Глава 60.

Глава 60.

Атлеты тяжелого веса сошлись на помосте вечером, в девять часов. Последний подход я выполнил поутру, около трех. Им и закончилось соревнование самых сильных.

В турнире доказывали силу 18 атлетов из 15 стран, в том числе по два атлета из США, Канады и Австралии.

Шемански оказался вторым среди самых легких атлетов тяжелого веса, Брэдфорд – среди самых грузных. То была эпоха полегчания атлетов – перекормленных атлетов римский помост почти не видел. Это с конца 60-х годов ради победы начали вновь использовать искусственную громадность собственного веса. Достоинство силы рухнуло перед неразборчивостью достижения цели. Позволительно иметь громадный собственный вес, но его нужно собирать из мышц, из умения работать, из беспощадностей тренировки.

Президентом Международной федерации был финн Бруно Нюберг, генеральным секретарем – Эмиль Гуле. Апелляционное жюри составляли четыре человека, в том числе вице-президент Международной федерации Назаров. В молодости Константин Васильевич Назаров выступал под… патефон. Ставил пластинку – ария тореадора из "Кармен"! Впадая в экстаз – не дай бог кто помешает!– подступал к штанге. Какой допинг сравнится!..

Тяжелый вес в Риме судили Тэрпак (США), Спарре (СССР) и Рубино (Италия). Тэрпак опять засел за центральный пульт – судья-фиксатор. От его команд, особенно в жиме, кое-что зависело. На табло олимпийские рекорды: Сельветти в жиме-175 кг (1956), Дэвиса в рывке-145 кг (1952), Эндерсона в толчке-187,5 кг (1956) и сумме троеборья-500 кг (1956).

Двое из 18 атлетов после нулевых оценок выпали из зачета, и среди них Веселинов – атлет не из слабых.

Соревнованиями управляли на английском, итальянском и французском языках. Итальянцы добились порядка. Из-за кулис вымели не только "знатоков", даже репортеров. Так можно делать дело. А то и дышать, случалось, нечем: толпа! Да еще ощупывают, охлопывают, как лошадники. Это называется "дружеское расположение". Такую очищенность служебных помещений я видел потом только раз – на Московской олимпиаде 1980 года.

"Штангисты встретили наступление последнего дня в "Палаццртто",– писала "Комсомольская правда" 13 сентября 1960 года.– Несмотря на поздний час, трибуны почти не пустели – поединок Юрия Власова с американцами Шеманским и Брэдфордом захватил всех присутствующих. И те немногие, кто предпочел домашнее ложе интереснейшей схватке на помосте, потом глубоко раскаивались. Такое увидишь не часто. Это было поистине историческое событие в спорте. Пять лет назад, когда швед по происхождению, американец по паспорту Пауль Андерсон в классическом троеборье набрал свыше 500 килограммов, тренер сборной США Боб Гофман утверждал, что новый рекорд останется вечным…

Шеманский, чемпион Хельсинкской олимпиады, вновь после многолетнего перерыва вернувшись на помост, если не был готов к спору за золотую медаль (которую должны были разыграть Брэдфорд и Власов), то, по крайней мере, своей тактикой хотел оказать серьезное влияние на исход поединка в пользу товарища по команде. Достаточно сказать, что после двух движений (в которых были обновлены олимпийские рекорды) Власов лишь на пять килограммов шел впереди Брэдфорда: в жиме показали равный результат – 180 килограммов, а в рывке у москвича были 155 килограммов. И вот толчок, венчающий троеборье. Брэдфорд… заканчивает состязание, повторив официальный мировой рекорд в сумме, значительно превзойдя свое личное достижение. У Шеманского, предпринявшего известную по прежним временам авантюру (идти на вес, к которому не подготовлен, желая этим выбить из колеи соперника), тоже отличный результат – 500 килограммов. А Власов пока не выходил на помост. Сообщение диктора о том, что установлено новое мировое достижение (после моего первого подхода.– Ю. В.) – 520 килограммов,– тонет в горячих аплодисментах. А у москвича еще два подхода. Он берет 195 килограммов и просит установить 202,5 килограмма. По залу проходит гул. Еще ни один атлет в мире не переходил заветный 200-килограммовый рубеж (мы не берем попыток в показательных выступлениях, мало имеющих общего со спортивными). Нам пришлось встать со своих мест, так как сцену окружили плотным кольцом фотокорреспонденты и кинооператоры. Никто не хотел пропустить этот исторический момент. И вот снаряд на вытянутых руках. Зажглись три белые лампочки (значит, вес взят правильно!). Зал содрогнулся от оваций, гремевших около семи минут.

На табло, где вывешиваются результаты, появляется число, написанное мелом,– 537,5 кг (кто из организаторов мог подумать, что будет показан такой невероятный результат!)…"

И у меня возникло такое чувство, будто американцы вдвоем вышибают меня из равновесия. Оно и было так, но лишь до определенных результатов. А там им уже стало не до меня. Схватились за серебряную медаль. Зло схватились.

…Окаянные полчаса до разминки в жиме. Проверка сил впереди. Ничто не известно, пока не опробую веса.

А сейчас жди, жди. Не давай себе гореть. Не думай о "железе". Да, там, на разминке, узнаю о силе. Опробую себя несколькими подходами – и все ясно. Не подвели ли новые приемы тренировки? Не раскачала ли болезнь?

В жиме следовало взять штангу на грудь, встать неподвижно и ждать команду центрального судьи (фиксатора). Эта команда подавалась хлопком в ладони. Лишь после хлопка разрешалось выполнять сам жим. Таким образом, возникала пауза, зависящая от воли судьи. При недобросовестности судьи эта пауза могла растягиваться (для зрителей это было незаметно), атлет терял силу, задыхаясь. Это ставило под угрозу попытку, а их всего три в каждом классическом упражнении (жим, рывок, толчок) . И, наоборот, этот же судья мог дать команду "в темпе", когда атлет еще обтягивался, принимая наивыгоднейшее положение для жима. Это создавало весьма выгодные условия для подключения к усилиям рук движений тела, которые хотя и воспрещались правилами, но при определенном навыке вполне проходили. Все это создавало довольно широкие возможности для судей влиять на результат борьбы.

…Расчетная сила. Где она, в мышцах или только в кривых на графиках?.. Не сожрали ее болезнь и беда?.. Как американцы? Ребята из опытных. Свыше десяти лет в самых отчаянных свалках. Научены отвечать силой.

Тренер все о Тэрпаке. Это "удар" от Варшавы. Твердит, чтобы не забывал о поправке на "ладошки". Да пусть затягивает! Не прикуплюсь. На что зиму стравливали… Отшучиваюсь: Тэрпак джентльмен, не станет из-за бутылки сводить счеты! Тэрпак накануне проспорил мне бутылку отменного виски. В общем, мы в добрых отношениях. До помоста…

Где сила – в мышцах или только в нашем воображении?..

Борзо бежали дни, и совсем зачахли минуты предстартового ожидания.

Итак, на кону силы последние медали. Последние. В жиме я и Брэдфорд споткнулись на 180 кг, дальше ни-ни. Как более легкому, олимпийский рекорд присудили мне. Так Большой Вашингтонец и не поимел ни одного рекорда. Жаль, атлет из славных. Дрался не по-крохоборному, от души.

В жиме я дрогнул. На разминке штанга утратила зна-комость. Сказались болезнь, переживания из-за вынужденного одиночества и все та же неуверенность. Эта неуверенность смяла, но лишь на время, дабы уже никогда не возвращаться. Однако последний подход я все же замарал. Нет, не сробел, а на какое-то время себе стал чужой. На миг почужели сердце, кровь, ладони. Неужто обманулся? Неужто клеймен трусостью и бессилием?

"Быть выше сомнений" – просто пишется, часто пишется, привычно… А вот оказаться выше их на самом деле, когда один на один с соперниками да еще обставлен неудачами… Ведь до сих пор были только срывы. Ни одного чистого выступления. Удастся ли?..

Началось с разминки. Горел я от возбуждения, сомнений, и жар от бедра под 38 градусов. Грызет: правильны ли прикидочные килограммы Большого Вашингтонца? Не придержал ли силу? И каков маэстро Шемански?..

Странная закономерность. В Мельбурне, когда схватились Сельветти с Эндерсоном, центральным судьей, от которого зависит очень многое, был американец. В Варшаве, когда самая почетная золотая медаль снова на кону между опытными американцами и мной (новичком),– снова центральный арбитр американец. В Риме, на Играх, центральный судья в тяжелом весе опять-таки американец. Какой уж тут закон чисел!

И уж почувствовал выжеванность от дней болезни, усталь от травли и одиночества, всю сумасшедшую натянутость ожидания.

Это подавал голос старый знакомый – слабодушие.

Веса на разминке я выжимал нескладно и без срыва. Не из-за желания перестраховаться от судей. Снова упустил контроль над собой.

Богдасаров просит: "Не спеши! Пусть даст команду, а ты по-своему! Без суеты!" Это он о Тэрпаке. В общем же работаем без лишних слов. Как-никак уже четыре года в поединках и тренировках.

В жиме все не так, как рассчитывали. Насколько я был сильнее в тренировках! И легче, управляемое…

Я в оторопи: неужто не донес силу, неужто и здесь позор чемпионата Европы? Позор! А ведь мысли тут же утесняются в строй мышц, вяжут силу. Эх, лепить бы подходы без перерывов – с ходу бы отшиб сомнения! А тут после жима около полутора часов до рывка. После возбуждения и мощнейших физических напряжений – ожидание. Пустое ожидание! Сомнениям простор! Лежи и размышляй о провале в жиме, прикидывай будущее. Времени – вагон!.. Сотрут… проиграю… сотрут в Москве!..

В жиме недобрал свои килограммы. Очень недобрал. Значит, снова позор миланского выступления?..

Сомнения парализуют убеждением, а убеждение – это взятые веса. Но где они, когда ждешь?.. В эти часы и проигрываются соревнования. Порой самые верные победы. Там, на помосте, лишь отмечается то, что утверждает себя раньше, когда один на один с собой. Не борьба стирает силу – мысли.

Между жимом и рывком я пережил постылые минуты. И температура обрадовалась, калит. Пытка!

Каков же он – мой мир?! Где я – настоящий?..

Воды в раздевалке – залейся, ящики с бутылками от лучших фирм, а пить нельзя до последней минуты выступления. Я спалил в ту ночь около шести килограммов веса. И температура – нога пульсировала от паха до колена. Однако нарывы не в счет. Массажист вовсю обрабатывает бедра. По нарывам прет. Какая тут стерильность! Мышцы подавай в тонусе. Все в топку для результата.

Молотит сердце, молотит. Сбивчиво на ритм…

Дышать? На улице, поди, посвежело к ночи, а "Палац-цетто" за день вобрал солнца, да и от людей черно. Задыхаюсь. Вспомнил о несчастье на велосипедном марафоне. 25 августа на стокилометровой шоссейной гонке стало дурно датчанину Курту Енсену. Перегрев при сумасшедшей работе – сердце вразнос. Международный олимпийский комитет присудил ему посмертно золотую медаль в знак сочувствия и почтения. Да, но лучше медаль живым…

А работать надо. Отработали же мои товарищи по команде: четыре золотые медали, одна серебряная. Я что, другой? Работали в 40-градусном пекле. И я как-нибудь проскребусь.

Рот отказываюсь полоскать. Знаю: не удержусь, наглотаюсь. Нет, обязан прорваться. Не дам топтать себя!

В рывке, однако, нащупал движения. Не в лучшем состоянии – это факт, но силу не растрепал, драться можно. И этими мыслями себя все ближе, ближе подвожу к идеальному сочетанию. И расковываюсь, уже слышу мышцы. Не затянуто однообразен, а в переливах напряжений. Это надо уметь: из одних мышц изымать всю силу, а другие держать в те же мгновения совершенно расслабленными. И расширять это распадение жесткости. Мышцы отработали – сразу распустить, иначе приморят размашистость. И вот эту партию играю без фальши, во всяком случае, мышцы слышу на всех участках вымаха штанги…

В общем-то, ждать нового результата не следовало. Главные соревнования – для победы! Рекорды достают на других соревнованиях, а тут важна победа! Учен-учен, а изменил учености спустя четыре года в Токио. Сохранить в себе способность к рекордам в гнете ожиданий и самой борьбы сложновато. В последние годы я избегал сочетаний высшей борьбы с высшими результатами, хотя на первый взгляд эти явления нераздельны.

Между вызовами к штанге прохаживаюсь у прохода на платформу с помостом. Душно. А тут Брэдфорд кутается в шерстяной плед, и в глазах: когда кончится эта молотилка? Может быть, я их выражение на свой лад толковал? Но такая тоска в них! О таких минутах пишут: "радость покорения тяжести", "торжество воли"… Что и толковать, встряска подходящая. Это ж надо придумать такой спорт! После каждого упражнения перерыв. Жди, раскисай, теряй возбуждение, тонус, жди! По коридору удушье растирок. Ребята разгоняют усталость – сколько же часов работа на главных весах! Где-то за стенами в зале ухает штанга. Кофе дразнит – запах! Им в основном руководители взбадриваются. Тоже ведь пашут. Притомились, друзья побед…

Бочком, незаметно, на цыпочках вернулся Смирнов. Рассказывает: между подходами первой тройки в жиме, рывке и толчке зрители спят. Самым натуральным образом спят. Выкликают первого из тройки – и зал впросып: закуривают, выпивают, галдят. Как тройка отсоревнуется – в дрему. Тогда в залах не возбранялось курить – дымина! Затяжка сразу в тысячи сигарет. Воздух на диво…

Это игра в качели. На исходе шестой час игры, а еще впереди разминка к толчку и само выступление. Все доказательства впереди… Выдержать эти качели, а с последним упражнением и все семичасовые, даже при надежной спортивной форме, надсадно. Какие тут удовольствия от борьбы? Давишься ими… Три раза вставать, разминаться, приводить себя в высшую нервную и физическую готовность, затем выкладываться на помосте и снова ждать… Впереди последняя встряска – к толчку. А в толчковом упражнении берут самые большие веса. Недурен "посошок".

Радости покорения тяжести…

Сколько ж можно вздергивать себя, прокаливать воодушевлением, а затем проваливаться в бездействие?! Со всеми неудачами – прокисай, жди. Уже ночь на исходе!

Распластанно-тяжелым отрывал себя для разминок. Уже ни желаний, ни сил… Какое счастье ничего не делать! Глазеть, сидеть, дремать…

Столь долго это было и в действительности – не только в моем воображении. После, когда вышли из "Палаццетто", я вздрогнул: светало. От зари до зари!.. Поклон тебе, новый день! Умой, прими меня, новый день!

К половине третьего ночи подоспел и мой черед.

В разминке к толчку "железо" опять живое, мое. Все на высшей приспособленности. Гриф обтекаю – паразитные рычаги сведены к наименьшим. Ухожу под вес мягко. И посыл с груди – на замыканье лопаток. Из такого штангу не роняют. Клинит вес над головой.

Богдасаров даже счернел, щеки запали, но деятелен и точен, понимаем друг друга по взгляду, жесту. В обоюдной воле и вере.

Наш мир!

Большой Вашингтонец с головы до пят омыт потом. Упарился. В молитве руки проворны.

Маэстро Шемански нервно подвижен, схлестнулся с Брэдфордом, схлестнулся, а позвоночник не дает работать на полную.

Зал! При таком отношении зрителей грех срываться и не цеплять рекорды! Им же о бойкоте неизвестно.

К первому подходу, однако, еще в опасливой чуткости. Этот зачет, это чувство зачета! Как заработаешь его – сразу другой. Во всех ощущениях – преображение. И сила, сила!

…Есть зачет! И уже ничто не гнетет! Не сломали!

В последнем подходе штангу и не услышал. Самый тяжелый вес из поднятых людьми, а не услышал. Ушла с помоста на грудь прирученной. Выпрямился с запасом – и просто, очень просто: все положения рычагов в нужных соотношениях, стою без надрыва. И еще глазом публику выхватываю. Уже не зыбкая пелена, а отдельные лица. Думаю, сыграю партию: в мышцах запас – могу по высшему классу…

Обычно публику не воспринимаешь: нельзя пускать другие мысли, все замыкается на мышцах. Да и чаще всего не до нее – мгла, все размывает натуга.

…Не мешкай! Твое мгновение!

Проверяю: готов!..

Раскрылся силой – сочетания изящные, точные. Даже не вывешиваю штангу наверху – сразу впечатываюсь в равновесие. Прочно, плотно зажат. Есть!

И тут же мысль: можно еще! Есть запас на новый рекорд!

И хрипловатая команда Тэрпака – уже поднасадил за ночь горло: "Опустить!" Кричит по-английски, а я слышу, как привык, за годы привык: "Опустить!" Тэрпак вскочил, жестом дублирует команду.

Есть, есть, голубушка! Припечатана…

И уже зал дыбом – и все к платформе. Полицейские разбрасывают руки – куда там!

И уже все смешивается! Я тоже счастлив, ребята!

Сколько чувств!..