2

2

Только что родившаяся Австрийская республика с трудом держалась на ногах. Война измотала всех. Вена выглядела унылой, ее валюта ничего не стоила, лавки были пусты, а госпитали переполнены. Не хватало угля и продовольствия. Значительная часть населения голодала и не имела работы. Ни один из трех сыновей Фрейда не смог найти подобающего места. Скудный заработок Зигмунда был единственной опорой для его матери и Дольфи, для его овдовевших сестер Розы и Паули и их детей, для Мартина, Оливера и Эрнста; для Марты, Минны, Анны и для него самого. Ему приходилось кормить шестнадцать ртов, не имея при этом надежного источника доходов. Он пытался также помочь Александру и его семье.

Положение было немыслимо тяжелым. Марта трудилась не покладая рук. Она выходила из дома рано утром со своей хозяйственной сумкой, покупала немного уже несвежей зелени в одном месте, кость для супа в другом, иногда рыбешку для супа, а в удачные дни немного чечевицы, гороха, бобов или ячменя у бакалейщика. Супница была все такой же большой, но ее содержимое все более жидким. У каждого от голода сосало под ложечкой, но об этом не принято было говорить.

Зигмунд писал Эрнесту Джонсу: «Мы переживаем тяжкие времена, но наука – могучее средство, чтобы жить с высоко поднятой головой».

В последнее военное лето, когда он, Марта и Анна находились в Татрах, в Венгрии, Зигмунд стал личным врачом и другом богатого тридцатисемилетнего пивовара Антона фон Фрейнда, нескольким родственникам которого помог Ференци с помощью психоанализа. Тони – так он просил Зигмунда называть его – был доктором философии, человеком необычайно одаренным.

У Антона фон Фрейнда возникла серьезная проблема: у него обнаружился рак яичек. Несколько месяцев назад ему удалили одно яичко. Хирург уверял, что вычистил все следы раковой опухоли и нет никаких физиологических причин, препятствующих Антону возобновить нормальную половую жизнь. Обычно энергичный, фон Фрейнд впал в депрессию и стал психологическим импотентом, не способным к интимным отношениям со своей привлекательной молодой женой Рожи.

Фон Фрейнд и Шандор Ференци многие годы были близкими друзьями. Ференци не смог помочь Антону. «Кстати, профессор Фрейд вскоре приезжает в Венгрию, – сказал Ференци, – вам больше повезет с мастером».

Тони фон Фрейнд спросил профессора Фрейда, не возьмется ли он лечить его. Зигмунд охотно согласился. Они договорились проводить послеполуденное время в Татрах, используя прогулки для лечения.

– Тони, у нас нет ни времени, ни необходимости для того, что мы, психоаналитики, называем сквозной работой, которая является длительным процессом, ведущим к перестройке характера. Вы получили психоаналитическую подготовку у Ференци, и, таким образом, мы будем работать совместно, чтобы добиться ослабления симптома. Мы двинемся прямо к катарсису в надежде достичь неожиданного, почти взрывного открытия причин обеспокоенности.

– Как вы добьетесь этого, профессор Фрейд?

– Не я, а вы совершите это, Тони. Благодаря силе познания, которая позволит вам преодолеть страх, расчленить его на отдельные понятные элементы. Вы думаете, что ваша временная импотенция вызвана операцией, но это лишь видимый признак. Стимул связан, по–видимому, с детскими страхами и тревогами, которые обрели такую психологическую силу.

– Понимаю, профессор.

– Тогда мы можем приступить к быстрому раскрытию идей с упором на сексуальные аспекты вашего детства, почти исключая другие.

Антон припомнил, что, когда ему было лет шесть, он наблюдал за поваром, разделывавшим птицу и резавшим колбасу, и тогда у него возникла боязнь, что острый нож отрежет что–нибудь у него. Его восхищали и пугали мастеровые, ходившие по улицам с точильными кругами. Он также вспомнил шутку, услышанную в то время: разница между мальчиками и девочками в том, что у девочек удалена «маленькая частичка»; он ощущал страх, оказываясь рядом с острым ножом или ножницами.

Прошли дни, и Антон фон Фрейнд вспомнил свои первые опыты рукоблудия, за которыми его застал отец и полушутя предупредил мальчика, что если он не прекратит это баловство, то потеряет свои интимные части. Тони продолжал трогать руками свой пенис, но каждый раз, когда он делал это, его чувство вины и страха углублялось. Ему казалось, что пенис исчез или омертвел. Удаление хирургом яичка вызвало из подсознания эти детские страхи.

Когда воспоминания вышли наружу, Зигмунд попытался вернуть Антону уверенность.

– Все мужчины боятся кастрации. Я ее также боюсь. Все мужчины боятся, что выйдет наружу женское начало их бисексуальной природы. Я также боюсь этого. Все мужчины ежедневно сталкиваются с проблемами, мешающими их половым функциям. У меня они также есть.

В голубых глазах Антона появилась еще одна искорка. За многие дни он впервые улыбнулся.

– Понял, что вы говорите: нарушение половых функций не означает, что что–то не в порядке с половыми органами! Это выражение нарушений в другой зоне.

– Именно так! Теперь мы сможем переключить вашу тревогу относительно пениса на другие стороны вашей жизни.

Поскольку Антон последовательно утверждал свою личность, он восстановил уверенность в себе, необходимую, чтобы устранить ощущение импотенции из уязвимой зоны.

Он сумел ослабить симптом. Двое мужчин проводили вместе день на озере Цорба на высоте более тысячи двухсот метров среди прекрасных лесов. Прошел дождь, миновали буря и заморозки, и в этот ясный день они могли погреться на теплом солнце.

– Профессор Фрейд, я вынашиваю план. Я поговорил со своей семьей, прежде всего с матерью и сестрой Катей. Мы все согласны: я учреждаю для вас фонд в миллион крон (четверть миллиона долларов), который будет использован для развития психоанализа.

Зигмунд глубоко вздохнул. Они стояли на просеке над озером. Он прислонился к аккуратно сложенным бревнам, пытаясь обрести опору.

– Миллион крон! Трудно поверить! Наше движение всегда было нищим. Почти ни одна из наших публикаций не окупала расходов. Мы сможем возобновить публикацию ежегодника и восстановить ежеквартальный выпуск журнала. Это дар Божий.

Антон уселся на бревно, его лицо светилось радостью и удовлетворением.

– Никаких условий, профессор Фрейд. Я переведу кроны на счет, как только вернусь в Будапешт. По мере продвижения вашей работы, когда возникнет нужда в средствах, дайте мне знать, и необходимые суммы будут пересланы вам.

Зигмунд был глубоко тронут.

– Тони, если бы вас не было, то вас следовало бы выдумать.

В этот вечер Зигмунд поведал о своих мечтах Марте. Ливень стучал по крыше спальни. Голос Зигмунда перекрывал шум дождя.

– Мы больше всего нуждаемся в собственном издательстве. Не только для того, чтобы возобновить ежегодник, но и чтобы издавать журналы «Цайтшрифт», «Имаго», книги. Тогда не придется ходить с протянутой рукой, чтобы напечатали наши работы. Мы смогли бы по мере необходимости основывать новые научные журналы и регулярно выпускать их. Мы сможем заказывать книги по нашей тематике, которые в ином случае не готовились бы или залеживались в ящиках столов из–за того, что они не принесут доходов.

Марта откинулась на подушки, Зигмунд стоял у изголовья. Военные годы оставили свой след: около ее губ появились бороздки морщин, волосы поредели, но к глазам вернулось философское спокойствие. Она слушала, увлеченная планами Зигмунда.

– Да, Зиги, выгоды очевидны. Не будет нового Вильгельма Штекеля, чтобы отобрать «Центральблатт» под тем предлогом, что он нашел издательство для печатания. Но, вероятно, потребуются опытные люди?

– Разумеется. Они придут, как только у нас будут средства, чтобы открыть типографию, купить печатные машины…

Он возвратился в Вену с пятьюдесятью тысячами крон из фонда Антона фон Фрейнда и арендовал помещение для издательства «Интернационалер психоаналитикер Ферлаг», или просто «Ферлаг». Отто Ранк, перенесший приступ депрессии в Кракове, где находился во время войны, но сумевший тем не менее жениться на красавице Беате Тола Минсер, вернувшись в Вену, немедленно взял в свои руки издательство с присущими ему настойчивостью и энергией. Он объявил, что намерен издать собрание сочинений Зигмунда Фрейда в кожаном переплете, тогда читающая публика получит представление о ценности томов.

Пятьдесят тысяч крон (десять тысяч долларов) ушли на оборудование конторы и склада, приобретение быстро исчезавшей в Вене бумаги, оборудования и подписание контрактов. Зигмунд был спокоен: в будапештском фонде оставалось еще девятьсот пятьдесят тысяч крон.

Члены Венского психоаналитического общества постепенно возвращались домой и возобновляли свою практику. Были восстановлены связи между членами комитета. Шандор Ференци блестяще начал свою послевоенную карьеру в Будапеште: тысяча студентов университета изъявили желание слушать его лекционный курс. Когда власть перешла в руки коммунистического режима Белы Куна, Ференци получил полную поддержку в качестве профессора университета и строил планы основать психоаналитический институт по подготовке врачей. Поскольку психоанализ был официально признан в Будапеште, а фонд фон Фрейнда находился там, Зигмунд думал направить Отто Ранка в Будапешт для основания издательства. Не станет ли этот город центром европейского психоанализа?

В начале 1919 года возобновились вечерние встречи по средам. Война оставила свой след на каждом из участников; теперь же группа пережила еще один удар.

Виктор Тауск потерпел неудачу в попытке стать признанным психоаналитиком. Сразу после окончания клинической школы он был призван в армию. Годы войны, проведенные в Люблине и Белграде, не излечили его от невроза. Лу Андреас–Саломе возвратилась к себе в Геттинген, в Германию, рассчитывая заниматься там психоанализом. Тауску требовалось, как никогда, внимание Зигмунда; ему нужно было, чтобы им восхищались, им занимались. Одновременно он стремился к независимости от профессора Фрейда и поэтому оспаривал суждения Зигмунда, выступая с теоретическими выкладками на встречах по средам. Зигмунд уважал тонкий ум Тауска, но тревожился по поводу его шизофрении.

Наконец в сорок лет Виктор Тауск открыл свой кабинет психоанализа. Затем он влюбился в молодую музыкантшу Хильду Леви, о которой писал как о «самой дорогой женщине, когда–либо входившей в мою жизнь… благородной, чистой и доброй». Зигмунд надеялся, что Тауск сумеет построить эмоционально устойчивую семейную жизнь и профессиональную практику, которую искал все одиннадцать лет.

Этого не произошло. Когда Виктору Тауску надлежало пойти за свидетельством о браке, он написал прощальное письмо своей невесте и профессору Зигмунду Фрейду, составил опись своего имущества, накинул на шею петлю из веревки от гардины, приложил свой армейский пистолет к правому виску. Выстрел снес часть головы, и труп повис в петле.

Фрейду принесли прощальное письмо. Зигмунд был ошеломлен, пережил шок, жалость, гнев. Почему Виктор совершил такой безумный поступок, когда был так близок к осуществлению мечты своей личной и профессиональной жизни… после того как группа потратила столько энергии, внимания, средств, чтобы помочь его становлению? Прощальное письмо мало о чем говорило:

«Дорогой профессор… Благодарю за все доброе, что Вы сделали для меня. Сделано было много, и это наполнило смыслом последние десять лет моей жизни. Ваша искренняя работа гениальна, я ухожу из жизни, сознавая, что был свидетелем триумфа одной из величайших идей человечества…

Сердечно приветствую Вас

Ваш Тауск».

Похороны на Центральном кладбище прошли скверно. Присутствовали члены его семьи, а также семьи первой жены, но никто не подумал об отпевании. Пришли Зигмунд и многие участники венской группы, однако никто не выступил. Молча опустили гроб Тауска в могилу: слышался лишь звук падавших комков земли, сбрасываемой могильщиками.

С болью в сердце Зигмунд возвращался домой. Он ругал себя за то, что в этот момент не чувствовал любви к Виктору, им владела лишь жалость… и чувство безнадежности. Тауск был так нужен!

Он вспомнил проницательные слова, сказанные когда–то Вильгельмом Штекелем:

– Не убивает себя тот, кто не хочет убить другого или по меньшей мере не желает смерти другому.

Было ли самоубийство актом агрессии? Или мести? Или желания избежать худшей судьбы, убийства или сумасшествия? Так много следовало бы выявить психоанализу относительно причин и мотивов самоубийства.

Зигмунд написал некролог о Викторе Тауске для журнала «Цайтшрифт». Позже он отмечал в другой статье: «Быть может, никто не обнаружит той духовной энергии, которая требуется, чтобы покончить с собой, если только, поступая таким образом, самоубийца, во–первых, не убивает одновременно того, с кем он идентифицировал себя, и, во–вторых, обращает против себя желание смерти, направленное против этого другого».

В ноябре 1919 года венгерское правительство Белы Куна было свергнуто контрреволюционными силами и румынской армией. Адмирал Хорти возглавил правительство и в начале 1920 года присвоил себе пост регента. Это был диктатор крайне правых взглядов и ярый антисемит. Одним из его первых шагов стало изгнание Шандора Ференци из университета, закрытие его неврологической клиники и принуждение уйти из Венгерского медицинского общества. Затем адмирал Хорти издал распоряжение о замораживании всех банковских счетов и запрещении вывоза денег из страны.

Это означало, что Будапешт терял роль центра психоанализа и фонд Антона фон Фрейнда прекращал свое существование. Расходы по издательству Зигмунду пришлось покрывать из собственного скудного кармана.

Поступили новые трагические известия. У Антона фон Фрейнда вновь появилась раковая опухоль с метастазами в печень и грудь. Он приехал в Вену в надежде получить лучшее медицинское обслуживание. Зигмунд устроил его в санаторий «Фюрт». Рак был запущен, и операция уже не могла помочь. Зигмунду не оставалось ничего иного, как сидеть у изголовья и успокаивать Антона. Позже он писал жене Антона: «Тони хорошо знал о своей судьбе, он воспринимал ее как герой, но, подобно настоящему человеку, гомеровскому герою, он время от времени горевал по поводу своей участи».

Зигмунд держал руку Антона в тот полдень, когда он умер. Он нежно опустил веки и накрыл одеялом его лицо. Возвращаясь домой в морозный январский полдень, дрожа от холода, несмотря на пальто, он думал о желании Антона помочь психоаналитическому движению, о котором он сказал Зигмунду, что его ожидает большое будущее. Размышляя о том, какую радость испытывал он, когда познакомился с Антоном, и о своих надеждах, Зигмунд вспомнил изречение: «Пьющий на ужин вино жаждет воды на завтрак».