Пурга

Пурга

К середине апреля солнце ушло на полгода за горизонт, погружаясь все глубже в ночь, но попрощаться с ним не удалось. Антарктида из доброй феи превратилась в злую волшебницу и с какой-то угрюмой настойчивостью стала натравливать на нас циклон за циклоном. Они с бешеной энергией стремились смести «Мирный», всех нас в океан, и мне иногда казалось, что это рано или поздно им удастся. Да и чем были наши укрепления? Хрупкими коробочками, утонувшими во льдах и снегах Антарктиды, как в болоте? Коконами, в которых мы хранили тепло, которое и есть жизнь?

Дня не стало. После каждой ночи, медленно и неохотно выползали сумерки, бесцветные в своей серости. Стоковый ветер, настоянный на жестком морозе на куполе, скатывался, стекал с него теперь почти уже беспрерывно, уступая место только циклонам с их пургой. Выйдя из дома, человек мгновенно попадал в мир, сотканный из шуршащего, вьющегося, клубящегося снега, который несется, стелется широкими косыми полотнищами, плещет вокруг тебя в дьявольском вихре. Ветер наотмашь бьет морозом, снежной россыпью, слепит белой пылью. Шуршание ветра срывается в подвывание, цвета давно исчезли, горизонт начисто смыт и только остров Хасуэлл, сопка Радио да тамбуры домиков, что изредка проглядывают сквозь серую пелену, свидетельствуют о существовании обитаемого мира. Но и он исчезает, когда подходит циклон и начинается пурга.

В мечущейся мгле, которая тускнеет и темнеет на глазах, вначале исчезает остров, потом сопка, тамбуры, мачты, будто кто-то смывает их мутной пеной. Вой ветра усиливается, нарастает, появляются все новые звуки, которые начинают тебя тревожить. Следом наваливается тоска. Она приходит, как болезнь. Все время хочется спать и в то же время одолевает бессонница. На полтора-два часа забываешься в какой-то дреме и просыпаешься совершенно разбитым. Ощущение такое, будто ты перенес тяжелую операцию и теперь отходишь от наркоза. Говорить ни с кем и ни о чем не хочется, приходит отчуждение, которое испытываешь даже к лучшим друзьям. Замыкаешься в себе самом, как в замке. От воя пурги невозможно никуда спрятаться. Хочется тишины, но кажется, что ее вообще не существует и она лишь приснилась когда-то в далеком детстве. Но если рев пурги воспринимаешь как нечто неизбежное, с чем невозможно бороться, то удары бильярдных шаров или звуки музыки раздражают. Усилием воли душишь в себе это раздражение, потому что разум подсказывает: твоих товарищей одолевает та же тоска и каждый глушит ее, чем может, — играя на бильярде, слушая музыку, читая книги, пропадая всю ночь в фотолаборатории, занимаясь резьбой по дереву, гоняя чаи или рукодельничая.

В половине третьего ночи просыпаюсь. Не спится. Берусь за работу, которую начал вечером. Нужна маленькая гаечка, которой у меня нет. И я тянусь к телефону. Не знаю, о чем думает товарищ на другом конце телефонного провода, но думаю, что он меня понимает.

Большаков, начальник механической мастерской, несмотря на глубокую ночь и мороз идет к себе на работу — искать гаечку. Через какое-то время он ввалился в нашу прихожую весь в снегу, с заиндевевшими ресницами.

— Петр Федорович, ты извини... — начал было я.

— Тебе что «трешечка» уже не нужна?

— Но я, кажется, забыл о времени...

— Пустяки, — говорит Петр Федорович и начинает раздеваться. — Чайком угостишь?

Мы сидим, пьем чай, а я думаю о том, что на материке за такой звонок обзовут сумасшедшим и пошлют к черту. Но когда в следующий раз кто-то позвонит мне и скажет, что ему что-то нужно, я так же, как любой из зимовщиков «Мирного», не стану колебаться ни минуты — пойду, понесу. Значит, кому-то не спится, нет покоя на душе и ему нужна помощь...

Утром, когда Большаков ушел, объявили штормовое предупреждение. Это означает, что все работы отменяются, передвижение по поселку запрещено. Бросаюсь к телефону, звоню Большакову.

Дошел. Дома. Срабатывает закон жизни в Антарктиде: надо предупредить, когда и куда пошел и оповестить, что вернулся.

Пурга бушует несколько дней. В кают-компанию и столовую не пробиться, и потому еду готовим у себя на кухне из запасов, заготовленных в начале сезона. Воду получаем из снега и льда в «гроте». Он обтаял вокруг дома от тепла, которое просачивается сквозь стены. Иногда я гуляю в этом вытаявшем пространстве. Дневной свет проникает сверху, наледь окрашивается в нежно-голубые тона, тебя охватывает ощущение, что попал в сказку. Ночью в «гроте» темно и для того, чтобы увидеть, где можно с наименьшим трудом добыть снег для заготовки воды, приходится брать с собой фонарь или переносную лампу. Но ведь с «переноской» гулять не будешь...

Наконец, пурга начинает стихать, стоковый ветер снова вступает в свои права, снег становится сухим и колючим, сквозь его полотнища проглядывает чистое небо, в котором прячутся звезды.