И скорбь, и бронетранспортеры…

И скорбь, и бронетранспортеры…

С Гамалем Абдель Насером у меня связано еще одно, на этот раз печальное, воспоминание.

Умер он внезапно, и это было шоком для многих во всем мире. Насер пользовался высоким авторитетом не только в арабских странах. В Каир на его похороны съехалось большое число высших руководителей.

Москва решила направить на похороны человека, который в то время выполнял наиболее ответственные миссии за рубежом, — Алексея Николаевича Косыгина.

Собирались буквально в одночасье. Я позвонил домой, жена упаковала чемодан, уложила мой единственный черный «похоронный» костюм, я заехал за ним, и в тот же день мы уже были в Египте.

Косыгин разместился в резиденции советского посла, которая находилась на набережной Нила. А мы, все, кто его сопровождал, как, впрочем, и многие другие участники траурных мероприятий, поселились в гостинице «Хилтон», расположенной на противоположном берегу этой довольно широкой реки с желтоватой мутной водой. По приезде Косыгин сразу же отправился в президентский дворец, где возложил венок к гробу Насера.

Предполагалось, что гроб с телом будет доставлен на вертолете в одно из правительственных зданий на берегу Нила, а оттуда на орудийном лафете проследует через весь город к месту захоронения. За гробом в пешем строю пойдут приехавшие высокопоставленные государственные деятели.

На следующее утро нам нужно было, выйдя из гостиницы, перейти по мосту через Нил и прибыть к месту прощания. Однако не тут-то было. Набережную перед гостиницей буквально блокировали толпы народа. Сопровождавшие нас египтяне сказали, что в связи с огромным скоплением людей выйти из гостиницы никто, к сожалению, не может. Но церемония не могла начаться, пока все не соберутся в здании, куда должны были доставить гроб.

Мы выглянули из окна. Картина, должен сказать, предстала впечатляющая. Огромная толпа, заполнившая набережную и мост, находилась в состоянии массовой истерии: крики, плач, пронзительное, скорбное, чисто арабское улюлюканье. Полиция ничего не могла поделать. Продолжалось это довольно долго.

Наконец на набережной появились бронетранспортеры, которые на самой медленной скорости ползли на людей, постепенно, шаг за шагом, оттесняя их все дальше и дальше. Водители старались ехать очень аккуратно, толпа сдавливалась, из нее периодически выносили людей, близких к потере сознания, бившихся в конвульсиях, и укладывали на газон.

Не меньше чем через час мы все же смогли выйти из гостиницы, прошли мост и оказались в резиденции нашего посла. Оттуда поехали к месту прощания с Насером.

Когда приехали, в здании уже было многолюдно. Косыгин стал здороваться с пришедшими туда до него. Со многими из присутствующих он был знаком: в разное время почти все они бывали с визитами в СССР. Косыгин подходил к высокопоставленному участнику траурной церемонии, и наш шеф протокола Борис Колоколов называл фамилию, страну и титул особы. Алексей Николаевич здоровался, говорил несколько слов и следовал дальше. Но и тут не обошлось без казуса.

Подошли мы к очередному представителю. Мне показалось его лицо знакомым — вроде бы это был премьер-министр Турции. Но Колоколов говорит:

— Ховейда, премьер-министр Ирана.

У Косыгина, судя по всему, появились какие-то сомнения, он глянул на Колоколова, но промолчал. Идем дальше. Человек через пять Косыгин протягивает руку следующему представителю, шеф протокола говорит:

— Ховейда, премьер-министр Ирана.

Косыгин поворачивается к Колоколову и спрашивает:

— Как, и этот тоже?

Да, это был действительно Ховейда. А тот, первый, — все-таки премьер-министр Турции.

Вскоре собрались все. Пришли и соратники Насера, бывшие «свободные офицеры», среди них был Анвар Садат. Имя преемника Насера еще не называли. В египетском руководстве шел дележ власти, в результате которого Садат впоследствии вышел победителем.

Наконец в небе появился военный вертолет с подвешенным на тросах гробом. Он приземлился во дворе, гроб внесли, поставили на специальное возвышение посреди зала и накрыли флагом Египта. И тут руководители страны, соратники покойного, все как один зарыдали и припали к гробу. Они, стараясь перекричать друг друга, изо всех сил причитали, всхлипывали, всячески выказывали признаки бесконечного горя. При этом каждый из них искоса поглядывал на соседа, чтоб тот его не перещеголял в проявлении скорби.

Мы находились довольно близко и имели полную возможность наблюдать за этим ритуалом. Может, кто-то и был искренен, но вот настоящих слез я почему-то не видел…

Вокруг стояли гвардейцы в парадной форме, державшие на красных подушечках награды Насера, в том числе звезду Героя Советского Союза и орден Ленина, которыми его некогда наградил Хрущев вопреки желанию Президиума ЦК. Тогда, под бесконечные рыдания, я вспомнил и другого, отмеченного Хрущевым, египетского Героя Советского Союза и обладателя ордена Ленина — фельдмаршала Амера, министра обороны и главнокомандующего вооруженными силами ОАР. В свое время он был вторым после Насера человеком в государственной иерархии. Амер принимал активное участие в войне против Израиля и, хотя особых побед не одержал, заслужил большую популярность на родине. Я бы даже сравнил его славу в Египте со славой маршала Жукова у нас. Во всяком случае, народ, когда Амер появлялся в публичных местах, встречал его восторженной овацией. Однако войну Египет проиграл, в стране разгорелся политический конфликт, в результате которого Амер был обвинен в попытке государственного переворота и посажен под домашний арест. Вскоре после этого фельдмаршал, согласно официальной версии, покончил жизнь самоубийством…

Когда скорбящие наконец стали успокаиваться, египетские протокольщики объявили, что пора выносить гроб и выстраивать траурную процессию. Государственные деятели разных стран вышли во двор и при помощи протокольщиков стали занимать свои места, образовав компактную группу. Появились и руководители Египта. Гроб уже установили на лафет, когда Косыгину вдруг сообщили о том, что у Анвара Садата случился сердечный приступ и поэтому он не пойдет за гробом. Через минуту сказали, что еще один ближайший сподвижник Насера по той же причине не примет участие в похоронной процессии. Объяснялось недомогание тем, что они буквально убиты горем.

Траурная процессия двинулась было в путь. Лафет с гробом уже выехал со двора, когда случилось невообразимое. Никто из иностранных деятелей не успел выйти и за ворота, как началась просто-напросто дикая давка: со всех сторон за лафетом ринулись египтяне. Президенты, короли и премьер-министры оказались отсеченными.

За годы работы переводчиком я приобрел привычку всегда, при любых обстоятельствах, держаться у левого плеча своего, так сказать, «подопечного», чтобы не быть оттесненным от него. До дня похорон Насера я еще никогда в жизни не попадал в такую давку там, где, по идее, ее просто не могло быть. Естественно, трое наших охранников сразу же окружили Косыгина. С четвертой стороны «прилепился» я. Невольно мы были вынуждены напирать на впереди идущих. Вдруг я увидел, что рядом оказалась Сиримаво Бандаранаике, премьер-министр Цейлона, которую, видимо, потеряла охрана. Косыгин ее хорошо знал, так как Бандаранаике несколько раз приезжала в Москву. Заметив нашего премьера, она схватила его за руку и крепко прижалась к плечу. Вид у нее был чрезвычайно испуганный. В следующее мгновение под давлением напирающей сзади толпы я стал теснить какого-то человека очень маленького роста, находящегося впереди. Когда он поднял глаза, я узнал Хусейна. Король Иордании смотрел на меня с испугом. Я со всей возможной в данных обстоятельствах учтивостью произнес: «Извините, Ваше Величество, я с советским премьером, так что не беспокойтесь». Наконец наша охрана пришла в себя и энергично заработала локтями. Ребята буквально вытолкнули Косыгина вместе со вцепившейся в него Бандаранаике из толпы. Охранники остальных государственных деятелей стали делать то же самое, выуживая своих хозяев из давки и отводя их в сторону.

Словом, никакой пешей процессии не получилось. Гроб каким-то образом доставили на кладбище, чудом протащив сквозь сплошную человеческую массу, заполнившую улицы Каира.

На следующий день в газетах опубликовали фотографии — бронетранспортеры, оттесняющие толпу, чтобы дать дорогу лафету, солдаты, пытающиеся дубинками отогнать обезумевших египтян…

А потом поползли слухи, что на самом деле тела Насера в гробу не было. Полагая, что толпа способна на все, его-де заранее доставили на кладбище и тихо предали земле. Не знаю, правда ли это, но крышку гроба ни разу не поднимали. И тот факт, что ни Садат, ни другой ближайший сподвижник Насера не пошли провожать покойного в последний путь, достаточно красноречив. Впрочем, было ли тело Насера в том гробу или нет, наверное, уже не узнает никто.

После похорон началась обычная дипломатическая жизнь. Прибывшие государственные деятели, пользуясь тем, что находятся в одном городе, стали наносить друг другу визиты, обсуждать насущные проблемы. И естественно, почти все хотели встретиться с Косыгиным. Пожалуй, график его встреч был насыщеннее, чем у кого бы то ни было. Работы хватило всем — и переводчикам, и машинисткам, и служащим посольства, и, конечно, больше всех самому Косыгину.

В двенадцатом часу ночи, когда уже казалось, что вереница государственных деятелей истощилась и никаких встреч больше не будет, объявили, что прибыл еще один гость — Мухаммед Сиад Барре, президент Сомали. Усталый Косыгин сказал мне, что, насколько он помнит, эта встреча была запланирована на более ранний час. Разумеется, президента приняли, после чего Алексей Николаевич посмотрел на меня и с улыбкой спросил:

— Скажите, а у нас есть уверенность, что часа в два ночи к нам не придет Ховейда?

Это был юмор в стиле Косыгина и, пожалуй, в стиле самой жизни, где трагическое нередко соседствует с нелепым и смешным.