В ДНИ БИТВЫ ЗА МОСКВУ

В ДНИ БИТВЫ ЗА МОСКВУ

Обстановка на советско-германском фронте продолжала ухудшаться. Вермахт, имея по-прежнему большой перевес в численности личного состава и в основных видах вооружения, держал в своих руках стратегическую инициативу. 10 августа мы получили от одного из источников и отправили в Центр сообщение о том, что немецкое верховное командование намеревается продвинуть крупные силы на Москву через Брянск. Как пишет Пауль Карел (псевдоним Пауля Шмидта, бывшего начальника отдела печати Риббентропа) в своей книге «Предприятие Барбаросса», эта наша информация была правильна — действительно таков был замысел германского генерального штаба сухопутных сил.

Однако боевые действия развивались совсем не так, как планировали стратеги из гитлеровского генерального штаба. К сентябрю линия фронта на решающих участках временно стабилизировалась. В ожесточенных оборонительных сражениях советские войска сорвали расчеты вражеского командования на блицкриг. Уже осенью 1941 года стало очевидно, что этот разрекламированный нацистской пропагандой план потерпел крах.

Противник тем не менее стремился во что бы то ни стало победоносно завершить войну до наступления зимы.

Несмотря на огромные потери в людях и технике в летних боях, ему удалось, перегруппировав войска и подтянув резервы с Запада, создать большой перевес в силах на решающих участках фронта. 30 сентября мощная группа армий «Центр» начала решительное наступление на Москву. В середине октября моторизованные и танковые дивизии врага прорвали в ряде мест оборону советских войск и оказались неподалеку от столицы. Бои достигли исключительного накала.

Мы в Швейцарии с большой тревогой следили за ходом героической обороны советской столицы. Немецкие радиостанции каждый день с хвастливой самоуверенностью сообщали, что судьба Москвы решена, что не сегодня-завтра солдаты фюрера вступят победителями на ее улицы и площади.

Но голос московского диктора, передающего сводки Совинформбюро, оставался по-прежнему спокойным. Мы верили, что защитники Москвы выстоят, хотя положение, конечно, было очень серьезным.

Швейцарская группа продолжала делать свое дело. Радиостанции в Женеве и Лозанне держали устойчивую связь с Центром. Джим, Эдуард и Мауд работали с предельной нагрузкой, передавая добытую информацию. По тем данным, которые я получал, вырисовывались лишь отдельные штрихи главного удара гитлеровских войск. Надо было постараться раздобыть как можно больше сведений об оперативных планах врага, резервах, которыми он располагает, передислокации войск и потерях в результате ожесточенных боев на подступах к Москве. Центр настойчиво требовал достоверных данных любой ценой.

Я дал указание Пакбо и Сиси, чтобы их люди ускорили сбор информации, а также продолжали поиски новых источников. В октябре Пакбо сообщил, что нашел весьма полезного человека, который готов работать с нами. Им был давний знакомый нашего сотрудника Зальтера. В переписке с Центром я называл его Лонгом.

Как и Зальтер, Лонг был профессиональным разведчиком. Если первый прежде официально подвизался на дипломатическом поприще, то второй сочетал свою разведывательную деятельность с журналистикой. Офицер, кавалер ордена Почетного легиона, опытный агент 2-го бюро французского генштаба, Лонг до войны работал в Берлине в качестве корреспондента ряда влиятельных французских газет. В 1940 году, после поражения Франции, он, не желая сотрудничать с петеновцами, эмигрировал в Швейцарию и примкнул к сторонникам де Голля.

Теперь, живя в Берне, Лонг работал в интересах Национального комитета «Свободная Франция», который находился в Лондоне. Как известно, Советское правительство выразило готовность оказать французским патриотам всестороннюю помощь и официально признало Национальный комитет «Свободная Франция» вскоре после того, как генерал де Голль заявил 24 июня 1941 года, что «французский народ поддерживает русский народ в борьбе против Германии…».

Между Советским Союзом и движением «Свободная Франция» сложился, по существу, военный союз. И нет ничего удивительного в том, что опытный французский разведчик охотно согласился сотрудничать с нами. В данном случае роль «двойника» не выглядела предательством. Наоборот, она была достойной, поскольку служила общему благородному делу разгрома сил фашизма в Европе.

Лонг, как и Зальтер, пошел на этот шаг из патриотических побуждений. Вполне возможно, что предварительно они получили одобрение своего руководства, подобно тому как наш Центр дал мне согласие на привлечение к работе этих людей. Впоследствии Директор несколько раз в радиограммах благодарил нас за ценные сведения, добытые французскими разведчиками.

И Зальтер и Лонг отлично сознавали, что освобождение их родины возможно лишь при условии полной победы Красной Армии над гитлеровскими ордами. И они работали добросовестно, с большой эффективностью.

Умный, талантливый разведчик Лонг располагал в самых различных общественных кругах обширными и чрезвычайно ценными для нашего дела связями, над которыми он много потрудился еще в довоенную пору. Лонг имел и ряд новых источников информации. Он установил тесный контакт со швейцарской разведкой, у него были связи в немецких буржуазно-эмигрантских кругах, а также в Берлине. Важные сведения получал он и через тайных сторонников генерала де Голля, работающих в органах французского правительства в Виши.

Связь с ним непосредственно осуществлял Пакбо. Они встречались в Берне, где оба жили постоянно. Лонг, как профессионал, сам оценивал и распределял информацию между советской и деголлевской разведками. При этом он не раз давал Пакбо понять, что отдает предпочтение советской разведке, так как, по его убеждению, командование Красной Армии сможет наиболее эффективно использовать добытые им сведения.

Пока все шло у нас благополучно. И вдруг в одну из октябрьских ночей 1941 года в эфире исчезли позывные радиостанции Центра. Наши радисты тотчас же известили меня, что их коллеги не выходят на связь. Мощный голос московской станции до того всегда был слышен прекрасно. Мы терялись в догадках. Джим, Эдуард и Мауд ночи напролет дежурили у своих аппаратов, пытаясь отыскать в шуршании, писке и пулеметном постукивании морзянки других станций позывные Москвы. Все было тщетно.

Что же произошло? Если бы Директор решил ввести новые позывные и часы сеансов связи, нас, несомненно, заранее предупредили бы. Может быть, радиостанция Центра подверглась бомбежке?

Очень встревоженные, мы слали запрос за запросом. Ответа не было. Осажденная Москва продолжала сражаться. Но Центр молчал.

29.10.41. Директору.

Уже несколько дней не слышим вас. Как вы принимаете наши передачи? Должны ли мы продолжать передачи или ждать, пока будет восстановлена связь? Прошу ответа.

Дора.

Увы, и на эту радиограмму ответа не последовало. Центр после приема очередного нашего сообщения всегда давал свое подтверждение — «квитанцию», что-де радиограмма за номером таким-то получена. Теперь же станция Центра не выходила в эфир совсем, как будто ее и не существовало. Несомненно, случилось нечто чрезвычайное.

Возможно, узел связи Центра ввиду опасной обстановки, сложившейся под Москвой, срочно эвакуировался куда-нибудь на восток? Мы сделали такое предположение, сопоставляя фронтовые сводки и сообщения московской и берлинской радиостанций, а также появившиеся в швейцарских газетах сообщения о начавшейся эвакуации из Москвы некоторых правительственных учреждений и всех дипломатических представительств. Ничем иным, как эвакуацией, нельзя было объяснить молчание Центра в такое напряженное время.

Эту нашу догадку подтвердил после войны генерал армии С. М. Штеменко, который работал тогда в оперативном управлении Генерального штаба. В своих воспоминаниях «Генеральный штаб в годы войны» он пишет: «Чтобы при любых обстоятельствах обеспечить надежное управление войсками, Ставка Верховного Главнокомандования решила разделить Генеральный штаб на два эшелона и первый из них оставить в Москве, а второй разместить за ее пределами… С утра 17 октября началась погрузка в вагоны сейфов… К месту назначения мы прибыли 18 октября»[3]. Эти числа совпадают со временем прекращения радиосвязи между нашей группой и Центром.

День за днем мы в далекой Швейцарии с трепетом следили по сводкам, как гитлеровские дивизии давили на рубежи обороны советской столицы. То на одном, то на другом участке вражеские танки прорывали позиции советских войск, но их всякий раз останавливали героические защитники Москвы.

В конце ноября, когда немецко-фашистские захватчики, невзирая на огромные потери, еще продолжали свой бешеный натиск на Москву, наша связь с Центром была восстановлена. В эфире опять послышался мощный голос его радиостанции, работающей в каком-то другом пункте. Радиооператоры Центра выстукивали свои позывные, запросы и директивы спокойно, с привычной быстротой, ничего не объясняя о причинах перерыва связи, будто такого и не было. Все сразу стало на свои места. Успокоенные, мы начали поспешно передавать в эфир накопившуюся у нас информацию, поступавшую главным образом от источников Лонга.

Один из них — я дал ему псевдоним Агнесса — был известный немецкий публицист Эрнст Леммер; его фамилия часто мелькала на страницах будапештской газеты «Пестер лойд», полуофициального органа правительства Хорти. Леммер был берлинским корреспондентом этой газеты. Лонга связывало с ним давнее, еще по работе в Берлине, знакомство. Тогда Леммер занимал пост редактора германского внешнеполитического бюллетеня и являлся одновременно (с 1940 года) корреспондентом швейцарской газеты «Нойе цюрихер цайтунг» в столице третьего рейха. Этот высокопоставленный чиновник передавал Лонгу важную информацию из ведомства Риббентропа. Как известно, ныне покойный Леммер был после войны длительное время членом западногерманского правительства.

Другим осведомленным источником Лонга была уже упоминавшаяся мною Луиза — офицер разведывательной службы швейцарского генштаба. От него мы, в частности, получили такие сведения:

26.11.41. Директору.

От Луизы, из Берлина.

Немцы к концу июня имели 22 танковые дивизии и 10 резервных танковых дивизий. К концу сентября из этих 32 дивизий 9 полностью уничтожены, 6 потеряли 60 процентов своего состава, из них была доукомплектована только половина. 4 дивизии потеряли 30 процентов материальной части и также были восполнены.

Дора.

В течение декабря наши женевская и лозаннская станции вели интенсивную радиопереписку с Центром. Нужно было быстрее пересылать поступавшие данные. Цитирую две декабрьские радиограммы:

9.12.41. Директору.

От Луизы, из Берлина.

Новое наступление на Москву не является следствием стратегических планов, а объясняется господствующим в германской армии недовольством — тем, что с 22 июня не было достигнуто ни одной из первоначально поставленных целей. Вследствие сопротивления советских войск немцы были вынуждены отказаться от плана № 1 — Урал, плана № 2 — Архангельск — Астрахань, плана № 3 — Кавказ. Тыл вооруженных сил страдает больше всего от этих изменений планов.

Дора.

12.12.41. Директору.

От офицера из Мюнхена, через Луизу.

Зимовка германской армии в начале ноября была предусмотрена на линии между Смоленском и Вязьма — Ленинград. Германская армия в боях за Москву и Крым ввела в действие все имеющиеся материальные и людские ресурсы. Все лагеря и казармы в Германии почти полностью опустели. Срок боевой готовности пехоты сокращен на 8 недель. Для наступления на Москву и Севастополь немцы подвезли тяжелые мортиры и дальнобойные пушки, взятые из крепостей Германии и доставленные специальными тракторами и бронированными автомобилями. Верховное командование германских армий уже в начале ноября опасалось неуспеха операций, потому что оно тогда столкнулось с фактом приостановления отступления советских войск под Москвой.

Дора.

В сражении под Москвой обозначился перелом. Поступавшая к нам информация свидетельствовала о замешательстве и растерянности в стане противника.

Весьма показательными в этом отношении были высказывания швейцарского полковника военврача Евгения Бирхера из Цюриха, который возглавлял в Швейцарии специальную военно-медицинскую комиссию и по приглашению немцев ездил осматривать их тыловые госпитали на Восточном фронте. Одному из наших сотрудников удалось завязать с доктором приятельские отношения; в частных беседах с ним Бирхер поведал весьма любопытные вещи.

Совсем недавно возвратившийся из командировки в Смоленск, полковник Бирхер считал, что обстановка на Восточном фронте уже не являлась благоприятной для нацистов. До своей последней поездки Бирхер верил в победу Германии, но теперь эта вера была поколеблена. Один военный врач, состоявший при германском генштабе сухопутных сил, сообщил ему, что к началу октября число убитых и раненых на русском фронте составило 1250 тысяч человек; потеря двух миллионов создаст в вермахте кризис. Германский генштаб полагал, что этот критический момент наступит в конце зимы.

Как намекнул Бирхер, его собеседник, врач из генштаба, принадлежал к группе офицеров, оппозиционно настроенных к фюреру. Эта группа не одобряла некоторых политических и стратегических акций Гитлера и вынашивала мечту установить в Германии диктатуру военной элиты. Многие высшие офицеры, по словам Бирхера, считали, что армию завело в тупик безрассудство фюрера. До начала ноябрьского наступления на Москву Бирхер побывал в «Берлине и встречался кое с кем из своих старых знакомых, занимающих высокие посты. У него сложилось мнение, что некоторые генералы и генштабисты весьма пессимистически смотрели на фанфарные заявления фюрера. В офицерском корпусе появились первые признаки сомнений в непобедимости немецкого солдата.

Адъютант генерал-фельдмаршала фон Браухича — главнокомандующего сухопутными силами — в личной беседе признался Бирхеру: его шеф и верховное командование считают, что отныне война проиграна. Солдаты утомлены, боевой дух падает. Что же касается ударной силы вермахта, то только к концу октября на русском фронте уже было разгромлено 16 танковых дивизий.

Судя по рассказам швейцарского полковника, этого «нейтрального» наблюдателя, гитлеровцы, очевидно, действительно получили сильнейшее потрясение и впервые усомнились в своей непобедимости.

Понятно, что откровения Бирхера мы без задержки передали в Центр. Это сообщение было дополнено радиограммой такого содержания:

6.1.42. Директору.

Через Лонга, от полковника швейцарского генштаба, имевшего 11.12.41 беседу с адъютантом Браухича.

Адъютант фельдмаршала сказал следующее: за последние 4 недели немцы теряли до 32 тысяч убитыми ежедневно. Немецкие отборные части не были на высоте, они были разбиты или уничтожены. Половина воздушного флота и мототранспорта уничтожена. Русские только сейчас ввели в сражение свои отборные части, которые превосходят немецкие войска.

Дора.

Несколько раньше Пакбо вручил мне информацию Лонга, которая косвенно подтверждала то, что стало известно от Бирхера.

21.12.41. Директору.

Офицер связи верховного командования германской армии передал Лонгу:

1. В Германии предполагается подготовить 650—700 тысяч молодых солдат 19—20-летнего возраста. 2. Нас беспокоит не столько сами огромные потери на Восточном фронте, сколько качество этих потерь, ибо разбиты лучшие, с боевым опытом, части германской армии, которые до сих пор выигрывали сражения. 3. Мы нуждаемся в 2—3-месячной передышке, чтобы весной нанести решающий удар. Мы боимся, что русские нам этой передышки не дадут.

Дора.

Немецко-фашистская армия понесла тяжелые потери. Только за двадцать дней своего второго наступления на Москву гитлеровцы потеряли 55 тысяч человек убитыми, свыше 100 тысяч ранеными и обмороженными. Советские воины уничтожили и захватили в качестве трофеев много танков, орудий и другого вооружения врага.

В начале декабря Красная Армия перешла в контрнаступление.

Уже 8 декабря Гитлер вынужден был отдать приказ о переходе к обороне на всем советско-германском фронте. Это означало не что иное, как отказ фюрера от своего плана победить Советский Союз путем «молниеносной войны».

И все же в ставке Гитлера сначала не придали особого значения советскому контрнаступлению, полагая, что у Советов пока нет достаточных сил для крупных операций. Но когда под натиском Красной Армии немецко-фашистские войска покатились прочь с подмосковной земли, оставили Ростов, Тихвин и другие города, фюрера охватила такая ярость, что он поснимал с должностей одного за другим многих военачальников вермахта. Были смещены с постов главнокомандующий сухопутными силами генерал-фельдмаршал фон Браухич, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Рундштедт, командующие танковыми группами генерал Гудериан и генерал Геппнер и еще целый ряд высших офицеров.

Мы в Швейцарии были извещены о том смятении, которое охватило в те дни ставку Гитлера. Лонг получил из Берлина от Агнессы довольно полную информацию на этот счет.

День 13 декабря стал для нас в Женеве праздником. Давненько мы с женой так не радовались! Московское радио передало сообщение Советского информбюро о провале немецкого наступления на Москву. Звенящим, торжественным голосом диктор читал фронтовую сводку. Он говорил о том, что советские войска, отразив второе генеральное наступление врага на Москву, 6 декабря 1941 года перешли в контрнаступление против ударных фланговых группировок противника и успешно продвигаются на запад.

После войны немецкий историк Типпельскирх писал: «Сила удара русских и размах этого контрнаступления были таковы, что поколебали фронт на значительном протяжении и едва не привели к непоправимой катастрофе». По словам гитлеровского генерала Вестфаля, «немецкая армия, ранее считавшаяся непобедимой, оказалась на грани уничтожения». О том же свидетельствует еще один участник этих событий, вице-адмирал Ассманн, в своей книге «Роковые годы Германии», вышедшей в Висбадене спустя шесть лет после окончания войны: «Перелом в ходе войны произошел на полях сражений под Москвой. Здесь в конце 1941 года впервые была сломлена наступательная мощь германских вооруженных сил, столкнувшихся с непосильной для них задачей. Здесь противник впервые захватил инициативу. Германской армии удалось противостоять наступлению противника только ценой тяжелых потерь в боевой силе».

Под Москвой потерпели тяжелое поражение 38 немецких дивизий. Особенно большой урон понесли танковые войска, по которым Красная Армия нанесла свои главные удары. Было уничтожено 1300 танков, 2500 орудий, много другой техники. Потери гитлеровцев в живой силе составили более полумиллиона человек. Стратегическую инициативу на всем фронте захватило советское командование.

Для восстановления боеспособности вермахта Гитлер был вынужден принять чрезвычайные меры. Он призвал немцев начать тотальную войну, что означало всеобщую мобилизацию людских и промышленных резервов третьего рейха. В первый же день нового, 1942 года мы в Женеве получили сведения, что в германскую армию призывается около 2 млн. человек.

Как нам сообщила из Берлина Агнесса, в немецком генералитете были произведены перестановки: новые военачальники сменяли «проштрафившихся». Разгневанный фюрер взял командование сухопутными силами на себя. Вместе с тем наш источник предупреждал, что, несмотря на срыв немецкого наступления под Москвой, не следует строить больших надежд на быстрый разгром гитлеровской армии: Германия располагает достаточными людскими и промышленными ресурсами.

Да, вермахт был еще очень силен, недооценка его мощи была бы пагубной.