйти. Что не поборолась за него». На первых порах это казалось благородным, а потом увидела, как вцепилась Зинаида Николаевна в Пастернака и не отпустила к Ивинской. Евгения Владимировна, конечно, не простила никогда, и в конце сороковых, когда об Ивинской стало известно, она надеялась, что это будет ее реванш. В таких делах обычно не важно, что Пастернак уйдет не к ней, – страсть (не любовь – нелюбовь) разгорается как заново.

«Несколько раз, когда он предлагал ей, тяжелобольной, отдохнуть в санатории, она в страхе отказывалась: „Вы хотите остаться без меня ОДНИ“ (для дурного, легкомысленного). „Вы хотите „ОТВЯЗАТЬСЯ ОТ МЕНЯ““.

НИКОЛЮКИН А.Н. Розанов. Стр. 297.

А как же «кольцо»? Уж ей-то Розанов точно бы дал КОЛЬЦО. Это через сорок лет на самом деле супружеской жизни… Это так она верила в то, что их тайное хождение вокруг аналоя имело какой-то смысл? Только жена после дурной, недружной, натужной жизни может заподозрить, что от нее больной хотят избавиться… Она ведь не сошла с ума? Значит, так подспудно она в это и не верила. Значит, браком Василий Васильевич считал свое сожительство с Варварой Дмитриевной только потому, что они были в хороших отношениях, не зря он зовет ее – «друг». Везде, еще до ее болезни, пишет – «друг». Ей, по их обстоятельствам, была бы приятнее «жена». Как им повезло, что много лет они были близки и дружны, – вернее, оказалось, что они могли быть близкими и дружными: такую совместимость очень трудно предположить до начала брачных отношений, какая-то общечеловеческая совместимость в браке может как-то расползтись, разъехаться без электричества, без любви – и люди не смогут понять, как все это могло произойти…

Заранее предсказать трудно, вероятность – очень высока. Сейчас выход один – развод (если «пробный брак» не продлился годы), раньше – терпеть. Незаконный сожитель, примерный семьянин, к какому разряду себя бы отнес Василий Розанов, если б и второй его союз – сплошь и рядом в браке женщина с годами, приживаясь, раскрывает не самые лучшие черты – оказался бы неудачным? Вернул бы кольцо и пошел искать легкомысленного счастья (ведь он – за развод и за признание законными всех последующих браков, заключенных после освобождения от страданий неудачливых супругов), или признал бы святость и нерушимость брака и стал бы терпеть (ну или там убил бы такую жену или разъехался бы с ней на худой конец, как сделал он с Суслихой), а там и снова вступил бы в «брак» – в какой-то долговременный, основанный на первоначальной любви союз (надеюсь, на этот раз все-таки без хождения кругами по городскому саду под ручку, а потом такими же кругами вокруг аналоя за закрытыми церковными дверями).

Ох и боязно, наверное, что-то запретное, уголовное, греховное, прямо в церкви делать! Трудно выстроить логическую цепочку мотивации. Положим, эти мятежные люди очень религиозны, законам церковным не верят, а, как святые, непосредственно с Богом общаются и перед ним непосредственно хотят соединиться, освятить свой союз. Да разве и так Господь их чистоту и серьезность намерений не видит без тысячерублевых спектаклей?

«Я – поле твоего сраженья». Вот вам, Василий, Васильевич, поле сраженья без церковников в епитрахилях: узаконить-то все можно, да вот надо побиться еще за мужчину. Василий Розанов не был завидным женихом, таким, как Пастернак, и вдовица пошла за него, потому что других ей по бедности было не сыскать, даже просто неженатого оказалось не найти. Общего у них только одно – что называли себя супругами, таковыми не являясь. Все законные семьи законны одинаково, а все незаконные незаконны по многообразнейшим причинам.

«Приходит в суд муж, плачет. „Тебе чего?“ – „Жена четвертый год у соседа живет и надо мной насмехается“. – „Свидетели есть?“ – „Как же, вся деревня – свидетель“. – „Не, не такой свидетель“ и пр.».

НИКОЛЮКИНА.Н. Розанов. Стр. 326.

Это в разъяснение трудности процедуры развода. Ну, дадут ему развод: что, деревня над ним смеяться перестанет? Сразу бы надо было прибить ее, иль другую какую в дом привести, а этой сказать – ни ногой, кто его защитит, что это ему Василий Васильевич церковь в помощники зовет? Или нельзя уж без нее? Вот они, забитые мужья, вот Василий Васильевич: «Надо было бы ей показать „кнут“ (это о Суслихе – и верно, и Варвара Дмитриевна была бы свободна) – и, в сущности, она стала бы „в стойло“. Такие люди – истязают, истязают, если их кто-нибудь не порет».

Там же. Стр. 77.

Суслиха считала, чувствовала себя чем-то – какой-то частью – Достоевского. Розанов был ей не ровня. Она была взбешена против него, как Женя Пастернак против мужа Бориса, который с деньгами от проданной золотой медали школьной отправил ее на убогую дачу под Питером, а Маяковский в это же самое время – надо же было Жене эти афиши разглядеть – разгуливал по «набережным» и «заглядывал в витрины».

Какие-то великие умеют жен приструнивать, какие-то —

нет.

«Вчера, говорят, мимо нас прошла по большой дороге в отъезжее поле чья-то охота вместе с охотой молодых Толстых. Как это удивительно – я современник, и даже сосед с НИМ! Ведь это все равно, как если бы жить в одно время и рядом с Пушкиным. Ведь это все ЕГО – эти Росто-вы, Пьер, Аустерлицкое поле, умирающий князь Андрей…»

Бунин И. Жизнь Арсеньева.

Бунин жил в Орловской губернии – сейчас это Липецкая область, граничащая с Тульской. Свою худобу, нищенство, талант, амбиции, гиперсексуальность он очень поэтично описал… Кому он мог это предложить? Графине Софье Андреевне? Молодым графиням? Такими, как он, могли быть половина молодых мелкопоместных дворян и в Тульской губернии. Он лишь оставил эту мимолетную, поэтическую, промелькнувшую как кавалькада, запись о чужой охоте – и пошел охотиться один за добычей, которая только ему причиталась.

Пусть тот был лев (это проще всего представить), но и он – волк, или пусть тот был матерым волчищем, а уж этот – тоже претендующим на свое молодым длинноногим шакалом. Действительно, по иронии судьбы, вернее, по ее игре (Нобелевская премия – это кидание костей), Толстой от премии отказался, а Бунин – взял. «Горячо покраснел, но взял» (это Бунин про первый аванс в редакции). А вот Розанов – женился.

Розанов, несомненно, более велик, чем Бунин. Вернее, Розанов – великий человек, а Бунин – нет. Писатель Розанов только потому, что записывал свои великие мысли, но дело его не писательское, а богоискательное.

Розанов собрался посетить Толстого первый раз в 1898 году. Толстому было ровно 70 лет. Вопрос, который Розанов намеревался обсудить с Толстым, формулировался так: «вопросы брака и пола».

Эта книга – о Пастернаке, и изо всей его биографии в ней есть только жены, любовницы и браки; в какой-то самой минимальной степени – и вопросы «пола». Жены – вопрос личный, о женах и Розанов бы не рискнул с Толстым говорить (одну свою ругать, другую нахваливать, одобрять Толстого за приличный брак?), любовницы у Пастернака были потому, что до брака дело не дошло, а не потому, что жены было мало (здесь Толстой его бы не понял: такие тяжеловесные любовницы – эрзац-жены ему были совершенно без надобности, а вот куда глаза девать и какому богу молиться, когда девки хоровод ведут, – вот в чем вопрос).

Вопросы пола Пастернака вообще не волновали. Его темперамент был скорее центростремительным, а не центробежным. Никаких равномерно мучительных ВОПРОСОВ ПОЛА, пожалуй, они волнуют специфических людей, которые посвятили этому всю жизнь и ни о чем другом, кроме вопросов пола, думать не могут. Некоторые гении вроде Розанова могут и о другом, но о поле думают непрестанно.

Если разговаривать со Львом Толстым, то «о вопросах брака и пола». Хорошо, что за Розанова были ходатаи – роль записного эротомана, в сытом, полном, семейном проявлении эротизма наверняка Толстому наскучила, но множество людей писало ему письма ОБ ЭТОМ, будучи уверенными, что, как Толстой выражался, «он пойметь». Вот и г-н Розанов едет из Ельца с незаконной женой – все об этом.

Сначала Розанова волновали в видении Толстого и другие, более общие вопросы христианства. Хорошо было всем взваливать на Льва Толстого решение всех жизненно важных вопросов: мол, ты Толстой, ты и реши нам. Для простоты и чтобы Толстому было не отвертеться, вопросы эти назывались именно христианскими.

Что он мог с этим поделать?.. А ведь он был еще и охотник! С этим он разбираться вообще не стал: постарел, да и перестал ходить на охоту. Наверное, старался не думать: за легкий морозец и лай собак в далекой роще он убивал зайцев. Ну вот он вам и «ответил»: оставил французам убивать Платона Каратаева. «Велел удерживаться» – как злобно через двадцать лет после встречи пишет Розанов о других проблемах (совсем в ином ключе, чем вначале, по горячим следам)… Мяса не ел: зайчихе он в глаза смотреть не успевал, а на бойню сходил, увидел в «спокойной обстановке» – хватило с первого раза. Не открылось даже ему.

Что Розанов хотел услышать? «Нет даже мыслей». В главных «вопросах» нет решений, а мыслей Толстой не хотел уже иметь, он и раньше декларированно от них отрекался.

«Когда я говорил с ним <> о семье и браке, о поле, – я увидел, что во всем этом он путается <> и, в сущности, ничего в этом не понимает, кроме того, что „надо удерживаться“. Он даже не умел эту ниточку – „удерживайся“ – развернуть в порядочки льна, из которых она скручена. Ни – анализа, ни – способности комбинировать; ни даже – МЫСЛИ, одни восклицания. С этим нельзя взаимодействовать, это что-то imbecile…»

РОЗАНОВ В.В. Семейный вопрос в России. Стр. 203—204.

У Розанова был потребительский настрой (он кормился со всего, что выпадало в жизни): он долго добивался аудиенции у Толстого, был в восторге от того, что она состоялась, написал об этой короткой встрече сорок статей, обдумал все вдоль и поперек, но потом стал недоволен: стало казаться, что чего-то недополучил. Хотел больше мыслей. Был ведь у Толстого! А мыслей-то? Пересказывать больше (через десять лет) стало нечего. Раз Толстой – давай выдавай мне мысли. Что ж междометиями-то!

Ирочка Емельянова с ГОРЕЧЬЮ называет мать «незаконной», в кавычках, женой. Пишет даже так: «мир „незаконных“ жен и ДЕТЕЙ» (выделено автором). То есть даже она была бы не прочь называться – ведь не быть же? – ЗАКОННОЙ дочерью Бориса Пастернака. Горькая ирония над простым и непреложным фактом, фактом в третьей степени, если выразиться так для простоты. Первая степень – что она не была не только законной или незаконной дочерью, но даже просто биологической. Вторая степень неуместности иронии – Борис Пастернак в описываемые

Емельяновой времена был женат и, поэтому, даже поучаствовав в зачатии Ирочки, он не мог дать ей более высокого титула, чем «внебрачный ребенок». «Незаконный» – это действительно термин не официальный, просторечный и в таковом качестве достойный заключения в кавычки, – но выбор его сделан Емельяновой, и к тому же он когда применим – отражает реальные обстоятельства. А вот что касается третьего момента: возможности сделать ее законной (можно брать и не брать в кавычки) – просто официально признать отцовство – дочерью, – это действительно дело довольно нетрудное с юридической точки зрения, но для этого потребовался бы сущий пустяк: желание на это, не-воспоследовавшее в объявлении и осуществлении, самого Бориса Леонидовича.

Василий Розанов горой стоит за права «незаконных» детей – каковыми считались его по нынешним временам многочисленные дети от второго «брака». Очевидно, права их, подводя под это теоретическую, разумеется, базу, он отстаивал бы и если у ненавистной Суслихи остались бы законные дети, воспитанные скорее всего в ненависти и презрении к отцу. В более обычных семейных несчастных обстоятельствах – это с разломанной судьбой дети, более или менее интересующие оставившего их ради новой любви отца. Любовь, по Розанову, превыше всего, брак должен быть по любви, нет любви – долой брак, вон – жену, про оставляемых детей он как-то умалчивает (у него самого не было, а вот появившиеся от брака по любви, незаконные – были). «Незаконных» немедленно признать законными!

Оппонент (в редакции, публикующие его статьи, приходили большие письма) совершенно резонно пытается его образумить: дать «заслуженное» незаконным – это значит отнять от законных. Представьте себе женщину с ребенком, которая девушкой на выданье выходила замуж по обоюдной симпатии за господина с хорошим положением, своим домом и ста тысячами в банке (об этом было осторожно, но доподлинно выведано). По совокупности качеств он был предпочтен другим претендентам (положим, таковые были, или, во всяком случае, было время, чтобы каких-то иных надежных спутников жизни поискать).

И что ей и ее детям остается после того, как супруга опостылет, теплота (так Василий Розанов называет жар чресел, поскольку просто теплота может сохраниться и в дружеском, без достойного специального упоминания разожженного влечения между супругами) исчезнет – и брак умрет (он не обязательно умрет, не говоря уж о том, что браки не умирают)?

Ее детям должно оставить отнюдь не сто тысяч с процентами, а уж сколько будет не жалко заново влюбленному отцу и его полной забот о собственном гнезде подруге. Или сколько-то, вполне определенная часть, какая будет полагаться по продвигаемому Василием Розановым новому закону «О счастливой семье». Но ведь не столько же, на сколько рассчитывала благоразумная девушка, вступая в брак с человеком, который представлялся ей подходящим! А что? Разумная осмотрительность вменяется нашему полу в обязанность, в противовес Евиному легковерию.

Рассудительна и нелегковерна была Дева Мария, когда ей было сделано предложение о рождении неоднозначного младенца. Что ж говорить о девушках из различных социальных слоев, которые перед браком предугадывают, будет ли это наилучший вариант для того, чтобы создалась крепкая семья, чтобы был у нее надежный глава и достойный отец. За девушку некому вступиться, г-н Розанов против того, чтобы государство гарантировало девушке свою опору. Полюбит муж другую – значит, полюбит; дети его, новые, ни в коем случае не должны страдать. Старые, от разлюбленной – должны?

Дело только в слове. Розанов хочет, чтобы незаконным дали слово, которое их отец уже отдал при свидетелях другой. Пусть. Они тоже не виноваты. Они тоже хотят всего. Им не повезло родиться во втором (или четвертом, или пятом) браке родителя, как кому-то другому не повезло не родиться первенцем Билла Гейтса. С оставленной разлюбленной женой легче мериться правами, чем с Биллом Гейтсом, – явиться к нему в дом, когда вся семья за чаем, и объявить: а чем я хуже вас, ядящих на золоченом фарфоре?

Дети Василия Розанова от незаконной жены были всем хороши – ему нравились, он их любил; если б у Суслихи остались прижитые от него дети, он бы не дрогнул окоротить их аппетиты. Ну а Варвару бы Дмитриевну – не разлюбил. В очередь за законным наследством никто больше не встал.

«В святом законе Божием <> написано: „Ты с нею соединился – и она твоя жена. Если ты не хотел ее взять в жену – ты не должен был прикасаться. Ты отвечай как сильнейший и мудрый, как господин, как Адам и вождь супружества“».

РОЗАНОВ В.В. Семейный вопрос в России. Стр. 310.

А ведь это же он написал: тайные местечки прелестны, прелестны – надо полагать, прикасался. К чему ж тогда его тома о праве на развод? По его слову – жена ему Суслиха.

Розанов хочет жить как птичка (весеннею порою), хотя по робости и покладистости своей готов хлопотать над гнездом и летом, а уж следующей весной – смотря откуда ему ветер принесет тонкие волнующие запахи. И второе – чтобы называлось все это как можно приличнее, не хуже, чем у других, даже если эти другие организовали для себя какие-то правила и в свой клуб принимают только соблюдающих их – соблюдающих с охотой или без охоты. Розанов не согласен. Завидует, ропщет, стучится, пишет много (заодно и платят построчно, собратья по перу примечают), приводит для примера даже корову, которую привязывают в дальнем углу сада, когда у ней ее теленка закалывают. Страдания коровы не помню, для иллюстрации чего, но читать больно. Согласиться тем не менее нельзя – потому что жалко не только Василия Васильевича. Жалко и брошенных (пусть и законных, как ни горько Варваре Дмитриевне знать, что кто-то все-таки верит законным, которые тоже плачут, или Ольге Всеволодовне – той вообще все равно, лишь бы на ней Пастернак женился).

Розанов очень осуждает истории, когда не взятая замуж мать убивает рожденного ею ребенка. Осуждает, конечно, не мать.

Если она и утопилась сама, не сумев заставить жениться, – то тоже виноват и не могущий на каждой жениться, и, в частности, не расположенный на это мужчина, и – опять же плохо организованное общество, которое не приготовилось изгонять из себя мужчину, а евину дочку – и прощать, и наделять правами женить на себе каждого взглянувшего на нее с вожделением, которое было ею спровоцировано, ею организовано и ею доведено до стадии ва-банка.

…он защищает детоубийц, как будто рожают они исключительно от женатых мужчин, которым злые жены не дают развода, а так бы они сразу – на всех, на каждой, в каждом городе – женились бы.

Аргумент здесь только один – неравноправие, колоссальное неравноправие в самом основном деле человеческой жизни, в людях и их детях. Как это переживают феминистки – непонятно, права не только вожделенно уравнены, но мужчины обесправлены абсолютно, женщина – наделена божеской властью, она может рожать, может убивать, может равнодушно отворачиваться. Аргумент для предоставления всевластия один – чтобы отвести материнскую убивающую руку. То есть женщина априорно признается существом настолько кровожадным, бездушным, меркантильным, что считается способной – каждая женщина – ради лишнего куска хлеба, лишней пары колготок, лишнего ужина в ресторане под музыку ресторанного же оркестра убить свое дитя, если законы не будут столь гуманны, что разрешат ей оставить его в родильном доме без своего материнского внимания.

Ирочка Емельянова считает свою правоту настолько очевидной, что в полной уверенности в понимании и согласии читателя расставляет кавычки.

Причем законного можно не любить, можно отречься от него в сердце своем, можно видеть – не усмотреть, а видеть предъявленной – точную копию нерассмотренной в подходящее время матери – и отдаться незаконным детям, которые, дай им Бог, подрастая в любви и заботе добрых родителей, в свой час дождутся лучшей семейной доли. Может, несчастье незаконных детей рукотворное, созданное людьми и ими же могущее быть устраненным, но ценой того, что сразу же на сцену выступят еще более несчастные люди – дети, которым не то что недодали, а отняли. Отнятого – жальче, чем небывшего никогда.

Розанов, с пятьюдесятью учительскими рублями и когда негде ночевать, – кто пойдет за женатого?

«Тяжелая старуха». Зинаида Гиппиус приезжает в какой-то волжский город, их – с супругом и писательским кружком – принимают с большим почетом по философской и теологической части, поповна показывает ей семейный альбом: «…седая, совсем белая, толстая старуха. В плоеном чепчике, губы сжаты, злыми глазами смотрит на нас. „А это кто?“ – спрашиваю. „А это наша знакомая. Жена одного писателя петербургского. Ее фамилия Розанова“. – „Как Розанова? Какая жена Розанова? Василия Васильевича?“ – „Ну да, Василия Васильевича…“»

ГИППИУС З.Н. В.В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 22. Конечно, жена. А кто еще она Розанову? «Его первый брак был, воистину, страшен. 18-летним мальчишкой Розанов женился на 40-летней женщине, любовнице Достоевского. Она была похотлива, ревнива и зла».

ПИЛЬСКИЙП.М. В.В. Розанов. Стр. 111.

«…поповна продолжает: „Она очень злая. Такая злая, прямо ужас. Ни с кем не может жить, и с мужем давно не живет. Взяла себе, наконец, воспитанницу. Ну, хорошо. Так можете себе представить, воспитанница утопилась“.

ГИППИУС З.Н. В.В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 23.

Утопилась воспитанница. Так ведь и у Розанова падчерица – повесилась. До какого градуса должна дойти неправота в деле всей жизни, в любовном и теплом разрешении дурно поставленного семейного вопроса В РОССИИ (конечно, во всей России), чтобы девушка из его семьи сначала в монастырь стала уходить, а потом – повесилась? Не вешались даже у Достоевского. У Толстого – никчемные, бойкие – все были счастливы.

Он жил напряженной половой жизнью со своей «немолодой, некрасивой и, вообще на посторонний глаз, лишенной всего того, что в наше время получило кличку sex appeal» (БЕНУА А.Н. Кружок Мережковских. В.В. Розанов. Стр. 195), женой, подробно и «нескромно» все впечатления от этого дела описывал, «движимый своим супружеским энтузиазмом»; она, за свой сомнительный статус и незлобливость супруга все терпела, а дети не видели никакого просвета. Многодетная семья Василия Розанова распалась, затухла самым неплодородным, наказатель-ным образом.