6

6

Пробило час, когда Фрейд и Юнг поднялись по Берг–гассе к отелю «Регина», чтобы привести на обед Эмму Юнг. Двадцатичетырехлетняя Эмма была высокой гибкой женщиной с приятным лицом, проницательными глазами, блестящими темными волосами. Марта и Эмма понравились друг другу с первого взгляда.

За столом Зигмунд посадил Юнга среди своих детей, окруженных Мартой, тетей Минной, матерью Зигмунда Амалией, сестрами Дольфи и Розой, мужем Розы Генрихом Графом, поселившимся на том же этаже через холл. Александр привел свою невесту Софию Сабину Шрейбер. Сорокалетний Александр, ставший владельцем компании по перевозке грузов, дал объявление, что ему нужен секретарь. Двадцативосьмилетняя София Шрейбер оказалась такой необоримой комбинацией способности и очарования, что Александр не только принял ее на работу, но и решил жениться на ней. Стол занял всю комнату.

Карл Юнг был крепким как в умственном, так и в физическом отношении. Он любил бывать на природе, ему особенно нравилось плавать под парусами, он уходил к противоположному берегу Цюрихского озера и на каменистых островах разбивал палатку. Дети Фрейда были очарованы его рассказами о приключениях. Карл писал работы в альбоме двойного формата, украшая начало каждой страницы красочными крупными буквами на манер средневековых монахов. Он заимствовал темы художественных работ из сновидений и грез, но часто выражал их в формах, присущих восточному искусству.

Археология была его первой любовью, и она все еще оставалась в центре его интересов. Однако в Швейцарии не было археологической кафедры, а молодому человеку приходилось зарабатывать на жизнь и искать свое место в обществе. К глубокому удовлетворению, он обнаружил, что две интересующие его области соприкоснулись: психоанализ позволяет по остаткам ранних цивилизаций раскрыть образ мыслей, религию, мифы, страхи, общественные ценности прошлого.

– Все это, – заключил Юнг, – обеспечивает более глубокое понимание психики ныне живущих.

Юнг никогда не противопоставлял ценность одной работы ценности другой; он мог проводить часы, зарисовывая сцены, увиденные им в сновидении, и считая, что время он использует очень хорошо. Озадаченный, Зигмунд спросил:

– Каким образом рисование помогает вам толковать сновидения?

– Я не пытаюсь влиять на содержание и форму рисунка. Я позволяю ему свободно выходить из подсознания. Когда я заканчиваю рисунок и изучаю его, то узнаю столько же скрытого содержания в сновидениях, сколько можно определить посредством словесного описания. Из подсознания выходит много фрагментов фантазии, для которых нет подходящего языка. Поэтому следует прибегать к иным средствам выявления и главным является рисунок.

– Как вы обновляете свои источники, доктор Юнг? – спросила Марта.

– Отправляюсь достаточно далеко по Цюрихскому озеру и нахожу уединенные песчаные косы, – ответил Юнг с широкой улыбкой, – где провожу целый день, отыскивая подземные ключи, расчищаю их и прокладываю каналы водного пути… занимаясь одновременно поиском скрытых источников в собственном мозгу. Из потайных источников поступают холодные и ясные мысли. После возвращения в кабинет я доверяю бумаге новые откровения, догадки, теории. Мне нравится эта безлюдная часть озера; когда я там, то в покое и в окружении красоты болот и мелких островов, над которыми нависают покрытые снегом горы, свободно действуют моя подавленная энергия и творческие флюиды. Не знаю, как долго я хотел бы остаться в Бургхёльцли, быть может, год или два, чтобы изучить все, что способен дать мне приют для умалишенных. Больница для меня в известной мере тупик; профессор Блейлер – мировое светило и талантливый администратор – несомненно, пробудет на посту директора еще тридцать лет. Для меня нет места…

– Кроме как на другом конце Цюрихского озера? – добавил, улыбаясь, Зигмунд.

– Вот именно! Моя частная практика складывается хорошо. Вам известно, у моей жены неплохое наследство, и она не меньше меня хочет найти участок земли и построить дом у северного края озера. Там я буду заниматься практикой, писать, рисовать, вести творческую жизнь.

– И ваши нынешние пациенты последуют за вами из Цюриха?

– Надеюсь на это. Есть катера, есть поезда. Я был бы плохим врачом, если бы нуждающиеся в помощи отказались от поездки ко мне. Я единственный психоаналитик, практикующий в Цюрихе. Полагаю, что смогу осуществить задуманное. В своих костях я чувствую долголетие. Поэтому я спокоен и терпелив, могу провести целый день на песчаной отмели в поисках скрытых родников или зарисовывая свои сновидения.

После обеда мужчины поднялись по Берггассе и прошлись вдоль Верингерштрассе. Зигмунд показал Институт психологии, главные здания Городской больницы. Юнг был намного выше Зигмунда. Когда они проходили дворы больницы, Юнг осторожно сказал:

– В отличие от вас у меня нет метода. Я мог бы определить психоанализ как «взаимное влияние». Быть может, во мне больше любителя, чем профессионала, каким являетесь вы. Я читаю все и стараюсь все узнать, но когда у меня находится пациент, я забываю обо всем и думаю лишь о нем.

– Но без психоаналитической процедуры, – возразил мягко Зигмунд, – мы как заблудившиеся дети в густом лесу. Что вы хотели бы увидеть в Вене?

– Какое в Вене самое старинное здание?

– Святой Рупрехт, но собор Святого Стефана более интересен. Первая церковь на его месте была построена в середине двенадцатого века. Он прекрасен с его красочной шиферной крышей.

Когда они спускались по Шоттенгассе, Юнг покачал головой в деланном отчаянии:

– С шестилетнего возраста я ходил в католическую церковь со страхом и волнением. И этому была причина: во время поездки на Пасху в Арлесгейм моя мама сказала: «Вот католическая церковь». Я был в испуге, но меня перебороло любопытство – швейцарские протестанты не посещают католические церкви, – отбежал от родителей и ворвался в открытую церковь. Едва успев бросить взгляд на украшенный цветами алтарь, я оступился и ударился подбородком о железную ограду. Подбородок был рассечен и обильно кровоточил. Напугав прихожан, я заплакал, меня охватило чувство вины, и я счел себя наказанным за проступок.

Воскресная служба закончилась. В храме Святого Стефана было тепло и пахло благовониями. Мужчины медленно обошли приделы собора. Когда они вышли под прохладное мартовское солнце на площадь, заполненную конными экипажами, Зигмунд посмотрел на Карла Юнга и сказал дружеским тоном:

– Ни страха, ни волнения, ни крови из пореза на подбородке?

Юнг слегка рассмеялся:

– Нет, с вами так приятно. Какие увлекательные вещи вы рассказали мне о витражах, резьбе по камню, фресках, саркофагах, сравнивая с соборами, виденными вами в Италии. Я увидел все это в исторической перспективе. Я начинаю смотреть на католическую церковь как на хранительницу величайшего искусства мира.

Он искоса взглянул на Зигмунда и с озорным блеском в глазах продолжал:

– Не странно ли, что вы, еврей с широким кругозором, даете мне, провинциальному протестанту–кальвинисту, соприкоснуться без чувства вины или подавленности с матерью церквей? Если это часть моего психоанализа, то благодарю вас, уважаемый профессор, вы освободили меня от несуразных страхов детства.

– Разве избавление от страхов и тирании, навязанных нам до того, как мы получили способность рассуждать, не является широкой дорогой к свободе?

– Вынужден согласиться, – ответил Карл Юнг, став неожиданно серьезным. – Когда мне было шесть лет, моя тетя повела меня в зоологический музей в Базеле. Я был так очарован, что не мог оторваться от экспонатов до звонка, возвещающего о закрытии музея; после этого нас заперли в главном здании, откуда пришлось выходить через боковое крыло здания; и там я увидел выставку изумительных человеческих фигур, на которых не было ничего, кроме скромных фиговых листков. Они были великолепны. Я был ими очарован. Тетя накричала на меня: «Негодный мальчишка, закрой глаза!» Она была в такой ярости, словно ее провели по порнографической выставке, и всячески старалась убедить меня, будто человеческое тело, особенно эрогенные части его, отвратительное, уродливое, грязное. Мне никогда не казалось, что это правильно, и я противился как мог, но всегда в моих ушах звучал напуганный голос тети: «Негодный мальчишка, закрой глаза!» Итак, профессор Фрейд, вы открыли мне глаза и позволили мне увидеть, что эрогенные зоны не были дьявольски втиснуты между подбрюшьем и бедрами самим Сатаной, когда Бог дремал. Все человеческое тело, включая мозг, сердце, душу и детородные органы, есть мастерское творение Бога; в противном случае человек – грязное и бессмысленное создание и должен исчезнуть с лица прекрасной Земли.

– Браво! Я завидую образности ваших фраз. Объясните, как вы угадываете болезни ваших пациентов?

– Моя терапия скорее активно воздействующая, чем воспринимающая, – ответил Юнг, когда они начали спускаться по Берггассе. – Я заинтересован в действии, которое может произойти в пациенте и позволяет ему преодолеть болезнь. Даже в приюте я не анализирую дневные фантазии пациентов с преждевременным слабоумием, а воссоздаю в них способность бороться с этими фантазиями, противодействовать им. Так, у молодого мужчины, вступившего в брак, возникли серьезные осложнения с невестой, появились грезы: они вдвоем оказались на замерзшем озере, он не умел кататься на коньках, а невеста каталась преотлично. Он наблюдал за ней с берега, вдруг лед треснул, и она провалилась. Таково было окончание фантазии. Я возмутился и заявил парню: «Ну и что же вы делали? Почему не бросились спасать ее? Вы дали ей утонуть?» Такова, по–моему, концепция, как следует принимать такие фантазии – принуждать ум сделать следующий шаг: прыгнуть в озеро и спасти ее. Вы доводите фантазию до логического завершения, предлагая действие. Такова терапия!

Они расположились в рабочем кабинете Зигмунда; когда дискуссия стала слишком бурной, они переместились в приемную, затем в прихожую, где было больше пространства. Интеллект Карла Юнга был широк, что отвечало открытости его физической натуры. Он сказал:

– Я готов проверить, есть ли элемент истины в том, чему желает отдать свой рассудок человек. Знаю, что вы не интересуетесь спиритуализмом или парапсихологией, а я хочу состоять в родстве со всем миром, а не с одним его уголком. Занимаясь больными, я даю им возможность выразить себя с помощью письма, рисунков. Таким образом они находят свою собственную символическую сущность и ясно отражают свою собственную патологию. В конечном счете наука есть искусство создания нужных иллюзий. Мы помогаем больному избавиться от разрушительного невроза и заменить его иллюзиями, позволяющими жить. Разве суть жизни не в том, чтобы раскрашивать мир божественными красками?

Зигмунд вновь вспомнил Вильгельма Флиса, его почти гипнотическую способность убеждать, но у него было иное чувство к Карлу Юнгу. Флис не переносил критики.

Юнг был человеком, требовавшим честности. Зигмунд мог не соглашаться с ним, спорить, выдвигать свои особые взгляды.

– Извините меня, господин доктор, – ответил Зигмунд, – если ввяжусь в дискуссию о религии. Она важна в формировании наших верований и фантазии. История религии – это история запуганного народа, пытающегося во мраке возвести крышу над головой, чтобы укрыться от страха и тревоги перед неизвестным. Поэтому человек выдумал Бога; как много было богов с незапамятных времен: сотни? Быть может, тысячи? Все под различными именами, с разными нравами, властью. Несомненно, религия может сказать нам многое о состоянии человеческой психики, но я не встретился с использованием религии для лечения, не считая старой леди, захотевшей читать с вами Ветхий Завет.

Карл Юнг серьезно подумал над сказанным, но затем покачал головой и сказал:

– Нет, человек – это сновидение, в котором его вновь и вновь казнят через повешение. После каждой смерти голос взывает: «Воцарилось ли спокойствие?» Что мы используем для защиты? Что касается меня, то во мне сидит мистический дурак, который сильнее всех моих знаний. Я часто вижу сон, приносящий мне чувство большого счастья: я последний человек на Земле, вокруг меня космическое спокойствие, а я смеюсь, как герой Гомера.

Зигмунд снисходительно улыбнулся, а затем сказал:

– Помню строку из вашего письма: «Страдания избежать не дано. Лучшее, что мы можем сделать, – это избежать слепого страдания». Но нет возможности понять ненормальное и правильно лечить, пока мы не разберемся, что нормально в человеческой натуре и как группируются все наши инстинкты, как глубоко они запрятаны, какие из них созидательные, а какие разрушительные; что нужно каждому человеческому существу, чтобы удерживать себя в равновесии в сложном мире, где нас окружают жадность, зависть, ревность, ненависть, горечь, разочарование, унижение духа и воли. Каким образом мы можем помочь человеку воспринять обычную человеческую неблагодарность? Объяснить научно, как человеческий ум стал тем, что он есть, и какие силы его сформировали? Как контролировать силы, заключенные в нас самих и внутри общества? Короче говоря, мы должны знать столько же о человеческом уме, сколько о теле: что заставляет кровь течь по жилам, а сердце перекачивать кровь, переносить кислород в мозг, какие антитела могут уничтожать вирусы, бактерии, злокачественные образования.

В восемь часов вечера горничная принесла легкий ужин. Они с аппетитом поели, ибо израсходовали много энергии. Затем отвели в гостиницу госпожу Юнг, которая хотела пораньше лечь спать. Зигмунд пригласил Карла Юнга прогуляться по Рингу. На улицах было тихо. Юнгу понравилось многообразие архитектурных стилей парламента, музеев, Бургтеатра, контуры которых смягчал приглушенный свет. Зигмунд шагал быстро; хотя он казался хрупким рядом с мощной фигурой Карла Юнга, но именно он задавал стремительный темп. Вечер навевал ностальгию на Юнга, который хотел рассказать вновь обретенному другу о своем детстве.

– Несколько лет я спал в комнате отца. У матери была депрессия, и она попала в больницу. Когда она вернулась, то спала в своей комнате, закрывая дверь на замок. До меня иногда доносились пугающие звуки из–за этой двери. Конечно, я знал о больших трудностях во взаимоотношениях родителей, а также то, что моя мать эмоционально и душевно больна. Вы поймете, что, когда я прочитал книгу Крафт–Эбинга «Психиатрия», был совершенно подавлен. Тогда я был не в состоянии сформулировать точно, но мне казалось, что я набрел на саму сердцевину. Этот момент явился началом моей карьеры ученого в области медицины. Был бы я столь восприимчив, если бы не видел воочию разрушительные результаты психического заболевания?

– Полагаю, что это повлияло на вас. Судя по участникам нашего психиатрического кружка, практикующим психоанализ, мы все выросли с неврозами и должны как–то с ними ужиться.

Они прошли мимо церкви, часы на которой пробили десять, и повернули к дому Фрейда, где их ждала Марта, приготовившая горячее какао.

В час ночи Зигмунд проводил Юнга в гостиницу. На прощание они пожали друг другу руки. Юнг сказал мягко:

– Уважаемый профессор, вы первый замечательный человек, которого мне довелось встретить. Никто не может сравниться с вами. В вашем поведении нет ничего заурядного. Для меня вы крайне интеллигентный, проницательный и во всем примечательный человек. И все же мое впечатление от встречи с вами какое–то путаное. Не могу уяснить для себя.

Зигмунд протянул руку, коснулся пальцами плеча Карла Юнга и ответил:

– Мой дорогой доктор, уясните. Будем же близкими в мыслях и душе. Мы нужны друг другу и можем взаимно друг друга дополнять.

Когда Зигмунд вошел в спальню, Марта робко улыбнулась и сказала:

– Никогда не видела тебя таким очарованным. Он такой же хороший, каким кажется?

Зигмунд поцеловал ее, пожелал доброй ночи.

– Да, думаю, что он самый значительный из встреченных мною. Но осторожно, осторожно, все это слишком важно для меня. Он может оказаться тем, кого я ищу, чтобы возглавить наше движение.